Книга: Естественное убийство – 3. Виноватые
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая

Глава одиннадцатая

– Как же так? Как же так? – причитала Светлана Павловна. – Кому понадобилось убивать нашего милого, тихого Василия Николаевича?!
– Света, ты терпеть не могла отца! – тихо прошипел Алексей Васильевич. Глаза у него были красные.

 

Лизанька хмыкнула. Внук Сашка прошипел:
– Дура!

 

Пётр Павлович дал внучатому племяннику подзатыльник. Фёдоровна лишь шумно вздохнула. «Дура» никак не отреагировала на выпад пасынка и сказала в никуда:
– Я думала, моя драгоценная свекровь жизни себя лишит или хотя бы с ума сойдёт, потеряв своего никчемного супруга, а она даже не слишком-то и расстроилась.
– У людей разные ментально-эмоциональные реакции на горе, – спокойно сказал Северный, пристально глядя на Лизаньку. – Вы когда-нибудь теряли близкого человека?
– Теряла! – вызверилась Лизанька и, ещё раз хмыкнув, отвернулась, не удостоив Всеволода Алексеевича более развёрнутым ответом.
– Екатерина Фёдоровна, не сварите нам кофе? – попросил кухарку Северный.
– С удовольствием! – радостно вскочила та и с благодарностью посмотрела на любимого постояльца Маргариты Павловны.

 

Чувствовалось, что Фёдоровне ох как в тягость сидеть здесь без дела.
Всеволод Алексеевич осмотрел собравшуюся публику, попытался примерить на них ситуацию «человека убили» – и не просто человека, а мужа, отца, деда, деверя и кого ещё там в родственной иерархии… Нет, они все не слишком этому соответствовали. Как будто Василий Николаевич ни для кого из них не был… важным. По волнистому попугайчику больше скорбят, по сломанному ногтю и разбитому автомобилю. Или то их похмелье со вчерашнего банкета ещё не отпустило? Кого? И десятилетнего внука мучает гидроцефально-ликворный синдром? Дед с ним в шахматы постоянно играл. Все ведут себя так, как будто Василий Николаевич не был живым человеком, близким и родным. Как будто кусок плитки от стены отвалился. Ну, досадная неприятность, не более. Проблемы хозяйки, а вовсе не гостей, причём проблемы скорее административного плана. Логистика похорон. Именно такое создавалось впечатление. Как будто все они тут – гости. Ну на то он и гостевой дом. Возможно, что их измучили чрезмерно ретивый лейтенант, опытный иезуит Шекерханов и все эти оперативно-следственные мероприятия. Или фенозепаму им всем вкатали по солидной дозе. Ну, кроме Светланы Павловны, ну да та просто склонна к театральным эффектам. А так-то понятно, что «скорбит» она по Василию Павловичу ничуть не больше, чем по убиенной мухе.

 

– Кто-то знал, что вчера утром Маргарита Павловна дала Василию Николаевичу двадцать тысяч гривен наличными?
– Все! Включая бездомных псов с набережной! – зло сказала Светлана Павловна. – Никогда у моей сестрицы на дело денег не допросишься, а как…
– А как чужие деньги подсчитать, так вы даже плакать забываете! – ехидно прокомментировала сестру свекрови Лизанька.
– Чего это чужие? Деньги сестры мне чужие! Я всегда пеклась о Маргошином благополучии.
– Да уж!

 

Северный внимательно наблюдал за выражениями лиц.

 

– Лизанька, перестань, – мягко сказал Алексей Васильевич молодой супруге.
– Почему вечно я «перестань»! Ты бы своей тётке рот заткнул. Живёт здесь месяцами на всём готовом!
– Прекратите обе! – властно прикрикнул брат Маргариты Павловны. – Всеволод Алексеевич, вчера Вася действительно направо и налево рассказывал, что Марго ему дала денег на покупку ялика. Он, когда выпивал, становился ещё болтливее, чем обычнее.
– Но тут никого чужих не было! – всплеснула руками Маргарита Павловна.
– Да тебе все чужие – свои! – прошипела Светлана Павловна. – Он не только похвалялся деньгами, – обратилась она к Северному, – но ещё и рассказывал, что они у него под подушкой лежат. Ой!.. – ахнула Светка. – А деньги-то под подушкой были? нет?
– И что? Никто не сказал ни этому дурацкому лейтенанту, ни этому напыщенному полковнику, что у свёкра двадцать тысяч гривен под подушкой лежали? – хихикнула Лизанька и насмешливо оглядела собравшихся.

 

У всех было такое выражение, что Лизанька хихикнула ещё – и забилась в истерическом хохоте.
– Он не спрашивал – вот никто и не сказал, – растерянно прошептал Алексей Васильевич.

 

Заходящуюся Лизаньку Фёдоровна окатила водой из графина.

 

– Какая… фуф! – утёрлась подолом сарафана Лизанька. – Какая у меня богатая свекровь! Двадцать тысяч гривен отдала – и даже глазом не моргнула.
– Двадцать тысяч гривен пропойце конченому отслюнявила – и не поморщилась! – зло сказала Светлана Павловна.

 

Фёдоровна подошла к сестре хозяйки и с размаху залепила ей пощёчину, после чего обе дамы вцепились друг другу в волосы.

 

– Убью падлу! – прошипела Фёдоровна.
– Убивают! – заголосила Светка.
– Идиотки! – рявкнул Пётр Павлович и, взяв обеих дам за шкирку, отшвырнул их друг от друга.

 

Северный достал мобильный и набрал Шекерханова.

 

– Хреново работает твой следственно-оперативный аппарат… – сказал он в трубку, идя к двери.

 

Дальнейшего разговора собравшиеся не слышали.
Через пять минут Всеволод Алексеевич вернулся в банкетный зал. Все были на своих местах с приличествующими скорбными минами. Кроме Фёдоровны. И только в Лизанькиных глазах горели несколько ненормальные неуместные огоньки. Северный окинул собравшихся тяжёлым взглядом.

 

– Я хочу, чтобы все вы мне рассказали, где были сегодняшним утром. С девяти до полудня.
– Мы уже всё рассказали ментам! На каком основании вы…
– Не всё, как выясняется, вы рассказали «ментам». И – ни на каком. Я хочу, чтобы вы мне рассказали об этом безо всяких оснований как гостю Маргариты Павловны.
– Да кто вы такой?! – громко возмутилась Лизанька.
– Откуда у вас эта ямочка на подбородке? – вдруг спросил Всеволод Алексеевич, пристально глянув на Лизаньку.
– Что?
– Очень красиво. Вы красивая женщина, Лиза. Обычно ямочки на подбородке идут только мужчинам. Женщин они обычно портят, а вас – нисколько. Вы здесь родились?
– Это что, сейчас очень важно?! – возмутилась Светлана Павловна.
– Действительно, глупость какая-то! – поддержал сестру Пётр Павлович. – При чём тут красота Лизаньки или место её рождения? Человека убили в собственной постели! Маргаритиного мужа! А вы с какими-то ямочками!
– Моя жена родилась в Москве, – ответил Северному Алексей Васильевич. – И она до сих пор гражданка Российской Федерации. Как и вы. Это что, имеет какое-то значение? Я вообще в Казахстане родился. И ямочек у меня нет. И что? Вас ещё что-то интересует? В килограммах или в сантиметрах? Можем о Матиссе поговорить. Вас Матисс не интересует?.. Я вообще не считаю нужным отвечать на вопросы постороннего человека. Фарс какой-то! Моего отца убили, а вы…
– Именно вашего отца убили, – спокойно сказал Всеволод Алексеевич и ещё раз обвёл взглядом присутствующих. – Кто не считает нужным отвечать на вопросы постороннего человека, может совершенно спокойно покинуть помещение.
– Я ухожу! – сказал Алексей Васильевич. – Лизанька?

 

Лизанька покраснела и отошла в дальний угол. Вошла Фёдоровна с подносом, на котором стояли кофейные чашки. Никто не ушёл. Сын Маргариты Павловны сел за один из столиков. Лизанька присела ему на колени. Северный задавал вопросы, присутствующие отвечали.
На самом деле все были рады выговориться. Выговорить раздражение. И рассказы о том, кто, как и где провёл утро, нисколько не противоречили уже записанному лейтенантом в протоколах. Светлана Павловна спала в номере с камином – а это через двор, потом делала маски и принимала ванну – а это долго. Сашка удил рыбу на набережной, и Пётр Павлович к нему присоединился. Многочисленная родня – кто спал, кто прогуливался, кто и вовсе рано уехал из Балаклавы, как Алексей Васильевич. Он поехал просить прощения у Лизаньки за что-то там, ляпнутое на банкете. Лизанька укатила ещё вчера поздним вечером, что подтверждали показания отвозившего её в Севастополь таксиста. Фёдоровна домой не доползла – так приняла в конце банкета, что осталась спать на раскладушке в своей кухне. Утром все по очереди заходили к ней – кто кофе выпить, кто чаю, кто перекусить. Да она с восьми до десяти ещё и завтрак накрывала для многочисленных имеющихся тут туристов. И прораба с рабочими окармливала. Куда делся нож? Да не нужен он был ей сегодняшним утром, этот нож. Не обратила внимания. Да и к чему эти глупые вопросы?! Если бы она, Фёдоровна, хотела убить Василия Николаевича, так у неё более удобное место и время были за предыдущие пять лет. И не стала бы она ножом в живого человека тыкать. Лучше бы яду какого в кофе или в спиртное насыпала. Или водкой палёной Васю напоила. Покойный до выпивки был ой как охоч!
Фёдоровна разрыдалась. Светлана Павловна расплакалась. Пётр Павлович – и тот пустил скупую мужскую слезу. Алексей Васильевич украдкой промокнул глаза рукавом. Совершенно спокойными оставались лишь Маргарита Павловна, внук Сашка и молодая невестка Лизанька.

 

– Мама уехала вчера ночью? – спросил у паренька Северный.

 

Тот лишь молча и сухо кивнул. Именно на Сашкину мать обиделась вчера вечером Лизанька. Точнее, на то, что Алексей Васильевич посмел потанцевать с бывшей женой. Ещё она обиделась на Маргариту Павловну за то, что хозяйка гостевого дома посмела пригласить на свой юбилей бывшую невестку – мать своего внука.
Кто и зачем убил Василия Николаевича, оставалось неясным. Совершенно. У покойного не было врагов, убивать Василия Николаевича было совершенно не за что, если не считать бесследно исчезнувшие двадцать тысяч гривен.

 

– Может, кто-то зашёл и по ошибке воткнул нож в спящего Васю? – спросила Светлана Павловна и глупо заморгала.
– Ага. И по ошибке забрал из-под подушки двадцать тысяч, – сказал Пётр Павлович.

 

Алексей Васильевич поглаживал Лизаньку по тонкому плечику. Сашка смотрел на папину молодую жену с яростной ненавистью.

 

– И всё-таки я не понимаю ваш… интерес! – обратился старший брат Маргариты Павловны к Северному.
– Я несколько необычный постоялец, – раскланялся перед публикой Всеволод Алексеевич.
– В смысле? – строго уточнил сын Маргариты Павловны.
– В том смысле, что господин Северный Всеволод Алексеевич – высококлассный судебно-медицинский эксперт, – ответил вошедший Александр Иванович Шекерханов. – И я на правах старого друга попросил его оказать посильную помощь следствию. Почему же никто из вас, мать вашу перемать, не сказал, что у покойного под подушкой было двадцать тысяч наличными?!

 

Все недоумённо переглянулись.

 

– Понятно. Слонов, как обычно, никто не замечает… Фёдоровна, сделаешь мне салат из мидий с розовыми помидорами?
– Конечно, Сань! – радостно воскликнула кухарка и унеслась на кухню.
– Ну и что, что он судебно-медицинский эксперт?! – зло воскликнула Лизанька, вскакивая с колен Александра Васильевича. – Пусть вскрывает труп, если вы своим судемедэкспертам не доверяете. Какую помощь следствию может оказать судебно-медицинский эксперт?!
– Посильную, – спокойно сказал полковник и, сев на стул, сделал глоток кофе из чашки Всеволода Алексеевича.
– Сколько вам лет, Елизавета…
– Александровна! Я – Елизавета Александровна! Я родилась в Москве. И мне двадцать два года! Размер груди у меня – второй. Мой рост – сто семьдесят восемь сантиметров. Моя мать умерла, когда мне было девятнадцать. Что вас ещё интересует? Не нужны ли мне были деньги? А кому они не нужны? Но я не стала бы убивать свёкра из-за них. Я попросила бы у своей свекрови. И она мне их дала бы!

 

Маргарита Павловна осуждающе посмотрела на Северного.

 

– Всеволод Алексеевич, это уже слишком. Возможно, Лизанька немного слишком… эмоциональна, девочка ни в чём не нуждается и не стала бы убивать из-за…
– Конечно, ни в чём не нуждается! Ты ей всегда всё даёшь! Я вас всех ненавижу! Ненавижу эту дуру! – Внезапно закричал десятилетний внук Маргариты Павловны и, пребольно пнув Лизаньку ногой по лодыжке, выбежал из банкетного зала.

 

Алексей Васильевич и Маргарита Павловна ринулись следом за ним.

 

– Вы удовлетворены? – резко бросил во Всеволода Алексеевича Пётр Павлович.
– Нет, – спокойно ответил Северный.

 

Светлана Павловна и Екатерина Фёдоровна рыдали, крепко обнявшись.

 

В два часа ночи Северный открыл дверь мансарды. Тихо снял обувь и подошёл к кровати. Кровать была пуста. Он включил свет. Алёны в номере не было. Всеволод Алексеевич подошёл к журнальному столику, налил себе виски, сел на диван, вытянул длинные ноги, прикурил, сделал глоток и откинулся на спинку. Звонить не имело смысла: она не ответит.
Никто и не обещал, что будет легко… Хотя обстоятельства могли быть более благоприятными для старого холостяка, твёрдо решившего жениться. И уж что-что, но спокойно считать до ста Северный умел.
Допив до дна и выкурив ещё одну сигарету, Всеволод Алексеевич встал, обулся, вышел за дверь, тихонько спустился по лестнице, погладил британца, лежавшего у входной двери гостевого дома, поболтал с Кубиком у калитки и пошёл по тихой ночной Балаклаве наверх, к улице Калича. Если бы кто-то наблюдал его со стороны, увидел бы только красивого мужчину элегантного возраста, целиком и полностью довольного жизнью.

 

Алёну, как и ожидалось, он застал в номере у Сени. Они мрачно надирались, сидя на диване в гостиной.

 

– Привет, – брякнул Сеня и отвернулся.

 

Алёна Дмитриевна не удостоила своего жениха ни словом, ни взглядом.
Северный заглянул в спальню. Трое старших детишек Семёна Петровича спали глубоким сном: Даша на застеленной кровати в обнимку с вазой для цветов, Дарий на полу в гнезде, свитом из подушек, с пластмассовым автоматом в руках, Жорыч спал в противоестественной позе, сидя верхом на тумбочке, крепко прижимая к себе косорылого безглазого плюшевого медведя. Всеволод Алексеевич взял Жорыча на руки и уложил его рядом с Дашей.

 

– Медведь – имперрратор зверей! – прошептал Жорыч сквозь сон. – А лев – всего лишь ррраць!
– Царррь… – прошелестела Даша, сквозь сон поправляя Жорыча. – Дядя Сева, это ты?
– Я, Дашуля. Спи…
– Мама вернётся? – уточнила девочка, переворачиваясь во сне на другой бок.
– Обязательно, – успокоил Северный дочь друга, погладив её по спине.

 

Дарий дал автоматическую очередь из своего гнезда, даже не проснувшись.
Всеволод Алексеевич улыбнулся и вышел из спальни люкса.

 

– Он меня не уважает! – жаловалась любимая другу на любимого.
– Он совершенно не слушает меня! – жаловался друг любимой на друга.
– Я – воплощение абсолютного равнодушия! – расхохотался Северный.

 

Он мягко отобрал у Алёны стакан и присел перед ней на корточки. Она кинула на него странный взгляд – настолько странный, что он опешил, не знал, как трактовать. Северный, человек ясного, можно даже сказать холодного, весьма аналитического ума, понятия не имел, как можно трактовать брошенный на него возлюбленной взгляд. Возможно, он просто никогда не задумывался над тем, что испытывают женщины, всерьёз. Полвека прожил, а над чувствами женщин всерьёз не задумывался. Продлись этот взгляд мгновением дольше… Но взгляд был мимолётен, и Алёна немедленно разрыдалась, уткнувшись Всеволоду Алексеевичу в грудь. Думать было не над чем и незачем. Всё было хорошо.
– Сюси-пуси, любовь-морковь! Смотреть противно! – пробурчал Соколов и вытянулся на диване.
– Идём! – Северный ласковово поднял возлюбленную.
– Куда?! – с надрывом уточнила она.
– Домой. Твоя подружка, – он кивнул на захрапевшего Сеню, – устала. Да и ты не в лучшей форме.
– Все мужчины – идиоты! Вы все – сволочи и скоты!..
– О боже мой! Почему? – немного легкомысленно и даже слегка актёрски произнёс Северный.
– Почему? Почему ты не встретился мне, когда я была в лучшей форме?! – взвыла Алёна Дмитриевна.
– Охо-хо! Грехи мои тяжкие. Пьяная женщина – мечта поэта! – немного ёрнически заворчал Всеволод Алексеевич, транспортируя свою невесту на выход.
– Так ты считаешь, что я не в лучшей форме?! – возмутилась она, с трудом перебирая ногами.
– Ты в наилучшей форме! Если ты имеешь в виду свою красоту.

 

Алёна Дмитриевна счастливо улыбнулась.
Утром она не обнаружила Всеволода Алексеевича рядом. На подушке лежала записка.
«Жду тебя на холме у развалин генуэзской крепости. В меню – романтический завтрак и разговоры о любви».

 

Соловецкая не знала, как реагировать. Несмотря на то что он вчера ночью был нежен, ласков и заботлив, не читал моралей и вёл себя безупречно, но… Но эта его вечерняя директивность!
Она встала и пошла к журнальному столику. Под бутылкой лежала ещё одна записка.
«Алёна, я не тупой самец – я всего лишь заботливый мужчина. И прости, что не встретил тебя раньше».
Захотелось поплакать. Но Алёна Дмитриевна улыбнулась, про себя обозвала Северного манипулятором и пошла в душ. Через полчаса она была на вершине холма. Ярко светило солнце. По одну сторону был спрятан в уютную бухту один из лучших в мире маленьких городков, по другую – бескрайнее переливающееся перламутром море. В центре вселенной, под близкими небесами завтракали самые счастливые люди на планете, по крайней мере в этот час. Час – это иногда вполне достаточно для счастья. Счастье – это не хроническое заболевание, а острое состояние. Покой, уверенность и надёжность – предпосылки и последствия. Иногда если что-то может испортить – как предпосылки и последствия, так и само острое состояние счастья, – это гнусный характер. Собственный гнусный характер. Поэтому иногда его стоит оставить в гостиничном номере, а ещё лучше – выбросить. Просто выбросить в море.
Какие-то подобные глупые мысли бродили в Алёниной голове, пока она ела брынзу с зеленью, запивая их тёрпким красным вином под прекрасным осенним солнцем Балаклавы.

 

– Тебе будет очень тяжело со мной, Северный. Ты не хочешь забрать назад своё предложение и снова стать свободным от обязательств человеком?

 

Алёне Дмитриевне очень хорошо, но кой-то чёрт заставляет её ёрничать и ехидничать. Это очень приятно на сытый желудок и под ласковым солнцем. Ей так хорошо, что непременно надо стать слегка язвительной. Почему? Что-то вроде оберега. Видите, боги? Мне не слишком хорошо. Не завидуйте.

 

– Нет, – отвечает Всеволод Алексеевич. – Мне не будет тяжело. И я не заберу назад своё предложение. Мне не хочется быть свободным от обязательств.
– Почему? Ты не любишь свободу?
– Свобода от тебя – это одиночество. Лучше послушай…
– Что?
– Тишину. Скоро она сменится…
– Чем?
–  Бора – иначе норд-ост – это яростный таинственный ветер, который рождается где-то в плешивых, облезших горах около Новороссийска, сваливается в круглую бухту и разводит страшное волнение по всему Чёрному морю. Сила его так велика, что он опрокидывает с рельсов гружёные товарные вагоны, валит телеграфные столбы, разрушает только что сложенные кирпичные стены, бросает на землю людей, идущих в одиночку…
Ветер этот страшен своей неожиданностью: его невозможно предугадать – это самый капризный ветер на самом капризном из морей.
– Но если его невозможно предугадать…
– Всегда надо быть готовым.
– Старые рыбаки говорят, что единственное средство спастись от него – это «удирать в открытое море» .
– И поэтому тоже.
– Что?
– И поэтому я восхищаюсь тобой – за готовность, за то, что ты прочитала «Листригонов».
– Надо же соответствовать спутнику-интеллектуалу.
– Спутнику жизни?

 

Алёна Дмитриевна встала и, зажмурив глаза, несколько раз быстро обернулась вокруг себя. И резко остановилась.

 

– Если сейчас увижу море – не выйду за тебя замуж. Если увижу Балаклавскую бухту, то…
– То ты в ловушке! – рассмеялся Северный. – Открывай глаза!

 

Открыв глаза, Соловецкая поняла, что остановилась точнёхонько напротив входа в Балаклавскую бухту.

 

– Прости, родная. Но решать – тебе. Большинству удаётся обмануть себя и других людей. Но никто ещё не обманул этот мир. Даже самый капризный ветер на самом капризном из морей.
– Мне здесь нравится! – Алёна уселась на камень.

 

Некоторое время они молчали.

 

– Ты знаешь, кто убил безобидного мужа хозяйки гостевого дома?
– Нет.
– Ты – и не знаешь?! – притворно ахнула Соловецкая.
– Нет очевидного: «кому выгодно».
– Когда очевидно, любой сообразит!
– Не всегда.
– Но ты же узнаешь, кто его убил?
– Узнаю.
– А зачем тебе это?
– Я так самоутверждаюсь!

 

Соловецкая посмотрела на Северного прищурившись.

 

– И что ты делаешь, для того чтобы это узнать?
– Завтракаю с тобой на вершине генуэзского холма.
– Северный, ну я же серьёзно!
– И я серьёзно. Пока мы с тобой романтически завтракаем и болтаем глупости, в Москве представители соответствующих структур по моей личной нижайшей просьбе выясняют всё, что можно выяснить о Павле Петровиче Левентове.
– А это кто такой?
– Это тайна следствия! Но чтобы ты знала, как я тебе доверяю, скажу: это младший единокровный брат Маргариты Павловны Фирсановой. Его труп я вскрывал в сентябре 1991 года.
– Двадцать один год назад!
– Да. Но двадцать один год назад никому не удалось выяснить, чей это труп. Вчера, рассматривая семейный альбом Маргариты Павловны, я увидел молодого парня весьма характерной внешности.
– Ты ей сказал?
– Пока нет.
– Почему?
– Потому что она всё ещё верит в то, что он жив.
– Знаешь…
– Нет.
– Что «нет»?
– Ты сказала «знаешь» и замолчала. Я не знаю.
– Боишься пауз?
– Девушка, не берите меня на дешёвый понт!
– А на дорогой брать?

 

Северный рассмеялся.

 

– Так что ты хотела меня спросить?
– Банальщину всякую. Я хотела не то чтобы спросить. Я хотела сказать: «Знаешь, а ведь это совсем не так просто, как кажется в кино и в книгах, – убить человека». В частности – ткнуть в живого человека ножом. Не помню, в каком из романов Агаты Кристи это было: актриса убивает взрослых особей мужского пола – взрослых и здоровых – ножом в шею. Актриса… Я – врач хирургической специальности. Но, читая, очень удивлялась. Это же какой нужен тренинг, чтобы так удачно и с первого раза, не встречая никакого сопротивления… Правда, пока в моей жизни не появился ты, я не слишком часто и не так чтобы всерьёз задумывалась над убийствами. Так… несоответствие написанного в детективных историях происходящему в жизни.
– А с появлением меня в твоей жизни ты стала всерьёз задумываться над убийствами?
– Так вышло.
– Но это на самом деле так. Ножом орудуют чаще всего или в состоянии аффекта, или при самообороне, или же те, для кого нож – привычно. Актриса вряд ли смогла бы валить здоровых мужиков ножом в область шеи.
– Для хирурга нож – привычно. Но всё равно не могу себе представить.
– Алёна, большинство знакомых мне хирургов курицу разделать не в состоянии. Мой отец – яркий тому пример. Одному из наших судмедэкспертов жена периодически закатывает скандалы на тему разделки мяса…
– Кстати, я не в состоянии разделать курицу. Правильно.
– Я – в состоянии.
– Северный, тебя послушать – ты совершенство!
– Так и есть, Алёнушка. Так и есть… Я – совершенство.
– И скромность не входит в число твоих недостатков?
– Не входит. Поехали сегодня в Севастополь? Помнится, у тебя в планах был и Севастополь, и Ялта, и…
– Поехали.

 

Северный встал, навёл порядок на камне, служившем столом для завтрака на холме. Алёна смотрела в море с крайне озабоченным видом.

 

– Не понимаю.
– Не понимаешь, как можно воткнуть нож в плоть, желая лишить человека жизни?

 

Соловецкая кивнула.

 

– Я тоже не понимаю, – сказал судмедэксперт.
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая