Глава десятая

Маргарита Павловна расстроилась меньше, чем следовало бы ожидать.

– Вы теперь от меня съедете, Всеволод Алексеевич? – спросила она тихо под аккомпанемент Светкиных завываний. Северный собрал всех, кто был вчера на банкете и присутствовал сегодня в гостевом доме, в банкетном зале.

– Почему я должен съезжать? Я привык к своей мансарде. И где я найду такой хороший сервис, как у вас?

– Мало кому захочется жить там, где произошло… где был убит человек.

– В таком случае нам всем придётся искать другую планету, Маргарита Павловна. – Помолчав, Северный добавил: – Вы мужественная женщина. Я сочувствую вашему горю. Примите мои соболезнования.

Маргарита Павловна молча кивнула.

Они со Всеволодом Алексеевичем сидели в гостиной квартиры Маргариты Павловны.

– Курите, Всеволод Алексеевич.

– Да я, в общем-то, вполне могу потерпеть.

– Курите, курите. Мне надо выговориться. А вам, я заметила, удобнее слушать, когда вы курите.

– И думать.

Маргарита Павловна встала, подошла к бару, достала пепельницу, поставила её перед Северным.

– Вам кажется, что я не слишком-то и переживаю? – ровно спросила она у своего постояльца.

– Ну что вы! – Северный прикурил сигарету и глубоко затянулся. – Я уже давным-давно не выношу оценочных суждений на предмет человеческих психоэмоциональных реакций, моя дорогая Маргарита Павловна. Это та область, где слишком высока вероятность ошибки.

Выпустив дым, он помахал рукой, развеивая его в сторону раскрытого окна.

– Не люблю кондиционеры. Что-то в них есть… неживое.

Маргарита Павловна глубоко вздохнула, сделала несколько шагов по гостиной и снова присела в кресло.

– У меня отец курил. Курил мой отчим. И маленького Пашку, паршивца, я не раз заставала за курением. Я даже люблю дым. – Хозяйка гостевого дома печально улыбнулась, недолго помолчала и продолжила: – Я, Всеволод Алексеевич, все слёзы выплакала в детстве. У меня был щенок Кубик. Вы не торопитесь?

– Нет, Маргарита Павловна.

– Самый обыкновенный беспородный найдёныш. Кому нужна собака в послевоенное время, когда самим есть нечего?..

Маргарита Павловна сидела в кресле и рассказывала, рассказывала… Иногда это очень важно – просто спокойно рассказать то, что всю жизнь выжигает тебя изнутри. Спокойно рассказать тому, кто внимательно выслушает не перебивая, не вынося тех самых оценочных суждений, кому-то вроде бы постороннему, но умному и чуткому, внимательному.

За окнами потемнело.

– Вот, Всеволод Алексеевич, вся моя нехитрая жизнь. Шестьдесят пять лет вышли короче пары часов. Надеюсь, вам было не слишком скучно.

Говорить: «Ну что вы!» – глупо. Северный мягко посмотрел на Маргариту Павловну.

– Я не знаю, кому и зачем понадобилось убивать совершенно безвредного Василия Николаевича. Даже представить себе не могу. Надеюсь, Александр Иванович найдёт этого… этого сумасшедшего. Разговоров в нашем городишке хватит на годы…

– Почему «этого», Маргарита Павловна?

– Что?

– Вы сказали «этого сумасшедшего», а не «эту».

Маргарита Павловна на секунду замялась. Северный пристально посмотрел на неё. Она чуть смешалась.

– Не знаю, Всеволод Алексеевич, почему я сказала «этого». Наверное, потому что я не могу себе представить, как женщина втыкает в кого-то нож. Убийство – вообще неженское дело.

Всеволод Алексеевич горько усмехнулся. Невинная душа вы, Маргарита Павловна! Видели бы вы, как истыкивают своих сожителей субтильные девицы, до какого бессмысленного исступления способны довести женщину глупость, жестокость, алкоголизм, наркотики… Северный тряхнул головой.

– Шекерханов – один из лучших в сыскном деле. Не променяй он двадцать лет назад столицу на провинцию – большую карьеру мог сделать или же давным-давно быть похороненным со скромными ментовскими почестями. Так что, может, правильно сделал, что уехал из Москвы.

– А Пашка мой в Москву рвался. Рвался-рвался – и пропал. Да я вам уже всё рассказала… Хотите, я вам Пашкину фотографию покажу? Он был очень красивый мальчик, мой братик-сыночек.

Маргарита Павловна неожиданно резво встала с кресла, подошла к шкафу, достала старый бархатный альбом и, по-девически присев на подлокотник кресла, стала показывать Всеволоду Алексеевичу чёрно-белые фотографии.

– Они мне больше нравятся, чем те, что сейчас делают. Вроде и цветные, а какие-то… безликие, что ли? И ни от кого распечатать не добьёшься! «Бабушка, я тебе пришлю!» Снимают-снимают, а толку? – улыбнулась она.

– Вы правы, Маргарита Павловна, электронные мусорные кучи.

Перелистывая альбом, хозяйка гостевого дома как-то помолодела, несмотря на свалившееся на неё несчастье.

– Вот это отец с матерью. Ещё до войны.

– Ваша мать – очень красивая женщина.

– Да. Петька со Светкой в неё пошли. Это я в отца удалась.

– Маргарита Павловна, вы очень хороши собой!

– Перестаньте, Всеволод Алексеевич!.. А это – отец уже после войны. Страшно было, страшно! Калека без ноги. Мать так с ним намучилась. Как он её проклинал… Не он – его боль! – На лицо Маргариты Павловны набежала тяжёлая тень. Но тут же развеялась. – А это Петька! Гордость школы. А Светка – смотрите, какая была! Воображала, конечно же, но выглядит, как артистка!.. Это она сейчас уже… – Махнув рукой, Маргарита Павловна перевернула картонную страницу альбома. – А это… – Голос её дрогнул, и на руку Всеволода Алексеевича капнуло несколько слезинок. – Это сыночек мой. Братик Пашка. Павел Левентов. Бога молю, чтобы жил он где-то счастливо и спокойно, даже если забыл плохо заботившуюся о нём непутёвую старшую сестру. Ещё один мой грех, мой недосмотренный Кубик. Но не мог же человек сгинуть. Человек – не беззащитный пёс. Человек может за себя постоять. Есть он где-то на свете, мой Пашка! Есть! Я верю! Всегда свечку ставлю за здравие… Службу заказываю…

Маргарита Павловна сползла на пол и зарыдала, опрокинув лицо в сложенные ладони.

С чёрно-белой зернистой фотографии на Всеволода Алексеевича смотрел Павел Левентов. И этот Павел Левентов был вот каков: это невысокий, крепкий, просоленный и просмолённый грек… У него бычачья шея, тём-ный цвет лица, курчавые чёрные волосы, усы, бритый подбородок квадратной формы, с животным угибом посередине – подбородок, говорящий о страшной воле и большой жестокости, тонкие, твёрдые, энергично опускающиеся углами вниз губы.

Всеволод Алексеевич Северный вспомнил один из дней сентября 1991 года, когда он был вызван на труп молодого мужчины в одной из подмосковных деревенек. Причина смерти по тем временам была крайне заурядная – огнестрел. Следователь Сашка Шекерханов, не удовлетворившись полученным протоколом вскрытия, вызвал Севу Северного в затрапезную рюмочную поговорить.

Именно благодаря Куприну с его Юрой Паратино из балаклавской повести «Листригоны» не стёрся из памяти Всеволода Алексеевича Северного неопознанный «висячий» труп, как стирались сотни других. От упомянутого за разговором в рюмочной купринского Юры Паратино фотографического Павла Левентова отличала разве что юность. Всеволод Алексеевич видел брата Маргариты Павловны в более солидном возрасте. Но, увы, уже мёртвым.

Всеволод Алексеевич погладил Маргариту Павловну по голове. Она всхлипнула, как маленькая девочка, и затихла. Он встал, подошёл к бару, налил рюмку коньяку. Присел на корточки рядом с хозяйкой.

– Выпейте, Маргарита Павловна.

– За упокой? – подняла она на него заплаканные глаза.

– За упокой, – кивнул он.

Маргарита Павловна послушно опустошила рюмку до дна.

– Спасибо, Всеволод Алексеевич. Вот поговорила с вами – и вроде легче.

– Вы позволите сегодня собрать всю вашу родню в банкетном зале?

– Да, конечно. Но зачем?

– Люблю, когда люди, – Северный недолго помолчал, подбирая нужное слово. – Когда люди разговаривают.

– Господи! – вдруг вскрикнула Маргарита Павловна и вскочила с кресла. – Наверное, это неважно, но… Я даже не сказала об этом следователю! Хотя разве это может быть важно? Это же такая мелочь!

– Что, Маргарита Павловна? Важна любая мелочь, любое действие, любое слово. Что вы не сказали следователю?

– Вася вчера утром у меня двадцать тысяч гривен попросил. Какой-то его дружок-капитан, катавший на ялике отдыхающих, решил уйти на покой. И Вася у него тот ялик купить хотел. Мол, сколько можно ту рыбу покупать, я бы сам тебе ту рыбу ловил. Он вчера вечером или сегодня утром эти двадцать тысяч гривен должен был этому капитану отдать.

– Отдал?

– Не знаю…

– А этот капитан был на юбилее?

– Нет. Мы неблизко знакомы. Вася с ним выпивал в несезон.

– Звоните капитану!

– Да я даже номера его не знаю. Может, Фёдоровна знает? Она в курсе всех Васиных дел была. Мне как-то некогда, а они с Васей сильно дружили. Сидят, бывало, зимними вечерами… – Маргарита Павловна всхлипнула. – Нет, никто не будет убивать человека из-за двадцати тысяч гривен.

– Из-за каких сумм могут убить?

– Я не знаю, – растерянно посмотрела хозяйка гостевого дома на своего любимого постояльца. – Разве из-за денег можно убить?

– Можно, – утвердительно кивнул Северный. – И дело вовсе не в сумме, моя дорогая. Вы смогли бы стать убийцей из-за двадцати миллионов долларов? А из-за миллиарда?

– Нет, конечно, бог с вами! – Маргарита Павловна перекрестилась.

– Разумеется. Так что дело не в сумме, а в психологии убийцы. В психике, в душе, если вам угодно… Но это всё лирика. Деньги на месте?

– Я Василию Николаевичу отдала их, а куда он их мог положить, я даже не знаю…

– Это, я полагаю, мы быстро выясним.