Глава XII
«Когда нам не мешали…»
Гостиницу вдруг заполнили иностранцы.
Видимо, обязательные доклады на международном симпозиуме по информативным системам были прочитаны, по коридору и в холле прохаживались группы возбужденных людей. Дежурная по этажу строго присматривала, чтобы курили в специально отведенных для этого местах. Мне она кивала как старому доброму знакомому.
— Как там дед? — спросил я ее.
— Хорошо, — обрадовалась дежурная. — Ему два пальца всего-то и отхватили. Теперь обещают повысить пенсию.
Она с удовольствием варила и приносила мне кофе.
Всего-то два пальца… Зато пенсию обещают повысить… Ахама, хама, хама… НУС может дать все, но может и отобрать все…
Как это понимать?
И почему Козмин не захотел, чтобы я вошел в систему сознательно? Я нужен был ему лишь для чистоты эксперимента?
Ахама, хама, хама…
Быть в системе…
Это, наверное, что-то вроде импринтинга, усмехнулся я. Перед вылупившимся цыпленком вместо мамы-курицы протаскивают старую шапку. Для глупого цыпленка именно старая шапка и будет теперь всю жизнь мамой-курицей…
Шутка, конечно.
НУС не цыпленок.
«А раньше вы ее контролировали?» — вспомнил я. — «Да… Когда нам не мешали…»
Да нет, Юренев сказал больше. Юренев ясно дал понять, что это я сорвал им эксперимент.
Возможно…
Я усмехнулся: хорошее занятие — покупать штопор, который нельзя купить. Все при деле. Шоферы сходят с ума от скуки в лагере, им запрещено его покидать, а ты должен каждый день мотаться в Кош-Агач и вовсе необязательно возвращаться в лагерь в определенное время. Ведь рядом Ия.
Ия.
Она все знала! — эта мысль обожгла меня.
Она все знала, но ни взглядом, ни жестом не дала мне понять, кто я для них такой на самом деле. Может, и целовалась она со мной по заданию НУС или Козмина? Может, я для нее был всего лишь объектом эксперимента?
Алтайские загадки были теперь открыты.
Ясное солнце.
Ясная тишина.
Автомобильные фургоны, поставленные буквой Г.
Где-то неподалеку мальчишеский голос: «Тор! Тор, твою мать!».
Юренев высовывается из фургона:
— Хвощинский, гони его!
Я перехватываю неожиданного гостя за ручьем. Ему нельзя входить в расположение лагеря. Это совсем мальчонка, на ногах сапоги, на плечах расхристанная заплатанная телогрейка. Лошаденку свою он держит под уздцы, строжится: «Тор! Тор, твою мать!».
— Встретишь медведя, что сделаешь? — это любопытствует появившаяся у ручья Ия.
Она знает.
— Ну, побегу, однако.
— А если медведь не захочет, чтобы ты побежал? — Ну, все равно побегу.
И я знает.
Бабилон.
Я выкладывался перед медлительной алтайкой в лавке древностей: давай мы купим все, а возьмем только штопор! Давай мы сожжем лавочку и спишем все на стихийное бедствие. На какое? Да хоть на землетрясение, хоть на вулканическое извержение, а хочешь, на метеорит. Или выходи за меня замуж!
Алтайка медленно улыбалась.
Она не может продать штопор. У нее нет денег на сдачу.
А Ия знала.
С неловкостью, мучительной, как зубная боль, я вспоминал вечерние рассуждения о плазмоидах.
Аналоги НЛО… Изолированные вспышечные потоки солнечной плазмы… Некие космические экзотические формы с замкнутым и скрюченным магнитным полем, способные самостоятельно преодолевать чудовищные расстояния, разделяющие Солнце и Землю…
Как романтично!
Шелестел костер. Попискивал, возился в кустах веселый удод — полосатый, как матрос в тельняшке, хохлатый, как запорожец.
Вспышечные потоки… Замкнутые поля…
А вокруг степь, ночь в звездах. Холодные зарницы над Северо-Чуйским хребтом.
Вечность.
В фургонах мерцал синеватый свет — НУС работала. Она помогала Юреневу искать следы проявлений деятельности НУС.
Якобы.
А Ия знала.
Свет костра, поднебесная эйфория.
Плазмоид врывается в атмосферу Земли, как метеорит. Этакая магнитная бутылка, космический пузырь разрежения. Самая прочная часть плазмоида — носовая, говоря попросту, горлышко бутылки. Здесь магнитные силовые линии должны быть закручены так, чтобы обеспечить полное отражение зарядов плазмы. Вот деформация силовых линий там и начинается. Когда сжимание достигает критического уровня, магнитная бутыль схлопывается и происходит мгновенная рекомбинация водородной плазмы. Взрыв, затмевающий вспышкой солнце. Вот где, наверное, надо искать разгадку Тунгусского феномена. Не метеорит, а именно плазмоид.
Изящно.
«Когда нам не мешали…»
Ночь в звездах, ветер, настоянный на чабреце, молчание высоких небес, далекие вершины, покрытые снегом.
«Когда нам не мешали…»
Я хорошо помнил последнюю ночь в нашем алтайском лагере. Первым услышал ломящихся к нам сквозь кусты людей, кажется, Юренев. Да, он. Он же и первым вылез с фонарем из палатки.
— Хвощинский!
Я бежал вслед за ним, оскальзываясь на мокрой траве. Никогда еще посторонние не подходили так близко к нашему лагерю. Мы сперва услышали их, потом увидели — два алтайца, в сапогах, в неизменных телогрейках. Они вели за собой лошадей. Лошади испуганно шарахались от бьющего им в глаза света.
— Ну, помогай, — облегченно выдохнул пожилой алтаец, стаскивая с круглой головы шапку, заслоняясь ею от света. — Вот бабе надо рожать. Тухтур-бухтур! Помогай.
Второй для вящей убедительности хлопнул себя кнутом по голенищу.
— Нельзя сюда! — заорал Юренев. — Туда возвращайтесь! Туда!
Юренев задыхался.
— Почему нельзя? — удивился старший алтаец и почесал рукой редкую бороденку. — Почему возвращаться? Однако роженица у нас.
— Какая к черту роженица, с ума сошли! Нельзя сюда! — Юренев отталкивал, оттеснял алтайцев к дороге. — Туда идите! Там тракт.
Из темноты вынырнула полуодетая Ия.
— Баба, однако, — обрадовались алтайцы и потянулись к ней, волоча за собой упирающихся лошадей. — Ну, роженица у нас. Ну, совсем рожает. Дай машину, повезем роженицу в поселок.
— Нельзя! Нельзя! — отталкивал, оттеснял алтайцев Юренев, и тот, что был помоложе, рассердился:
— Помогай, однако. Машины нет, трактора нет, тухтур-бухтур, ничего нет. Как роженицу в больницу везти?
— Нет машины! — рычал, наступая на алтайцев, Юренев.
Он явно был не в себе, я смотрел на него с удивлением. Как это не дать машину роженице?
Но Юренев ревел:
— На тракт идите, на тракте много машин.
— Нельзя сюда, — подтверждала Ия. — Совсем нельзя. И нельзя на наших машинах возить людей.
— А «газик»? — подсказал я.
— Заткнись! — прошипел Юренев, зло отбрасывая меня к ручью. Я чуть не упал. — Заткнись! Тебя, дурака, не просят выступать.
— Там же роженица! Ты с ума сошел!
— Молчи! — Ия быстро зажала мне рот узкой ладошкой.
Она знала.
Я увидел расширенные зрачки Ии:
— Молчи. Прошу тебя, молчи. Машины — это не твое дело. Тут и так… Все к черту…
Испуганные, ошеломленные алтайцы все-таки отступили. Какое-то время мы слышали в ночи перестук копыт, потом перестук смолк.
Я презрительно сплюнул: ага, штопор нам нужен!..
Я не мог смотреть ни на Ию, ни на Юренева.
Звезды.
Дивная ночь.
Вечность. Плазмоиды.
В ту ночь я ушел из лагеря.
