Глава XIII
Козмин насон, покрученник
Белка цыкала за окном на ветке сосны. Я отмахнулся: вали, белка! нет у меня ничего.
Горячий асфальт.
Июль.
Дымок сигареты легко выносило в окно, он тут же растворялся в душном воздухе.
Эти фотографии, эти эффекты второго порядка. Как они поступают с такими штуками? Прячут в архив? Уничтожают?
«Не делай этого…»
Демон Сократ, когда его хозяин принимал важное решение, всегда запрещал ему поступать иначе, как он поступил… Наверное, Козмин не случайно ввел меня в систему — осторожность далеко не всегда вредна… В общем, на Козмина я не держал обиды, как, впрочем, и на Юренева… Но Ия!.. Туйкытуй… Сказочная рыба, красивая рыба…
Я понимал, я несправедлив к Ие, но ничего не мог с собой поделать.
Чукча Йэкунин, рвущий мясо руками, это и есть великий математик Козмин, создавший НУС, систему, которая может дать все? И что, кстати, значит это все? Что по-настоящему может НУС? Загонять людей в какое-то чужое время?
«Не делай этого… Уезжай…»
Я вспоминал.
Как там сказал чукча Йэкунин?
А, да… «Что, собака настигла суслика?..»
Именно так спросил чукча Йэкунин, а сам странно смотрел при этом на Юренева. И эта внезапная вспышка: «Не сиди! Не стой! Ударю тебя!».
Туйкытуй…
Сказочная рыба…
Бедный Козмин…
Уехать? Остаться? Я же для них всего только часть системы, некий инструмент для достижения их целей. Вчера космические плазмоиды, сегодня чукча Йэкунин.
Не чукча, возразил я себе, Андрей Михайлович.
Но сразу лезли в голову — вязаное платье Ии, телефонные звонки, мерзкий швейцар, хор женских голосов…
Отвлекись.
Не думай об этом. Думай о Козмине!
Козмин…
Юренев прав, это несколько странно: почему чукча?.. Если включился механизм генной памяти, то почему чукча? У Андрея Михайловича были в роду чукчи?
Екунин…
Йэкунин…
Близко лежит…
Впрочем, это не доказательство.
Что, кстати, говорил Юренев о ключевых фразах? Они, кажется, собираются разговорить чукчу Йэкунина?
Как, интересно, видит нас чукча Йэкунин? Как он видит комнату, зелень поляны под окном. Как он видит Юренева, Ию? Как он справляется с этим двойным миром, ведь между нами почти ничего нет общего?
Большой червь живет, вспомнил я. В стране мертвых живет. Червь красного цвета, полосатый и так велик, что нападает на моржа даже, на умку даже. Когда голоден, опасен очень. На олешка нападает — душит олешка, в кольцах своих сжав. Проглатывает жертву целиком, зубов не имея. Наевшись, спит. Крепко спит. Где поел, спит. Так крепко спит, что дети мертвецов разбудить не могут, камни в него бросая.
Как там сказал Чалпанов?
«Выговор не пойму какой… тундровый, оленный он человек или с побережья?..»
Что-то там еще было.
Это Чалпанов потом шепнул, когда мы поднимались по лестнице. «Он не береговой чукча. И не чаучу, не оленный. Что-то в нем странное, мне понять трудно. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется: ветры сильные, ярангу замело, в снегах свету не видно. А то взволнуется: большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова!»
Большой огонь… Сполохи… На севере говорят: уотта юкагыр убайер — юкагиры зажигают огни…
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: ЛУННЫЙ СНЕГ СЛЕЖАВШИЙСЯ, УБИТЫЙ ВЕТРАМИ. НИЗКАЯ ЛУНА, СМУТА НОЧИ. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
«Что, собака настигла суслика?..»
О чем я?
Я не знал, но что-то уже томилось в мозгу, что-то толкалось в сознании. Козмин-Екунин фамилия древняя. Если предки Андрея Михайловича когда-то ходили в Сибирь, где-то их путь мог пересекаться с чукчами.
Я, наконец, впервые набрал телефон ноль шесть ноль шесть.
— Я слушаю вас, — тут же ответил вышколенный женский голос.
— Юренева, пожалуйста.
— Юрия Сергеевича?
— У вас есть другой?
— Нет, — секретаршу Юренева, похоже, трудно было смутить. — Что передать Юрию Сергеевичу?
Я помедлил секунду. Странная штука мстительность. Есть в ней что-то недоброе.
— Передайте: Хвощинский ждет звонка. И срочно.
И повесил трубку.
Я был уверен, Юренев не позвонит. А если позвонит, то далеко не сразу. Но звонок раздался незамедлительно.
— Зачем ты пугаешь Валечку? — Юренев хохотнул. — Она не привыкла к такому обращению.
— Пусть привыкает.
— Ага, понял, — обрадовался Юренев. — Не тяни. У меня мало времени. Что там у тебя?
— Книга мне нужна.
— Книга? — Юренев удивился, но он умел ценить юмор. Я слышал, как он там крикнул: «Валечка! Сделай все так, как просит Хвощинский!».
— Слушаю вас, — Валечка и виду не подала, что минуту назад уже разговаривала со мной.
Голос у нее теперь был обволакивающий, ведь я явно входил в круг интересов ее шефа, она уже любила меня. Я не мог и не хотел этого допустить:
— Записывайте.
— Записываю.
— «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах». Это сборник документов. Издание Главсевморпути, год, кажется, пятьдесят третий. Почему-то при вожде народов любили географию. Книга нужна мне срочно.
— Простите, но данная книга вне тематики нашего института, у нас вряд ли найдется такая книга.
— Меня это не интересует, — в тон ей ответил я. — В принципе история не может быть вне тематики, даже в вашем институте. Так что жду.
И повесил трубку.
И заказал кофе.
И стал ожидать Валечку.
Кофе мне принесла пожилая дежурная. Мы с ней совсем подружились. Конференция кончается, сообщила мне дежурная доверительно, скоро иностранцы пить начнут.
Я понимающе кивнул.
А книгу принесла все же не Валечка. Книгу принесла худенькая, совсем юная лаборантка, коротко стриженная, в очках, и смотрела она на меня так пугливо, что я сразу ее отпустил.
Я подержал в руке тяжелый, прекрасно изданный том.
«Все до сих пор в России напечатанное, ощутительно дурно, недостаточно и неверно», — так в свое время сказал по поводу публикаций исторических материалов в России немец Шлецер. Хорошо, что мне не надо было отвечать на его вызывающие слова, это прекрасно сделал в свое время Ломоносов. «Из чего заключить можно, — ответил Ломоносов на слова Шлецера, — каких гнусных гадостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина!»
Я наугад открыл книгу.
Северо-восток России, путь к океану, полярная ночь. Некий стрелец Мишка отчитывается: «А как потянул ветер с моря, пришла стужа и обмороки великие, свету не видели и, подняв парус, побежали вверх по Енисею и бежали до Туруханского зимовья парусом, днем и ночью, две недели, а людей никаких у Енисейского устья и на Карской губе не видели…»
Бородатые казаки, огненный бой, дикующие инородцы, ветер, снег, над головой сполохи.
«А соболь зверок предивный и многоплодный и нигде ж на свете не родица опричь северной стране в Сибири. А красота его придет вместе с снегом и опять с снегом уйдет…»
Я вздохнул.
Я успокаивался.
Это был иной мир, я им занимался много лет.
Где-то среди этих документов следовало искать следы неизвестных мне предков Козмина-Екунина.
Я раскрыл именной указатель. Тут были десятки, сотни имен, но я знал, где искать нужное, и медленно повел пальнем по узкой колонке.
Елфимов Томил Данилов, промышленный человек… Елчуков Степан Никитич, дьяк… Емгунт, юкагирский князь… Ерастов Иван Родионов (Велкой), казак, сын боярский… Ерило Денис Васильев, казак…
Фамилии Екунина в этой колонке я не нашел.
И сразу почувствовал разочарование.
Впрочем, фамилия Екунина могла в свое время писаться и через Я.
Яковлев Алексей Усолец, торговый человек… Яковлев Данила, промышленный человек… Яковлев Иван, казак… Яковлев Кирилл, енисейский воевода… Яковлев Яков, промышленный человек… Ярыжкин Петр, сын боярский… Ячменев Иван, казак…
Сколько сапог стоптали в сибирских и в северо-восточных тундрах и на горах никому не ведомые Яковлевы и Ярыжкины, пробиваясь к Великому океану, — томящему, зовущему, тонущему в туманах и преданиях…
За Яковлевым Яковом, промышленным человеком, я обнаружил имя Якунина Воина, подьячего.
«См. стр. 220».
Я перелистал том.
«Наказная память якутского воеводы Ивана Акинфова козаку Федору Чюкичеву о посылке его на реку Алазею для сбора ясака и роспись служилым людям, посланным с ним вместе, а также товарам и запасам, выданным на подарки иноземцам».
Алазея.
Я вздохнул.
Алазея и Чукотка — это вовсе не рядом.
Я быстро нашел нужное место.
«…Аля письма ссыльный подьячий Воин Якунин, Ивашко Ячменев, Любимка Меркурьев, Лучка Дружинин. Да ему ж, Федьке, на Алазейке реке принять служилых людей: Левку Федотова, Лаврушку Григорьева, Ивашка Перфирьева. Да ему ж, Федьке, дано ясачным юкагирем за ясак на подарки: 7 фунтов одекую синево, да в чем аманатам есть варить, котлы меди зеленой весом 6 фунтов…»
И так далее.
Ссыльный подьячий Воин Якунин не ходил на Чукотку. Если какое-то родство и связывало его с Козминым-Екуниным, мне оно ничего дать не могло.
Не теряя времени, я заказал телефонный разговор с Москвой. Если кто-то мне мог помочь, то, прежде всего, Ярцев — В.П.Ярцев, Василий П.Ярцев, как он любил расписываться, короче, Вася Ярцев, мой старый друг. Он, Вася Ярцев, вхож в любой архив, он знает родословную любой более или менее известной семьи в России.
Ожидая звонка, я раскрыл именной указатель на букве «к».
Проверка, собственно, больше формальная.
Кабалак Люмбупонюев, юкагир… Казанец Иван Федоров, промышленный человек… Казанец Любим, целовальник… Кайгород Федор Иванов, казак… Калиба, чукчанка… Камчатый Иван, казак… Каптаганка Огеев, якутский тойон… Катаев Второй Федоров, сын боярский…
Не имена — музыка.
Келтега Калямин, юкагир… Кетев Леонтий, гонец… Кобелев Родион, сын боярский… Ковыря, юкагир… Кожин Иван, пятидесятник… Козинский Ефим (Еуфимий) Иванов, письменный голова…
В самом конце столбца я увидел имя, сразу остановившее мой взгляд.
Козмин Насон, покрученник.
