Глава 13
Я ехал назад в Хэмел-Хэмпстед, радуясь тому, что могу вцепиться руками в руль и тем самым унять их дрожь. Все пошло совсем не так, как я планировал. Наша встреча была достаточно краткой, чтобы Лиза продолжала оставаться в моем сознании чем-то вроде галлюцинации, но и этого хватило, чтобы как следует расшатать мои нервы. И все же цели я достиг. После моей выходки она точно не захочет больше со мной общаться.
Однако я так и не вернул картину. А ведь собирался доблестно пересечь Ла-Манш с «Медведем» и поразить Анну не только наглостью жеста, но и осязаемым результатом.
В итоге предъявить мне было нечего. Но и оставаться у родителей я больше не мог. Анна-Лора – женщина интеллектуально развитая. Она адвокат, черт побери. Нельзя давать ей возможность слишком долго размышлять в одиночестве.
Я добрался до места, выскочил из машины и влетел в гостиную. Мама в халате натирала полиролем журнальный столик.
– Бог ты мой, где пожар? – спросила она, подставляя мне щеку для поцелуя.
Папа сидел на кухне и жевал хлопья с молоком. Я сунул руку в пачку и стал грызть всухомятку. Мама пошла за мной и остановилась в дверях, прислонясь к косяку.
– Я еду домой, – сообщил я с полным ртом.
Папа опустил ложку.
– Так вы с Анной поговорили?
Я не ответил и полез в холодильник за апельсиновым соком. Мама почуяла в воздухе напряжение и ушла орудовать тряпкой и полиролем на безопасном расстоянии.
– То есть ты решил просто так взять и вернуться? – уточнил папа.
– Да. Я ее муж.
Папа состроил недоверчивую гримасу:
– Надеюсь, ты хоть придумал, что делать. – Скрестив руки на груди, он внимательно посмотрел на меня и вздохнул: – Не придумал… Эх, Ричи… Лишь бы она смогла тебя простить.
Собираясь на выход, я притормозил у маминого «рукодельного» шкафа – узкого закутка рядом с гостевой спальней, набитого упаковочной бумагой, лентами, блестками и прочей мишурой. Я взял несколько листов синей бумаги, тюбик клея и детские ножницы и засунул все это в сумку. Заодно прихватил кассету с видеозаписью родителей и камеру. Для меня это было все равно что взять с собой их портрет – старенькую карточку с потертыми краями. Отчаянный поиск опоры.
Мама проводила меня до машины и сунула мне целлофановый пакет печенья и сэндвич с индейкой.
– Я положила побольше майонеза. И еще вот это возьми. – Она сняла с плеча чехол для фотоаппарата. – Он, конечно, не идеально подходит, но все-таки твоя камера должна влезть.
Я обнял ее.
– Спасибо.
Папа тоже вышел к машине и многозначительно посмотрел на меня.
– Давай, сынок, – сказал он, обнимая маму за плечи.
Часы показывали десять часов семнадцать минут, и перспективы мои были безрадостны. Я поскорее сел в машину, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
Путь на пароме тянулся бесконечно. В будний день народу на палубе собралось гораздо меньше, чем по дороге туда. Я купил две газеты – одну бульварную и одну приличную, и в обеих между строк читалось: «война, война, война».
Три часа спустя, просветившись последними кретинизмами, совершенными под руководством Буша, я достал награбленное из матушкиного рукоделия и принялся за импровизированный повинный дар – синего медведя-оригами.
Конечно, я хотел, чтобы фигурка напоминала плюшевого мишку, но из занятий с Камиллой научился делать только гризли. Если на пароме по чистой случайности не оказался специалист по оригами, гризли мне и придется обойтись.
Конечно, истинные пуристы от оригами не используют клей, но мы с Камиллой им никогда не гнушались. Пухлые розовые слоны на мобиле в детской, удивленная панда, подаренная мне на день Отца, конические черепашки, рассованные по цветочным горшкам – все это держалось на детском клее с блестками. И, видит бог, мне бы не помешало сейчас нечто, способное склеить мою жизнь.
Спустя шесть часов, два стаканчика чая и один экстра-длинный хот-дог мы прибыли в порт Сен-Мало. В серых туманных сумерках город-крепость производил гнетущее впечатление: каменные дома с крутыми крышами стояли плечом к плечу и смотрели осуждающе, враждебно. Я сразу представил лучников за зубцами стен, людей с мешками навоза, поджидающих меня, блудного мужа на пути домой.
Едва я выехал из порта на серпантин, мое нервное напряжение подскочило до уровня, близкого к дизентерии. В числе прочего я рисковал вовлечь в конфликт все поколения нашей семьи. Если Анна устроит скандал, если разругается со мной в присутствии родителей и Камиллы, назад пути не будет.
Хотя Анна никогда не признавала открыто, по некоторым ее обмолвкам я делал вывод, что ее отец соблюдал распространенную французскую традицию, именуемую cinq à sept. Работа в офисе до пяти, потом сладость короткой встречи с любовницей, а в семь домой к жене, семейству и телячьим отбивным. Кстати, подобной формой внебрачного досуга не брезгуют не только французы, но и француженки – особенно утонченные и безукоризненно элегантные дамы вроде Инес.
Но это еще не значит, что нам с Анной можно устраивать сцены при ее родителях. Это лишь усугубит проблему. Я решил подождать Анну на поле для гольфа недалеко от дома, пусть сама решает, выходить ей или нет. А не выйдет, придется мне, как волку, дуть на стены, пока они не рухнут.
Прежде чем звонить, я сделал круг почета у дома. Старенький «Лендровер» де Бурижо стоял на своем месте. Поскольку на второй машине уехал я, все семейство точно в сборе.
Я проехал улочку до конца, развернулся и встал под соседскими лавровыми деревьями. Тронул пальцами лоб, середину груди, слева и справа от сердца – вроде примерно так полагалось креститься. Взял телефон. Перекрестился еще раз. И набрал сообщение:
«Анна, надо поговорить. Жду на улице».
Я положил телефон на пассажирское сиденье и приготовился ждать.
Но телефон немедленно запищал:
«ЧТО???»
«Я на улице. Стою у соседнего дома. Надо поговорить».
Молчание.
Десять лет назад в такой ситуации я бы привлек к себе внимание, бросая камушки в окно ее спальни.
«Ты серьезно? Ты правда сюда приехал?»
Я не стал пускаться в объяснения и написал: «Да».
Я чувствовал, как она пышет злостью.
«Очень плохо. Выйду через пять минут».
Я выдохнул, глубоко вдохнул, потом зажал одну ноздрю, как учили на курсах подготовки к родам. Дыхательные техники не помогали. Съеденный на пароме хот-дог тоже. В голове, в сердце и в кишках у меня был полный кавардак.
Через несколько минут я услышал шаги по гравию. Сжимаясь от страха, я выполз из машины. И вот она передо мной, в яркой блузке, зауженных брюках и коричневых туфлях, в которых обычно ходит в офис. Красивая, элегантная и очень рассерженная.
– Что ты здесь делаешь? Позвонить не мог?!
Я дождался, когда она подойдет поближе.
– Мог, но ты бы запретила мне приезжать.
– Вот именно! Чтоб тебя, Ричард! Мы там обедать садимся. И что мне теперь делать? Привести тебя с криком «Сюрприз»?!
– Я не мог не приехать. Мне нужно тебе кое-что рассказать. Я пытался вернуть «Синего медведя».
– Что?!
– Сорвался обратно в Лондон и умолял покупателей продать мне его назад. Просто знай, я хотел, чтобы он остался у нас. Я не должен был его…
– Ты правда за ним поехал?
– Ну да. – Я полез в карман за медведем-оригами из синей бумаги. – Только безрезультатно… Ты не представляешь, что это за люди. У них какая-то там странная религия…
– Так ты его забрал?
Я поник:
– Нет. Но я сделал для тебя вот это.
На раскрытой ладони я протянул ей бумажного медведя. У него был короткий хвост, поникшая мордочка и очень виноватый вид. Некоторое время Анна молча смотрела на него. Потом взяла в руки. Изучила тщательно сложенный и склеенный крошечный нос, круглые ушки. Перевернула… и засунула к себе в карман.
– Зачем ты приехал? Серьезно, ты хоть подумал, как я все это объясню родителям?
– Подумал.
– И?
– Не знаю. Может, мы с тобой уедем на пару дней и все обсудим с глазу на глаз?
– В твоем репертуаре! – Анна со злостью пнула камешек. – Ты эгоист! Ты такой эгоист, даже сейчас! Нет, мы сочиним какую-нибудь отговорку. Тебе надо в Париж, ты ехал мимо, телефон у тебя сел. Не знаю. Но с нами ты не останешься.
– Анна, я скучаю. Богом клянусь, я все сделал, чтобы вернуть картину.
– И что, ты думал, привезешь «Медведя», и я тебя сразу прощу?
В ее устах мой план звучал нелепо. Но я действительно так думал.
– Как меня все это бесит! – выпалила она с совершенной искренностью. – Сейчас нам придется идти в дом, и я по твоей милости буду вынуждена притворяться, что… Уму непостижимо! Ты как ребенок! Господи, а это что за хреновина?!
Она заметила деревянное идолище на заднем сиденье.
– Покупатели всучили мне это за «Синего медведя». Вроде как ответный дар.
– Что это вообще такое?!
– Африканская богиня плодородия.
Анна побагровела.
– Так, слушай меня! – Она скрестила руки на груди. – Даю тебе тайм-аут на три часа. Говорить буду я, твое дело поддакивать. Ты обедаешь с нами, потом катишься в Париж. Нет, даже не начинай! Ты уезжаешь. Так что собирайся, делай счастливую мину перед моими родителями и проваливай. И это в последний раз. Не вздумай еще раз устроить такую выходку. Это нечестно.
Я похолодел.
– Прости, я не думал…
– Вот именно. Ты вообще не думал.
Она развернулась и зашагала к дому. Я оставил машину с Нгендо, где она стояла, и поплелся следом.
Анна распахнула дверь и крикнула:
– Сюрприз!
Голос у нее был просто солнечный. Прямо-таки сноп света сквозь озоновую дыру.
Из-за угла выбежала Камилла со своей любимой деревянной ложкой наперевес.
– Папочка! Ты вернулся! – завопила она, кидаясь в мои объятия.
Стараясь не смотреть на Анну, я прижал дочку к груди, вдыхая цветочный аромат ее волос, прикасаясь щекой к веснушкам, которые выманило наружу солнце.
– Нет, Кам-кам, он не вернулся, он просто заехал по дороге. – Анна погладила ее по спине. – Ему нужно назад в Париж. Работать. Не расстраивайся. Зато мы сейчас вместе пообедаем.
Из кухни, вытирая руки полотенцем, вышла Инес.
– Mais, dis donc! Quelle surprise! – воскликнула она. – Анна, ты даже не предупредила!
– Для меня самой это большая неожиданность.
Я поцеловал тещу в обе щеки и вручил ей жестянку чая из шиповника, купленную на пароме.
– О-о, – промурлыкала она. – Мой любимый! Так ты вернулся, значит! Ну, повезло тебе! Я сегодня такой обед приготовила! К Алену должен был заглянуть друг из гольф-клуба. Но он не придет, у него собака заболела.
– О, бедняга.
– Надо заметить, что собака у него несносная… Так, ладно! – Она хлопнула в ладоши. – Ален сейчас вернется, он пьет кофе в клубе. Ты вещи заносить будешь? Хочешь принять душ?
– Нет, мам, он с нами только пообедает, – вмешалась Анна. – Ему надо в Париж. Там проблемы в галерее, целая история. С той картиной, которую он в Лондон возил. Теперь покупатели отказываются платить.
– Они у меня еще и телефон украли, – ввернул я.
Анна зыркнула на меня, сузив глаза и глубоко вздохнув.
– Ну да. Еще и телефон. Он поэтому нам и не позвонил.
– Украли телефон?! Господи, тебя хоть не побили?
– Нет, нет, телефон просто в метро вытащили.
– Какой ужас! – Инес прикрыла рот ладонью. – Галерея ведь тебе все возместит? Надо же, испортить человеку отпуск, а потом…
– Может, на стол накроем? – предложила Анна, кладя руку на плечо Камилле. – Потом поговорим. Давайте я займусь салатом.
Тут мне захотелось встрять:
– Лучше я.
У Анны полыхнули глаза.
– Что ж, хорошо.
Камилла помогала мне сделать заправку, мешая ее деревянной ложкой, Инес нарезала запеченную курицу и расспрашивала про моих родителей, Анна бок о бок со мной наливала воду в графин, откупоривала бутылку белого вина – и я уже надеялся, что привычный ход вещей возьмет свое, мы посидим за одним столом с бокалом вина и вкусной едой, и, может, Анна разрешит мне остаться. Не насовсем, на чуть-чуть. Достаточно, чтобы прогуляться с ней по пляжу. Достаточно, чтобы все объяснить.
Вернулся Ален из гольф-клуба, раскрасневшийся и очень довольный собой.
– Рад тебя видеть, сынок. – Он похлопал меня по спине. – Я и не знал, что ты сегодня приедешь! Ладно, пойду приведу себя в порядок.
Даже когда Анна скрывала ярость под внешним спокойствием, она не могла не думать об уюте – поэтому она вышла в сад, принесла несколько веток сирени и поставила в хрустальную вазу, украсив букет побегами дикого лавра.
Камилла показала мне свои рисунки, разложенные на террасе: морских коньков, дельфинов, огромную рыбу-солнце. По контуру каждого листка она выложила «рамочку» из ракушек. Со щемящим сердцем я взял одну раковину, глянул на нее на просвет и положил на место.
– Я рад, что тебе здесь нравится, – прошептал я.
– Очень нравится! – подтвердила Камилла, держа в руках свой любимый рисунок, фиолетовую морскую звезду.
Обед начался вполне благопристойно. Теща с тестем интересовались здоровьем моих родителей и нахваливали особенно красивые окрестные пляжи. Разговор строился вокруг этого и просьб передать хлеб, вино, воду.
Когда же беседа свернула в сторону моих внезапных неотложных дел в Париже, все стало не так радужно.
– Что-то я не понимаю. – Ален вытер губы полотняной салфеткой. – Тебе пришлось лично везти им картину, и они все еще тебе не заплатили?
– Оплата предполагалась банковским переводом, папа, – сказала Анна, раскладывая курятину.
– Ну и что, подумаешь, банковский перевод, что тут сложного? Зачем из этого делать…
– Пап, тебе грудку или ножку?
Он выбрал ножку. Анна воспользовалась моментом, чтобы сменить тему, и начала рассказывать о своей работе, выдав список обвинений, которые ее беременные алкоголички официально предъявили виноторговым компаниям: угроза жизни и умышленное введение в заблуждение. Некоторое время мы обсуждали прекрасную застольную тему – вызванные алкоголем отклонения у новорожденных, но тут Инес спросила меня о моих дальнейших творческих планах, упомянув об успехе моей выставки.
– Я сам не ожидал, – признался я, на нервной почве неумеренно поглощая багет. – Всегда считал нарративную живопись несколько прозаичной, но, как выяснилось, этот жанр хорошо продается.
– Не вижу ничего дурного в том, чтобы делать то, что продается, для публики и менее однозначные вещи для себя, – заметил Ален.
– Ну да. – Я прочистил горло. – Просто… – И тут я ляпнул что-то про Ирак.
Анна опустила дочкину вилку и быстро схватила миску с картошкой.
– Ричард, тебе положить? Мам, получилось очень вкусно, чудесный соус.
– Это из-за каперсов, в них все дело. И еще немножко лимонного сока.
– И что с Ираком? – спросил Ален, вонзая нож в куриную ножку.
– Пап, давай не сейчас? – взмолилась Анна.
– Так что с Ираком?
Я положил себе на тарелку картошки в компанию к жареной мелкой рыбе.
– Мне, как британцу, очень интересна эта тема. Мы всегда считались рассудительной нацией, и вдруг Блэр очертя голову бросается туда, куда указал Буш, без особых на то оснований.
– Ну, по-моему, этнические чистки сотен и тысяч невинных людей…
– Речь не об этом. – Я бросил короткий взгляд на жену. – Сейчас Хусейна обвиняют во владении ядерным оружием. Которое до сих пор не нашли.
– Давайте сменим тему, – потребовала Анна, косясь на Камиллу, сидящую с открытым ртом.
– Я лишь интересуюсь, что Ричард хочет предложить по этому поводу.
– Да пока ничего конкретного. Просто есть нечто абсурдное в поисках того, что вряд ли существует. Ну и, конечно, символизм бензина.
– Бензин – это необходимость, – отрезал Ален. – Не вижу в нем ничего абсурдного.
– Еще вина? – спросила Инес, демонстрируя опустевшую бутылку.
– Я открою, – быстро сказал я, радуясь передышке. – Белое?
– Ну, раз начали, чего уж метаться, – буркнул Ален, который не любил белое вино.
Ретировавшись в кухню, я оперся на разделочный стол и закрыл глаза. А когда открыл, увидел за окном маленького серого кролика, бегущего по лужайке. Хвост у него был хорошенький до невозможности, настоящий помпон! Я вспомнил хокку одного японского поэта, которое нравилось мне в колледже. Там было что-то про любование цветами во время прогулки по крыше ада.
Я полез за вином в холодильник, и передо мной, как на цветном снимке, предстало время, прошедшее здесь без меня. Вот в большом пластиковом контейнере плавают в собственном соку остатки фруктового салата. Вот половинка авокадо, плотно завернутая в пленку, три бутылки сидра и все ингредиенты для бретонских блинчиков: собственно, тонкие блины из гречневой муки, эмменталь, яйца, помидоры, ветчина, сметана. Я очень любил бретонский ритуал поедания таких блинов – запивать их масляно-яичную сердцевину ледяным сидром, как принято на северо-западе.
Стоя перед таким знакомым холодильником, невозможно было поверить в то, что все закончится совсем плохо. Сколько раз я приносил сумки с продуктами на эту кухню? Выметал песок с этого кафельного пола? Менял лоток короткошерстного британского социопата, который был любимцем Инес до тех пор, пока не отправился за радугу? Нельзя просто взять и вычеркнуть почти десять совместных лет. У нас была общая жизнь! В окружении физических предметов, годами служивших и мне, и Анне, и Камилле, я почувствовал себя уверенней. Хорошо, что я здесь. Хорошо, что меня здесь видят.
Но мои новые надежды рухнули под гнетом изменившейся атмосферы в гостиной. Камилла на полу выстраивала подсвечники в боевой порядок, Анна отставила свой стул от стола и отодвинула от себя тарелку. Инес насупилась, а у Алена покраснели щеки. Похоже, он только что говорил и был вынужден умолкнуть из-за моего появления.
– Все в порядке? – поинтересовался я с деланой бодростью и стал наполнять бокалы.
Когда я стал наливать себе, Анна сузила глаза:
– Знаешь, не стоит тебе пить перед долгой поездкой.
– Сегодня четверг, – проворчал Ален. – Что за глупость ехать в Париж перед самыми выходными. А что касается твоих слов, Анна…
– Ален, – перебила Инес, – хватит!
– Как вам будет угодно. – Ален залпом осушил бокал. – Пойду-ка я обратно на поле, раз уж вы решили сегодня вести себя невыносимо.
Я перевел взгляд с него на Инес. На лице у нее застыло болезненное выражение. И я вдруг понял почему. Инес смотрела на Анну, а у той по щекам катились слезы.
– Chérie… – Инес погладила ее по руке.
– Анна, – тихо позвал я, и прозвучало это умоляюще.
– Милая, ты… – Анна вытерла слезы и повернулась к Камилле. – Милая, иди пока наверх и поиграй там, ладно? Взрослые хотят поговорить.
Каждая нервная клетка в моем теле приготовилась к бегству. Каждая пора взывала: «Анна, не надо!»
Камилла подняла глаза от игры, и на ее личике отразилось смятение. Она увидела, что мама плачет.
– Не волнуйся, зайка. Давай, иди наверх как большая девочка. А я скоро приду и почитаю тебе новую книжку, которую купила бабушка. И можешь по дороге взять печеньку. D’accord?
Она поцеловала Камиллу в лоб. Камилла посмотрела на меня. Анна поцеловала ее еще раз:
– Иди, mon coeur.
Потом мы все ждали, пока Камилла уйдет. Наконец, она скрылась на втором этаже, и в комнате наступила тишина. Никто не смел прикоснуться к еде или вину. Я заглядывал Анне в глаза, моля не предавать меня, не раскрывать нас, но она изучала столешницу, водя пальцем по прожилкам в дереве.
– Он изменил мне, – проговорила она еле слышно.
У меня внутри все превратилось в горячую лаву, и я застыл, парализованный ее признанием. Ноги примерзли к полу, будто на них были космонавтские магнитные ботинки.
Ален с Инес смотрели на меня, предполагая, что я сейчас все объясню, начну оправдываться, но я просто стоял, как оглушенный. Молчание затянулось, Ален начал багроветь.
– Что происходит? – вопросил он, скрестив руки на груди.
Анна подняла на меня лицо и сверкнула глазами:
– Будешь объяснять или мне самой?
Я растерялся. Чего от меня ждут – честности или попытки спасти репутацию? Впрочем, судя по эмоциональному настрою всех троих, спасать мне уже было нечего.
– У Ричарда роман на стороне, – произнесла Анна. – С американкой.
Различимый хоровой вдох. Инес встала с места и подсела к Анне. Попыталась обнять, но Анна оттолкнула ее.
– Ну ладно, – спокойно проговорила Инес, складывая полотняную салфетку в аккуратный квадрат. – Ладно.
– Да чтоб тебя, Ричард! – Ален вскочил. – Qu’est-ce que tu peux être maladroit!
Он начал мерить шагами комнату. Мне стало трудно дышать, в носу все горело. Ален назвал меня неуклюжим. Хотя на самом деле maladroit – это хуже, чем неуклюжий. Это недотепа, полный кретин, с которым лучше вообще не связываться. То есть все самые ужасные опасения тестя насчет меня оказались правдой.
– А, ну вас к черту! Пойду налью чего покрепче.
И он удалился, оставив нас втроем. Анна схватила салфетку, которую только что сложила для нее мать, и принялась яростно вытирать щеки. Инес гладила ее по спине. Я пытался выбраться из болота унижения, затопившего мой мозг, но вместо мыслей у меня в голове была лишь вязкая чернота.
Вернулся Ален с бутылкой виски и четырьмя стаканами.
– Ты, может, что-нибудь уже скажешь, придурок? – спросил он, разливая виски по бокалам и немедленно опрокидывая один в себя.
– Ален! – одернула его Инес.
– А мне интересно, что будет дальше? – Он снова зашагал по комнате. – За какой надобностью нас в это втянули? С такими вещами, детки, надо разбираться самостоятельно!
– Пошел ты, – тихо проговорила Анна.
– Что?! – заорал Ален.
– Вы мои родители!
– Вот именно! Как можно ставить родителей в такое положение?! Это ваши личные дела!
– Довольно! – оборвала его Инес. – Сядь на место! – Она строго посмотрела на него и снова повернулась к Анне: – Послушай, милая. Вы оба. Это сложно, не спорю. Уж поверьте, за тридцать пять лет совместной жизни у нас с Аленом тоже всякое случалось.
– Инес, – угрожающе начал Ален. – Даже не думай…
– Да, у твоего отца тоже бывали интрижки, но…
– Черт меня побери! – Ален схватил стакан. – Пошел я отсюда!
– Иди, иди, – проворчала Анна.
– Далеко собрался?! – рявкнула Инес, шарахнув ладонью по столу. – А ну сядь, Ален де Бурижо, не то узнаешь у меня, что такое настоящая проблема!.. Так, слушайте. Это очень грустно, но такое случается. Тогда самое главное – думать о будущем. Уметь прощать. – Она посмотрела на меня. – Честное слово, сейчас вам самое время подумать о прибавлении семейства.
Тут у меня кровь прилила наконец к ногам, и я поспешно ретировался к окну.
– Я понимаю, что вы не это хотите от меня услышать, но вы еще молоды. Это сейчас самое лучшее решение.
– Он закрутил роман на стороне, а мне надо поскорее от него родить?! – возмутилась Анна. – Охренительный совет!
– Какие элегантные выражения, – съязвил Ален, смерив дочь яростным взглядом, и кивнул в мою сторону. – А этот у нас вообще что-нибудь скажет?
Я резко обернулся:
– А что я должен сказать? – Меня трясло. – Что сказать?
– Ну да, – ответил Ален, – ты, пожалуй, лучше молчи.
Я прижался лбом к холодному оконному стеклу.
– Знаешь, Ален, иди-ка и правда прогуляйся, – распорядилась Инес. – Ты делаешь только хуже.
– Да пожалуйста! С нетерпением жду завтрашнего утра. Что теперь будет? Чудесный отпуск, доложу я вам.
– Уходи, – повторила Инес. – Иди в гольф свой поиграй.
Ален елейным голоском пожелал нам приятного времяпрепровождения и вышел, прихватив стакан и бутылку.
– Сядь, – велела мне Инес. – Все у вас будет хорошо.
Когда я сел, она протянула руку через стол и накрыла мою ладонь своей. Анна так и не смотрела на меня. Инес взяла за руку и ее.
– Сейчас я задам вам один вопрос. Отвечайте честно! Я замужем почти сорок лет и подобное я тоже видала. Когда вы в последний раз занимались любовью?
– Мам! – воскликнула Анна, вспыхнув.
– Когда?
– Господи! Не твое дело!
– Вообще-то уже мое. Ты сама меня втянула.
Анна высвободила руку и закрыла лицо. На этом этапе остатки моего достоинства и самоуважения утекли сквозь ковер и впитались в щели старого деревянного пола, забитые накопленным за десятилетия культурным слоем крошек.
– Это как падение с лошади, – продолжала Инес. – Надо заставить себя вновь забраться в седло.
– Я больше не могу этого выносить, – простонала Анна. – В буквальном смысле.
– Спасибо, Инес, – проговорил я, – мы очень ценим ваши советы…
– Ну хоть ты не начинай! – перебила меня теща. – Мы тут с вами втроем, мой болван ушел. – Она снова взяла Анну за руку. – Твой отец, конечно, этого не афишировал, но интрижки у него случались. И в первые два раза я тоже его к себе не подпускала, но…
– Он изменил тебе два раза?! – в ужасе переспросила Анна.
– Ну, про два я знаю точно. А сколько на самом деле… Не суть, я к тому, что я понимаю, каково тебе. Но не допускать мужа до себя – это не выход.
– Ты издеваешься?!
Глаза у Анны сверкали. На секунду я встретился с ней взглядом. Она искренне негодовала, и мне хотелось принять ее сторону.
– Слушайте, – продолжала Инес. – Позволив сторонней связи разрушить вашу физическую близость, вы придали этой связи большее значение, чем она иначе могла бы приобрести.
– Maman, прошу тебя, прекрати! Хватит!
Анна встала, отошла к окну и стала медленно водить пальцем по подоконнику.
Я сглотнул, разрываясь между желанием подойти к ней и уверенностью, что не имею на это права.
– Я говорю это не для того, чтобы тебя позлить, – не унималась Инес. – Я делюсь опытом. Помочь хочу.
– Чем?! Предположением, что я мало даю мужу?! Может, если бы я делала его счастливее, он бы…
– Анна… – еле слышно взмолился я.
– Такого я не говорила. – Инес помрачнела. – Сейчас перед вами самый слабый мостик, но все равно его надо перейти. Иначе вы просто друзья.
– Да неужели… – ответила Анна.
Инес закрыла глаза и оперлась руками на стол.
– Вы должны решить проблему. Как хотите. У вас дочь. У вас всегда все было хорошо! И сам факт, что ты решила с нами поделиться…
– Я уже об этом жалею! – огрызнулась Анна. – А его вообще тут быть не должно! Он взял и… взял и явился без предупреждения! Не знаю, зачем я вам ляпнула, – добавила она, глядя в окно. – Просто напилась.
– Ты не напилась, – тихо сказал я.
Я знал Анну-Лору. Маленькой девочке в ее душе было нужно, чтобы родители знали.
– Хотя это и не мое дело… – Инес начала собирать со стола тарелки. – Я считаю, что ты должен остаться, Ричард. Лучше вам вместе куда-нибудь уехать. На день или два. Ведь вся эта история с галереей – выдумка для отвода глаз?
Я кивнул. Тогда Инес продолжила:
– Мы присмотрим за Камиллой, дадим столько времени, сколько вам понадобится.
Она взглянула на меня с добротой. В ее глазах читалось: «Иди, утешь ее, верни ее себе!» Но я был напуган, слаб, сломлен отчаянием.
– Я поднимусь к Камилле, – негромко проговорила Инес. – Почитаю ей, попробую уложить. Старый дурак пойдет играть в гольф. Мы дадим вам столько времени, сколько нужно. Мы всегда рядом, милая.
Обхватив себя за плечи, Анна смотрела в окно. Щеки у нее снова были мокрые.
Одними губами я прошептал Инес «спасибо» и еле сдержался, чтобы не приложить руку к сердцу. Инес склонила голову набок и посмотрела на меня одновременно с нежностью и жалостью.
– Прошу тебя, Ричард, – промолвила она еле слышно. – Реши эту проблему.
Когда Инес скрылась на втором этаже, я встал и подошел к жене. Посмотрел на изгиб узких плеч под блузкой, тонкие пальцы, сжимающие локти. Положил ей руку на плечо. Она заплакала.
– Chérie, – позвал я.
– Прости. – Резким движением она вытерла слезы о рукав. – Само вырвалось. Хотя все равно плевать они хотели.
– Ну и ладно, сказала и сказала. Все хорошо.
Она повернула ко мне изумленное лицо.
– Ну, то есть не хорошо, конечно, – быстро поправился я, – но я понимаю, зачем ты это сделала. Теперь…
На самом деле я не знал, что будет теперь – теперь, когда теща с тестем в курсе моей измены.
– А мой прекрасный папаша тобой вообще наверняка гордится!
– По-моему, он меня задушить готов.
– Нет! Наверное, сидит сейчас в своем дурацком клубе и приговаривает: «А парень-то молодец!» А моя мать! Как она может такое говорить?! Они роботы! Мама, видимо, считает, что отношения – это математика!
– А ты знала? Про отца?
Она отстранилась, и моя рука упала с ее плеча.
– Может, и догадывалась. Но когда она говорит мне в открытую, так, будто в этом нет ничего особенного…
Глаза ее снова наполнились слезами, и Анна отвернулась к окну.
– Ничего. – Я так хотел обнять ее! – Все хорошо.
– Ничего не хорошо, и ты сам это прекрасно понимаешь! Как будто мало мне… – Она осеклась. – Я сама не знаю, зачем рот раскрыла.
Я смотрел в окно на бирюзовое море. Конечно, я не был рад, что она меня выдала, однако понимал – это не ее вина. Что бы она теперь ни сказала, что бы ни сделала, виноват один я.
Она снова повернулась ко мне:
– Ты все равно должен уехать, Ричард. Теперь все стало еще хуже. Но я разберусь сама. А если здесь будешь и ты, и мой отец…
Я набрался смелости и предложил:
– А если мы вместе уедем?
– Нет. Может, я оставлю им Камиллу и уеду куда-нибудь одна.
– Мне все-таки кажется, если бы мы с тобой провели какое-то время вместе, поговорили…
– …и снова забрались в седло, как предлагает мама? В каком-нибудь романтичном маленьком отеле? С завтраком от заведения?
– Я не об этом. Я хочу… поговорить. Просто обо всем поговорить.
– Я ни с кем не хочу сейчас говорить. – Анна подошла к столу и стала убирать посуду. – Я хочу исчезнуть.
– Мы не справимся, если не будем вместе.
– Вместе?! – переспросила она, смерив меня изумленным взглядом. – Ты ездил в Лондон. Я еще не успела уложить это в голове. В Лондон. Это чересчур.
– Мы можем просто вместе выйти из дома? Прогуляться?
– Прогуляться? Кофейку попить? И это, по-твоему, все исправит? Ты уж извини, что у меня есть чувства и я не могу заставить себя взбодриться. Уж извини, что у меня разбито сердце. Сложно тебе, наверное, со мной.
– Я не хочу покидать тебя, – сказал я, снова подходя к ней.
Ее глаза потемнели, и я угадал ее ответ:
– Ты уже меня покинул.
