Неделя третья. Верный влюбленный

Такси сворачивает к станции. Я тебя вижу: ты стоишь, прислонившись к стене у входа в здание. Выхожу из машины. Ты немедленно подскакиваешь ко мне, словно репортер, охотящийся за знаменитостью. Направляюсь к турникетам. Ты идешь рядом.

Господи, какой же ты назойливый! Я таких назойливых в жизни не видела. Когда меня не сковывает леденящий ужас, я прекрасно вижу, что ты в лучшем варианте всего лишь зануда. Но от этого лучшего варианта ты с каждым днем уходишь все дальше. И я не хочу думать, что ждет тебя в конце пути.

– Тебе понравилось в среду на рынке, Кларисса? С твоей новой подружкой-присяжной?

Во рту пересохло. Я никак не ожидала, что ты узнаешь Энни. Утешаю себя тем, что ты вряд ли ею воспользуешься: мы общаемся ровно две недели, и то только потому, что наши имена случайно попали в один список. Я сглатываю. Откашливаюсь. И снова говорю себе, что Энни ничего не угрожает. С нее нечего взять – ведь она не Ровена. И все-таки мы не должны появляться вместе вне здания суда: я хочу быть уверена, что она больше не привлечет твое внимание.

– Почему ты не носишь кольцо, Кларисса?

Не замедляя шаг, изучаю табло отправления. Поезд до Бристоля отходит в восемь двадцать. Какое счастье, что он не опаздывает!

– Если бы ты внимательно читала свои сказки, ты бы знала, что всех, кто не ценит подарки, ждет ужасное наказание.

Натыкаюсь на последнего в очереди. Невнятно бормочу извинения.

– Я не знал, что вы с Гэри такие друзья, Кларисса.

Я чувствовала, что ты где-то рядом. Чувствовала, что ты опять шпионишь, – хоть и не видела тебя с тех пор, как рассталась с мисс Нортон. И я помню, как Гэри озирался перед входом в кафе, словно он тоже что-то почувствовал.

– Тебе понравились конфеты, Кларисса?

Я не представляла, что очередь к турникету может двигаться так медленно.

– Ты не поблагодарила меня. Воспитанные люди так не поступают.

Я не оставлю тебе надежды. Ты должен знать, что никогда меня не победишь.

– И ты не пригласила меня войти, Кларисса. Это очень не вежливо.

Не реагировать. Ведь ты только этого и ждешь. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал, – не реагировать.

– Я научу тебя хорошим манерам, Кларисса.

Мне ничего не грозит: сейчас светло, и вокруг люди.

– Мне не нравится, когда у меня перед носом захлопывают дверь.

Я уверена, что ты не посмеешь тронуть меня на глазах у всех.

– Совсем не нравится, Кларисса.

Моя очередь. Наконец-то! Только бы ты не пошел за мной следом. Я знаю университетское расписание: в девять у тебя лекция. У меня все шансы. Прикладываю билет и прохожу через турникет. Ты продолжаешь говорить у меня за спиной:

– И мне не нравится этот пожарный, Кларисса. Я видел, как ты говорила с ним на той неделе. Держись от него подальше.

Мне трудно дышать. Значит, ты уже выяснил, кто такой Роберт, и даже узнал, чем он занимается. Думаю, это было несложно. В четверг ты, наверно, проследил за ним до самого дома. Потом заглянул в почтовый ящик и подсмотрел его имя на каком-нибудь конверте. А потом просто зашел в Интернет.

Я тоже искала информацию о Роберте. И тоже кое-что нашла, в основном – новостные заметки. Он участвовал в церемонии, посвященной Дню Памяти, и возлагал венки к мемориалу в честь пожарных, погибших на войне; на фотографии он такой серьезный и красивый в своем полном обмундировании, с медалями и орденскими ленточками на груди. Он тушил пожар в высотке; огонь унес шесть человек, и позже Роберт со своей командой открывал мемориал, посвященный памяти погибших. Он вынес из горящего дома ребенка; думаю, после этого он испытывал безумный, фантастический восторг. А десять лет назад его самого вытащили из-под обломков рухнувшего здания. Его помощник умер рядом с ним; сам Роберт целую неделю пролежал в больнице.

Конечно, он тебе не нравится. Ты ведь понимаешь, что не можешь с ним тягаться.

Ухожу не оглядываясь. Ровным, четким шагом. Думаю, это следует заснять: сделать обучающий ролик под названием «Как вести себя с преследователем, если он вас провоцирует». Я настоящий образец для подражания. Тебя не существует. Можешь говорить любые гадости – ты пустое место, и я тебя не слышу. На этот раз брошюрки помогли. Ты за мной не идешь.

В поезде она внимательно осмотрела новую сумку, которую сшила в выходные. Все три дня она до поздней ночи занималась тем, что рисовала, кроила, строчила и рылась в Интернете. Это была специальная «антипреследовательская» сумка; глядя на нее, Кларисса поражалась, как такая красивая вещь может иметь такое отвратительное предназначение. Она проверила внутренние карманы и убедилась, что все предметы лежат на своих местах, а в случае необходимости их можно будет легко достать. Теперь нужно было подумать о том, что она узнала от Гэри.

Десять лет назад Рэйф жил в Лондоне с подругой. Гэри слышал об этом от одного приятеля, который в то время работал в том же университете, что и Рэйф, на факультете английского языка и литературы. Подруга Рэйфа была там секретаршей; так они и познакомились. Когда Рэйфа позвали читать лекции в Бат, она бросила сразу и его, и работу, а потом бесследно исчезла. С тех пор о ней больше ничего не было слышно.

Кларисса знала имя: Лора Беттертон. Поиски в Интернете ни к чему не привели – ни объявлений о пропаже, ни сообщений об убийстве, – хотя подсознательно она почему-то ожидала именно этого. Лору она не нашла, однако в телефонной книге значился некий Джеймс Беттертон с лондонским адресом. Фамилия была редкая, и Кларисса решила позвонить. Ни на что не надеясь, она набрала номер. Ответил мужчина. Она попросила Лору.

– Кто ее спрашивает?

– Вы меня не знаете, но…

– Тогда зачем вы звоните?

– Я пытаюсь найти ее. Лору.

Она услышала какой-то гортанный хрип, похожий на сдавленный смешок.

– И вы даже не можете представиться? – Он положил трубку.

Люди часто раздражаются и начинают грубить, когда им звонят и ошибаются номером. Однако в голосе мужчины слышалось не только раздражение; он как будто испугался и даже пришел в ярость.

Кларисса больше не хотела донимать его звонками: она прекрасно знала, как это нервирует. К тому же она боялась, что из-за слишком сильного желания найти знакомых Лоры начнет видеть скрытый смысл даже там, где его нет.

Салли Мартин нервно теребила свои роскошные волосы – медно-рыжие, как на картинах прерафаэлитов. Мистер Морден расспрашивал ее о событиях той субботы, когда она стала свидетельницей похищения Лотти. Обвиняемые приехали в Бат и колесили по улицам в поисках Лотти; они заставили Салли показывать им дорогу.

– Они не хотели, чтобы их кто-нибудь видел. Мы приехали на ее улицу и стали ждать. Через пару минут Томлинсон сказал: «Бинго!» – а Спаркл сказал: «Тащи ее в машину, быстро!» Я не успела глазом моргнуть, как она уже была внутри.

Кларисса уронила карандаш под стол. Нашарив его на полу, подняла голову и ударилась затылком о столешницу. И заморгала, смахивая невольно выступившие слезы.

– Она была белая как смерть. Я никогда не видела, чтобы человек был так напуган. Она кусала губы. Ломала руки. Смотрела в пол, чтобы не встречаться с ними взглядом. Минут через десять мы были на моей улице. Они сказали, чтоб я убиралась.

– Почему вы плачете, мисс Мартин?

– Я знала, что они будут ее мучить. Я слышала ее крик, когда машина отъезжала. Я никогда не забуду, какое у нее было лицо. Оно до сих пор стоит у меня перед глазами.

– За месяц до предполагаемого нападения и похищения мисс Локер полиция видела, как вы с ней стояли на посту, – произнес мистер Белфорд, которого слезы Салли оставили совершенно равнодушным.

Его осведомленность не произвела на Салли никакого впечатления.

– Я смотрю, вы человек образованный, знаете разные умные слова и все такое. Вот только разговариваете так, что ничего не понятно.

– Позвольте мне выразиться яснее. Карлотта Локер занималась проституцией?

– Ну, допустим. И что? Это не значит, что они ее не насиловали.

Они с Энни неслись вниз по лестнице.

– Думаю, из всех, кого мы там видим, только у мисс Мартин все будет в порядке, – хмуро сказала Энни.

– А как же мисс Локер? Разве у нее не будет все в порядке? – Кларисса задержала дыхание в ожидании ответа.

– Нет. У мисс Локер нет никаких шансов.

В поезде они сели напротив, на места со столиком. Из обогревателей струился восхитительно горячий воздух. Кларисса сняла пальто и, улыбнувшись Роберту, положила его на соседнее сиденье.

Это казалось таким нормальным. Не быть на взводе. Не видеть Рэйфа. Ехать с Робертом в пустом вагоне. Сидеть рядом с мужчиной, который ей нравится, и чувствовать себя нормальным человеком. Она была бы абсолютно счастлива, если бы не легкое чувство вины: из-за нее Роберт попал в поле зрения Рэйфа. Она уже всю голову сломала, пытаясь придумать, как его предостеречь, не упоминая при этом о Рэйфе.

Первая попытка оказалась не особенно удачной. Впрочем, это все-таки было лучше, чем ничего.

– Вам не кажется, что из-за этого суда нам следует быть более осмотрительными? – спросила она. Это было единственное, что пришло ей в голову.

Роберт смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Я хочу сказать, быть бдительными. Внимательно смотреть по сторонам.

Его брови поползли вверх.

– Ну, на всякий случай, понимаете? Вдруг кому-нибудь вздумается нас преследовать или раскапывать информацию? – объясняла она, уже понимая, что все это звучит совершенно нелепо.

– Обвиняемые меня не пугают, Кларисса. И вас тоже не должны.

– Согласна. – Она прикусила губу, готовая сдаться.

– Они не станут вас преследовать.

– Конечно, не станут. Я знаю, что не надо об этом думать.

«Молодчина. Отличная работа! Предупредила, называется…» – думала она про себя.

– То, что вы нервничаете, вполне объяснимо. Я еще в тот вечер заметил. И теперь хочу вас успокоить.

– У вас неплохо получается! – Она пыталась убедить себя, что Роберт уже большой мальчик и способен сам о себе позаботиться; уж кому-кому, а ему точно нечего бояться.

– Я видел вас в поезде в самый первый день. Вы были очень… – он помедлил, подыскивая подходящее слово, – поглощены своим телефоном.

Она почувствовала тайное удовлетворение: было приятно, что Роберт обратил на нее внимание еще до того, как она узнала о его существовании. Когда ее незаметно разглядывал Рэйф, она реагировала совершенно по-другому и сейчас не могла не отметить эту разницу.

– Расскажите мне о пожарах, – попросила она, не желая снова пускать Рэйфа в свои мысли.

«Его здесь нет, – твердила она себе. – Я не позволю ему все испортить».

– Это очень скучная тема.

– Я вам не верю! Вы вовсе не думаете, что это скучно.

– Сейчас ваша очередь рассказывать. Почему вам так нравится шить?

Она взглянула на него исподлобья, удивленная вопросом.

– Сейчас не моя очередь.

– Назовите хотя бы первые сто причин. Мне очень интересно. – Он улыбнулся, и на щеках заиграли ямочки.

– Это у нас семейное. Наверно, передалось по наследству. Или меня просто очень хорошо вымуштровали. Моя бабушка могла сшить абсолютно все. А мама одно время даже преподавала рукоделие. Она у меня очень хорошая. Обожает шить и вязать. Вы, наверно, заметили, что у меня куча вязаных вещей?

Он засмеялся.

– Вы сами сшили это платье?

На ней было тонкое, струящееся, слегка приталенное трикотажное платье ежевичного цвета. Квадратный вырез открывал верхнюю часть груди. Мягкие вертикальные складки на лифе придавали платью что-то греческое. Длинные рукава плотно прилегали к коже: на запястьях все еще оставались следы.

– Да, – ответила она, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– Оно очень красивое. Очень… – Он запнулся. – А другие причины были?

– Мама говорит, что это полезно для нервов, – смущенно засмеялась она. – В общем, я думаю, что она права. Это очень важно – потратить время и сделать что-то самому, а не купить готовое. Создать своими руками что-то материальное… что можно потрогать. Мама приучила меня ценить штучные вещи и избегать стандартных. Но я знаю людей, которые считают, что это пустая трата времени.

– Например?

– Это что, экзамен? – спросила она, уклоняясь от ответа: ей не хотелось говорить о Генри.

Поезд остановился. Они поднялись со своих мест и, надев пальто, вышли на платформу. Перед зданием станции они попрощались.

На другой стороне улицы, в тени, она увидела Рэйфа. Он явно хотел дать ей понять, что все видит. Она не стала останавливаться. Пусть убедится, что его угрозы и слежка на нее не действуют. Она будет жить своей жизнью – и заведет бойфренда, если ей этого захочется. Пусть он даже и узнал кое-что про Роберта, что с того? Это ведь не секретная информация.

Роберт успел отойти всего на несколько футов.

– Я не забуду, Роберт!

– Не забудете что?

– Что в следующий раз ваша очередь рассказывать.

Он с серьезным видом кивнул. Кларисса повернулась и, не переставая улыбаться, вызывающе прошла прямо у Рэйфа под носом. Она чувствовала, что на этот раз Роберт смотрит ей вслед.

Мое сердце бьется чаще, чем мерцают эти красные цифры. На экране автоответчика – двузначное число. Меня это пугает: он уже много месяцев не подавал почти никаких признаков жизни – с тех самых пор, как ушел Генри.

Сорок. Сорок непрослушанных сообщений. Я уверена, что они от тебя: все мои знакомые, вместе взятые, не смогли бы оставить сорок сообщений за один день.

Нажимаю на кнопку и слушаю первое. Тишина. Полная. Заставляю себя прослушать все сорок в безумной надежде, что какое-нибудь из них окажется от Ровены. Но они, разумеется, не от нее; они все от тебя, и тот факт, что номер не определился, лишь подтверждает это. Недолго я наслаждалась своей маленькой победой на станции… Приказываю себе рассуждать спокойно и логично, несмотря на путающиеся мысли.

Надо понять, откуда у тебя мой номер. Вряд ли ты под каким-нибудь нелепым предлогом попросил его у Ровены: она бы моментально насторожилась. Наверно, виновата моя давняя привычка выбрасывать телефонные счета. Значит, ты нашел этот счет еще на позапрошлой неделе – ведь три дня назад у меня уже был шредер, и я позаботилась о том, чтобы пропустить через него все важное.

Не могу понять, почему ты так долго терпел. Я обязана найти причину. И я ее нахожу. Я поняла: ты умеешь себя контролировать! Умеешь – когда это нужно тебе. Ты отмеряешь дозы яда с филигранной точностью; твои атаки происходят в тщательно продуманном, одному тебе известном порядке, и ты заботишься о том, чтобы они происходили регулярно.

Надо сменить номер телефона и заблокировать звонки с анонимных номеров.

Все твои вещи хранятся в деревянном буфете, который реставрировал и полировал мой отец. Автоответчик отправится туда же. Вместе со своими сорока сообщениями.

«Храните доказательства в надежном месте. Это очень важно».

Протягиваю руку к телефону, и он тут же начинает звонить. Вскрикнув от неожиданности, я в ярости сжимаю губы: ты опять до меня добрался! Ты следил за мной и знаешь, что я сейчас дома. Знаешь, что я слышу твой звонок. Смотрю на экран: номер снова не определен. Не стану отвечать.

Бросаюсь на колени и быстро выдираю телефон из розетки в стене, не обращая внимания на ощущение, что мне снится кошмар и я не могу пошевелиться. Я успела это сделать, пока автоответчик не сработал; я заткнула тебе рот, и на этот раз ты не получишь удовольствия. Я не позволила тебе проникнуть в мою спальню. И ты больше никогда туда не попадешь.

Тебе что, больше заняться нечем? Не надоело еще торчать тут и мерзнуть каждое утро?

Я этого не говорю. Ты опять стоишь под моей дверью, но я не смотрю на тебя и уверенным шагом направляюсь к такси.

– Кажется, у тебя сломался автоответчик, Кларисса. Ты об этом знаешь, Кларисса?

Я ударю тебя, если ты еще раз произнесешь мое имя. Ты открываешь мне дверцу, изображая джентльмена. Сдерживаю свой порыв отпихнуть тебя: ты слишком тяжелый.

– Я предупреждал тебя, чтобы ты держалась подальше от пожарного, Кларисса.

Тянусь к ручке и пытаюсь закрыть дверь; говорю водителю, что не приглашала тебя ехать со мной. Водитель велит тебе отойти от машины.

– Конечно, – вежливо отвечаешь ты, поддерживая видимость нормального разговора. Словно это не ты вцепился в дверь и сверлишь меня взглядом. – Я только хотел попрощаться со своей девушкой. Когда я очень сильно скучаю по тебе, Кларисса, я разглядываю твои фотографии.

Ты отпускаешь дверь, и она резко и неожиданно захлопывается. У меня звенит в ушах, но дверь здесь ни при чем. Ты оглушил меня своим прощальным выстрелом.

Когда они вернулись в зал, за синим экраном очень прямо сидел седой, худощавый, приличного вида мужчина. Дедушка Лотти.

– Присяжные смогут убедиться, что в воскресенье, двадцать девятого июля, в пятнадцать часов тридцать минут с мобильного телефона Карлотты Локер поступил звонок на городской телефон мистера Джона Локера, – произнес мистер Морден. – Вы помните, о чем шла речь, мистер Локер?

– Карлотта попросила у меня полторы тысячи фунтов. У нее был очень расстроенный и испуганный голос. Она была в отчаянии.

Еще один косвенный признак того, что Лотти похитили: очевидно, что она не желала находиться в этом месте и среди этих людей.

Опустив голову, мистер Локер сосредоточенно разглядывал свои руки. Кларисса вдруг осознала, как постарели ее собственные родители; надо беречь их – она не допустит, чтобы они видели ее напуганной, печальной и страдающей.

Я вышла на обед. Брожу по пыльным торговым рядам, приютившимся в переулке позади здания суда, и заглядываю в букинистические магазинчики. Я рассудила, что сейчас мне ничего не угрожает: ты уже видел меня утром, и до завтра тебе должно хватить. И все равно постоянно озираюсь и высматриваю твою фигуру. Наверно, люди думают, что у меня паранойя или нервный тик. Я ловлю себя на том, что гадаю, где ты можешь быть, и пугаюсь еще больше: вдруг я помешалась на тебе так же, как ты на мне? А ведь это как раз то, чего ты так неустанно добиваешься. Я должна перестать о тебе думать!

Ненадолго это мне удается. Подходя к зданию суда, я думаю только о бесценном сокровище, которое несу в руках: «Трансформации». Книга Энн Секстон. В цветастом бумажном пакете не видно лица на суперобложке – лица домового. Но оно все равно стоит перед глазами – доброе, морщинистое и чуть встревоженное. Это лицо занимает все мои мысли. О тебе я не думаю. А потом я замечаю, что ты стоишь у входа в суд. И с этого момента снова думаю только о тебе.

Мои чувства обострились до предела. Краски стали ярче, звуки громче. Мимо проплывает белый автозак. Выхлоп обжигает мне ноздри.

Я вижу Роберта словно в замедленной съемке. Он выворачивает из-за угла на том конце улицы. До него шестьдесят футов.

Я должна пройти мимо тебя. Заставляю себя сделать шаг в сторону крутящихся дверей.

Роберт в пятидесяти футах.

Только бы ты чего-нибудь не выкинул. Я не хочу, чтобы Роберт тебя заметил. Не хочу, чтобы он подумал, будто нас с тобой что-то связывает.

Сорок футов.

Иду мимо тебя к дверям, стараясь держаться как можно дальше.

– Пойдешь за мной – скажу охране, – спокойно говорю я, не глядя в твою сторону.

– Я видел тебя такой, какой не видел ни один мужчина, Кларисса. – Твой голос звучит тихо, но вполне разборчиво.

Ныряю во вращающиеся двери. Роберта отсюда не видно, но я помню, с какой скоростью он идет. Считаю вслепую: двадцать футов… десять футов… С улицы доносится пронзительный гудок. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Ты уходишь в противоположную от Роберта сторону. Ты его не дождался.

Роберт догнал ее в вестибюле. Они положили вещи на ленту сканера и прошли через рамку металлоискателя, улыбаясь и болтая со знакомыми охранниками. Те уже едва проводили по ним металлодетектором, хотя и Роберт, и Кларисса всегда с готовностью перед ними останавливались. Кларисса старалась держаться невозмутимо. Она не хотела, чтобы Роберт заметил, что у нее красное лицо и учащенное дыхание.

Она нажимала на кнопку механического карандаша. Стержень выходил очень неохотно.

На свидетельском месте сидела пожилая седовласая женщина. Мистер Морден просил ее рассказать о происшествии, случившемся за час до похищения Лотти.

– Ко мне в сад забрались четверо мужчин. Один начал колотить ногами в кухонную дверь. Другой заорал в окно, что они видели, как моя дочь Доркас прячется за занавесками в спальне. Он говорил, он знает, что она здесь и слышит его. Говорил, пусть лучше выходит по-хорошему, а не то они выломают дверь, и тогда все будет по-плохому Говорил, ей не поздоровится, как в тот раз. И постоянно произносил разные непристойности.

– Не могли бы вы повторить их суду?

– Я таких слов не употребляю!

Мистер Морден смущенно потупился, но Клариссе показалось, что на самом деле ему смешно.

– Потом они увидели, как я звоню в полицию, и сбежали. А дверь с тех пор толком не запирается.

Вечером они с Робертом вместе вышли из здания суда. Снег падал мягкими хлопьями. Рэйфа не было видно.

– Я бы хотел починить этой леди дверь! – сказал Роберт.

– Вам хочется помогать, даже когда вы не на работе.

– Да, это вы правильно заметили. В выходные я спас улитку от дрозда. Он бил ее об камень – хотел расколотить раковину.

– Бедный дрозд! Он так старался, даже инструмент себе нашел, а вы… Теперь он, может быть, умирает от голода!

Роберт покачал головой:

– В следующий раз я поступлю точно так же.

Они улыбнулись друг другу, словно им приятно было сознавать, что они такие разные.

Подходя к мосту, они услышали, как кто-то зовет:

– Эй, пожарный! Привет, пожарный!

На секунду у нее перехватило дыхание, хотя этот голос совсем не походил на голос Рэйфа. Перед ними вырос молодой паренек азиатской внешности; он обратился к Роберту, и Кларисса отошла в сторонку.

– В декабре вы приходили к нам в шестой класс. Проводили беседу о безопасности на дорогах, – произнес он с некоторым вызовом.

– Я тебя помню, – ответил Роберт, устремив на мальчика свой прямой, открытый взгляд. – Ты подошел после лекции, и мы пообщались. Шариф, правильно? Живешь с бабушкой.

Роберт встал поудобнее и терпеливо ждал ответа.

«Как можно через два месяца вспомнить такие подробности? – недоумевала Кларисса. – Ведь они встречались всего раз, к тому же там наверняка было полно других детей».

– Я думал о том, что вы там говорили… ваши слайды… в общем, я все равно буду ездить быстро.

– Хорошо. Я вытащу тебя, живого или мертвого.

У нее по спине пробежал холодок. Она представила, как Роберт бесстрастно берет в руки инструменты и врезается в искореженный металл, помогая санитарам добраться до зажатого внутри тела.

– Мне все равно, – прибавил Роберт.

Мальчик молча кусал губы.

– А вот твоей бабушке, наверно, нет. – Он протянул руку, и Шариф пожал ее. – Приятно было снова с тобой поболтать. Спасибо, что сообщил о своих планах.

Кларисса вежливо кивнула мальчику на прощанье, хотя и знала, что он не ответит. Они двинулись дальше.

– Вам правда все равно, живые они или мертвые? – спросила она.

– Абсолютно.

– А если это кто-то знакомый?

– Смотря кто.

– Ну, например, я? – Она улыбнулась, хотя по спине снова пробежал холодок.

– Тогда не все равно.

У входной двери лежит маленький прямоугольный пакет. Он перевязан бечевкой и завернут в коричневую бумагу. Мое имя выведено каллиграфическими буквами. Я знаю – их писал ты. Знаю, несмотря на измененный почерк. Бегу наверх с пакетом в руках. Не снимая пальто, швыряю сумку на пол, бросаюсь на диван и с колотящимся сердцем срываю бечевку. Дрожащими пальцами разворачиваю бумагу.

Так я и знала: это книжка. Маленькая самодельная книжка размером с почтовую открытку. Страницы вырезаны из плотной кремовой и явно недешевой бумаги. Ты проделал в них дырочки и туго прошил страницы суровой ниткой. Книжка выглядит потрясающе. Я бы восхищалась ей, если бы ее сделал кто-то другой.

На обложке написано:

Сборник сказок под редакцией Рэйфа Солмса

Тираж: 1 экз.

Внизу – посвящение: «Прекрасной Клариссе, любительнице вина». Открываю «Содержание». Твои сказки я знаю почти наизусть. Сначала идет «Проклятый замок». Потом «Синяя Борода».

Открываю третью по счету сказку: «Диковинная птица». Ты подчеркнул один абзац.

«Некогда был на свете такой волшебник, который принимал на себя образ бедняка-нищего, ходил от дома к дому и просил милостыню, а при этом похищал красивых девушек. Никто не знал, куда они исчезали, потому что никто их потом уж не видывал».

Это сказка о сексуальном насилии и убийствах, которые всегда проходят по одной и той же схеме. Злодей предпочитает определенный типаж: все его жертвы молоды и красивы. Естественно. Иначе он бы на них не позарился. Прекрасные девушки загадочным образом пропадают – так же, как и в сотне других сказок; они исчезают совершенно бесследно, в мгновение ока, и никто не знает, что с ними случается потом. Злодей прикидывается несчастным и страдающим – и побеждает. Девушек губит сочувствие к фальшивому нищему.

В сказках уже давно все описано. Все сценарии и методы совершения серийных убийств изобрели задолго до того, как Джек-потрошитель напал на свою первую жертву.

Рука на перевязи. Возможно, костыли. Хорошо отрепетированное замешательство. Подавленные стоны. Он мужественно не обращает внимания на боль, пытаясь загрузить в свой фургон сумки с продуктами или ящик с книгами. Приближается женщина. Он рассчитывает на ее доброту и сострадание. На ее романтические чувства. Она предлагает прекрасному незнакомцу свою помощь. Возможно, она уже представляет тот день, когда будет рассказывать детям о том, как познакомились их родители; возможно, она вспоминает другие подобные истории – те, в которых говорится, что добро всегда вознаграждается. Незнакомец расточает комплименты; на ее лице вспыхивает прекрасная улыбка – раз, другой, и тут он зажимает ей лицо тряпкой, пропитанной хлороформом, а потом заталкивает ее в фургон и захлопывает дверь.

Перехожу к четвертой – и последней – сказке. Это «Жених-разбойник». Ты опять подчеркнул абзац, на который мне следует обратить особое внимание:

«Притащили разбойники с собой какую-то девушку; они были пьяные и не обратили внимания на ее вопли и крики. Дали они ей выпить три полных стакана вина: один стакан белого, другой красного, а третий стакан янтарного, и у нее от этого напитка разорвалось сердце. Потом сорвали они с нее красивое платье, положили ее на стол, порубили на куски ее красивое тело и посыпали его солью».

Сюжет прост – девушку опоили, раздели, положили на стол и расчленили. Но крики и мольбы придают истории особую пикантность: они как бы намекают, что жертва была в сознании; что на самом деле речь идет немного о другом. Под видом сказки преподносится история о сексуальном садизме. Под маской разбойников скрываются маньяки-насильники, разделка трупа символизирует сексуальные пытки, а поедание мяса – групповое изнасилование. Так братья Гримм обманули цензуру, которая не умела читать между строк. Разрыв сердца – тоже аллегория. Разбойники – не некрофилы, и девушка не умерла до начала экзекуции. Она все сознавала и сходила с ума от ужаса и боли. Вот что означает разорванное сердце.

Я прекрасно знаю, как ты читаешь эти сказки. Ты представляешь меня на месте несчастных жертв. На месте девушек, перенесших чудовищные страдания и умерших ужасной смертью. И ты пытаешься заставить меня увидеть то же самое. Ты ведь не зря придумал такое посвящение.

Мне вспоминаются слова мистера Мордена. В своей вступительной речи он сказал, что история Карлотты Локер не похожа на сказку. Он ошибался. Ее история выглядит как самая типичная сказка.

Я хочу выкинуть все, к чему ты прикасался. Не желаю, чтобы твои вещи отравляли мне воздух. Не желаю терпеть твое присутствие в своей квартире. Не желаю терпеть его в своей голове. Но я знаю, как важны улики; я знала это еще до того, как впервые переступила порог зала суда. Я не могу сейчас позволить себе такую роскошь.

По поводу обращения в полицию брошюрки дают противоречивые указания. Немедленно звоните в полицию; не звоните, пока у вас нет неопровержимых доказательств. Полиция обязана вас защитить; не стоит ожидать от полиции многого.

А вот насчет улик наблюдается полное единодушие. Улик никогда не бывает слишком много. Обычно их как раз слишком мало.

Мне нужны еще улики. Много улик. Столько, сколько требуется, чтобы полиция мне поверила. Чтобы в суде со мной не сделали то же, что с Лотти.

Открываю чудесный деревянный буфет. Прячу книгу за штабелями хранящихся там тканей – поближе к задней стенке и к остальным моим трофеям. Оберточная бумага отправляется туда же. Захлопываю дверцы с треском, от которого сама же подскакиваю. Иду мыть руки. Я прикасалась к твоей книге; не хочу, чтобы на мне осталась хоть одна твоя молекула.

Проглотив две таблетки, отправляюсь в постель вместе с «Трансформациями». Успеваю прочитать несколько страниц, а затем уношусь в небытие под действием снотворного.

На следующее утро я просыпаюсь с ощущением, что слова Энн Секстон просочились мне под кожу и разнеслись по всему телу с током крови. Открытая книга так и лежит у меня на груди. Не могу перестать думать о «Спящей красавице». Это стихотворение о девушке, которой сто лет подряд снились кошмары. Прекрасный принц разбудил ее и разрушил сковывавшие ее чары, но она до сих пор боится закрывать глаза.

Она неторопливо шла по рынку. В такую рань бежать и прятаться в здании суда совершенно не хотелось.

Вспомнив слова Энни насчет железа, она купила у фермера кусок парного мяса. Потушит его в выходные по маминому рецепту. У торговки овощами она взяла морковь, брюссельскую капусту, пастернак, репчатый лук и лук-порей. Потом купила бутылку красного вина. Она не собирается отказываться от него из-за той истории: она будет продолжать его пить и будет на нем готовить. В тот вечер ей стало плохо после белого; к нему она теперь испытывала непреодолимое отвращение. Но красное вино безопасно, и она должна себя в этом убедить. Должна поверить, что на свете еще существуют вещи, которые не представляют для нее опасности.

Покупки она сложила в новую сумку-мешок, которую сшила из красивой материи в черно-голубую клетку. Она управилась с ней меньше чем за час. Продукты спокойно пролежат в шкафчике до вечера. Ей не хотелось идти на рынок после заседания: к концу дня там уже ничего не остается, к тому же вечером она планировала прогуляться с Робертом. Нельзя позволить Рэйфу отнять у нее эти прогулки.

Он и так уже отнял у нее слишком многое. Она остановилась возле соседней палатки, чтобы выпить кофе и заодно ответить на СМС: Каролина – приятельница с работы и секретарша заместителя ректора – предлагала встретиться за ланчем в субботу. Рисковать было нельзя, хотя Кларисса сомневалась, чтобы Рэйф мог заинтересоваться Каролиной. Яростно нажимая на кнопки, она ответила отказом. Написала, что очень сожалеет, и это сожаление было гораздо более искренним, чем обычно в таких случаях.

Она бросила телефон в сумку и подняла глаза. Продавец шутил с каким-то мужчиной в фанатском шарфе. Мужчина расплатился, взял стаканчик с кофе и обернулся, словно почувствовав, что за ним наблюдают. Их взгляды встретились; его лицо осталось непроницаемым, хотя в глазах мелькнул проблеск узнавания. Это был мистер Морден.

– Доброе утро, Кларисса! – услышала она и обернулась, отрываясь от пристального взгляда мистера Мордена. Рядом стоял Роберт. – Простите, не хотел вас пугать.

– Вы меня не испугали, – ответила она, помахивая полупустым стаканчиком. – Я просто уже слишком много кофе выпила. – Ее утренняя потребность в кофе росла пропорционально количеству глотаемого на ночь снотворного. Но она этого, конечно, не сказала.

– А я видел вас во сне, – вдруг выпалил Роберт и поспешно добавил: – Но я ничего не помню, кроме того, что вы там были.

– Надеюсь, не в компании обвиняемых?

– Вроде бы нет, – улыбнулся он. – Я думаю, это из-за того, что мы много времени проводим вместе.

Кларисса кивнула в знак согласия.

– Возможно, я тоже вижу вас во сне, – сказала она. – Просто забываю об этом сразу же, как только просыпаюсь.

– Я думаю, это к лучшему.

– Здорово, что мы с вами встретили вчера этого мальчика. Он даже не знал, как вас зовут… все повторял: «Пожарный, эй, пожарный!» Я подумала, что вы, наверно, не представляете себя вне своей профессии. Вам сейчас некомфортно оттого, что вы не ходите на работу?

– Очень даже комфортно! – засмеялся он.

Они прошли мимо банка, помещавшегося в массивном здании «под Ренессанс»; этот дом словно перенесли сюда прямиком из Венеции.

– Еще я думала, что пожарное депо – это совершенно другой мир. А для вас это, наверно, второй дом.

– Ну, во время ночных дежурств там не поспишь так, как дома.

Они завернули за угол и синхронно обогнули толпу, струящуюся из дверей кафетерия.

– А когда вы утром просыпаетесь в своем депо, вы сразу понимаете, где находитесь?

– Я всегда знаю, где я.

Кларисса смотрела на него во все глаза, словно он был фокусником и только что рассказал ей о каком-то необыкновенном трюке.

– У вас там есть любимое место?

– Сушильная комната. В ней еще манекены висят. Они все разного размера и набиты песком. Тяжелые, заразы. Мы на них тренируемся. Вытаскиваем из пожара.

– А они не покачиваются, когда висят? Мне почему-то кажется, что они должны покачиваться.

Они остановились, пропуская вереницу машин охраны, поворачивавших на подземную парковку под зданием суда.

– Они висят неподвижно. Мне нравится читать в этой комнате. Там очень спокойно.

– И что вы читаете?

– Стихи, – ответил он после паузы.

– А какие именно? – Она сгорала от любопытства.

Он ее удивил:

– В основном Китса. Я его очень люблю.

Как-то раз она видела у него в руках триллер в мягкой обложке. На картинке мужчина с пистолетом защищал жмущуюся к нему женщину. Такие книги обычно продают в аэропортах; трудно было бы придумать что-то более далекое от Китса. Но так нельзя – нельзя судить человека за то, что он читает триллеры. Она и сама иногда их читает; это же не означает, что она серийный убийца! Из-за Рэйфа она стала слишком подозрительной. Ей нравятся разные жанры – так почему они не могут нравиться Роберту?

Она подумала о Генри, который не признавал романтизм и считал, что поэзия должна поднимать экономические, политические и социальные проблемы. Сам он всегда писал о злободневном. Загрязнение окружающей среды. Перепроизводство сливочного масла. Обесценение заложенного имущества. Он хитроумно играл словами, и его стихи производили впечатление. Но ей не нравились. Они все были чересчур претенциозные – как и сам Генри.

– Я тоже люблю Китса, – ответила она. – Значит, это не только сушильная комната, но и читальный зал!

– Ага, а еще переговорная, – ухмыльнулся он. – Пожарные любят поболтать. Знаете, когда новенький впервые видит обгоревший труп… с ним приходится долго беседовать. Это самая теплая комната во всем здании. Зимой мы пьем там чай. Иногда я прихожу туда, чтобы побыть одному. Или привожу ученика и заставляю его завязывать узлы. Мы должны уметь завязывать узлы очень быстро, не глядя и не думая. – Он взмахнул рукой, словно хватая веревку, когда его телефон пискнул. Роберт прочитал СМС. – «Хотим сегодня выпить с ребятами после работы». Не напишете Джеку вместо меня, что я приду? – Он протянул ей телефон.

– А вы точно мне доверяете?

– Всецело.

Она точно знала, что напишет. Роберт поймет, что СМС адресована ему, а не Джеку, а некоторая двусмысленность как раз позволит быть максимально откровенной.

«Мечтаю быть с тобой. Чмоки».

Чуть покраснев, она протянула телефон ему:

– Отправляю?

– Жмите. – Лицо его было непроницаемым.

Она нажала.

– Кларисса! – ужаснулся он. – Я не думал, что вы всерьез. Я думал, это шутка!

Она ахнула и принялась извиняться, но он перебил:

– Вот и попались!

Тотчас пришел ответ. Роберт прочел и ухмыльнулся.

– Это уже не для ваших глаз, мисс Борн. Но с вами, оказывается, надо держать ухо востро. Вы шутница!

– Вы объясните ему, что это я написала?

– Не-а. Зачем человека радости лишать? Он уже зачитал это остальным!

Машины давно проехали и скрылись под землей. Посмеиваясь и покраснев, Кларисса и Роберт двинулись дальше. Прошли через вращающиеся двери, миновали охрану, оставили вещи в шкафчиках и начали подниматься по лестнице в зал суда. Веселье закончилось.

Кларисса прошла на свое место. Несколько секунд мистер Морден пристально вглядывался в нее и в Роберта, а затем повернулся к своему новому свидетелю – хрупкой, тоненькой девушке с длинными черными волосами.

За три месяца до происшествия Полли Хортон была на последнем месяце беременности. Кларисса тогда отходила после третьей неудачной попытки ЭКО. Если бы она случайно столкнулась с Полли и увидела ее живот, ее безмятежное и умиротворенное лицо, то лишь раздраженно отвернулась бы.

На фермерском рынке к Полли подошел Томас Годфри.

– Когда я его увидела, я ужасно испугалась, – рассказывала она. – Элиас, мой парень, задолжал им много денег. Годфри сказал: «Ты едешь со мной в Лондон».

– Вы хотели поехать в Лондон с этим человеком?

– Нет! Он зацепил меня рукой, как крючком. Чтобы я не ушла. Вот так. – Она изобразила рукой дугу.

Годфри угрожающе замотал головой, словно хотел напугать ее силой мысли, – прямо сквозь синий экран. Мистер Харкер обернулся, сдвинув брови.

– Я закричала. Какой-то мужчина подошел и спросил, все ли со мной в порядке. Годфри сказал: «Какое твое на хрен дело!» – и убежал. Если бы не тот мужчина… он бы заставил меня с ним поехать! – Она вытерла слезы.

Кларисса отметила тот факт, что Полли ходила в полицию. И что Годфри даже не вызвали на допрос – не говоря уже о том, чтобы выдвинуть против него обвинение. Теперь придется учесть, что попытку похищения доказать невозможно, – даже когда есть свидетели. Непонятно, что больше дает ей процесс – помогает или парализует? Вероятно, и то и другое вместе.

Мистер Харкер поднялся для защиты своего клиента.

– Я прошу вас объяснить суду, почему вы были признаны виновной в хранении героина и крэк-кокаина и приговорены к одному году условно.

– Это были не мои наркотики, – прошептала Полли. – Я не хотела, чтобы Элиаса посадили…

– Значит, вы пошли на это ради своего партнера. Вы на все готовы, чтобы защитить его и отвлечь внимание полиции от его преступной деятельности. Вы готовы даже оклеветать невиновного! Подумайте сами – ну зачем мистеру Годфри понадобилось вас похищать? Особенно среди бела дня и в таком людном месте? Согласитесь, что все это звучит не очень убедительно.

– Ненавижу таких одержимых, – процедила Энни.

Сегодня она накрасилась и выглядела непривычно: голубая юбка-карандаш и черная блузка с низким вырезом. От обвиняемых она прятала вырез под кофтой, которую теперь сняла и яростно запихивала в сумку.

Они знали, что, кроме них, в уборной больше никого нет.

– Ты выглядишь потрясающе! – сказала Кларисса.

Пожав плечами, Энни скорчила гримасу и покачала головой, отказываясь от сделанного комплимента.

– Я выгляжу как типичная скучная тридцатипятилетняя бухгалтерша, Кларисса.

– Бухгалтерши не скучные. Они знают чужие тайны. И выглядят они все совершенно по-разному, так же как и представительницы любой другой профессии. Ты красивая женщина. А типичной бухгалтерши не существует!

– Подружка моего мужа работает инструктором по фитнесу Ей двадцать пять, и выглядит она именно как типичная двадцатипятилетняя инструкторша по фитнесу. – Энни издала нечто среднее между смехом и фырканьем. – Она так задурила ему голову, что он ничего вокруг себя не видит. С тех пор как он ушел, наша дочка только и делает, что ковыряет в носу и отправляет его содержимое себе в рот. И каждые пять секунд чешет попу. А на голове устраивает какой-то ирокез.

– Я тоже в детстве так делала. Но я это переросла. Вроде бы.

Энни выдавила слабую улыбку, и Кларисса решила продолжить:

– Ты поможешь ей через это пройти. Ты справишься, я знаю. Ты сделаешь все, что нужно. На серьезное психическое отклонение не похоже; временное явление, и возникло оно по вполне понятной причине.

Энни кивнула.

– Давай уже мыть руки, – сказала она, подталкивая Клариссу к раковине. – Здесь не самое подходящее место для беседы.

Не удостаивая вниманием вечно сломанные сушилки, они отряхнули мокрые руки и направились к выходу. Пройдя через комнату отдыха, спустились вниз по лестнице. Роберта нигде не было видно. Кларисса гадала, почему он так быстро ушел.

Они вышли из здания и остановились. Кларисса торопливо оглядела улицу. Она боялась увидеть Рэйфа и в то же время искала глазами Роберта; но не увидела ни того ни другого, и чувство разочарования от несостоявшейся встречи с Робертом перевешивало чувство облегчения оттого, что поблизости не было Рэйфа.

– Мне нужно бежать на встречу с мужем, – сказала Энни. – Или как мне его теперь называть? Я забираю у него Люси. Они ждут меня в бургерной за углом. Будем изображать счастливую семью.

Кларисса заметила на ее темных волосах маленькое перышко.

– Он поймет, что он потерял, – ответила она, снимая его.

Глаза Энни наполнились слезами.

– Спасибо… добрая принцесса. – Она сжала Клариссе руку и, повернувшись, быстро пошла прочь.

Кларисса смотрела ей вслед. Она не двинулась с места, пока Энни не скрылась из виду.

Когда я возвращаюсь домой, на полке меня ждет конверт. Хорошо уже и то, что ты не явился лично. Конверт вместе с полкой отражается в висящем на той же стене зеркале в золоченой раме. Внутри конверта – маленькая кремовая карточка. На ней твоим почерком выведено: «Я по-прежнему вижу тебя во сне».

Пытаюсь не думать о том, что ты делаешь со мной в этих твоих снах. Я не понимаю, почему я вообще в них попала. Может, если я найду причину, то смогу оттуда выбраться? Может, это ключ к спасению? Жаль, что у меня нет волшебной палочки. Очень хочется повернуть время вспять и отмотать его ровно до того момента, когда все пошло не так. А потом опять пустить его вперед, но теперь уже по правильному сценарию. Вот только где находится поворотный момент?

Впрочем, оглядываясь назад, я понимаю, что была обречена. Я могла только беспомощно наблюдать за твоим приближением. Что бы я ни делала, как бы ни старалась, я бы все равно не сумела тебя остановить.

Я смотрю на распахнутые темно-зеленые двери. Ты выбрал удачную позицию: стоишь ровно посередине. Чтобы попасть на станцию, мне нужно пройти в футе от тебя. Бросаюсь проверять остальные два входа. Закрыто.

Возвращаюсь обратно через несколько секунд. Прохожу через двери, стараясь держаться от тебя как можно дальше. Ты с довольной ухмылкой наблюдаешь за моими действиями. Не рассчитав расстояние, я сильно ударяюсь локтем о дверной косяк. Из глаз летят искры. Направляюсь в хвост очереди; ты идешь прямо за мной. Очень сложно делать вид, что тебя не существует, и одновременно растирать онемевший от боли локоть. Подавляю порыв замахать руками, как взбесившаяся курица: есть опасность, что я тебя задену.

Ты молчишь до тех пор, пока не подходит моя очередь. Торопливо засунув билет в валидатор, я считаю микросекунды до того момента, когда откроются дверки. Тут ты наконец выходишь на сцену.

– Ты такая красивая, когда спишь, Кларисса, – шепчешь ты.

Пока что ты в образе доброго Рэйфа. У злого Рэйфа выходной. Билет выскакивает, и дверки открываются. Иду вперед.

В переходе у меня подгибаются колени. Я падаю, но, к счастью, ты этого уже не видишь. Быстро встаю, заставляю себя подняться по лестнице, зайти в вагон и сесть на свободное место. Мое тело словно расклеивается и распадается на кусочки. Это ты меня расклеиваешь. Разбираешь на части, кусок за куском.

Сидящий рядом мужчина участливо спрашивает, все ли со мной в порядке. Не уверена, что смогу говорить. Делаю над собой усилие, сглатываю и киваю. Немного помедлив, он возвращается к своей газете.

Я сбила колено, порванный чулок липнет к ране; хорошо, что это всего лишь небольшая ссадина. Кончики пальцев онемели. Я чувствую покалывание, словно я их отморозила. Но я знаю, что холод здесь ни при чем. Ушибленный локоть – тем более.

Думаю, не позвонить ли в обед секретарше своего терапевта – пусть попросит его выписать мне какое-нибудь успокоительное. Вспомнив Лотти, решаю этого не делать: я и так уже практически иду по ее стопам. Сначала снотворное, потом успокоительное… И потом, я знаю, что таблетками тебя не прогонишь. Нужно не устранять симптомы, а лечить саму болезнь; подавлять тревогу бессмысленно и глупо. Моя тревога говорит об опасности, которую я не могу позволить себе игнорировать.

Заседание превратилось в настоящий карнавал страха. Один за другим на свидетельское место садились дрожащие, испуганные, издерганные люди. Они нервно косились на синий экран, словно проверяя, не стал ли он вдруг прозрачным, и все как один заявляли, что были под кайфом. Что они ничего не слышали, ничего не видели и ничего не помнят. Энни шипела, ругалась, качала головой и с воинственным видом что-то бормотала себе под нос. Казалось, она была готова прибить их на месте.

Они снова шли на станцию бок о бок, не касаясь друг друга, хотя Роберт держал зонтик над обоими, спасая их головы от мокрого снега. Ей было хорошо, и она изо всех сил старалась не сбиться с шага. Она все больше убеждалась, что Роберт – очень эффективное средство против Рэйфа: в его присутствии Рэйф никогда не показывался. Она также поняла, что Рэйф не случайно активизировался только после ухода Генри.

– Интересно, – спросила Кларисса, – а бойфренд Полли Хортон правда думает, что помогает обвиняемым, показывая нам, как он их боится?

Вид у Роберта был такой, словно он наблюдает некую новую, неведомую форму жизни.

– Он позволил Полли взять на себя вину и получить срок… – Он покачал головой, и Кларисса в очередной раз ощутила: вся жизнь самого Роберта – это помощь людям, ответственность и честность.

Рядом притормозила машина. У Клариссы сжалось сердце; но она тут же расслабилась: с водительского места на них смотрел мистер Турвиль. В ответ на кивок Роберта он тоже кивнул, и машина поехала дальше.

– Мне кажется, или он и правда идиот? – спросила она.

– Вам кажется.

Она помолчала, с нарочитой серьезностью обдумывая его слова; потом кивнула в знак того, что всецело доверяет его мнению.

– Как вы думаете, нас теперь выгонят? За то, что мы шли под одним зонтом? Мистер Турвиль наверняка пожалуется судье.

– Не слышал, чтобы это было запрещено.

– Так вы, значит, изучили этот вопрос?

– Наверняка мы такие не одни, – произнес Роберт, не обращая внимания на надрывающийся мобильник.

– А вы популярный!

– Потом отвечу.

– Если у вас устали пальцы, я могу написать сообщение за вас.

– Очень любезно с вашей стороны! Но я думаю, Джек и так уже переволновался; новое сообщение убьет его.

– Надеюсь, на той неделе он устроил вам в баре теплый прием?

– Не то слово. Он чмокнул меня! Наши отношения уже никогда не будут такими, как прежде. Он называет меня «любимый», и все это благодаря вам.

– Я очень рада! Я всегда готова укрепить чью-нибудь дружбу.

– Вы слишком добры.

Она не замечала, что снег перестал, а машины выключили дворники. Она понимала только одно: ей очень грустно оттого, что Роберт закрыл зонтик.

Я сижу в швейной комнате и подшиваю коричневую юбку из искусственной замши. Она слегка расклешенная, чуть выше колен, и с серебряными пуговицами посередине. Надену ее завтра, с сапогами и черным кашемировым свитером. Надеюсь, Роберту понравится. Он разглядывал меня вчера, когда думал, что я не вижу.

Делаю последний стежок, и на кухне тут же начинает верещать детектор дыма. Бросаюсь туда. Мой суп из чечевицы выкипел, и на дне кастрюли образовалась слипшаяся несъедобная масса. У меня такое часто бывает. Выключаю газ и запускаю вытяжку, чтобы разогнать дым.

Забравшись на стул, дотягиваюсь до детектора и изо всех сил жму на красную кнопку. Воцаряется тишина. Мои барабанные перепонки все еще вибрируют.

На столе валяются нераспечатанные письма, которые я в спешке бросила, когда пришла домой. Я так волновалась и так хотела поскорей закончить юбку, что решила отложить их на потом.

В центре кучи я вижу неприметный конверт. Он от тебя: у меня уже чутье на такие вещи. Внутри – лист белой бумаги формата А4. Разворачиваю его.

«Ты читала “Тысячу и одну ночь”, Кларисса. Ты знаешь, что сделал царь Шахрияр со своей первой женой. Знаешь, как он наказал ее за неверность. Знаешь, что он сделал с ее любовником. Знаешь, что он сделал с остальными женами, чтобы они не смогли его предать. Знаешь, что случалось с ними наутро после бурной брачной ночи».

Я не могу вдохнуть. Возможно, у меня сердечный приступ. Ноги чужие и ватные, и они больше меня не держат. Я оседаю на пол и скрючиваюсь на черно-синих плитках. Рыдаю, уткнувшись в собственные колени. Время останавливается. Я думаю о своей жизни. Думаю о тех моментах, которые ты украл. Сколько раз ты подглядывал за мной, когда я об этом не знала? Сколько раз я замечала, что ты за мной подглядываешь?

«Сделал с ее любовником».

Мы с Робертом не любовники, но ты знаешь, что я этого желаю. Ты хочешь дать мне понять, что следишь и за ним. Я злюсь на себя, что втянула его в это. Нельзя больше обманывать себя, что он большой и сильный и тебе не причинить ему вреда.

Начинаю подниматься; хватаюсь за плиту, чтобы подтянуть себя наверх. Левая рука попадает на раскаленную чугунную кастрюлю. Я ору. Кое-как добираюсь до раковины и засовываю руку под струю ледяной воды. На безымянном и среднем пальцах уже горят ярко-красные полосы в дюйм длиной. Я дышу неглубоко и часто, как при потугах.

Не буду наводить порядок. Оставлю письмо там, куда оно упало. Потом нужно будет засунуть его в буфет в гостиной.

В пальцах нарастает дергающая боль. Заворачиваю их в мокрую тряпку для посуды и принимаю несколько таблеток обезболивающего. Заодно глотаю снотворное. Я купила его еще два года назад, когда Генри возил меня в Нью-Йорк. Боль срывает замки, за которыми у меня обычно сидят все счастливые воспоминания о той поездке. Теперь у меня ноют не только пальцы, но и сердце.

Это все ты. Ты во всем виноват. Все равно как если бы ты прижал к моим пальцам раскаленный утюг.

Выхожу из дома и направляюсь к такси. Мусорный контейнер опустел, а черный мусорный мешок, который я приготовила для дворника, бесследно исчез. У соседей все на месте. Но это не важно – ты больше не найдешь в моем мусоре ничего интересного.

Таксист высаживает меня на станции. Ты ждешь у входа. Наблюдаешь за мной, как за подопытным животным.

Захожу внутрь. Ты молча идешь сзади. Стараюсь делать вид, что тебя не существует. От напряжения меня начинает трясти; я задыхаюсь и чувствую, как кровь приливает к лицу. Думаю, ты бы порадовался, если б узнал, что моя рука забинтована из-за тебя. Но ты об этом не узнаешь. Не смотрю в твою сторону.

Неуклюже зажав бумажник больной рукой, пытаюсь вытащить оттуда проездной. Бумажник падает. Пока я поднимаю его, сзади накапливается очередь, и от этого я краснею еще больше. Все это время ты не сводишь с меня глаз. Я чувствую их кожей; чувствую твой серьезный, изучающий взгляд. Наконец у меня получается пройти через турникет, но в этот раз ты тоже достаешь билет и проходишь следом. В переходе ты пристраиваешься рядом со мной.

– Новая юбка, Кларисса?

Кровь гулко стучит в ушах. Я вижу, как люди вокруг шевелят губами, но их голоса доносятся словно сквозь вату. Это похоже на сюрреалистический фильм.

– Что у тебя с рукой, Кларисса?

Или на безумный мультик. Люди надвигаются на меня, вырастают до огромных, устрашающих размеров, а потом ловко сворачивают в сторону в самый последний момент.

– Составить тебе компанию в поезде, Кларисса?

Переход какой-то темный. Я с силой моргаю несколько раз, пытаясь прогнать из глаз туман.

– Ты на днях читала интересные сказки, Кларисса?

Я дышу часто и тяжело.

– Немногие понимают их так, как мы с тобой, Кларисса.

Мне не хватает воздуха.

– Кларисса? Кларисса? Кларисса??

Твое лицо совсем рядом. Ты высовываешь язык, облизываешь губы и молниеносно прячешь его обратно, как варан.

– Недостающая часть у меня, Кларисса.

Ты поддерживаешь меня под руки. Я оседаю наземь.

Открываю глаза. В переходе горит яркий свет. Я лежу на левом боку, на мокрых от снега плитках. Под ними бетон. Я чувствую его леденящий холод. Холод проникает сквозь одежду и заползает под кожу. Под головой у меня чье-то пальто.

Надо мной склонился охранник и полная пожилая женщина, которая зачем-то дергает меня за юбку. Отпихиваю ее руку и тут же замечаю, как я оголилась. Юбка задралась до самого верха, видно даже полоску кожи над чулками. Женщина пытается прикрыть меня.

Проходящие мимо люди замедляют шаг и глазеют на нас, как на аварию. Надо вставать. Я сажусь, потом медленно поднимаюсь на ноги и прислоняюсь к висящему на стене рекламному щиту. «Золушка». Балет, на который я с тобой не пошла. Осматриваю переход: тебя нигде не видно. Женщина с охранником объясняют, что я упала в обморок и мне нужно к врачу. Предлагают вызвать скорую или хотя бы посадить меня в такси и отправить домой.

Женщина поднимает промокшее от снега пальто. Оно все в грязных разводах. Благодарю ее за помощь и бормочу извинения, предлагая оплатить химчистку. Она отказывается.

– Вам помог какой-то мужчина, – сообщает она. – Он вас вовремя подхватил, а то бы вы упали и расшиблись. Хороший человек. Жаль, что он убежал: сказал, на поезд опаздывает.

Значит, теперь ты герой. Спаситель. От этой мысли у меня опять подгибаются колени. Кажется, я сейчас съеду вниз по стене и сложусь в аккуратную маленькую гармошку: раз, два, три. Я покрепче упираюсь спиной в рекламный щит. Если дойдет до суда, твои свидетели заявят, что ты благородный рыцарь.

Охранник – очень вежливый, начинающий седеть мужчина – подает мне мою новую сумку. Я вешаю ее на плечо и заверяю его, что теперь я в порядке, в полном порядке, и что благодаря ему и той женщине я чувствую себя намного лучше, и мне срочно нужно в Бристоль. Он все-таки настаивает на том, чтобы проводить меня до платформы и посадить в поезд.

Они с Робертом сидели за уродливым пластиковым столиком. Перевязанную руку она держала на коленях – вне его поля зрения. Ожоги нарывали. Пальцы уже покрылись волдырями. Хорошо, что она пишет другой рукой: можно будет продолжать делать заметки. Перед выходом из дома она на голодный желудок проглотила три таблетки ибупрофена, представляя, как нахмурилась бы мама, если бы это увидела. Наверно, из-за этого она и упала в обморок с такой легкостью. По крайней мере, один толк от таблеток есть: стучать в голове перестало.

Она подумала, что ее рана абсолютно не опасна. Ерунда по сравнению с тем, что Роберт каждый день видит на работе. И все же чувствовала себя так, будто ранено все ее существо. Будто все тело лишилось кожи. Вероятно, со стороны это было незаметно; но она понимала, что в любой момент может разразиться отчаянными, безобразными рыданиями.

– Вы что-то грустная. – Роберт скользнул глазами по ее лицу.

Она хотела с улыбкой возразить, но вместо этого лишь прикусила губу, испытывая очередной приступ угрызений. Из-за нее Роберту грозит опасность, но у нее не хватало смелости ему признаться. Ни один нормальный мужчина не захотел бы с ней встречаться, узнай он обо всей этой истории; к тому же подобные признания предполагают определенную степень близости и доверия, а они с Робертом такой степени еще не достигли. Нельзя на него все это вываливать.

Но и сидеть сложа руки она тоже не могла. Она в очередной раз попыталась придумать, как его предупредить. Голова не работала.

– Вы ведь сможете защитить себя в случае необходимости? – спросила она напрямик.

– Ну, во мне шесть футов и три дюйма, в детстве я занимался боксом и фехтованием, а теперь учу этому детей. Не стоит за меня волноваться.

– Наверно, не стоит…

– Как-то раз я вырубил одного парня, который пытался помешать нам спасти его жену.

– И вы ее спасли? – Она заставила себя засмеяться, но вышло неубедительно.

– Ага. Она не получила ни царапинки. Зато он фингал схлопотал.

Кларисса выдавила улыбку.

– Я тут подумала, что это должно быть ужасно тяжело – видеть чужие страдания и не иметь возможности помочь. Наверно, нужно быть очень храбрым, чтобы научиться с этим жить.

– К этому привыкаешь, Кларисса. Храбрость тут ни при чем.

– Я хотела спросить вас кое о чем…

– Надеюсь, вы не собираетесь умолять меня познакомить вас с Джеком?

– Хм, я думаю, еще не время. Может быть, недели через две.

– Очень мудро с вашей стороны. Так о чем вы хотели спросить? – Его лицо снова стало серьезным.

– Когда умирает ребенок… это очень тяжело?

– Это просто очередной труп, Кларисса. – Потянувшись через стол, он мягко тронул ее за руку – Простите. Я вижу, вас это шокировало. Мне казалось, что вам легче будет принять неправду, но я ошибся. Пожалуй, в чем-то это действительно тяжелее. Я заметил, что вы сегодня как-то болезненно на все реагируете.

– Есть немного.

– Смерть – это всегда трагедия. Каждая смерть, с которой мы сталкиваемся, нелепа и преждевременна. Но иногда я забываю, как на это смотрят другие. Ведь мы становимся невосприимчивы к смерти. Нам приходится – иначе мы не смогли бы работать. Я не очень-то слежу за своими словами, когда говорю с вами об этом. Но по-другому я не умею – обычно мы обсуждаем такие вещи только между собой.

Перед входом в зал суда она расправила юбку. Пальцы отозвались дикой болью; ей казалось, что кожа на руке вот-вот лопнет.

До сих пор все свидетели прятались за синим экраном. Сегодня его не было, и это первым бросилось в глаза. Дверь отворилась. В сопровождении тюремного охранника в зал тяжелой поступью вошел высокий, крупный мужчина с могучей, похожей на бочку грудью и руками толщиной с бревно. Его белокурая голова была опущена.

– Не очень-то я рад сюда попасть. Я ведь заключенный. Могут возникнуть некоторые… – Чарли Бартон на секунду остановился, подчеркивая важность того, что он сейчас скажет, – последствия. Но я здесь во имя справедливости. Чтобы рассказать о бедной девочке и о том, что с ней случилось. Она мне очень нравилась.

Мистер Морден благоговейно склонил голову, восхищаясь подобным благородством.

– Вы очень крупный и сильный мужчина, мистер Бар-тон. Ваш вид внушает уважение и трепет. И все-таки мистер Азарола избил вас?

– Да. Я его очень боялся. Потом я убежал.

– У меня больше нет вопросов.

– Но я хочу помочь бедной девочке! Как все это может ей помочь? Вы же ничего про нее не спросили!

На часах было без двадцати пять. Кларисса рассчитала, что если пойдет очень быстро, то успеет на пятичасовой поезд. Пальцы горели; кожа на них была так туго натянута, что казалось, вот-вот лопнет. Накачаться снотворным, забраться в постель и провалиться в сон без сновидений – вот что ей сейчас нужно. Сегодня утром он к ней прикасался. Сегодня утром она снова оказалась в его власти. Нельзя больше позволять себе падать в обморок; нельзя позволять себе быть беспомощной и беззащитной. Но сейчас ей просто необходимо отключиться. И сейчас это безопасно, в отличие от сегодняшнего утра.

Кларисса быстро собрала вещи и вместе с Венди вышла из комнаты присяжных. Она подумала о Роберте. Где он сейчас – на полпути к станции, торопится на поезд? А Рэйф? Что он сделает – опять начнет привлекать к себе внимание, как утром? Опять будет наслаждаться ее болезненной реакцией? Или решит незаметно следить за ней всю дорогу? И где же он тогда будет прятаться?

Кларисса вдруг поняла, что уже начинает привыкать к его ежедневным появлениям. Она словно примирилась с тем, что должна аккуратно и безболезненно встроить его в свою жизнь. Теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы не давать ему портить все вокруг, не давать ему приближаться к Роберту. Нельзя этого допустить, думала она и злилась на себя. Надо придумать эффективный способ борьбы.

У подножия лестницы стоял свидетель-великан со скованными за спиной руками. Окружавшие его охранники казались карликами. Он почтительно посмотрел на Венди и Клариссу, и она представила, как он избивает Рэйфа. Узнав девушек, Чарли Бартон сдержанно кивнул им и скрылся за дверью, которую она раньше не замечала. Его карликовая свита поспешила следом.

Ты врезаешься в меня сразу после моста. С такой силой, что я против воли поднимаю на тебя глаза. Вокруг полно людей. Все куда-то спешат.

– Ты не хочешь поблагодарить меня за то, что я тебе помог, Кларисса?

Я без Роберта – вот почему ты так осмелел.

– Мне понравилось, как пахли твои волосы, Кларисса.

– У тебя такие нежные щечки, Кларисса. Ты вся такая нежная.

– Помнишь, я говорил тебе, что ты очень красивая, когда спишь, Кларисса?

Обогнав меня на несколько шагов, ты поднимаешь над головой обтянутую перчаткой руку. Из разжатых пальцев вылетает фотография. Трепыхаясь на ветру, опускается на тротуар.

Она лежит лицом вверх. Сажусь на корточки, чтобы подобрать ее. Негнущимися пальцами шарю по грязному асфальту. Руки трясутся; роняю ее два раза. Ты внимательно наблюдаешь за моими манипуляциями. Есть: наконец-то она не на виду. Ты уходишь, удовлетворенно улыбаясь.

Какие только ужасы я не воображала, пытаясь представить, что ты делал со мной в ту ночь! Но такое… такое мне не снилось даже в самом страшном сне.

Я запихиваю ее в сумку, но изображение продолжает стоять у меня перед глазами – огромное, словно спроецированное на большой экран. Я лежу на спине в собственной постели. Глаза закрыты, тело вытянуто в струнку. На мне лиловые трусы-бикини и больше ничего. Чулки и бюстгальтер валяются рядом. Руки заведены за голову; пальцы слегка касаются спинки кровати.

Я вспоминаю, что не видела этих трусов с тех пор, как ты побывал у меня дома. Тогда ты, очевидно, и устроил фотосессию. Желудок наполняет тошнотворный страх: я уверена, что снимков гораздо больше.

Придя домой, она набрала номер Джеймса Беттертона. Неделю назад она уже пыталась; пришло время попытаться снова.

На этот раз к телефону подошла женщина.

– Здравствуйте, а Лору можно? – спросила Кларисса, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно – так, словно это был самый обычный звонок.

– У вас есть новости? – задохнулась женщина. Клариссе показалось, что она не хотела произносить эти слова, и они вырвались случайно.

– Нет. Извините, я пытаюсь найти…

– Не звоните сюда больше! – Она бросила трубку.

Какое-то время Кларисса продолжала держать телефон. Сердце билось в такт коротким гудкам. Ей было страшно за Лору, а сказки Рэйфа только усиливали этот страх. Она не хотела, чтобы ее опасения оправдались; уж лучше пусть ее признают сумасшедшей. Но Кларисса все больше склонялась к мысли, что эти сказки были не просто угрозой, не просто отражением его безумных фантазий, а завуалированным сообщением о том, что он уже сделал.

Она представила расчлененные тела из «Жениха-разбойника»; таз с мертвыми девушками у волшебника в «Диковинной птице»; тайную комнату Синей Бороды, залитую кровью и уставленную орудиями пыток; вереницу несчастных жен царя Шахрияра, знавших, что наутро после брачной ночи к их шее прикоснется холодный клинок, а не царские губы…

Она попыталась убедить себя, что у нее слишком богатое воображение. Что она выпила слишком много таблеток. Что во всем виновата ноющая боль, дурацкий беспричинный страх и этот мерзкий суд. И что жуткая фотография просто стала последней каплей.

Два часа спустя она лежала на диване в гостиной, на грани между сном и явью, и размышляла о том, что ей придется купить новую кровать. В своей она больше не могла спать. Не могла спать там, где он ее фотографировал. На ней была бледно-голубая хлопковая сорочка, сшитая мамой, – старомодная и девчачья, но очень мягкая и уютная. Почувствовав, что сорочка задралась, она одернула ее здоровой рукой и поплотнее завернулась в одеяло, которое с трудом притащила из спальни. Она пыталась не думать о фотографии, но изображение словно отпечаталось на внутренней стороне век. Фотография была уликой – но не против него, а против нее. Она доказывала, что Кларисса сама впустила его в дом. Доказывала – или по крайней мере намекала, – что они были близки. Она не хотела, чтобы эту фотографию видел кто-то еще. И он об этом знал.