Глава восьмая
Преимущества цивилизованной работы (ПЦР)

Ab Scriptum: Для порядка подведём некий персональный Сонин внутренний счёт и посмотрим, что получится в итоге.

Сразу оговоримся – Соня считала себя не бог весть каким специалистом в методах лабораторной диагностики. (-1.) Клиницистом, если верить коллегам или, скорее, пациенткам, она была неплохим. (+2, без ложной скромности.) И, как любой практикующий врач, знала, что, для чего и, разумеется, «почём».

Во времена описываемых событий «золотые стандарты» лабораторной диагностики были в большинстве случаев не по карману простым Сониным согражданам. Да и сами отечественные эскулапы демонстрировали порой просто таёжную дремучесть и «индейское» недоверие к вновь открывающимся горизонтам способов постановки точных диагнозов. Нет-нет, кто же спорит, ничего плохого в том, чтобы пробовать мочу на вкус с целью определения «сахаристости» и даты «розлива», может быть, и нет – доктор не должен быть брезглив. Однако, памятуя старый анекдот, – ещё одним необходимым качеством настоящего врача является пристальное внимание. В том числе к достижениям современной науки. И как «необходимое и достаточное» условие – умение мыслить вообще и комплексно в частности. Если есть способы спасти человеку жизнь, обойдясь без массированного вливания чужой кровушки, надо хотя бы попытаться это сделать. А не вопить к месту и не к месту: «Да мы во Вторую мировую кровь без тестирования внутриартериально переливали!» Можете не верить – но это реплика одной бабули пенсионного возраста, всё ещё «повышающей квалификацию» на кафедре, где Соня числилась ассистентом. Сонина персона очень раздражала этих многочисленных косных существ, разучившихся читать и думать и работающих по алгоритму: «Деточка, выпей таблеточку». Во-первых, потому что «выскочка». Во-вторых, потому что «не иначе чья-то любовница». Мы тут, мол, время теряем, которое, как известно – деньги, «повышая» эту самую квалификацию, будь она неладна! (Читай: «категорию подтверждаем», что зачастую – чисто номинальная процедура.) А эта «пигалица» – уже кандидат медицинских наук и имеет высшую врачебную квалификацию. «Ох, не иначе, как это самое – того ентова… Ох, не иначе…»

Слава богам, борьба «бабла с несправедливостью» – это было не по Сониной части. Так что она этих сколопендр не разочаровывала – против дискриминации по половому и возрастному признакам не выступала. Агрессивный плебс не переубедить. А вот лишить одну такую «гиппократшу» права врачебной деятельности ей однажды удалось. (+1.) Увы, на летальной врачебной комиссии. (И сразу -2.) Докторша, заламывая пальцы-сосиски со впившимися в них золото-бриллиантовыми изделиями на полкило – мода такая была у акушеров-гинекологов, вышедших из совка, – блеяла какую-то несуразицу на предмет предполагаемых причин смерти юной девчушки, умершей от кровотечения лишь потому, что этот «золотообогатительный комбинат» перепутал последовательность введения растворов. А разницу действия коллоидов и кристаллоидов, а также методику правильного их введения в случае шокового состояния должен знать любой студент второго курса медицинского института, сдавший пропедевтику хотя бы на «удовлетворительно». Так что о каких «золотых стандартах» могла идти речь, кроме как на пальцах и шеях? Им бы колёса научиться менять, прежде чем в двигателе Land Rover’а ковыряться! (-1 за несдержанность.)

Тёткам же на их злобные выпады и многочисленные сплетни Соня всегда отвечала со спокойствием сфинкса, что «трахаться» – это основное дело её жизни. А в свободное от «Камасутры» время она не вылезает из родильного зала, успевает два раза в день в операционной отстоять, а под утро читает специальную литературу на двух языках, в количествах, которое они в макулатуру сдавали на очередной томик Фейхтвангера в своё время. Так что, может, им оторвать свои жирные задницы от диванов и, вместо того чтобы пациенток на бабки разводить, задуматься о действительно профессиональном росте! (-1 персонально от Сфинкса, за ту же несдержанность.)

Тётки брызгали слюной, писали жалобы в деканат – безрезультатно. В то время Соня была пока единственной активно «трахающейся» с этой тематикой в их клинике… или в городе… или в области… или даже… Смутные, в общем, были времена.

На широкие славянские просторы нагрянул вирус иммунодефицита человека, и не замечать этого уже не представлялось никакой возможности. «Спущенной» темой заниматься не хотели. Кто боялся, кто думал: «бесперспективняк» – клинические исследования затянутся на долгие годы, то есть ни денег, ни карьеры и так далее. Профессорским и министерским деткам «спускали» незамысловатые «быстрые диссеры», темы которых мажоры узнавали за полчаса до предварительно купленной защиты. Сонечка же взялась за работу со всем пылом «крестьянской дочери», страдающей «синдромом Ломоносова». Фиксируя все подробности течения единичных случаев беременности на фоне ВИЧ-инфекции. А потом количество ВИЧ-позитивных среди беременных стало расти в арифметической прогрессии, и Соня, к искреннему своему сожалению (+1), очень быстро дописала и защитила диссертацию.

Пока омерзительные кликуши в женских консультациях клеили «чёрные метки» на каждую несчастную беременную с положительным анализом «на СПИД», как они выражались, Соня успела смотаться в сопредельные европейские страны на пару-тройку тренингов и теперь, по мере сил и возможностей, читала лекции на факультете усовершенствования врачей по темам: «Лабораторная диагностика ВИЧ-инфекции», «Ведение беременности, родов и послеродового периода у ВИЧ-позитивных женщин» и так далее и тому подобное. Выматывало это изрядно. Плюс фоном накручиваемая на уровне государственной политики ненависть к «проституткам, наркоманам и пидорасам», тупое неприятие всего нового и элементарное нежелание будущих специалистов учиться. Ещё при царе Горохе «прекрасно обходились», авось и дальше обойдёмся. Ох, сколько раз уж аукалось нам это «авось»!

Сонечка с Валерой подъезжали к Harvard Medical School.

Вчера за обильным ужином (-1 за обжорство) гостеприимный хозяин дома поинтересовался, не хотела бы Соня познакомиться с его другом – это может оказаться любопытно. Во-первых, сам товарищ – из Одессы («Ну наконец-то не из Москвы!»). Во-вторых, занимается тем, что наверняка вызовет её живейший профессиональный интерес. И удобно ли Соне будет «сорваться» в будний день из MGH, потому что рационально не просто познакомиться с этим человеком, но и посетить заведение, в котором тот имеет честь работать.

Из госпиталя Соню отпустили быстро, радостно заверив, что она может в любое время спокойно отлучаться куда и насколько ей угодно, никого не предупреждая.

Их можно было понять – рутинная работа – обход, расписанный операционный день, ургентные ситуации – всё как всегда в любой клинике. Плюс – бесконечные разборки со страховыми компаниями, и как следствие – присутствия на судебных разбирательствах (к слову, в Штатах ты и врачом-то хорошим считаться не будешь, если на тебе как минимум процессов пятнадцать не «висит»). «Сор из избы», который у нас не принято выносить даже за пределы пресловутых «пятиминуток», длящихся порой по паре часов, в MGH выметали без лишних рефлексий. Американский вариант «За державу обидно!» – больше похож на сеанс психоанализа, отягощённый «любовью к Родине», и никак не сравним с нашим патриотически-хмельным рёвом «на всю губернию».

Соня была для них артефактом. Не надоедливым, но всё же за рамками алгоритма.

У Джоша рабочий день расписан по минутам. Однако он любезно таскал Соню за собой, даже прекрасно понимая, что обычные процедуры, хоть и в его исполнении, не вызовут ни малейшего интереса с её стороны. Тут он, кстати, ошибался – Соне, например, очень нравилось рисовать температурные графики на прикроватных планшетах, хулигански дописывая на них in Russian – «Общее состояние удовлетворительное. Физиологические отправления в норме. Жалоб на неуверенность в завтрашнем дне не предъявляет!» (-1 за ехидство. Наташин пример оказался заразительным.)

Кстати, фразеологические обороты типа: «Общее состояние удовлетворительное. Физиологические отправления в норме» – это устойчивая медицинская лексика родных лечебно-профилактических учреждений. Помнится, в бытность интерном Соня записала в дневнике истории болезни: «Общее состояние хорошее», за что была осмеяна начмедом, возненавидевшей её с первого взгляда. «В медицине нет ХОРОШЕГО состояния! – орала начмед на интерна. – Или – удовлетворительное, или – неудовлетворительное!» Месть была страшна – Соня давно и прочно писала сценарии команде вузовского КВН, разок дорвавшейся до финала. Не победили, но по «быдлоящику» на всю страну засветились. Результат – колобок пискля-доцент в кургузых юбочных костюмах стал СЛИШКОМ узнаваем. И толстая косноязычная коротышка Надежда Петровна возненавидела Соню до конца дней. Хирургом, надо признать, начмед была отменным и, в общем-то, многому Соню научила. Но и Соня в долгу не осталась – написала ей докторскую диссертацию, так что в общем и среднем они были квиты. Вот такой вот достаточно распространённый, не слишком причудливый взаимовыгодный симбиоз, если выражаться языком естественных наук.

Джош периодически «сватал» Соню на ассистирование в операционную, где первые пару раз она от души понервничала, чуть не вырывая скальпель из рук хирурга. Затем расслабилась. С великодушием «спецназовца», для которого обычное дело – степлером пришпилить к черепу оторванное ухо, она смотрела, как тща-а-ательно и методи-и-и-ично (и, следовательно, – до-о-олго) заокеанские коллеги производили кесарево сечение (-1 за отечественно-залихватский снобизм). Конечно! У них же никто не считает льющиеся в вену антибиотики, анестетики и прочие дорогостоящие чудеса современной «Феи-Фармацеи». У нас анестезиолог может запросто сказать хирургу во время операции: «Сонька, поторопись! Что ты там шьёшь? Брюшину? Перевожу на самостоятельное дыхание. Лимит казённых миорелаксантов исчерпан, а о моих личных запасах разговора не было!» И женщина, бедняга, после этого «встаёт дыбом» на операционном столе – мышцы напрягаются, и дальнейшее спокойное послойное ушивание раны становится практически невозможным.

По юности Соня совершала ошибки – торопилась ушивать, давала собственные деньги анестезиологам… Но позже более порядочные представители этой действительно героической профессии научили её. Объяснили: женщину живой и невредимой со стола должен «снять» именно врач-анестезиолог. В институте этому не учат. Так что в последующие годы Сониной практики если и попадался не совсем порядочный «наркотизатор» – после его «заездов не по теме» она делала вид, что отходит от «первой зоны стерильности» операционного стола со словами: «ОК, Серёга (Шура, Лёнчик). Переводи! Ща я размоюсь, выйду на крылечко покурю, потом снова помоюсь, вернусь и дооперирую. А ты тут пока, будь добр, разберись с материально-техническим обеспечением своей части работы. Ах да! Забыла сказать. Пациентка бесплатная». После чего у Серёги (Шурика, Лёнчика) или даже Владимира Николаевича, ввиду нехватки хватки «принять на себя», всегда находились в ургентном чемодане и запас наркотиков, и обезболивающие, и миорелаксанты (+1 за уместное, необходимое и достаточное манипулирование). Ужасно? Увы, это правда. Ужасно и таковое поведение хирургов и анестезиологов. Ужасно и то, что в том самом чемодане у тех самых ужасных анестезиологов действительно частенько шаром покати или последнее – на самый крайний случай. А работа такая, что каждый случай вполне может оказаться тем самым. Крайним.

Так что поначалу Соню просто бесила американская размеренность и неторопливость «в условиях стерильной операционной» – ещё один устойчивый отечественно-медицинский перл. А какая ещё может быть операционная? Чай, не во времена севастопольской войны имени Николая Ивановича Пирогова живём. И «антонов огонь» отпылал вроде?..

У американцев скальпели были острые, сколько хочешь кетгута и прочих, более современных шовных материалов, а проблем с бельём для накрытия операционного стола – не было. Не слыша привычных воплей: «Маня, мать твою перемать так-растак, гони в ЦСО! Кровотечение привезли, а нам обложиться нечем! И, вашу маму, биксы с инструментами не успели туда оттарабанить? Отлично! Срочно – помыть и в сухожаровый шкаф! Накрываемся через пятнадцать минут!» – Соня даже ностальгировать начала. Ей стало не хватать той безумной нервозности и истерического «отката», который возникает в слаженной операционной бригаде после тяжёлого дежурства. Где все едины – хирург, ассистент и операционная сестра, анестезиолог и анестезистка. Акушерки и санитарки. Понимают друг друга без слов и действуют без промедлений. Где междометия «бля» и «ёб твою мать» иногда помогают больше, нежели полугодовой курс лекций по программе: «Управление людьми в экстремальных ситуациях». И вот, когда справились, долетели «на одном крыле», сдали литр крови за смену, потому что на «долбаной» станции переливания крови четвёртой резус-отрицательной с войны не было, а тут она – пожалуйста, прямо в вашем персональном кровеносном русле, – вот тогда и наступает этот пресловутый «отходняк» победителей. «Смогли! Справились! Стахановцы-спецназовцы!» – хохот, рюмка, сигарета – и писание до утра историй родов, операционных протоколов, списания наркотических анальгетиков и прочей безумно выматывающей рутины. Которой в американской клинике занимается, большей частью, как раз средний медицинский персонал, а врачи – лишь в редких, заслуживающих особого внимания случаях. Да и тогда не от руки «от сих до сих» до туннельного синдрома пишут, а заполняют бланки-шаблоны.

(Кстати, +1 за донорство. И, пожалуй, ещё +1 – немало Сонечка её сдала.)

«Да! Работать надо так, как они. Никто и не спорит. Я хочу работать так, как они – цивилизованно, не торопясь и не опаздывая. «Двигаться, уметь просто двигаться, не останавливаясь, важнее, чем спешить». Откуда это? Кажется, Роберт Желязны. Да! В Отечестве «не спешить» – тоже фантастика. И даже фэнтези… Я нахрен уволюсь окончательно и бесповоротно по приезде домой, потому что надоело! Надоело ходить по краю, спасая чью-то жизнь, рискуя своим здоровьем, делая внутреннее обследование полости матки ВИЧ-позитивной пациентки в ненадлежащих перчатках. Надоело оперировать тупыми скальпелями во влажных – только что из ЦСО – халатах. Надоело не высыпаться и вскакивать ночью от звонка телефона, как от звука ангелов господних, трубящих к апокалипсису. Надоело слышать в три часа ночи: «Софья Николаевна, у вас нет плазмы третьей группы?!» А как же! Конечно! В холодильнике примостилась между засохшим салатом и пустой бутылкой водки (кстати, зачем она там стоит?)!!!»

(-1 за патетику на грани истерики.)

И всё же – чего-то Соне не хватало в Америке…

А никто и не говорил, что русская не будет противоречить сама себе. Это у них там «надрыв» – патология. А для наших – это норма, засевшая где-то на генном уровне.

Иногда становилось просто смешно оттого, до чего же всё-таки американцы любят распускать сентиментальные нюни.

Стояла как-то Соня за спиной у заокеанских коллег – наблюдала. Только прибыла в госпиталь – естественно, не доверяют. Ей же – так божья благодать. Даже моложе себя почувствовала, воспоминания нахлынули – первый год интернатуры, надежды на великое хирургическое будущее, «жажда крови» (в хорошем, конечно, смысле). «Иван Иваныч, возьмите третьим ассистентом, дайте хоть крючок Фарабефа подержать!» – и всё такое…

Куда ушло? Как и не было никогда. А ведь правда – не было. Если вспомнить, Соня всегда думала: «Медицина – не моё». Это мамочка её четыре раза в медицинский институт поступала – «не шмогла». А Соня на журфак с первой попытки пролетела – и бах! – уже в аудитории медина сидит в белом халате и в идиотском накрахмаленном колпаке. Вот такие «пироговские» пироги. Или семечки?.. За малодушие надо платить. И сполна. «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи»…

(+1 за отданные вовремя долги.)

Стоит, значит, Соня в «условиях стерильной операционной» главного госпиталя штата Массачусетс и балдеет. В смысле – лицезреет действо. Пациентка под спинномозговой анестезией (сильно увлекались американские лекари в то время спинномозговой и эпидуральной – тогдашний министр здравоохранения США по специальности анестезиологом был). В подобного рода обезболивающей методе ничего плохого нет – при кесаревом сечении. А вот при родах per vias naturalis – есть. И даже очень – женщина потуги родовые должна контролировать, а «укол в позвоночник» (на самом деле в спинномозговой канал или около – в зависимости от способа) напрочь лишает роженицу такой возможности. Схватка – она что? Схватка – это непроизвольное сокращение гладкой мускулатуры матки. То есть, милые женщины, когда вас тошнит, мутит и у вас невыносимо «хватает» живот – это она, схватка. И тут уж ничего не поделаешь. Кто меряет галопом помещение родильного блока, как скаковая лошадь, кто – в кроватке мается. А потуга – это непроизвольное сокращение матки, которое вы можете и просто обязаны, во имя рождаемого вами ребёнка, контролировать с помощью произвольных сокращений мышц брюшного пресса (да, девочки, пресс – он не только для красоты и чтобы топики носить, демонстрируя миру подтянутый живот. Брюшной пресс – это ещё и очень нужный вам в родах инструмент). Спрашиваете, как отличить одно (схватку) от другого (потуги)?.. Если и то и другое – непроизвольные сокращения матки. Вот как прихватит желание отправиться в туалет по «большой нужде» – схватки закончились, начались потуги. Ваше дело – непременно известить об этом акушерку или врача и минут на сорок – сорок пять (у кого и меньше получаса) сосредоточиться (под руководством медицинского персонала) и не думать о том, что вам, любимой, плохо и больно и что – фи, какой позор обделаться при этом красивом, с небесно-голубыми глазами, парне в форменной салатовой пижаме, и прочий бред. Ваше дело – слушать и выполнять.

Так вот, эпидуральная анестезия лишает женщину возможности полноценно управлять мышцами брюшного пресса, что не так уж и прекрасно для головки рождающегося ребёнка. Она может испытать затруднения при рождении, и тому «красивому парню в салатовой пижаме» придётся, подпрыгивая, давить вам на живот, как будто вы – пакетик майонеза, завалявшийся в холодильнике, и кушать больше нечего, а хочется. Это не очень хорошо ни для вас, ни для «Платона» или «быстрого разумом Невтона», которого сейчас «российская земля» через вас рождает.

Вернёмся всё-таки в американский оперблок, где Соня никак не может сосредоточиться из-за одолевающих её воспоминаний и аллюзий.

Итак. Американские операторы медленно, «по линеечке», выполнили поперечный разрез по Пфаненштилю – в том самом месте, где живот переходит в лобок, – и медленно послойно проникли в брюшную полость. Проблема медикаментозной депрессии их не волнует – ещё один плюс «укола в позвоночник» при C-section. В отличие от комбинированного эндотрахеального наркоза, в просторечии именуемого «общим», к ребёнку не поступает слишком много наркотических веществ. Женщина, кстати, при подобного рода обезболивании находится в сознании. Вы можете рассказывать ей анекдоты и всячески веселить. Правда, от шуток на медицинскую тематику и воплей: «Никто не видел, куда упала моя контактная линза?» или «Уже ушились? А где ещё один зажим?!» – лучше воздержаться.

В отечественной акушерской школе «медикаментозная депрессия», то есть некоторая заторможенность сродни «обкуренности» – просто не успевает наступить – наркоз на первоначальных этапах – мягкий, щадящий, а ребёнка мы «дома» извлекаем на пятой, максимум – на седьмой минуте. Ну, в форс-мажорных ситуациях – на десятой. Американцы же до извлечения тащились с четверть часа, не меньше! «За всю Америку», конечно, сказать трудно. Может, именно Соне в одном из центров мировой медицинской культуры попались, как на грех, такие черепахи.

Кесарево сечение выполняли женщине с недоношенной беременностью сроком в тридцать две недели. Показания со стороны плода: кардиотокограмма выявила признаки острой внутриутробной гипоксии. Если перевести с медицинского на людской – на седьмом месяце ребёнку «в животе» стало очень плохо, что и зафиксировал такой гулко стучащий самописец, выдавая частые каляки-маляки, похожие на кардиограмму мыши.

На время извлечения плода из матки женщине, даже в Штатах, обычно вводят внутривенно какой-нибудь седирующий препарат кратковременного действия, чтобы на пару минут «вырубить» её из «прямого эфира». Потому что оценивать ваше остроумие она в этот момент не «настроена», а непременно хочет «посмотреть на ребёночка». Но «ребёночки»-то разные бывают. Особенно недоношенные. И, кроме шуток, этап достаточно сложный. Конечно, «зона» работы анестезиолога отделена от «зоны» работы хирургов небольшой ширмой на планке, но… Именно на этапе «рождения» плода возможны различные форс-мажоры, которые не предназначены для «открытого просмотра» даже самыми мужественными матерями.

Тут уместно сделать лирическое отступление для тех, кто собрался рожать непременно путём кесарева сечения, – не обольщайте себя околовсяческими сведениями о том, что нож и наркоз – избавление от мучений вас лично и меньший риск внутриродовых травм для ребёнка. Если вам поведала это соседка, подружка или ещё кто – бросьте ей на прощанье: «Дура!» Если же подобную чушь вам поведал доктор в женской консультации – немедленно поменяйте наблюдающего врача (не забыв ославить на всю округу такого «доброго советчика»). Да – это «не наш метод», но другого пути нет. Популярно и в доступной форме: разрез на матке скальпелем делается двухсантиметровый и разводится пальцами хирурга до двенадцати сантиметров, и оттуда – из оперативным путём созданного отверстия – «рождается», как положено писать в операционных протоколах, а на самом деле – извлекается, ещё и не всегда легко, ваш долгожданный карапуз. Иногда всё тот же голубоглазый «Иван Иванович» в пижаме делает жим, лёжа на вашем животе. Поверьте, то место, откуда обычно рожают женщины, гораздо более эластично, растяжимо и более подходит для подобного рода экзерсисов, нежели мускулатура матки (которая, случается, рвётся в процессе «рождения», что приводит к обильным кровотечениям), и уж тем более – чем кожа передней брюшной стенки, о которой вы так заботились всю беременность и буквально накануне упрашивали «Иван Иваныча» сделать вам, «чтоб было красиво», «косметику» и кто о чём наслышан. «Иван Ивановичу» или «Марии Ивановне» иногда бывает очень сложно выполнить ваши пожелания. Акушерский родильно-операционный блок – не клиника пластической хирургии. В общем, все, кто настроен на кесарево, – марш-марш смотреть старый добрый американский фильм восьмидесятых годов – «Чужой». Есть только один критерий для выполнения кесарева сечения: «Строгие медицинские показания». Доверьтесь профессионалам.

(+1 Соне за многолетний труд на ниве популяризации узкоспециальных вопросов.)

Итак, момент извлечения нового, полноценного, хоть и слегка недоношенного гражданина Соединённых Штатов близился. Анестезиолог шепнул хирургу на ухо что-то вроде, мол: ну что, вырубаем? И тут американский эскулап то ли пыль в глаза иноземной стажёрке решил пустить, то ли просто недооценил ситуацию, но он ответил «наркотизатору» что-то вроде: «Да хай так будэ!» – и «родил» из операционной раны глубоко недоношенного младенца. Он был очень маленький – «Где-то 1700 граммов», – привычно прикинул Сонин натренированный «на глаз» мозг. Весь покрыт смазкой и ещё «не свалявшимся» волосяным покровом – во время внутриутробной жизни мы все в ускоренном режиме проходим «эволюцию» – в человеке есть всё. И «морские гады», и «синие киты», и обезьяна, догадавшаяся палкой сбить банан. На пупса с открытки он был похож в тот момент, как Соня – на мамонтёнка. Младенец безжизненно повис на руке акушера и не издавал ни единого звука. Наши бравые неонатологи в таких случаях немедленно приступают к реанимационным мероприятиям. А отечественные гиппократы пишут после в операционных протоколах: «Произведена эвакуация слизи из дыхательных путей, отделён от матери – передан неонатологу».

Но, видимо, всё же американский хирург «решил поразить Лизу широтой размаха». То есть – Соню. Наложив зажим на пуповину, он приподнял это слегка с виду зловещее для непривычного зрителя создание, привычным жестом – за его правую ножку (лично Соне эта процедура всегда слегка напоминала демонстрацию молочного поросёнка покупателям на рынке), и радостным голосом воскликнул: «Мои поздравления, мэм! У вас мальчик!» После чего «мэм»… потеряла сознание. Естественно, она не упала – поскольку уже лежала. Но «потеря сознания» на операционном столе – это резкое падение артериального давления, приводящее, естественно, к обильному гипотоническому кровотечению. Анестезиолог, немедленно опомнившись, сделал все необходимые инъекции в «жилу» капельницы и немного обматерил хирурга, сказав что-то на манер: «Чтоб я ещё раз тебя, мудака, послушал!» – чем очень напомнил Соне «родимый аквариум».

Не волнуйтесь, с детёнышем всё было ОК. Его «раздышали», он порозовел. Запоздало, но очень громко заорал, наверняка что-то возмущённо-скандалёзное. В общем, новый гражданин США появился на свет в городе Бостоне, в замечательной клинике, где любят и ценят жизнь.

Операция была завершена успешно. И не «ме-е-едленно», а – методично и спокойно. Эти замечательные врачи никуда не спешили. Просто двигались, не останавливаясь. И они точно знали, возникни неотложная ситуация – у них будет свободная операционная, инструменты, операционное бельё и медикаменты. А не только «авось» и «такая-то мать!». Так что – честь и хвала им. И государству, сумевшему создать такие условия.

К слову, Соня имела возможность оценить не только условия стационаров, поликлиник и прочих лечебно-профилактических заведений «там» и «тут». Как-то чуть позже Джим разок взял её с собой в американскую административно-бюрократическую структуру на манер нашего облздрава. Так вот, мебель в кабинете американского чиновника была куда скромнее мебели в кабинетах аналогичных чиновников отечественных. Во всяком случае, столичных. Ну так Бостон тоже не провинция. Зато что касается оснащения собственно «их» и «наших» больниц, то… То нельзя сравнивать Лувр и коровник, BMW и тачку с навозом, современную цивилизацию и палеолит. Даже комментировать нечего – можно только шапку оземь, руками развести, почесать в затылке и вопросить риторически: «Как оно так у нас получается?» И немного перефразировав… заключить: «Каждый народ имеет такое медицинское обслуживание, которого заслуживает».

Валера припарковался, и они с Соней прошли к зданию Harvard University School Of Public Health.

Поднимаясь по лестнице, у подножия которой стояли спиралеобразные ухоженные растения в симпатичных горшках, Соня отметила, что ни одного окурка, ни одной бумажки – никакого мусора не было на светлой тротуарной плитке, и растения были целы и невредимы. Видимо, бостонские студенты и аспиранты элементарно воспитанны, в отличие от наших. Или же ген вандализма уже модифицирован учёными Гарварда. Неизвестно.

На ресепшене их встретил очередной дружелюбный охранник. Здесь не встретишь «бабу Маню» из приёмного покоя, и она не вытреплет вам все нервы, пока вы, в конце концов, не сунете ей пятьдесят рэ, дабы она снабдила вас информацией, которую обязана предоставлять «по долгу службы». Все учреждения, которые Соня посещала в Штатах, были «снабжены» добродушными интеллигентными охранниками, не имевшими, не в пример нашим, на лицах пренебрежительного взгляда и не «демонстрировавшими» власть какими другими доступными способами вроде: «не замечать», «не пущать» или просто хамить. Наши-то при малейшем поводе или вовсе без оного готовы потребовать у вас паспорт и «задержать» вас до «выяснения обстоятельств». «Пальчики откатать» на всякий случай. И ладно бы – для пользы дела. Так нет – исключительно с целью продемонстрировать вам, что вы «говно», а он – вчерашний сельский двоечник – «олицетворение».

Валера с Соней прошли в холл, и буквально через две минуты навстречу вышел малорослый худенький мальчуган, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мужчиной в возрасте около сорока.

Валера представил их друг другу. Володя – бывший соотечественник, в настоящее время возглавляющий группу гарвардских учёных, занимающихся генетическими исследованиями взаимодействия иммунной системы с вирусом иммунодефицита человека.

Всю свою предыдущую жизнь Володя провёл в Одессе, никуда дальше Привоза не выезжая. Мальчуганом он был тихим и незаметным. Незаметно окончил школу с золотой медалью. Незаметно поступил в медицинский институт, откуда спустя шесть лет тихо вышел с красным дипломом. И так же незаметно остался на кафедре микробиологии и вирусологии. Ещё незаметнее зачем-то заочно окончил биофак. Сам не заметил, как выучил английский язык, исключительно для того, чтобы иметь возможность читать научные журналы. Тихо защитил кандидатскую диссертацию – и ушёл с кафедры при медицинском вузе в научно-исследовательский институт вирусологии на Пересыпи. Там было спокойнее, не было студентов, отвлекающих от любимых бактерий, вирусов и грибов, но имелось больше возможностей для занятий «чистой наукой». Как-то совсем уж незаметно для «широкой медицинской общественности» любимой Родины прошёл ряд Володиных статей с целой кипой революционных наблюдений в чём-то очень микробиологическом. И как-то одним неприметным осенним вечером Володю пригласили… на партийное собрание с повесткой дня: «Как это мы не заметили, как незаметный Вова Родину незаметно продал?!»

А дело было вот в чём. В институт вирусологии пришло письмо прямо из Гарвардского университета, где в очень вежливой форме заокеанские коллеги выражали своё восхищение всему коллективу вообще и конкретно Володе и приглашали этого конкретного Володю немедленно приехать, чтобы поделиться, слиться в совместном сотрудничестве на благо всего мира и т. д. и т. п. Странно, что письмо вообще дошло. Впрочем, времена были тёплые – горбачёвские. Американская девочка Саманта побывала в «Артеке», а соотечественники боролись с алкоголизмом, посему, поглощённые мыслями о том, где бы заблаговременно и в больших количествах затариться, письмишко-то «империалистическое» и проморгали. Времена-то теплели, но у «руля» одесского института вирусологии стояли люди, помнящие не только «бровастого» старца с артикуляционными проблемами, не только потешного крестьянина-карапуза, размахивавшего обувкой, но и кого покруче. Поэтому, на всякий случай, испугались – и Володю из института «попросили», чтобы «чего не вышло». И Вова ушёл так же незаметно, как и пришёл.

Но Володя в своё время не забыл тихонько, без кукол и ленточек на капоте «Победы», жениться на очень громкой и деятельной высокой девочке – самой красивой на курсе. Володина очень заметная жена, узнав о письме с приглашением, развернула такую заметную для ОВИРов и международной научной общественности эпистолярную деятельность, что спустя полгода вместе с мужем оказалась в городе Бостоне, штат Массачусетс, США. Где Володя незаметно приступил к работе в лаборатории Медицинской школы Гарварда. А ещё через год даже не заметил, как эту самую лабораторию возглавил.

В настоящее время тематикой работы Володиной команды была, если не вдаваться в подробности, полимеразная цепная реакция. Все аспекты ПЦР в деле «борьбы со СПИДом», включая общую диагностику, выяснение видов и типов вируса, критерии эффективности лечения и прочие, не поддающиеся осмыслению даже подготовленным человеком узкоспециальные вопросы.

С Валерой они познакомились давно на каком-то сборище русскоговорящей общины Бостона и подружились семьями. Сферы их профессиональных интересов не пересекались вовсе, но они нашли общий язык. Впрочем, Валеру в первую очередь радовало то, что Алла спускается вниз, если Володя в гостях. Вирусолог был таким же клиническим интровертом, как и она, но с более «рабочей» вербальной функцией.

Говорил он действительно достаточно. Монотонно и тихо, но внятно и ясно. К тому же – интересно. Соня немало слушала лекций о методе ПЦР и до этой встречи, но никогда «курс» не был изложен так доходчиво и остроумно.

Полимеразная цепная реакция была открыта не так давно. Открыл её некий Кэрри Мюллис в 1983 году. Сам Мюллис написал, что озарило его как раз в тот момент, когда он размеренно рулил ночью по пустынному шоссе. С подружкой. Где-то там они остановились – чем они занимались, Кэрри не уточняет, но догадаться, пожалуй, нетрудно. Подружка попалась требовательная. Простые парни в такие моменты думают о сталеварах или ещё о чём – трудном и неприятном – о работе, к примеру. Вот Мюллис и подумал о работе! А его тут – ба-бах! – как чемоданом по голове – ПЦР! Так что времена озарений во сне прошли. И чемоданы клеить не надо. А что уж делали Уотсон с Криком в своей лаборатории, когда ДНК открыли, – и подумать страшно! Теперь всё проще – сел ночью с подружкой в автомобиль, вырулил на шоссе попустыннее – и Нобелевская премия в кармане!

Итак, полимеразная цепная реакция – это такая сложная реакция, приводящая к экспоненциальному увеличению числа клонируемых участков молекулы ДНК. Нифига не ясно? Ну, ладно. Попробуем проще. «Пятый элемент» все смотрели? Из куска перчатки – точнее, оставшегося в перчатке фрагмента биологической ткани – быстро-быстро «делают» Милу Йовович. Это – ПЦР. А ещё именно с помощью этой реакции можно определить – от вас ли ребёнок, о котором радостно заявила пять минут назад текущая дама сердца, если вы, конечно, полный жлоб, интересующийся подобной несусветной ерундой.

Но в нашей истории главное применение ПЦР сводилось к её использованию в области диагностики инфекционных заболеваний. Хотя и в области наследственных болезней полимеразная цепная открывает воистину фантастические возможности.

Володино сердце было отдано вирусологии, а в настоящее время его интересовал исключительно и только вирус иммунодефицита человека.

Сам вирус был лабораторно зафиксирован примерно тогда же, когда был придуман метод ПЦР. Володя, как и Соня, не любил и не употреблял слово «открыт», поскольку всё, что мы «открываем», существовало и до наших знаний об этом. Мы можем лишь обнаружить, приклеить ярлык с названием и, поставив на полку, занести в реестр. В начале восьмидесятых годов прошлого столетия, примерно в одно и то же время, французы в институте Луи Пастера и американцы в CDC-Центре выделили наконец возбудитель странного заболевания, поражавшего молодых людей прежде исконно старческой саркомой Капоши. Им оказался вирус, содержащий в своей структуре РНК. Попадая в человеческий организм, он при помощи специального фермента – обратной транскриптазы – «раскручивает» спираль ДНК в клетке и из образовавшихся «прядей» синтезирует новую спираль на матрице предыдущей. Если совсем уж упрощённо – это как заплести одну косу на двоих девочек. Или взяться за руки, сплетя пальцы.

Своё «триумфальное шествие» вирус начал как раз на американском континенте – в среде гомосексуалистов Сан-Франциско, в середине восьмидесятых годов прошлого столетия. В великой демократии без перегибов тоже не обошлось. Вначале мужчин нетрадиционной сексуальной ориентации объявили изгоями, затем сделали чуть ли не национальными героями. Истиной, естественно, не пахло в обоих случаях. ВИЧ достаточно быстро проник в гетеросексуальную среду. Вначале к так называемым «маргиналам», а затем – и в социально адаптированные слои населения.

В Восточной Европе – в том числе в России и на обширных постсоветских пространствах – изначально превалировали внутривенный и гетеросексуальный пути передачи вируса иммунодефицита. Но в наших странах, в отличие от Штатов, цивилизованные современные методы диагностики не были широко распространены – реакция ПЦР не применялась, а наличие инфекции выяснялось по обнаружению антител в крови, которые появляются, в лучшем случае, – спустя месяца три. В худшем – спустя годы. Потому вирусу было легко и привольно на просторах стран СНГ, и он достаточно быстро, увы, распространился в популяцию. Соня даже порой грустно шутила с коллегами – узким кругом людей, предполагающих масштабы проблемы, что, мол, «от сумы, тюрьмы и ВИЧ-инфекции» никто не застрахован.

В субсахариальной Африке, явившейся в своё время «первоисточником» вируса, к концу ХХ столетия трагедия ВИЧ/СПИДа стала национальной, и Соединённые Штаты, глубоко вздохнув, начали ей помогать. И деньгами, и медикаментами. И не только Африке, но и странам Восточной Европы, в том числе – России и Украине.

«Чёрный континент» стал полигоном научных исследований «чумы ХХ века». И денег, надо признать, международные фонды вложили туда немало. Может, где кому по дороге к рукам и прилипло, однако не столько, сколько «засалилось» на пальцах чиновников у нас. Но работа пошла. Пандемия ВИЧ существует, и на это не стоит закрывать глаза. Но и впадать в панику не следует. «Мы не ищем виновных – мы решаем проблему!» – можно было смело вешать в лаборатории Harvard Medical School, где трудился Сонин новый знакомый, тихий незаметный одессит, гражданин США, житель города Бостона, штат Массачусетс, – Володя.

Раз в полгода он на два-три месяца выезжал «в поля» для забора материала. По возвращении он неделями мог не выходить из лаборатории, обнаруживая всё новые и новые подвиды и подтипы вируса ВИЧ. Ведь вирус иммунодефицита человека, увы, в один миллион раз изменчивее вируса гриппа. Именно с этим связаны проблемы разработки вакцин. Кроме всем известных ВИЧ-1 и ВИЧ-2 существует ещё масса мутировавших подвидов, на наименование коих истрачен уже весь латинский алфавит и цифр без числа.

По возращении из Африки Володя погружался в работу. Это был настоящий лабораторный отшельник, которому абсолютно всё равно, что происходит во внешних мирах. Он коллекционировал вирусы, а также изыскивал способы и средства борьбы с ними.

Он провёл Соню с Валерой в совершенно немыслимый высокотехнологичный бункер, где всех обследовали гораздо серьёзнее, чем при входе в State House штата Массачусетс. Хорошо, хоть ректальную температуру не измерили. Оказывается, проба для реакции готовится самым тщательным образом, и малейшие контаминации, т. е. огрехи – световые ли, температурные и прочие, включающие чуть ли не настроение сотрудников лаборатории, – могут повлиять на её ход. А вот более знакомая картинка: санитарки родного российского лечебного учреждения несут деревянные ящики с баночками и пробирками по улице зимой и летом, и в дождь и в снег – на один манер. Кстати, если на основании исследования мочи вдруг ставят диагноз – мочекаменная болезнь, стоит поинтересоваться, не стояла ли баночка на солнечном окне лаборатории некоторое время. Может статься, что на самом деле почки здоровые, как у Геракла.

Соню подвели к «святая святых» – «пульту управления» лабораторией. В подземном «бункере» – лаборатория находилась в цокольном этаже здания – мрачно не было. Горели лампы дневного света. Везде стояли ухоженные растения. В холле был теннисный стол, удобные кресла и диван.

«Пульт управления» был полностью компьютеризирован. После загрузки образцов зал закрывался, а запись параметров, наблюдение и управление осуществлялось компьютерами. В сам зал с оборудованием мог заходить только специальный персонал, наряженный в костюмы на манер ОЗК.

Затем специально для гостьи Володя прочитал практически полуторачасовую лекцию, демонстрируя слайды презентации. Соня, как любой порядочный студент ли, вольный ли слушатель, не способна удерживать концентрированное внимание более пятнадцати минут. Но она прочно усвоила основной тезис лекции: цивилизованные условия работы имеют огромное значение.

Потом пили чай, и Володя пригласил Соню отужинать на следующей неделе у них в доме, уверив в том, что они с его супругой найдут общий язык. И ещё – увидев Сонин жадный взгляд, брошенный на огромное количество новеньких пробирок-эппендорфов в пластиковых упаковках, подарил их ей. В своё время Соня добывала эти пробирки, нужные для собственных диссертационных исследований, невероятными путями. И хотя теперь они ей были не нужны – видимо, сработал давний поисковый стереотип, – она взяла.

«Ну и что! Подарю нашим лаборантам, перед тем как уволиться! А уволюсь я обязательно!

И надеюсь, наступит и в нашей стране эра цивилизованной работы. Особенно в таком интеллектуально ёмком деле, как медицинские исследования. А для того, чтобы реализовать дарованный мне талант, достаточно карандаша и бумаги. Ну, или компьютера. Я же, в принципе, цивилизованный человек…»

Кстати, Сонин персональный счёт, похоже, вышел в ноль. А это значит что? Это – всё и ничего, и одновременно способ обращения одного в другое. Новый виток персональной спирали.