Глава VIII
Телефон, швейцар, хор женщин
— Пойдем…
— Куда?.. — Я и думать не мог, что вспомню Ию так быстро.
— Хочешь, к тебе… В гостиницу…
— Хочу. Только там швейцар.
Мы рассмеялись.
— Не завидуй швейцару, — сказала Ия. — Его Юренев гонял вокруг квартала. Сперва пил с тобой, а потом гонял швейцара. Чем-то швейцар не показался Юреневу.
— Наверное, наглостью.
— Нет, — сказала Ия, — этот швейцар просто боится Юренева.
— Такие никого не боятся.
— Нет, ты не знаешь…
Ия задумалась:
— Если будешь сегодня гонять швейцара, помни, он, конечно, нагл, но уже не молод.
— Обещаю.
Мы шли, вдруг останавливаясь, чтобы поцеловаться. Вверху, пусть на пустой, но улице, это пришлось оставить, зато мы прибавили шаг.
Швейцар на входе в гостиницу стоял все тот же — мордастый, тяжелый. Он взглянул на нас подозрительно, но, узнав Ию, впустил.
— Ты обедала?
— Нет.
— Может, зайдем в ресторан?
Ия энергично затрясла головой.
— Ладно, я закажу что-нибудь в номер, — сказал я. — Ты вот не знаешь, а я здесь живу на положении иностранца.
— Я знаю.
Мы засмеялись.
Нас все веселило.
Еще утром я думал об Ие с обидой и болью, сейчас все куда-то ушло… Куда? В прошлое?.. Не знаю… Честно говоря, там, в прошлом, отнюдь не всегда все было плохо…
На этаже дежурила новенькая — бант в волосах, юбка до колен, блудливый опытный взгляд. Выдавая ключ, она взглянула на меня понимающе, хорошо еще, не стала подмигивать.
Мы вошли.
Номер был пуст. Что-то грустное почудилось мне в непременном графине с водой, в казенной тумбочке, пусть и не самой худшей работы. Дымом почти не пахло, но Ия повела носом.
— Это с ночи, — пояснил я.
— Дай мне сигарету, — улыбнулась Ия, — и позвони Славке.
Прикурив, будто привыкая, не торопясь, Ия обошла комнату, что-то там переставила на столе, открыла окно пошире. Она обживала комнату, понял я, номер уже не казался чужим, он был нашим. Даже графин с водой вдруг пустил стаю разноцветных зайчиков.
Не спуская глаз с Ии — не дай Бог уйдет! — я набрал номер редакции.
— Хвощинский? — Славка растерялся. Он не ждал моего звонка. — Чего тебе? Вечно ты не ко времени.
— Я фотографии тебе оставлял.
— Ну?
— Вот и хочу знать.
— Обязательно по телефону? — спросил Славка опасливо.
— Почему нет? Чего ты там маешься?
— Взял бы да сам зашел… Или, погоди… — Он засопел еще гуще. — Нет, лучше не заходи…
— Ну, хватит, — я начал терять терпение. — Ты посмотрел фотографии?
— Ну?
— Настоящие? Подделка?
— Хвощинский, — Славка затосковал, он был в полном отчаянии. — Ведь специальные службы есть, почему отдуваться должен я?
— Что значит отдуваться?
— А вот то самое! — неожиданно рассвирепел пугливый фотокор. — Я эти штуки показал специалистам. Это же не игрушки, на них изображены известные люди, сам должен понимать. А меня там трясли три часа, дескать, где другие фотографии? Всю душу вытрясли. Теперь сам звони!
— Я тебе это позволял? — теперь рассвирепел я. — Выкладывай напрямик: настоящие или подделка?
Ия стояла у окна, неторопливо пускала замысловатые колечки дыма и слышала каждое наше слово.
— Настоящие, — выдавил, наконец, Славка.
— Как можно такое сделать?
— Не знаю. Спроси Юренева.
— Я тебя спрашиваю. Мастер!
— Откуда мне знать?.. Вот ведь хотел уехать, командировку обещали… Один в Сингапур летит, другой в Канаду, а я дальше Искитима никуда не ездил… — Прервав жалобы, Славка быстро сказал: — Там на этих фотографиях есть детали, которые невозможно режиссировать. Понимаешь? Подлинные фотографии, подлинные! Не знаю, как можно такое сделать, но подлинные фотографии, Хвощинский.
Совсем растерявшись, Славка повесил трубку.
Ия рассмеялась.
— Ты все слышала?
— Конечно. Он так кричал.
— В госбезопасность он, что ли, снес фотографии?
— Неважно. Дай мне трубку.
Не знаю, куда Ия звонила, я старался не глядеть, какой номер она набирает. Но там, куда Ия звонила, ее слушали внимательно. У меня сложилось такое впечатление, что фотографии давно уже находятся у тех служб, что трясли несчастного Славку.
Впрочем, мне было все равно.
Я смотрел, какое на Ие узкое платье.
Как она его надевает?
А Ия говорила в трубку: «Эффект… Да, да, эффект второго порядка…» И еще: «Хвощинского не тревожить…» И еще, прикрыв трубку ладонью, не в трубку, а мне: «Куда там мастер Славка хотел в командировку поехать?»
Я хмыкнул:
— В Сингапур. Или в Новую Зеландию.
Мне безумно хотелось обнять Ию, но она, укорив меня взглядом, сказала в трубку:
— Хвощинский говорит, в Сингапур или в Новую Зеландию. Впрочем, это далеко. Пусть съездит в Ленинград. Если он мастер, Новая Голландия его ничуть не разочарует.
И повесила трубку.
— Кажется, Славке пошла пруха, — сказал я.
— Не думаю. Мы замолчали.
Ия странно смотрела на меня.
Ее синие глаза потемнели.
— Это платье… — спросил я. — Ты сама его вязала?
— Сама.
— Оно мне нравится…
В темнеющих глазах Ии стояло обещание:
— Хочешь, завтра я приду в нем же?
— Хочу… — В горле у меня пересохло. — Как оно снимается?..
Глаза Ии были полны тревоги, но и понимания, колебаний, но и нежности. Она действительно колебалась.
Но это не длилось долго.
Она решительно повернулась спиной:
— Видишь, какая длинная молния?..
Я целовал ее плечи — гладкие, круглые, поддающиеся под губами, ее нежную ровную шею, на которой когда-то начинали угадываться будущие морщинки, от них сейчас следа не осталось. Я задыхался:
— Ты, наверное, все можешь?
— Не все, — шепнула она.
Платье сползло с нее, как змеиная кожа.
Ия сама оказалась гибкой, как змея.
Мы задыхались, мы забыли обо всем, и в этот момент грянул телефон — пронзительно, настойчиво, нудно.
Я не отпустил Ию. Пусть телефон верещит. Я сейчас дотянусь и разобью аппарат ногой.
— Не надо. Возьми.
Тяжело дыша, я дотянулся до трубки.
— Хвощинский! Какого черта? — Юренев был явно взбешен. — Почему эти фотографии прошли мимо наших спецслужб?
— Наверное, потому, что я не имею к вашим спецслужбам никакого отношения, — холодно ответил я.
— Ты шутишь!
— Как это шучу?
— А так, Хвощинский! Запомни! Мои службы — это и твои службы. Так было и так будет. А твоим дружкам я шеи поотворачиваю!
Вовремя Ия отправила мастера в Ленинград, подумал я и повесил трубку.
Я не мог сейчас злиться даже на Юренева.
Я мог только дивиться — свету в окне, гомону воробьев за окном, тому, как быстро Ия успела разобрать постель.
— Рано смеешься… — В синих глазах Ии плавала непонятная мне печаль. — Это только начало…
Я не успел спросить, о чем она? Вновь грянул телефон. Сейчас я его отмажу, хищно подумал я. Сейчас Юренев услышит от меня все, что я о нем думаю. Звонил не Юренев.
— Ну ты! — голос был мерзкий, грязный, с каким-то нечистоплотным присвистом. — Тянешь, ублюдок? Помочь, что ли?
Я ошеломленно повесил трубку.
— Это не все… — улыбнулась Ия печально. — Тебе еще будут звонить…
Я обнял ее.
Телефон мгновенно сошел с ума.
Он трещал теперь так пронзительно, с такой силой, что его вполне могли слышать в холле.
Я не выдерживал, снимал трубку.
Ия зарывала лицо в подушку и смеялась.
Звонили из Госстраха, намерен ли я, наконец, погашать задолженность? Звонили из автоколонны: мой заказ, видите ли, наконец, принят, а шифр контейнера я могу узнать в конторе. Звонили из детского клуба «Калейдоскоп» — там вырубило силовую сеть, почему, черт возьми, не идет электрик? Звонила некая девочка, не столь даже откровенная, сколь закомплексованная. «Придешь в „Поганку“? — проворковала она, волнуясь. — Правда, не можешь? Жалко. Хочешь, я сама приду к тебе?»
Я целовал Ию, я видел, как темнели ее глаза, а телефон опять исходил визгом.
— Позволь, я разобью его.
Ия закрывала глаза, мотала головой:
— Нам надо быть сильными.
Не знаю, что она имела в виду.
Я поднимал трубку.
— Ваш товарищ вчера, я понимаю, очень известный товарищ, часами в меня бросал. Он, когда рвался к вам, сильно ругался, я понимаю. Вот я и говорю совсем вежливо: вы, товарищ, не ругайтесь, вы такой известный, вас все знают, а он часами в меня бросал… — Швейцар деликатно кряхтел, вспоминая ночные подвиги Юренева. — А часы золотые, иностранные. Они с боем и с музыкой. Зачем же так, я сейчас поднимусь к вам…
— Только попробуй, — предупредил я.
— Да это ж минуточка, всего одна минуточка, — засуетился швейцар. — Вы меня и не заметите. Минуточка, и я у вас.
— Сволочь, — сказал я негромко.
— Как-с? — не понял швейцар.
— Сволочь, — проговорил я негромко, но внятно.
— Виноват-с…
Ия смеялась.
Я целовал Ию.
Но что-то уже наполнило комнату, тревожное, темное, как там, на поляне под траурной лиственницей. Удушье, томление неясное, как перед грозой, даже смех тонул, растворялся в этом темном душном удушье.
В дверь постучали.
— Это швейцар, — Ия ласково погладила меня по плечу. — Прости его. Пожалуйста, не будь груб. Пожалуйста, не гоняй его по всему коридору. Он уже в возрасте. Обещаешь?
Я мрачно кивнул.
И приоткрыл дверь.
Боком, как краб, угодливо, но нагло, не спрашивая разрешения, швейцар, сопя, полез в приоткрытую дверь. То, что я стоял перед ним всего лишь в плавках, нисколько его не смущало. Багровый, со слезящимися глазками, он, как ни странно, до сих пор сохранял следы армейской выправки. Задирал плечи, пытался выпячивать грудь. Наверное, подполковник в отставке. Это потолок для таких типов. Бывший аккуратист, служака, скучающий штатской жизнью. В правой руке он держал часы Юренева, а в левой… мою книгу!
— Мы понимаем… Мы следим за отечественной патриотической литературой…
— Знаю, что следите… — Меня передернуло от отвращения.
Он что-то, наконец, понял и отступил в коридор.
А я пошел на него.
— Я тебя в котельную загоню!
Швейцар неожиданно вскрикнул и криво побежал по коридору мимо ошеломленной дежурной.
— Вы что? Вы что? Иностранцы здесь! — замахала руками дежурная.
Я вернулся к Ие:
— Бабилон.
Она засмеялась, но уже устало.
И приложила пальцы к распухшим губам:
— Тс-с-с…
Я прислушался.
Шорохи, непонятные голоса…
Наверное, по соседству где-то, подумал я.
— Тише… — Ия зажала мне рот узкой ладонью. — Слышишь?
Я мрачно кивнул.
Сплетающиеся далекие женские голоса. Как дальнее эхо, как слабые отзвуки. Неясный гул, как в переполненном зале железнодорожного вокзала. Или, скажем, в бане. Женские дальние сплетающиеся, но вполне явственные, вполне разборчивые голоса. «Он меня раздевает…» Умоляюще: «Не гаси свет…» С умирающим исступленьем: «Еще!.. Еще!..» И совсем уступая: «Делай, как хочешь, милый…»
Голоса сливались и смешивались.
Каждый в отдельности я когда-то слышал.
Один под колоннами Оперного театра, другой на запорошенной снегом зимней даче, третий в каюте рейсового теплохода. Но то, что ввергало в трепет наедине, сейчас казалось верхом пошлости. Меня коробило от стонов и восклицаний. Этот задыхающийся, смятенный ушедший мир, эти задыхающиеся смятенные хоры!
— Это твои бывшие подружки? — спросила Ия.
Я мрачно кивнул. Я не знал, что с этим делать. Голоса звучали отовсюду и в то же время ниоткуда конкретно. «Нам надо быть сильными». Как?
— Их много… — усмехнулась Ия.
— Так только кажется, — мрачно возразил я. — Просто они все вместе, потому так и кажется.
— Возможно, — Ия усмехнулась печально. Простыня сползла с ее ног и упала на пол. Поднимать ее Ия не стала, лишь с отвращением приложила пальцы к вискам: — Он сильней.
Я не знал, о ком она.
Стыд и горечь.
Ничего другого я не испытывал.
— Бабилон.
Смолкли женские голоса, молчал телефон, никто больше не звонил, не пытался ворваться в номер. Ия вышла из ванной комнаты уже одетая.
— Помоги застегнуть молнию.
Я помог.
— Спасибо. Не провожай. Завтра все равно увидимся.
Я остался один.
Раздавленный.
