Неделя вторая. Огненные ангелы

Кларисса наблюдала, как Роберт перелистывает папку с делом. Добравшись до страницы с фотографией салона минивэна, он внимательно изучил ее, а затем что-то быстро написал и отдал записку приставу, чтобы тот отнес ее судье.

– Нам рассказали историю о жестоком изнасиловании, незаконном удержании, нанесении побоев и других издевательствах, – говорил мистер Белфорд, устремив на мисс Локер недоверчивый взгляд. – Но где же следы на теле жертвы?

Судья прервал его и с присущей ему изысканной вежливостью попросил всех взглянуть на отмеченную Робертом фотографию. За водительским сиденьем, в самом центре вороха смятых жирных оберток от фастфуда, виднелась зеленая одноразовая зажигалка.

Мистер Морден не отрывал от Роберта сияющих глаз. До сих пор эту зажигалку никто не замечал, а ведь она косвенно подтверждала рассказ мисс Локер о том, как Годфри жег ей в машине сережки.

Когда мистер Морден и мистер Белфорд принялись вполголоса препираться, присяжных в очередной раз отпустили на перерыв. Кларисса сидела на своем обычном месте; Роберт занял стул напротив – в самом углу маленького предбанника, слишком ярко и неестественно освещенного.

– Бедная девушка, – произнес он, выражая свое сочувствие без малейшего смущения.

– Да. Настоящий кошмар, – грустно кивнула Кларисса. Интересно, многие ли мужчины отважились бы столь определенно высказаться при всех. – Не могу поверить, что вы заметили эту зажигалку. Вы, случайно, не детективом работаете?

– Нет. Я пожарный, – ответил он без всякой рисовки. – Я привык осматривать помещения в поисках возможного источника пожара. Занимаюсь этим с двадцати лет. Почти полжизни.

Вернулся пристав. Кларисса нашарила свою сумку и кардиган. Она еще никогда не встречала пожарных; она вращалась в кругу университетских преподавателей, в объятьях одного из которых в конце концов и оказалась, хотя сама учебу так и не закончила. Правда, Генри был скорее поэт. То, чем занимался Роберт, казалось ей очень интересным и важным.

– Это просто работа, – прибавил он, словно прочитав ее мысли и желая направить их в нужное русло. Даже простые, будничные слова в его устах звучали мягко и дружелюбно. – Все мы чем-то занимаемся в жизни.

– Мисс Локер, вы ведь способны на насилие?

Мисс Локер помотала головой, словно вопрос мистера Белфорда не заслуживал словесного ответа. Мистер Морден в негодовании вскочил, выражая свой протест, и присяжных снова увели.

Они опять были в маленьком предбаннике. Кларисса сидела напротив Роберта и Энни и вспоминала события прошлой среды. Она снова видела, как флакон с жидким мылом выскальзывает у нее из пальцев и вдребезги разлетается на кафельном полу уборной. Она не смогла разбить его об голову Рэйфа.

«Я ведь тебя знаю, Кларисса! Ты никогда не причинишь мне вреда!»

– Не думаю, что я способна нанести кому-то серьезные повреждения, – сказала она. – Хотя иногда очень хочется.

– По-моему, ты даже с мышью не справишься! – заявила Энни.

– Дело тут не в физической силе, – ответил Роберт, испытующе глядя на Клариссу. – Просто вы еще не попадали в ситуацию, в которой это было бы действительно нужно. Совершить насилие может каждый. И вы тоже сможете, если потребуется.

– А вы совершали насилие, Роберт? – спросила Энни.

Роберт молчал. Его лицо ничего не выражало.

– Впрочем, можно было не спрашивать. Конечно, совершали.

Мистер Белфорд сверлил мисс Локер взглядом все то время, пока присяжные отсутствовали. Он был похож на сокола, кружащего над полевой мышью, выжидая удобный момент.

– Верно ли, что ваш бывший партнер сейчас живет с другой женщиной?

Кларисса сочувственно взглянула на Энни, которую муж недавно бросил ради другой женщины. Потом подумала о Ровене. И о жене Генри.

Мисс Локер сидела, уставившись на свои руки. Кларисса попыталась представить, что почувствует, когда Генри найдет кого-то еще. Она знала, что ей будет больно, если с другой девушкой он успешно пройдет процедуру ЭКО. И знала, что должна быть выше этого. Впрочем, вряд ли он в ближайшее время опять решится на подобный эксперимент; Генри всегда хотел выглядеть этаким самцом, сочащимся тестостероном, и заставил Клариссу поклясться, что она никогда и никому не расскажет о жалкой горстке сперматозоидов-уродцев с пятью головами и десятью хвостами, которые как одержимые плавают по кругу, натыкаясь друг на друга.

– Вы угрожали убить ее? – продолжил мистер Бел-форд, так и не дождавшись ответа от мисс Локер.

– Конечно нет!

Мистер Белфорд покачал головой, всем своим видом показывая, что ответы мисс Локер слишком нелепы и говорить с ней дальше просто бессмысленно.

Кларисса, чье внимание целиком поглощено мисс Локер, мистером Белфордом и собственными записями, на публику не смотрела. Но краем глаза заметила движение в последнем ряду. Бесцветный мужчина сделал шаг вперед. Его бледное лицо перестало сливаться со стеной. Он неотрывно глядел на Клариссу, явно желая, чтобы она его увидела.

Роберт остановился, пропуская ее вперед. Она споткнулась и почувствовала, как запылали щеки. Дыхание участилось, сердце выпрыгивало из груди; ей казалось, все видят, как оно колотится под платьем.

Я сижу в комнате присяжных и делаю вид, будто слишком увлеклась чтением и не замечаю, что все уже давно ушли. Пристав громко собирает свои вещи, не спуская с меня выразительного взгляда; наконец он говорит, что на ночь здесь оставаться нельзя. Ну что ж… я не смогу оттягивать нашу встречу до бесконечности.

Ты ждешь меня у входа. Так я и думала. Уверенным шагом прохожу мимо, иду до конца улицы и поворачиваю налево. Тебя нет.

– Кларисса! – Ты меня догнал. – Глупо так молчать, Кларисса!

Я резко останавливаюсь напротив палатки с кофе. Она уже закрыта, как и все остальные на рынке. Никогда не видела, чтобы здесь было так пустынно. Правда, несколько прохожих еще бродят по рядам: формально можно считать, что я нахожусь в безопасном общественном месте.

– Поговори со мной, милая!

– Я тебе не милая! – огрызаюсь я. Не могу сохранять молчание, не могу выполнять рекомендации брошюрок! Ты делаешь шаг в мою сторону. – Не приближайся ко мне! – Голос срывается на визг, и я пытаюсь говорить тише. – Никогда сюда не приходи! Ты не имеешь права!

– Но это места для публики, Кларисса.

Если я и дальше хочу сидеть на скамье присяжных, если и дальше собираюсь участвовать в разбирательстве, то я должна заставить тебя не приходить. Иначе зал суда превратится в ловушку, и я весь день буду перед тобой, как в аквариуме. Раньше я не осознавала, насколько большое значение имеет для меня этот процесс. Оказывается, он нужен мне, и я необыкновенно горжусь тем, что стала присяжной: я всегда мечтала о чем-то подобном. Даже в твоем присутствии мой мозг фонтанирует избитыми фразами насчет общественного долга и гражданской позиции.

– Если ты еще хоть раз появишься в суде, я скажу судье, что знаю тебя. И тогда он может даже приостановить процесс. Присяжных нельзя беспокоить. Я должна быть предельно сосредоточенна и не отвлекаться на разных знакомых.

– Свидетельские показания тебя расстроили, Кларисса. Я понял.

Ты, конечно, прав. Меня бесит, когда ты прав насчет меня. Меня бесит, что я не заметила, как ты за мной наблюдаешь. Не представляю, что бы я сделала, если бы увидела тебя в самый разгар этого отвратительного действа, а не в его последние мгновения. И это тоже меня бесит.

– Нет такого закона, который запрещает друзьям присяжных сидеть на местах для публики.

– Ты мне не друг.

– А, ну да. Я твой возлюбленный, – исправляешься ты.

– Ты мне не… – Я закусываю губу. У тебя такой несчастный вид, что тебя кто угодно пожалеет.

– Я думал, ты будешь счастлива меня видеть.

– Ты ошибся! – Оказывается, быть неприветливой не так уж и сложно. Думаю, моей маме и в голову не приходит, что на свете бывают такие люди, как ты. Меня уже трясет от ярости.

– Я больше не вижусь с Ровеной.

– Меня не интересует, с кем ты видишься, а с кем не видишься.

– Какая ты жестокая, Кларисса! Я так волновался за тебя, когда ты болела.

– Я тебя обманула. Я не болела. Мне просто нужно было, чтобы ты отстал. Я не хотела, чтобы ты нашел меня и узнал, что я здесь. Мне не нравится, когда меня преследуют. У меня есть право на частную жизнь!

Так гораздо лучше. Жестко, зато честно.

– Ты очень дурно поступила, Кларисса. Я был о тебе лучшего мнения.

– Меня не волнует, какого ты обо мне мнения. Я хочу, чтобы у тебя вообще не было обо мне мнения.

– Твой мобильник по-прежнему недоступен, Кларисса.

– Я сменила номер. Мне пришлось сменить его из-за тебя. Я уже миллион раз тебе говорила, что не хочу иметь с тобой ничего общего.

– Я обошел все залы суда, пока искал тебя.

Медленно качаю головой из стороны в сторону:

– Ты что, не понимаешь, что это ненормально?

– Вовсе нет. Это лишь доказывает, как много ты для меня значишь.

Ты распахиваешь руки, словно ждешь, что я сейчас упаду в твои объятья. Как ты мог подумать, что мне этого захочется? Делаю шаг назад.

– Тебе понравилось кольцо, Кларисса?

– Нет.

– Но ты не вернула его. Значит, понравилось.

– Не надо мне ничего присылать. И держись от меня подальше!

Поворачиваюсь, чтобы уйти. Ты хватаешь мою руку. Я вырываю ее:

– Не приближайся ко мне! Меня от тебя тошнит! И от твоих посылок тоже!

– Значит, сначала ты спишь со мной, а потом знать не хочешь? Ты не имеешь права давать мне отставку после всего, что между нами было!

Мозг сверлит фраза из брошюрки:

«Каждый третий преследователь близко знаком со своей жертвой».

– Всего одна ночь. И она ничего для меня не значила. Это моя самая большая ошибка. И я бы никогда ее не совершила, если бы не была пьяна. Если не хуже. Ведь было и еще что-то, не так ли? – На этот раз ты не знаешь, что ответить. – Почему я ничего не помню? Откуда на мне взялись эти отметины? Почему на следующий день мне было так плохо?

Молчание. Да, на этот раз мне есть что сказать, в отличие от тебя.

– Ты с ума по мне сходила, Кларисса, – отвечаешь ты, и я тут же об этом жалею: лучше бы ты молчал. – Ты так страстно отзывалась на мои ласки… умоляла меня делать с тобой разные вещи…

– Я была без сознания! – Я до боли сжимаю пальцами сумку, пытаясь унять дрожь в руках. Выпитый за обедом кофе уже где-то на пути обратно. Я сглатываю. – Что ты подсыпал мне в вино?

– Это просто абсурд, Кларисса! Ты хотела меня – зачем отрицать? Ты хотела меня так же сильно, как я тебя! Ты лежала и наслаждалась.

– Я тебя не хотела! Ни тогда, ни тем более сейчас!

Твои кулаки сжимаются и разжимаются. Твой рот перекошен, лицо сочится ненавистью.

– Сука! – Ты пытаешься совладать с лицом. – Я не хотел, Кларисса. Прости меня. Ты меня очень сильно расстроила, и я не знал, что говорю. Скажи, что ты меня прощаешь!

Брошюрки снова атакуют меня:

«От домашнего насилия в Англии каждый месяц погибает восемь женщин».

Не хочу, чтобы они вот так выпрыгивали на меня из-за угла. Не хочу о них думать. Не хочу им верить. Они как заботливые друзья: нашептывают на ухо неприятную правду, которую я не желаю знать. «Каждый месяц погибает восемь женщин». Предпочитаю думать, что эти цифры просто взяты с потолка.

– Я ухожу. Пойдешь за мной – вернусь в здание суда и скажу охране. Они еще там.

– Скажи, что ты меня прощаешь, и я уйду.

– Я никогда тебя не прощу. Если я еще хоть раз увижу тебя в здании суда, я пожалуюсь судье.

– Я не хотел, Кларисса. Не хотел тебя так называть.

– И на работе я тоже все про тебя расскажу. Расскажу, как ты пришел сюда, расстроил меня и я не смогла справиться с возложенными на меня серьезными обязанностями.

Я не щажу тебя; тошнота прошла, и меня больше не трясет. Я знаю, что мои слова отобьют у тебя всякую охоту приходить в суд.

– Я подам на тебя официальную жалобу в отдел кадров, – продолжаю я. – Они считают, что несут ответственность за тех сотрудников, которых вызывают в суд. – Между прочим, это истинная правда. – Я знаю, тебе не хочется, чтобы на работе узнали, чем ты занимаешься. – И это тоже правда. И злобный огонек, загоревшийся в твоих глазах, это подтверждает. Ты никогда не шлешь мне электронные письма с университетского адреса.

– Нет, ты сука! Ты совсем не та женщина, какой я тебя представлял!

– Да, не та. Ты меня совсем не знаешь. Просто оставь меня в покое. Больше мне от тебя ничего не нужно.

Я ухожу. Ты меня не преследуешь.

В брошюрах пишут, что говорить нужно решительно, четко и недвусмысленно. Что ни в коем случае нельзя пытаться смягчить удар. Что «Нет!» – это абсолютно полноценное предложение. И произносить его нужно твердо и без колебаний.

У мистера Турвиля было красное лицо и внушительная фигура. Парик съехал на сторону и едва не падал каждый раз, когда мистер Турвиль вытирал лоб. Бесцветные глаза Доулмена неотрывно глядели в спину человека, который должен был его спасти, а тот тем временем раздавал всем газетные вырезки.

Карлотта Локер сидела на зеленой, усыпанной одуванчиками поляне, одетая в воздушную сиреневую блузку и джинсы клеш. На ногах у нее были легкие кроссовки. Цвет травы удивительно гармонировал с цветом ее глаз; светлые волосы до плеч были распущены и заправлены за уши. Она смотрела исподлобья, слегка нахмурившись, и щурилась от яркого весеннего солнца. У нее был грустный и одновременно храбрый вид, словно она побывала на волосок от гибели и теперь смотрела на все другими глазами. Кларисса недоумевала: со стороны мистера Турвиля было довольно странно показывать им такую фотографию.

Она взглянула на заголовок: «Молодая женщина ускользнула от жестокого насильника и убийцы».

Статья была написана почти три года назад, в самом конце апреля. Подпись под фотографией гласила: «Вверху: Карлотта Локер, едва не ставшая жертвой Рэндольфа Моубрея».

Она начала читать.

– Она притягивает неприятности как магнит, – прошептала Энни.

Кларисса рассеянно кивнула в ответ. Она вспомнила, что читала об этом деле в газетах. На суде говорилось, что за несколько недель до своего исчезновения Рейчел написала на Моубрея заявление, но полиция ничего не стала делать, поскольку у нее не было убедительных доказательств.

«Страхом и болью».

Ей хотелось кричать. Перед глазами стояло избитое, окровавленное, похороненное под половицами тело и обезумевшие от горя родители, вопреки всему возносящие мольбы о том, чтобы их дочь вернулась целой и невредимой.

– Вы продали свою историю в общенациональную газету, – произнес мистер Турвиль, осуждающе глядя на мисс Локер. – Вместе с этим снимком.

– Они не заплатили мне ни пенни. Я была на волосок от смерти. Еще чуть-чуть – и он бы убил меня! – Она сложила щепоткой большой и указательный пальцы, показывая величину этого «чуть-чуть».

– Вы использовали трагическую смерть Рейчел Херви, чтобы привлечь к себе внимание.

– Такое внимание мне не нужно. Они очень мерзко обо мне написали. Извратили все факты. Это очень некрасиво с их стороны.

– Вы утверждаете, что вас изнасиловали. Пока это происходило – если происходило, – остальные находились в соседней комнате. Почему вы не звали на помощь? Почему не боролись?

– Они меня очень крепко держали. А Доулмен угрожал мне ножом. Что до остальных, то они вряд ли мечтали прийти ко мне на помощь, вам не кажется?

– Мисс Локер! Вы прекрасно знаете, что никакого ножа не было! Вы сами этого хотели. Вы лежали и наслаждались.

В этих грубых, издевательских словах было столько яда, что Кларисса не поверила своим ушам.

– Нет! – прорыдала мисс Локер.

Ее оскорбленный взгляд не произвел на мистера Турвиля никакого впечатления. Он переступил с ноги на ногу, отыскивая более устойчивое положение, и горделиво выпятил грудь, словно только что произнес нечто необыкновенно смелое – нечто такое, что до него еще никто не решался высказать.

Они снова сидели в комнате отдыха. У нее в голове непрерывно звучал голос Рэйфа, повторявший одни и те же слова: «Ты с ума по мне сходила, Кларисса. Ты так страстно отзывалась на мои ласки… умоляла меня делать с тобой разные вещи… Ты хотела меня. Ты лежала и наслаждалась».

Энни коснулась ее плеча:

– Кларисса? Пора домой.

Остальные присяжные уже потянулись к лестнице вслед за приставом. Было всего половина третьего, но их отпустили, поскольку у судьи возникли какие-то другие дела.

– Вы плохо выглядите. Вам нехорошо? – спросил Роберт, испытующе глядя ей в лицо.

– Все отлично. – Она попыталась улыбнуться. – Я просто не выспалась.

– Погуляйте сегодня как следует. Подышите свежим воздухом. В последнее время нам его не хватает.

– Хорошо, – ответила она. – Я попробую.

Захожу домой и швыряю сумку на пол. Не снимая ни пальто, ни шапку, стремительно натягиваю две пары шерстяных носков, обуваю сверху резиновые сапоги и выбегаю обратно.

Машинально сканирую улицу: взгляд вверх – взгляд вниз. Никаких следов твоего присутствия. Я иду в парк. Настолько быстро, насколько позволяет обледенелый тротуар.

Нужно пойти туда, где мне хорошо. Туда, где я смогу подумать. Я должна убедить себя, что убийцы, которые пытают своих жертв и прячут их трупы под половицами, существуют только в газетах. Внушить себе, что выйти после ужина на прогулку – это нормально, даже если на улице уже начинает темнеть. Если постараться как следует, это может получиться.

Парк совершенно круглый. Я представляю его в виде гигантского циферблата. Захожу в главный вход с чугунными воротами: шесть часов. Поворачиваю налево, по часовой стрелке, и иду по окаймляющей парк дорожке к девяти часам. Я всегда ориентируюсь по делениям циферблата, которые мысленно расположила вдоль ограды. Большой газон в центре парка завален снегом. Ходить по нему невозможно.

Восемь часов. Налево отходит тропинка к обрыву, поросшему искривленными деревьями. С обрыва открывается мой любимый вид на Бат. Здание аббатства вот-вот зальют лучи голубого света.

Дорожку посыпали. Можно идти быстро. Ускоряю шаг и с наслаждением чувствую, как кровь бежит по жилам, а лицо обвевает легкий ветерок. Здесь очень тихо; в предзакатном свете все кажется таинственным и умиротворенным. Дети, наверно, думают, что снежный холм на газоне – это волшебное царство. Под ногами хрустят ветки: единственный звук, который я слышу. Холод всех разогнал по домам. Сегодня парк принадлежит только мне.

Двенадцать часов. Половина круга. Самая дальняя от входа точка. На детской площадке никого; качели легонько поскрипывают, словно на них резвятся привидения.

И тут появляешься ты:

– Привет, Кларисса.

Можно подумать, это неожиданная встреча старинных друзей.

– Я припарковался у твоего дома.

Словно это не ты вчера пробрался в суд; словно ты не услышал ни единого слова из тех, что я тебе сказала у закрытого кофейного киоска.

– Я уже разворачивался, когда увидел, что ты идешь в парк.

Ты что, профессиональный преследователь? Ты держишься так близко, а я даже не догадываюсь, что за мной наблюдают! Не понимаю. Я ничего не видела. Ничего не слышала.

– Потом ты исчезла, и я уже думал, что потерял тебя. Но я тебя нашел.

Какая неожиданность. Ты всегда меня находишь. Всегда. Разве когда-нибудь было иначе? Но на этот раз виновата я сама. Только я и никто другой. Я поддалась дурацкому порыву и не позволила страху удержать меня дома.

«Вернем себе ночь». Когда мы с Ровеной учились в университете, это движение казалось нам очень важным. Мы ходили на митинги и думали о женщинах семидесятых. Но мы ошибались. И они тоже. Сейчас не ночь – правда, скоро уже стемнеет. Мне не следовало приходить сюда, не следовало игнорировать свой страх перед темнотой! Больше я никогда не повторю этой ошибки.

Может, срезать? Ринуться прямо через круглый газон? Это кратчайший путь, но снег слишком глубокий… Глупо. Я всю ночь буду через него продираться. А еще там слишком много деревьев и кустов, которые дают слишком много тени. Я не поддамся искушению и не сойду с тропинки, как Красная Шапочка. Я очень хорошо понимаю мораль таких историй.

Краем глаза я вижу, как ты показываешь куда-то в сторону трех часов.

– Я припарковался вон там. Могу тебя подбросить.

Это настолько нелепо, что мне следовало бы рассмеяться. Но я не могу. Я в полной растерянности. Воображаю, что ответила бы Энни.

– Я пытаюсь быть любезным. Пытаюсь забыть, что ты сделала вчера, Кларисса, и не только вчера. Пытаюсь забыть все твои грубости и оскорбления. Но ты не облегчаешь мне задачу!

«Просто оставь меня в покое. Больше мне ничего от тебя не нужно». Ты что, меня не слышал?

– Ты должна сказать, что прощаешь меня за мои вчерашние слова, Кларисса. Ты ведь знаешь, что я не хотел тебя так называть. Я сильно разозлился. Ты вела себя вызывающе!

«Я никогда тебя не прощу». А как насчет этого? Это до тебя тоже не дошло? Брошюрки абсолютно правы: не нужно вступать с тобой в разговоры, даже самые короткие.

Я иду против часовой стрелки. Иду так быстро, как только могу. Не смотрю по сторонам. Интересно, я вообще вернусь сегодня домой? Нельзя так думать; надо попытаться убедить себя, что я преувеличиваю. Одиннадцать тридцать. До чугунных ворот идти еще минут пять. Я возвращаюсь назад той же дорогой: не хочу оказаться рядом с твоей машиной.

– У тебя на той неделе были критические дни.

От неожиданности я поднимаю глаза – и тут же отвожу их. Ты самодовольно ухмыляешься, словно сыщик, получивший информацию из надежного источника. Я не спрашиваю, как ты узнал. Но я об этом думаю.

– Я тебя знаю, Кларисса. Знаю лучше, чем кто-либо другой. Вот почему у тебя было плохое настроение, правда? Вот почему ты солгала мне, что болеешь, испортила вечер в ресторане и надула меня с театром… Это все гормоны! Я стараюсь простить тебя за все, что ты сделала, Кларисса. Стараюсь понять тебя.

Я поскальзываюсь, хотя дорога посыпана солью. Ты подходишь ближе, заставляя меня отшатнуться.

– Я просто хотел помочь! Ты могла упасть и пораниться.

– Не нужно читать брошюрки про преследователей, Кларисса. Ты же знаешь, что это совсем не то.

Откуда ты вообще знаешь про брошюрки??

Я молчу. Я прекрасно знаю, что спорить с тобой бесполезно. Ты только что произнес слово «преследователь» и даже не понял, что говоришь о себе.

«Три из четырех жертв знают своего преследователя», – вот что еще они пишут. Я бы очень хотела тебя не знать.

Продолжаю идти по тропинке. Одиннадцать часов. Далеко я не ушла. Оглядываюсь в поисках видеокамер: ни одной. Я так и знала.

– Ты сама хотела, чтобы я тебя нашел, Кларисса. Сама хотела, чтобы я пошел за тобой.

Если я закричу, никто не услышит. И я не уверена, что голос меня послушается.

– Мне нравятся твои новые духи, Кларисса.

Они уже выветрились. Я знаю это совершенно точно. Я брызгалась еще утром: чуть-чуть за ушами, чуть-чуть сзади на шее. Так меня учила мама. Она всегда говорила, что с духами нельзя перебарщивать.

– «Белая гардения». Ты и сейчас ими пахнешь.

И давно ты стал таким экспертом в парфюмерии?

– Пойдем в машину и поговорим в тепле.

– Я включу печку.

Быстрей. Быстрей. Быстрей. Не падать. Не падать. Не падать. На тебя я не смотрю. Моя цель – чугунные ворота.

– Мы не туда идем, Кларисса!

Ты хватаешь мою руку. Сначала я чувствую это, а потом уже вижу.

– Я старался говорить с тобой разумно, Кларисса. Но ты меня не слушаешь.

Пытаюсь вырвать руку. Ты усиливаешь хватку. Я вдруг замечаю твои облегающие кожаные перчатки.

– Теперь все будет по-моему.

Желудок подкатывает к горлу: я понимаю, что никогда не видела тебя в перчатках. Озираюсь по сторонам. Парк по-прежнему пуст. Говорю, чтобы ты убрал от меня руки и отпустил меня немедленно. Бесполезно. Ты не реагируешь.

– Пожалуйста, пойдем со мной, Кларисса, и поговорим. Нам нужно поговорить.

Ты уже успел протащить меня несколько футов – в направлении, в котором я идти совершенно не хочу.

– Как поживают твои родители?

Можно подумать, ты с ними знаком. Можно подумать, мы просто гуляем и болтаем, как старые друзья. Можно подумать, ты не тянешь меня силой. Ты как будто считаешь, что если будешь говорить о нормальных вещах, то твое поведение тоже покажется нормальным! Это было бы смешно, если бы не было так ужасно.

– Я и не знал, что у них дом с видом на море.

И тут меня наконец осеняет. Теперь я знаю. Знаю, как ты все это разнюхал.

В пятницу рано утром ты прокрался к моему дому и стащил мой черный мусорный пакет, в котором среди прочего хлама лежали использованные прокладки.

Извращенец. Теперь это говорит не голос Энни у меня в голове. Говорю я сама.

В мусорный контейнер ты тоже заглянул: забрал конверт с логотипом общества помощи жертвам преследования, обрывок оберточной бумаги с почтовым индексом Брайтона и адресом моих родителей, чек за духи…

Обычные вещи. Самые обычные вещи, которые обычные люди делают каждый день. Встретиться с подругой в ресторане… вынести мусор… все эти вещи больше мне недоступны! Ты хотел, чтобы я догадалась? Или ты слишком неадекватен и даже не понял, что выдал себя и твоя секретная тактика перестала быть секретной?

Ты притащил меня к полудню.

– Я просто хочу отвезти тебя домой, Кларисса.

После каждой фразы ты делаешь паузу.

– Поехали вместе со мной.

– Ко мне домой.

– Просто проведем время вместе.

– Это все, чего я хочу и всегда хотел.

– Я приготовлю тебе ужин.

– Я знаю, что ты стала плохо спать. Рядом со мной ты всю ночь проспишь как младенец.

Понятно: ты нашел в мусоре упаковку из-под снотворного.

– Солнце уже почти село. Вечером в этом парке опасно гулять одной.

Ты ускорил шаг и вцепился в мою кисть обеими руками. Ты дотащил меня до часа.

Из носа течет. Гулко колотится сердце. Не знаю, как оно умудряется работать на такой скорости. Кожу на голове покалывает, словно через нее пробегают тысячи электрических разрядов. Я не могу позволить тебе затащить себя в машину. Я должна остановить это, остановить любой ценой!

В очередной раз пытаюсь вырвать руку. Ты резко дергаешь ее назад, и я вскрикиваю от боли.

– Ты сама этого хотела, Кларисса.

Ты рывком притягиваешь меня к себе, заводишь мне руки за спину и, зажав их там одной рукой, обвиваешь ногой мои ноги, чтобы я не могла вырваться. Мне нечем дышать. Я даже не могу пошевелиться. Со стороны мы, наверно, похожи на влюбленную парочку.

– Мне нравится держать тебя так, Кларисса.

Мне никто не поможет. Брошюрки сейчас еще более бесполезны, чем обычно.

– Ты сама виновата, Кларисса.

Ты дышишь мне в лицо. Сегодня от тебя уже не пахнет зубной пастой. Я узнаю характерный кислый запах воспаленного горла; он душит меня, и я пытаюсь отвернуться. Я не успеваю: свободной рукой ты стискиваешь мне шею.

– Ты не оставила мне выбора, Кларисса.

У меня слетела шапка. Ты трогаешь губами мое ухо и покусываешь мочку.

Может, попробовать максимально расслабить все мышцы? Может, тогда ты больше не сможешь меня держать? Сегодня утром в перерыве Роберт говорил, что тащить обмякшее тело очень трудно. Наверно, он прав; но я понимаю, что вовсе не хочу оказаться на земле. Не хочу гадать, что ты сделаешь, когда увидишь меня лежащей. Я просто обязана оставаться на ногах.

– А чего ты ждала? Ты постоянно избегала меня, постоянно ускользала, – произносишь ты и после небольшой паузы снова – на этот раз с каким-то стоном – прибавляешь мое имя.

«Каждый может совершить насилие, Кларисса. И вы тоже сможете, если потребуется».

Я знаю, Роберт прав. Я бы не пощадила тебя, будь у меня возможность. Но физическое сопротивление мне сейчас не поможет. Я не справлюсь с тобой. Не смогу тебя ранить. Не смогу бежать быстрей, чем ты. В данный момент ты даже не даешь мне шевельнуться.

Меня спасут слова и хорошая актерская игра. И удача, хотя от меня зависят только первые два пункта.

– Я пойду с тобой, – говорю я.

Твои мокрые губы слюнявят мой лоб.

– Пойду с тобой к машине. Отпусти меня.

– Правда? – Твои губы касаются моих.

– Да, правда. Но ты делаешь мне больно.

– Ты это любишь, Кларисса. Я знаю твои тайные мысли. Знаю о твоих талантах.

– Я не люблю, когда мне делают больно, поверь. Перестань, пожалуйста.

Ты облизываешь мои губы.

– Ты слишком сильно сжал мне шею. Из-за этого мне тяжело дышать. И разговаривать.

– Вот и хорошо, Кларисса. Мне сейчас не до разговоров.

И все-таки хватку ты ослабил.

Ты просовываешь язык мне в рот. У меня сбивается дыхание. Я дышу слишком часто. И слишком громко.

Ты настойчиво прижимаешь свои бедра к моим. Мои колени подгибаются, но я не падаю – ты очень крепко меня держишь.

– Видишь, что ты со мной сделала? – Ты кладешь руку мне на грудь. – Давай-ка снимем с тебя все лишнее, чтобы не мешало.

Как будто мы любовники и дурачимся в постели.

– Ты что, хочешь заняться этим прямо здесь? – Мой голос дрожит от ужаса и отвращения, хотя ты, наверно, думаешь, что это от страсти.

Ты хватаешь меня за волосы и рывком запрокидываешь мне голову назад. На глаза наворачиваются слезы. Теперь я смотрю тебе прямо в лицо.

– Тебе можно верить?

– Да, – отвечаю я, уже понимая, что справлюсь, несмотря на твой недоверчивый взгляд. – Если мы будем так стоять, мы никогда не попадем к тебе домой.

Хочу, чтобы это прозвучало кокетливо. Вряд ли у меня получается, но это не важно: главное – ты услышал то, что хотел.

– Я составил для нас целую программу. – Ты все сильнее тянешь мои волосы. – Будет все, о чем ты мечтала, и даже больше.

Одной рукой ты по-прежнему стискиваешь мои руки за спиной. Другая прямо в перчатке ныряет мне под пальто, пролезает под платье и нажимает между ног.

– Вот что ты любишь. Да?

Я пошатываюсь, но не пытаюсь тебя остановить. Ты нажимаешь сильнее.

– Да.

– Хорошо. А теперь скажи это еще раз.

– Да. Вот что я люблю.

Я уже не говорю, а всхлипываю. Но ты все-таки выпускаешь мои руки. Я хочу их вытереть. Я хочу встряхнуть их и оттолкнуть тебя изо всех сил. Но я этого не делаю. Я спокойно вытягиваю руки вдоль боков.

– Хорошо, – повторяешь ты, положив руку мне на талию. Я смотрю, «хорошо» – это твое любимое слово. – В последнее время ты вела себя очень неразумно, Кларисса. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Да.

– Возьми меня за руку.

Я беру тебя за руку.

– Ты позволишь мне позаботиться о нас обоих.

– Да.

Делаю шаг назад. Наши тела больше не соприкасаются.

– И ты будешь делать то, что я скажу.

– Да.

Ты протащил меня еще несколько футов.

– Вот так-то лучше.

Похоже, слово «да» действует на тебя магическим образом.

Мы ускоряем шаги.

– Да, – отвечаю я и тут же вижу мужчину с большой черной собакой, которые заходят в парк через одиннадцать часов – по тропинке, которая ведет к частным огородам.

Вот чего я ждала. С самого момента твоего появления я ни на секунду не переставала осматривать окрестности. Я все время твердила себе, что в парк вот-вот кто-нибудь зайдет; я знала, что обязана в это верить.

Ты перехватываешь мой взгляд и на секунду отвлекаешься. Я знаю, что мои резиновые сапоги слишком мягкие, но все равно замахиваюсь и со всей силы бью тебя ногой по голени.

Ты вскрикиваешь – не только от боли, но и от обиды.

– Сука! – Опять это слово. Вот что ты на самом деле обо мне думаешь. – Ты обманула меня!

У тебя ошарашенный вид. Я кричу и пытаюсь звать на помощь, но изо рта выходит лишь жалкое блеяние. Голос не слушается, словно я в кошмарном сне.

– Ты только притворялась, что хочешь меня!

– Да, – отвечаю я и даже чувствую удовольствие от этого «да», несмотря на то что ты успел протащить меня еще несколько футов.

Я кричу, чтобы ты пустил меня. Кричу, что ты делаешь мне больно. Пытаюсь затормозить, упираясь каблуками в дорожку.

– Я больше никогда тебе не поверю!

Мужчина с собакой приближается. Не знаю, что именно привлекло его внимание – то ли он увидел нашу борьбу, то ли все-таки услышал мой крик, то ли просто догадался, что дело неладно, – но он явно ускорил шаг. Ты резко отпускаешь меня. Я отлетаю на несколько футов и шлепаюсь на землю.

– На этот раз ты зашла слишком далеко.

Неуклюже поднимаюсь.

– Ты упустила свой последний шанс.

Мужчина с собакой подходят все ближе.

– И ты будешь наказана.

Я снова зову на помощь. Голос вернулся; в холодном чистом воздухе он разносится удивительно ясно:

– Сюда! Помогите!

Ты идешь к трем часам. Торопишься к своей припаркованной у школы машине. Когда ко мне подбегают мужчина с собакой, ты оборачиваешься и делаешь несколько шагов в нашу сторону. Собака начинает лаять. Ты замираешь в десяти футах от нее.

– Это моя девушка! – кричишь ты мужчине, пытаясь пробиться через громкий лай. – Мы просто поссорились. Договорились пойти на ужин, а теперь она отказывается и ведет себя как ненормальная. В любом случае это вас не касается. Это наше личное дело. – Ты поворачиваешься ко мне: – Увидимся позже, Кларисса, когда ты успокоишься. Да заткни ты свою чертову собаку! – выкрикиваешь ты напоследок, снова повернувшись к мужчине.

Ты удаляешься. Лающий взахлеб пес постепенно начинает делать паузы. Убедившись, что возвращаться ты не собираешься, он замолкает окончательно. Вытираю рот рукавом пальто.

– Я не его девушка, – говорю я мужчине и внезапно решаю попросить его о большом одолжении, не смущаясь тем, что это совершенно посторонний человек: – Не могли бы выпроводить меня? Мой дом в десяти минутах отсюда. Я боюсь, что он будет ждать меня там.

Мужчина подбирает мою варежку. Я даже не заметила, как уронила ее. Вытираю ею лоб, губы, ухо, шею и прячу в карман. Он подает мне шапку – и я снова вытираю все места, которых ты касался. По щекам текут слезы. Я отчаянно пытаюсь не разрыдаться в полный голос.

Пес лижет мне руку. Наверно, хочет утешить. Я вдруг замечаю, что ладонь у меня в песке.

– Это Брюс. Вы ему нравитесь, – говорит мужчина и, порывшись в кармане пальто, протягивает мне пачку бумажных салфеток.

Вытираю полузамерзшие слезы. Вытираю сопли, стянувшие кожу на губах и вокруг рта.

Брюс и его хозяин ведут меня домой. Я украдкой разглядываю мужчину. Он высокий. Выше тебя. И стройный. Стройней тебя. Это сразу видно, несмотря на то что он закутан, как капуста. Он милый и приветливый. В миллион раз приветливей тебя. Он адекватный, насколько я могу судить. В миллиард раз адекватней тебя. А еще он умный и увлекается компьютерами. Он в триллион раз интересней тебя. Его зовут Тед, и это имя нравится мне несравненно больше, чем твое.

По дороге я успокаиваюсь. Мы не говорим о том, что случилось в парке: мы как будто вернулись в цивилизованный мир, в котором нет места таким отвратительным и унизительным сценам. Мы вообще почти не разговариваем – обмениваемся любезностями, сообщаем о себе минимум информации, как случайные попутчики. Изо рта вырываются облачка пара, которые тут же замерзают. У Брюса тоже.

И все-таки под конец он вежливо советует мне заняться поисками нового бойфренда. Я снова говорю, что ты мне не бойфренд, и на глаза опять наворачиваются слезы.

Он видел тебя; видел, чем кончилась сцена в парке. И все же он не уверен.

Не уверен в том, что видел своими глазами. Он очень милый – но даже он думает, что это могла быть обычная семейная ссора. Даже ему твоя версия кажется вполне правдоподобной.

Мы пришли. На прощание я ласково поглаживаю Брюса по шелковистой черной голове и перебираю мягкие меховые складки у него на шее.

– Спасибо, Брюс! Ты очень добрый и хороший пес.

Мужчина улыбается. Он стоит на тротуаре и следит, как я иду по дорожке к дому. Дождавшись, когда я открою дверь, он быстро уходит. Он торопится домой, к жене и ребенку.

Бросаюсь под душ. Включаю горячую воду – такую горячую, что нет сил терпеть. И яростно намыливаюсь, не желая, чтобы на мне оставалась хоть малейшая частичка тебя.

После душа я хочу только одного – поскорей проглотить снотворное и забраться под одеяло. Заставляю себя взять в руки черный блокнот: я не лягу, пока не опишу то, что ты со мной сегодня сделал. Я должна изложить это во всех подробностях, хотя в данный момент мне меньше всего на свете хочется этим заниматься. Доказательств у меня нет, так что я просто запишу все по порядку. Просто расскажу свою историю. Возможно, брошюрки на самом деле не так уж и бесполезны: они научили меня, что когда-нибудь эти записи мне очень пригодятся. А еще теперь я знаю, что у каждой истории есть свое название и это название нельзя изменить. Я бы очень хотела, чтобы моя история называлась по-другому. Но она называется «Книга о тебе».

Кларисса стояла в туалете для присяжных. От трижды вымытых волос исходил одуряющий запах шампуня. Она разглядывала в зеркале свое лицо; накануне она нещадно терла его и теперь не могла понять, как оно после этого может быть таким бледным. Она почти ожидала увидеть на горле следы от его пальцев, но их там не оказалось. Дома она даже осмотрела шею сзади с помощью ручного зеркальца; теперь ей пришло в голову, что он очень точно рассчитал силу давления.

Звякнул телефон. Кларисса испугалась до смерти – она забыла, что он до сих пор включен. Пришло сообщение от Ханны, с которой они вместе ходили по вечерам на пила-тес. Ханна спрашивала, почему ее не видно уже несколько недель, и предлагала сходить в бар в четверг после занятия.

«Я хочу подружиться с твоими друзьями».

Он использовал Ровену Ханна может стать следующей. Что, если он уже до нее добрался? Вдруг он будет ждать в баре вместе с ней?

Она написала ответ: на занятия она ходить не сможет, а в ближайший четверг у нее дела. Потом выключила телефон. Рэйф добился своей цели – изолировал ее от внешнего мира. И это было как раз то, о чем писали все брошюрки.

Когда вошла Венди, Кларисса в очередной раз намыливала руки. Венди была двадцатитрехлетняя блондинка с прямыми, как солома, волосами и симпатичной розовой мордашкой. Она уже показывала Клариссе фотографии своего бойфренда; она встречалась с ним за обедом каждый день и гордо носила его рубашки в химчистку, с удовольствием разыгрывая непривычную для себя роль женушки. Кларисса ощутила укол зависти и тут же мысленно одернула себя.

– Ты только посмотри! – воскликнула Венди, зажимая спереди юбку. Прядь волос упала ей на лицо. Темно-синий полиэстр был распорот почти до пояса. – Я в этой юбке на работу хожу. И сегодня после суда мне нужно появиться в офисе!

Кларисса знала, что Венди работает секретаршей в IT-компании.

– Не думаю, что здесь предполагался разрез, – ответила она, радуясь тому, что некоторые катастрофы не такие уж страшные и их последствия легко устранить.

– Я за что-то зацепилась, когда выходила из автобуса, – объясняла Венди, силясь улыбнуться. – Обвиняемым понравится. Не думаю, что у них там много развлечений.

Кларисса с сожалением убрала руки от единственной работавшей сушилки. Как бы ей хотелось подставить под горячий воздушный поток все свое продрогшее тело! Порывшись в сумке, она вытащила подаренный мамой портативный швейный набор – небольшой мешочек, сшитый из лоскутков с маками и маргаритками. Венди уставилась на швейные принадлежности, словно это были хирургические инструменты для операции на мозге.

– Давай я зашью, – предложила Кларисса, желая помочь не только Венди, которая ей очень нравилась, но и себе тоже: шитье всегда ее успокаивало.

Пять минут спустя они были в комнате отдыха. Венди сидела на стуле; Кларисса, стоя коленями на синем ковре, зашивала разрез сверху вниз.

Она старалась не обращать внимания на то, что пальцы одеревенели, что руки ноют после его жесткой хватки. Кожа на запястьях болела и покрылась красными пятнами, словно от его перчаток у нее началась крапивница. Она специально надела блузку с длинными облегающими рукавами, чтобы спрятать следы. Правда, рано утром она заставила себя их сфотографировать. На первый взгляд это казалось совершенно лишним – сама по себе такая фотография еще ничего не доказывала; однако она составляла часть общей картины и могла пригодиться в дальнейшем.

Вошел Роберт и вопросительно-насмешливо приподнял бровь.

– Это не то, что вы думаете! – засмеялась Венди.

Роберт уселся напротив с книгой в руках. Казалось, он совершенно поглощен чтением. Кларисса старалась не смотреть на него и думать о юбке. Когда она потянулась за ножницами, он спросил:

– Какие у вас еще таланты? Помимо того, что вы, оказывается, модная портниха?

«Я знаю о твоих талантах», – отозвался в ее голове голос Рэйфа.

– Только этот, – ответила она, обрезая нитку. – Но зато я участвую в лондонской Неделе моды. Правда, я не могу сообщить вам название фирмы: это секрет! – Она разгладила Венди юбку и встала. – Вот и все. Пятнадцать минут – и готово.

Она не могла остановить поток мыслей. Она постоянно спрашивала себя, зачем он надел перчатки. Гадала, какой участи ей удалось избежать. И с каждым разом придумывала все более чудовищные объяснения.

– Но мне нужно знать фирму! – воскликнула Венди. – Я выставлю эту юбку на аукционе. Скажу, что ее зашивала сама Кларисса.

– Я унесу этот секрет с собой в могилу, – ответила она.

Появился пристав и спросил, закончили ли они. Венди порхнула вперед, чтобы с ним переговорить.

Кларисса снова и снова убеждала себя, что он всего лишь прикасался к ее коже; она уже смыла с себя все его следы.

По дороге в зал суда Роберт замешкался и теперь оказался рядом с ней. Она знала, что он сделал это нарочно.

– Мне бы очень хотелось узнать ваши секреты, – сказал он с улыбкой, когда они поднимались по лестнице.

Она снова и снова позволяет Рэйфу отравлять все вокруг. Она должна остановить его.

– Возможно, я когда-нибудь передам их вам, – ответила она небрежно. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждала. Не все они такие уж безобидные.

– Ну, в моем шкафу тоже скелетов хватает.

– Нам известно, что после прохождения медосмотра в полицейском участке вы отправились на встречу с мистером Спарклом, – говорил адвокат Спаркла. Усыпанное прыщами лицо делало его похожим на школьного хулигана. – Почему же вы покинули столь безопасный кров? Почему вернулись к этому якобы ужасному и жестокому похитителю, к этому чудовищу, из лап которого вы, по вашим собственным словам, едва вырвались?

– Спесивый ублюдок, – пробормотала Энни довольно разборчиво.

«Почему вы отправились в парк на встречу с мистером Солмсом?»

Вот что ей скажут, когда она придет в полицию.

«Вы пошли одна – значит, вы хотели его видеть. Нам известно, что накануне он приходил к вам в зал суда, и после заседания вы разговаривали. Кроме того, за неделю до этого вы встречались с ним в ресторане, куда привели свою лучшую подругу. Очевидно, у вас с мистером Солмсом довольно близкие отношения».

Вот что ей скажут, когда она напишет заявление.

«Вы прекрасно знаете, что никакой опасности не было. Кое-кто даже видел, как вы держались за руки. Вы знаете, что мистер Солмс вам не угрожал. Вы разговаривали с ним по собственной воле и несколько раз ответили ему согласием. Потом вы передумали, но не потрудились его об этом известить. Теперь вы жаждете мести и отвергаете все его разумные попытки восстановить дружеские отношения».

Она уже достаточно времени провела в суде. Она знает, как это делается.

«Мистер Солмс сообщил нам, что в последнее время вы начали принимать снотворное. Очевидно, у вас проблемы с психикой».

Да, вот что они скажут. Не объясняя, откуда у мистера Солмса такая информация, и не интересуясь, почему она пьет таблетки.

«Вы нетвердо держались на ногах. Когда вы поскользнулись, мистер Солмс поспешил поддержать вас, чтобы вы не упали и не ударились. В результате у вас на запястьях и образовались те едва заметные следы. И как же вы отблагодарили мистера Солмса? Вы выдвинули против него ложные обвинения. Вы заявили, что он напал на вас и пытался похитить. Воистину – добро наказуемо!»

Вот какой они сделают вывод.

Мисс Локер устало покачала головой:

– Они сами отправили меня к нему. Сказали вести себя как обычно, чтобы Спаркл не догадался, что я с ними сотрудничаю. И потом, мне нужны были наркотики.

Спаркл давился от смеха, как школьник в церкви.

– А полиция, очевидно, смотрела вам в рот?

– Они были очень добры ко мне, это правда. – Она тяжело сглотнула. – Давайте, облейте грязью еще и это! У вас так хорошо получается. Со мной ведь это раз плюнуть, правда?

«Для них это со всеми раз плюнуть», – подумала Кларисса.

Мы с Энни вышли на обед и бродим по рынку. Я прихлебываю кофе. Энни уплетает картошку фри и сэндвич с хумусом. Я купила бутылочку органического виноградного сока. Она – яблочный пирог, банку топленых сливок и гигантскую форель.

– Купи себе мяса! – убеждает меня Энни. – Посмотри на себя – тебе явно железа не хватает!

– Я чувствую, сегодня наша камера хранения будет благоухать… не бойся, я никому не скажу, что это твой шкафчик.

– Жирная рыба полезна! Особенно детям.

– Ага. Только сначала надо заставить их ее съесть. Эти выпученные глаза кого угодно с ума сведут. Надеюсь, ты отрубишь ей голову?

Теперь Энни должна гневно ткнуть меня локтем в бок. Вместо этого она наклоняется к моему уху и шепчет:

– Слушай, тот мужик все время на тебя смотрит. Около мясной палатки. Видишь его?

Я знаю, что это ты. Знаю еще до того, как поворачиваю голову. Секунду я смотрю прямо на тебя, потом поспешно отвожу глаза. Я боюсь, что, если встречусь с тобой взглядом, ты превратишь меня в камень. Успеваю разглядеть твои джинсы, кроссовки и темно-синюю толстовку с надписью «UCLA». Сегодня ты без перчаток.

– Ты его знаешь? – спрашивает Энни. – Может, вам поговорить надо? Я могу уйти.

– Ни в коем случае! Не уходи, пожалуйста! Не хочу я с ним разговаривать.

Энни мягко накрывает ладонью мои пальцы и начинает осторожно отгибать их один за другим. Оказывается, я судорожно вцепилась ей в руку.

– Кларисса, он какой-то злобный. Агрессивный. Он так свирепо на тебя смотрит, как будто… ну, не знаю, как будто специально старается выглядеть грозным и страшным. Прямо как тот обвиняемый, который дал затрещину мисс Локер, ударил ее в живот и поджигал ее сережки. Как его там?

– Годфри, – отвечаю я.

– Точно! Только у твоего грозный вид выходит гораздо убедительней.

– Он не мой, Энни! Пожалуйста, никогда так больше не говори!

Я смотрю на часы. Старательно вглядываюсь в циферблат, словно такое простое, обыденное действие может обладать волшебной силой. Не понимаю, что они показывают.

– Пойдем отсюда, – говорю я.

– Он идет за нами. Кто это?

– Человек, с которым я когда-то была знакома. Не смотри на него. Не обращай внимания.

«Если вы расскажете об этом кому-то еще, ваши показания будут иметь больший вес, и вероятность вынесения обвинительного приговора увеличится».

– Возможно, мне когда-нибудь потребуется, чтобы ты подтвердила, что видела его здесь, – спокойно говорю я. – Ты сможешь это сделать?

Несмотря на все мои предостережения, Энни продолжает посматривать через плечо.

– Конечно, – тут же соглашается она. – И если тебе захочется поговорить…

– Спасибо, – отвечаю я, понимая, что просто не имею права ее в это втягивать. У нее и без меня проблем хватает. Тем не менее вижу, как она, к огромному моему удовольствию, испепеляет тебя взглядом. Этот взгляд значит для меня гораздо больше, чем она может себе представить.

Я думаю о Ровене. О том, как ты запудрил ей мозги и перетянул на свою сторону. Ты застал ее врасплох. Напал с тыла. С ней ты ни разу не позволил себе снять маску; ты заманил ее в свою паутину и подчинил своей воле прежде, чем она успела опомниться. Она так и не узнала, каков ты на самом деле. А вот перед Энни ты с самого начала предстал в своем худшем обличье. Показал свою истинную сущность. Она от тебя явно не в восторге, и меня это радует.

Глядя на нервного, раздраженного Годфри, Кларисса думала, что он похож на Румпельштильцхена. Мистер Харкер, его адвокат, говорил с едва заметным ирландским акцентом; его тонкое лицо излучало доброжелательность и даже как будто сочувствие.

– Я нисколько не сомневаюсь в истинности ваших показаний, – начал он.

Мисс Локер выглядела ошеломленной: чуть наклонила голову, на глазах выступили слезы. Неужели в этот раз на нее никто не будет нападать? Неужели этот человек только что заявил, что верит ей?

– Очень трогательно! – громко прошипела Энни, едва мистер Харкер уселся на место. – Кажется, он полагает, что унылая лекция о ненадежности человеческой памяти – это и есть речь в защиту Годфри.

В ответ Кларисса лишь неуверенно хмыкнула. Она не слышала ни слова из речи мистера Харкера: она была занята тем, что снова и снова проигрывала в голове сегодняшнюю встречу с Рэйфом. Почему он был без куртки в такой холод? Зачем демонстрировал ей свою толстовку, словно какой-то трофей? Эта толстовка явно что-то символизировала, и он определенно хотел, чтобы Кларисса ее заметила.

Она никогда не слышала, чтобы он учился в Калифорнийском университете, или преподавал там, или вообще бывал в Лос-Анджелесе. Впрочем, теоретически все это было возможно. Она знала о нем чрезвычайно мало, и ее это устраивало: она вовсе не стремилась узнать больше. Она была уверена, что эта толстовка несет какое-то послание, расшифровать которое ей пока не под силу. А тем временем он явно упивался собственным могуществом.

Проходя по мосту, Кларисса снова искала глазами наркоманку, но той не было. Только какой-то мужик в костюме цыпленка. Она бросила ему в кружку затертую и чуть надорванную пятифунтовую купюру. Другой наличности в кошельке не было.

До старого кладбища она добралась быстро. Лотти, должно быть, проходила там бесчисленное множество раз, прежде чем они до нее добрались.

Лотти… Это имя звучало ласково и даже немного интимно – так же, как и имя Клари, которым любил называть ее отец. И все же они называли этим именем женщину, с которой были незнакомы и ни разу не разговаривали и по отношению к которой должны были оставаться абсолютно беспристрастными.

Кларисса первая произнесла это имя вслух; оно случайно вырвалось у нее в присутствии Роберта, и тот моментально его подхватил. За два дня у них уже вошло в привычку называть Карлотту Лотти, но по какому-то молчаливому соглашению они никогда не делали этого в присутствии остальных. Это был только их секрет.

Замечала ли она единственное сохранившееся здесь надгробие? Этот серый прямоугольный камень размером с гроб? Выгравированные на камне буквы позеленели от плесени и практически стерлись. Когда-то, много веков назад, на месте кладбища шумел лес. Клариссе здесь очень нравилось; она любила представлять, что на этом кладбище находится источник ее скрытой магической силы, которая когда-нибудь обязательно даст о себе знать.

В середине девятнадцатого века тут похоронили женщину и двух ее дочерей. Одна умерла в месячном возрасте, другая год спустя – в двухнедельном. А через год за ними последовала и мать, который было тогда сорок три. Кларисса всегда представляла себе этих деток сидящими на руках у матери – прямо там, под слоем сырой земли. Как она, должно быть, счастлива, что снова обнимает их! Были ли у нее другие дети? Вероятно, да; и, скорее всего, их было много. Но Клариссе больше нравилась история, которую она придумала сама: эта женщина долго мечтала о детях; когда ей было уже за сорок, случилось чудо, и на свет появились две девочки; к сожалению, она почти сразу потеряла их. Через полтора года ей самой исполнится сорок.

Кларисса испытывала какое-то необычное и сильное чувство родства по отношению к этой женщине и ее мертвым детям. И она знала – причина вовсе не в том, что у них одинаковые фамилии. Каждый раз, проходя мимо могилы, она совершала что-то вроде религиозного обряда: молилась им и за них. Иногда она перелезала через железную калитку в дальнем конце кладбища, чтобы навести порядок, убрать смятые банки из-под кока-колы и выбросить обертки от гамбургеров.

На кладбище царила непроглядная тьма. Люди, которые вроде бы шли от станции в том же направлении, что и она, как-то незаметно испарились. Ей то и дело мерещились тени, скользящие вдоль старых могильных плит, прислоненных к кладбищенским стенам. Люди, которые когда-то оплакивали усопших, сами уже были давно мертвы. Вряд ли они думали, что эти плиты, так любовно обработанные, однажды будут выдраны с корнем.

Она бросилась вперед, не позволяя себе перейти на бег лишь из боязни поскользнуться на обледенелой дорожке. Ей казалось, он вот-вот выскочит на дорожку прямо перед ней, материализовавшись из черноты безлунной ночи. Чтобы покарать ее за поведение в парке. Чтобы на этот раз ей не удалось от него уйти.

Лишь после поворота на свою улицу она смогла наконец перевести дух. Больше она никогда не будет ходить одна в темноте, никогда и никуда. А если захочется пройтись, она пойдет туда, где всегда полно людей.

Телефон зазвонил, когда она возилась с ключами. Она пошла на звук, в сторону швейной комнаты, внимательно осматривая по дороге все углы. Перед тем как войти, на всякий случай заглянула за дверь. Телефон лежал на закроечном столе. Звонила мама; Кларисса взяла трубку, машинально отметив, что аккумулятор почти сел.

Она прошла на кухню, прижимая трубку к уху плечом. Наполнила чайник, поставила на плиту.

– Ты какая-то рассеянная, Кларисса.

Переместившись в гостиную, она принялась собирать книги и швейные журналы, валявшиеся на паркетном полу, который реставрировал и шлифовал ее отец. Она поставила их на полки, которые он для нее сделал, рядом с полным собранием сказок братьев Гримм, Перро и Андерсена, которые он читал ей в детстве. Эти сказки завораживали ее, и с тех пор она перечитывала их снова и снова, понимая, что написаны они вовсе не для детей.

– Ты можешь остановиться хотя бы на секунду и послушать?

Она опустилась на диван, обивкой которого занималась ее мама. На кроваво-красном фоне с бордовых стеблей тяжело свисали малиновые розы размером с кулак.

– Ты следишь за здоровьем?

Мама очень переживала из-за Генри.

– Конечно, мама. Ты ведь меня научила.

– Ты так долго не подходила к телефону, что я уже начала беспокоиться.

У них шестнадцать лет не было детей; Кларисса родилась, когда ее матери исполнилось сорок три. Она была их маленькой сказочной принцессой. Отец любил шутить, что, желая уберечь свою дочь от беды, он приказал сжечь все веретена в королевстве. Она шутила в ответ, что его план отлично сработал.

– У меня все хорошо, не волнуйся.

Пока мама передавала трубку отцу, она расстегнула один сапог и сняла его. Потом проделала то же самое с другим. Чайник засвистел, и она снова встала.

– Как по-твоему, это глупо? – спросила она по дороге на кухню, как всегда убаюканная отцовским голосом. – Глупо иногда доехать от станции на такси? – Она не смогла устоять перед искушением поделиться с ним; однако едва она произнесла эти слова, как почувствовала, будто стены надвинулись на нее и комната стала меньше. Но она не могла иначе; она должна была пройти через это сейчас.

– Нет. Но почему, Клари? Что случилось? Ты же любишь гулять!

– Я очень устаю в суде, – ответила она, упрекая себя за то, что проговорилась и заставила его волноваться.

– Ну, тогда это удачная мысль.

Она вошла в спальню и на всякий случай заглянула в шкаф. Убедившись, что там никто не прячется, она легла на кровать, стянула чулки и бросила их на коврик в стиле ретро, который сшила из плотной материи с разбросанными по золотисто-коричневому фону гигантскими лилиями. Потом свернулась калачиком, поджимая замерзшие пальцы на ногах.

Ее мать привыкла встревать в отцовские разговоры. Она занималась этим уже пятьдесят пять лет.

– Передай своей дочери, что манго – это не обед, – ясно донесся из трубки ее голос. – А черный чай – не ужин.

Словно догадавшись, что разговор окончен и Кларисса не собирается отвечать на последнюю реплику, телефон пропищал три раза и отключился.

Я иду по коридору и несу документы новому главе отделения английской литературы. Чуть больше чем через неделю я стану присяжной, и тогда мне не нужно будет ходить в университет. Приближаюсь к твоей голубой двери. Она приоткрыта и чем-то зафиксирована, несмотря на таблички с надписями «Пожарный выход» и «Закрывайте дверь». Проскальзываю внутрь. В кабинете никого. Взглянув на твой шкаф с бумагами, я в ужасе замираю. Сердце колотится; я знаю, что ты можешь вернуться в любую секунду. Но я все-таки должна на это посмотреть.

Никто, кроме меня, никогда эти предметы не узнает. Никто не поймет, что на твоем шкафу – алтарь. Не удивлюсь, если ты еще и какие-нибудь ритуалы вуду здесь проводишь. Вот конверт на твое имя, надписанный моим почерком: наверняка там была какая-нибудь административно-хозяйственная ерунда. Вот желтая кружка с оранжево-зелеными маргаритками, из которой я каждый день пила кофе, пока месяц назад она вдруг не исчезла. Ты ее не помыл. А вот пластиковый стаканчик из-под клубничного йогурта – вроде тех, что я иногда приношу на работу. На стенках буреют засохшие остатки того, что не удалось выскрести. Далее по списку: пустой тюбик из-под крема для рук, лежавший на моем столе; проспекты и журналы по любительской фотографии; смятые листки с какого-то собрания, пестрящие тюльпанами, которые я постоянно рисую… Не хочу даже думать, как ты все это достал!

Сто десять. В брошюрках пишут, что среднее число инцидентов, после которых преследуемая женщина обращается в полицию, – это сто десять. У меня пока еще и десяти не наберется! Хотя все зависит от того, как считать.

Вот, например, мои вещи на твоем шкафу. Это один инцидент или несколько? Скорее всего, вообще нисколько: ты прекрасно сумеешь все объяснить, причем так, что выставишь меня же параноидной идиоткой. Лучше не упоминать о них, чтобы не выставлять себя на посмешище. Я буквально вижу, как ты издеваешься над абсурдностью каждого из выдвинутых против тебя обвинений.

«Неужели каждый, кто забыл помыть кружку, должен предстать перед комиссией по расследованию домогательств?»

«Неужели я единственный, кто иногда машинально уносит чужую кружку с кофе? Виноват, исправлюсь. Но ведь она могла просто попросить свою кружку назад, не так ли? Я понятия не имел, что это ее».

«Обещаю в письменном виде извиниться перед службой уборки за свою халатность и безответственность при работе с пищевыми отходами».

«Да, я покраснел при упоминании о креме. Но сейчас зима, и у мужчин тоже сохнет кожа».

«Я понимаю, что должен был разработать эффективную систему утилизации бумажных отходов. Я признаю свою вину и готов предстать перед аттестационной комиссией. Пусть они меня накажут. Отправят на курсы повышения квалификации».

Жаловаться бесполезно. Эти вещи не доказывают абсолютно ничего.

Снова перевожу взгляд на тюльпаны. Мои тюльпаны на фоне твоего кабинета. И тут я вспоминаю. Вспоминаю то собрание.

Перестав писать, ты поднимаешь голову и долго, пристально смотришь мне в лицо. Затем, словно убедившись в том, что твои предположения насчет меня верны, удовлетворенно киваешь сам себе. Чувствую себя так, словно я – твоя собственность. Я двигаю стул. Пригибаюсь. Пытаюсь спрятаться за Гэри… Бесполезно. От твоих глаз все равно никуда не деться. Уткнувшись взглядом в стол, смущенно ерзаю на стуле.

Гэри спрашивает меня о какой-то ерунде. Бормочу что-то невнятное.

– Очень интересно! – восклицаешь ты с воодушевлением, хотя очевидно, что ничего интересного я не сказала. Ты так внимательно слушаешь, так увлеченно и с таким жаром выступаешь… Кому придет в голову, что ты мной одержим? Скорей они решат, что ты выслуживаешься перед Гэри.

Отгоняю непрошеные воспоминания и возвращаюсь в реальность. От грохота шагов на лестнице вибрирует все здание. Я знаю, что это ты. Ты всегда ходишь шумно и очень целеустремленно, чтобы все вокруг знали, как у тебя много важных дел; чтобы поняли, какой ты серьезный и ответственный. Образцовый сотрудник, ничего не скажешь.

Коротко стучусь в кабинет главы отделения. К счастью, она отзывается сразу же. Проскальзываю внутрь и быстро захлопываю за собой дверь, обрывая твое «здравствуйте» на середине. Будем считать, что я тебя не заметила.

Я отчаянно пытаюсь придумать, как пройти мимо тебя на обратном пути, и не сразу соображаю, что это бывший кабинет Генри. Не замечаю, что заведующая все здесь поменяла, постаравшись истребить всякое напоминание о Генри, не проигрываю в памяти, как мы занимались сексом на столе, который Генри всегда содержал в образцовом порядке. Сейчас весь стол завален папками и какими-то ведомостями. Приглашаю заведующую пойти со мной и взглянуть на новый компьютерный класс для аспирантов. Она охотно соглашается, и от радости я чуть не бросаюсь ее обнимать. Чудом сдерживаюсь.

Ты разочарованно смотришь, как я под надежной охраной проплываю мимо, увлеченная своей импровизированной ролью университетского экскурсовода, и выхожу через приоткрытую вопреки всем требованиям дверь. Заведующая останавливается, чтобы сделать тебе втык за пренебрежение правилами пожарной безопасности. Заодно тебе достается за то, что ты не посещаешь занятия по оказанию первой помощи. В ее голосе не слышно ни тени иронии; она ногой выбивает твердую пластиковую папку, которая подпирает твою дверь.

Я не глядя знаю, что сейчас ты ненавидяще смотришь ей в спину. Ты метил на ее место, но не получил его, и сегодня твой список обид и претензий к ней в очередной раз пополнился. Мне вдруг становится жаль заведующую; хочется как-то ее подбодрить. Тяжелая деревянная дверь неторопливо возвращается на место и с щелчком захлопывается. Ты остаешься по ту сторону.

В четверг утром все кругом казалось вымершим. Кларисса получила по электронной почте уведомление, что университет закрыт из-за снежного бурана. Однако поезда и автобусы до Бристоля ходили регулярно, и заседание суда не отменили. Просто начали часом позже.

Мисс Локер отпила глоток воды. Она явно чувствовала облегчение оттого, что снова оказалась в руках мистера Мордена.

– Опишите, пожалуйста, ваше состояние в первые дни после происшествия.

– Я чувствовала себя совершенно измотанной. Пыталась завязать. Меня постоянно рвало. Я не могла спать. И все время ощущала беспокойство. Им пришлось давать мне успокоительное, хотя таким, как я, доктора прописывают таблетки только в крайних случаях.

Мистер Морден глядел на свою главную свидетельницу сочувственным, скорбным и в то же время восхищенным и полным благоговения взглядом.

– Благодарю вас, мисс Локер, – произнес он. – Вы очень храбрая женщина.

Клариссе хотелось еще раз увидеть лицо мисс Локер, напоследок, – но та вдруг как-то обмякла, нагнув тонкую, похожую на стебелек шею, и уронила голову на грудь, словно тряпичная кукла, пытаясь отгородиться от чужих глаз и спрятаться обратно в свою раковину. Теперь она могла себе это позволить.

За окном бешено кружила вьюга. Они быстро прошли через просторную и давно опустевшую комнату отдыха присяжных. Всех остальных сегодня отпустили пораньше из-за непогоды, и теперь здесь стояла неестественная и какая-то жутковатая тишина. За конторкой пристава никого не было.

Из всех двенадцати присяжных только Кларисса и Роберт жили в Бате.

– Как бы нам здесь не застрять, – сказал Кларисса, когда они с Робертом вышли в буран. – Что, если поезда уже не ходят?

– Тогда я позвоню в депо, и кто-нибудь из ребят приедет и заберет нас.

– Приедет прямо сюда, в Бристоль? Ради нас?

– Да. – Его голос звучал по обыкновению просто и буднично.

– На пожарной машине?

Роберт улыбнулся ей снисходительно, как ребенку.

– Нет, – ответил он все тем же спокойно-доброжелательным тоном. – На джипе.

Пятичасовой поезд каким-то чудом отправлялся по расписанию.

– Я разочарована, – сказала Кларисса, когда они втиснулись в вагон. – Я так хотела покататься на пожарной машине!

– Они бы приехали не на пожарной… – начал он и, не договорив, улыбнулся.

Три предыдущих поезда отменили, и теперь в вагоне просто яблоку негде было упасть. Они не смогли продвинуться дальше тамбура. Кларисса прислонилась к внутренней перегородке; Роберт вошел следом за ней и встал почти вплотную. Поезд тронулся. Роберта качнуло в ее сторону, и она вдруг поняла, что размышляет, приятно ли с ним целоваться. Отчаянно хотелось протянуть руку и смахнуть с его щеки каплю от растаявшего снега.

– У вас нет такого ощущения, – начала она, осторожно подбирая слова, – что с каждым новым вопросом почва снова уходит из-под ног? Что вы опять ни в чем не уверены, хотя еще минуту назад все было так ясно?

Судья не уставал торжественно напоминать, что присяжные не должны обсуждать между собой это дело, но сейчас судья был далеко и не мог ничего возразить.

– Да, у меня то же самое, – кивнул Роберт; на нее пахнуло чем-то вроде зубной пасты, и она решила, что он успел незаметно сунуть в рот мятную жвачку. Ей доставляло удовольствие думать, что он сделал это специально для нее.

Поезд остановился. Двери открылись; Кларисса достала из сумки очередную шапку и варежки, связанные мамой, и с грустью подумала, что они доехали слишком быстро. Потом шагнула на платформу. При мысли о том, что Роберт идет следом, она опять неловко споткнулась – как всякий раз, когда входила в зал суда или выходила из него.

Они помедлили возле здания станции, зачарованно глядя в вечернее небо. Вместо привычной темноты их окружала белая, слабо мерцающая снежная завеса. На секунду ей даже показалось, что флисовая шапка Роберта усыпана мелкими белыми цветочками.

– Вы живете недалеко от бывшего дома Лотти, – произнес он. – Остальные знают?

– Нет. Иногда я прохожу мимо него по дороге на станцию. Хотя в последнее время по утрам приходится брать такси. Я часто просыпаю, – поспешно прибавила она. – Впрочем, мне не очень хочется там ходить в темноте. По вечерам я теперь тоже езжу на такси.

Она бросила быстрый взгляд через улицу. Рэйф нырнул в какой-то подъезд.

– Что такое? – насторожился Роберт.

– Наверно, на меня подействовали все эти ужасы, которые мы слышим в суде, – нерешительно пробормотала она.

– Это можно понять, – произнес он, внимательно изучая ее лицо. – Хрупкая девушка, одна на темной и пустынной улице… – Он смущенно замолк. – Я живу на другом конце города. Рядом с благоухающим садом для слепых.

Она знала эту улицу с прекрасными георгианскими домами – величественными и оригинальными, хотя и не такими раскрученными, как те здания в центре, которые назвали архитектурными памятниками.

– Спорим, что ваша квартира не в мансарде? – спросила она, понимая, что низкий потолок не подходит для его роста.

– Я живу не в квартире.

– А-а-а, – протянула она, пытаясь скрыть изумление: она не ожидала, что Роберт может позволить себе целый дом.

– Вы вся дрожите. Отправляйтесь-ка домой, Кларисса Джейн Борн.

Кларисса опешила. Мозг в ужасе заметался, пытаясь найти объяснение, и она прекрасно знала, кого следует благодарить за такую реакцию.

– Как вы узнали мое второе имя? – спросила она, склонив набок голову и устремив на него испытующий взгляд. – Вы что, телепат? – Она надеялась, что ее голос прозвучал естественно.

– Ну, я не включал глаза-лазеры, не применял магическое сканирование мозга и не нанимал частного детектива. Наши полные имена указаны в списке присяжных. Ваше стоит в самом верху. Я вижу его каждое утро, когда ищу свое.

Закусив губу в притворном смущении, она облегченно рассмеялась:

– Как я могла не заметить! Совсем дурочка!

– Вот этого я бы о вас не сказал.

По правде говоря, она и сама не чувствовала себя дурочкой. В его присутствии это было просто невозможно. Он всегда отвечал ей мягко, доброжелательно и слегка шутливо – даже сейчас, когда у нее случился очередной приступ паранойи; даже сейчас, когда она на время потеряла контроль и позволила ему это заметить. Она подумала, что он вообще слишком многое замечает. Имена, зажигалки… что еще он видел?

Они разошлись в разные стороны. Она не хотела оборачиваться и проверять, смотрит ли он ей вслед; она никогда не проверяла, куда смотрят адвокаты и обвиняемые, пока она проходит на свое место или выходит из зала суда. Но она все-таки обернулась. Это было сильнее ее. Роберт шагал очень прямо и целеустремленно, по-военному четко печатая шаг. Он не оглядывался.

Радуясь отсутствию очереди, она быстро села в свободное такси, заставив себя не озираться по сторонам в поисках зловещей тени Рэйфа. Она и так знала, что он там. Ей не нужно было смотреть, чтобы в этом убедиться.

На свидетельском месте сидел низенький полный мужчина с одутловатым лицом – бывший бойфренд Лотти. Когда-то он разбил ей сердце.

– В каком состоянии мисс Локер вернулась домой в воскресенье, двадцать девятого июля?

– Ну-у-у… в раздрае. Вроде как не в себе. Вид у нее был хреновый. На глазу синяк. Трясется, плачет, прикасаться не разрешает. Воняет чем-то. Трусов нет, между ног кровь засохла. Я расстроился. Разволновался. Спрашиваю, где трусы? Она молчит. Дышит тяжело, вроде как ей больно.

Вечером Кларисса и Энни бродили по рынку. Идея принадлежала Энни: она предложила сходить за покупками и немного поболтать перед тем, как она уедет на автобусе в свой спальный район, а Кларисса умчится на поезде в Бат.

– Судья вечно нас задерживает, – говорила Энни. – Мы всегда самые последние уходим. К тому времени тут уже не купишь ничего нормального.

– В следующий раз можем пойти в обед – как тогда, в среду.

– Ты что, святым духом питаешься? Или солнечной энергией? В обед люди обычно обедают! – Она нахмурилась, глядя, как продавцы изделий ручной работы торопливо собирают не проданный за день товар: разрисованные горшки и карточные колоды, самодельные украшения, пестрые платья всех цветов радуги… Вещи исчезали с витрины раньше, чем она успевала протянуть руку. – Ладно, по крайней мере, твой зловещий друг нас сегодня не преследует. Лучше пусть мне на глаза не попадается ради собственного же блага!

За Энни можно не волноваться, подумала она. Энни сразу заметит, если Рэйф начнет за ней следить; она ему не по зубам: слишком наблюдательна и осторожна. К тому же было в ней нечто такое… глядя на Энни, Кларисса верила, что Рэйф никогда не осмелится к ней подступиться.

Кларисса высморкалась и бросила скомканную салфетку в урну.

– Ну а я ничего не собираюсь ему желать ради его же блага, – ответила она.

– Как тебе это? – спросила Энни, повертев в руках деревянную шкатулку ручной работы, украшенную изображениями диснеевской принцессы.

«Жуть!» – подумала Кларисса и выразительно промолчала. Энни поставила шкатулку на место.

– А вот это очень мило, – сказала Кларисса, показывая на васильково-синее детское платьице с вышитыми по подолу розами и гадая, понравится ли оно маленькой дочке Энни. Внимательно осмотрев подол, она нахмурилась: – О, тут шов расползается!

– Ах да, ты же у нас настоящая королева стежка! Вот как я буду тебя называть! – Она помедлила, словно сомневаясь, стоит ли продолжать. – Обещай мне подумать кое о чем в эти выходные. Просто задай себе вопрос: правда ли, что все женщины сходят с ума по артистам? Может быть, некоторые из них сходят с ума по пожарным? И, может быть, пожарные об этом знают? Работа у них такая – все замечать… – Энни сжала ее руку и пытливо заглянула ей в лицо. – Ты ведь ничего о нем не знаешь! В нем есть что-то такое, что я не могу… – Она запнулась. – В общем, не нужно уметь читать мысли, чтобы догадаться, что он вскружил тебе голову. Будь осторожна, пожалуйста.

Спустившись в холл, я вижу мисс Нортон. Меня ждут разные мелкие дела и кофе с Гэри; мисс Нортон все утро провела в разъездах и уже успела вернуться домой. Теперь она прощается с таксистом, выговаривая ему за то, что донес до квартиры ее клетчатую сумку. Она говорит, что прекрасно справилась бы и сама.

Мисс Нортон девяносто два, и она любит размять ноги. В качестве утренней зарядки двадцать раз быстрым шагом обходит всю квартиру. Она любит говорить, что уличные тротуары слишком неровные: они не подходят для спортивной ходьбы в ее возрастной категории.

Я хочу встретить добрую фею-крестную. Желательно похожую на мисс Нортон, и с таким же звенящим смехом. Она скажет, что исполнит три моих желания. Я загадаю самое важное. Первое: хочу ребенка. Второе: хочу быть с Робертом. Третье: хочу, чтобы ты уехал на край света и никогда не возвращался. Она взмахнет палочкой – раз, другой, третий, – и желания исполнятся.

– Тут для тебя подарок, дорогая, – произносит мисс Нортон, глядя на меня с лукавым видом. – Конфеты. И в такой премилой коробке! Я положила их на твою полку вместе с почтой. Кто-то оставил их прямо перед входной дверью.

Подхожу к двери и после секундного колебания заставляю себя открыть ее.

Ты стоишь на другой стороне улицы, прислонившись спиной к фонарному столбу. На тебе знакомые черные джинсы и черная рубашка с длинными рукавами. Она не заправлена. Пальто нет, шапки тоже. Ты весь сгорбился от холода и выглядишь по-настоящему несчастным.

Вся моя ненависть куда-то испаряется. Я вдруг вижу тебя так, как, должно быть, видят другие: встревоженное лицо, потерянный взгляд… Вспоминаю чувство разочарования и безнадежного отчаяния, которое я испытывала после ухода Генри: может, с тобой происходит нечто подобное? Только в какой-то особой, извращенной форме? Помахав мне рукой, ты делаешь шаг в мою сторону. Ты приближаешься, и я понимаю, что больше никогда не хочу тебя видеть. Острый приступ жалости прекратился так же внезапно, как и начался.

– Доброе утро, Кларисса! Послушай…

Я захлопываю дверь. Седые брови мисс Нортон удивленно ползут вверх.

– Я уже видела его раньше, – говорит она.

– Пожалуйста, мисс Нортон, не пускайте его в дом!

– Можно подумать, я когда-нибудь пускала в дом незнакомцев, Кларисса!

– Простите. Конечно нет. Глупо вышло. Я не должна была… Но вы мне скажете, если увидите его еще раз?

– Конечно, дорогая.

– Вы сможете описать его, если вас попросят? Сможете его опознать?

– Конечно, дорогая, – повторяет она, пристально глядя мне в лицо.

– Отлично. Замечательно.

Мне неудобно. По-моему, я хочу от нее слишком многого. Я не должна просить защиты у девяностодвухлетней женщины! Это она нуждается в моей защите! Осторожно прикасаюсь к коробке в форме сердца, которую мисс Нортон заботливо поставила на мою полку. Коробка ярко-красная; отдергиваю пальцы, словно она может обжечь меня.

– Тебе присылают столько подарков, Кларисса! – Мисс Нортон удивленно трясет шелковистыми седыми кудряшками.

– Знаете, – говорю, – я ведь не ем шоколада. Может, вам нужно? Иначе я их выброшу.

Чувствую на себе изумленный взгляд мисс Нортон.

– Простите, – торопливо прибавляю я. – Я знаю, что ваше поколение пережило голод и карточную систему… Мне рассказывала бабушка… Она так от этого и не оправилась.

– А ваше поколение, дорогая, уверено, что дальше будет только лучше.

– Вы правы, – бормочу я, смутившись. – Вы, наверно, столько сил потратили на утренние покупки. – Я подталкиваю коробку – тяжелая какая! – на несколько дюймов в ее сторону. – Я же знаю, вы никогда себя не побалуете.

– Говори погромче, дорогая! У меня в слуховом аппарате батарейки садятся.

Я покорно повторяю.

– Да, – задумчиво отвечает она. – Я ведь на пенсии. – Я знаю, что когда-то она была директрисой в частной школе для девочек. – Приходится экономить.

Ее прозрачно-белая, испещренная голубыми жилками рука ныряет под кудрявые розовые ленточки, украшающие малиновую коробку, и водружает ее поверх других покупок. – Не забудь открытку, дорогая! – Она вытягивает из-под коробки конверт цвета сахарной ваты. Он тоже в форме сердца.

«Принцессе, которая живет на чердаке», – читаю я. Будь это от Роберта, я бы улыбнулась. Мне приятно было бы читать эти слова.

Вот только ты не Роберт. Ты как кривое зеркало из «Снежной королевы» – искажаешь и уродуешь даже самое прекрасное.

– Это точно тебе, – говорит мисс Нортон. Я не знаю, куда спрятаться от ее испытующего взгляда. – Это ты у нас похожа на принцессу. А я слишком стара, чтобы жить на чердаке. – Протянув изящную, тонкую руку, она ласково гладит меня по щеке. Рука сухая и мягкая и пахнет эвкалиптом. – Ты плохо выглядишь, – прибавляет она.

Я силюсь улыбнуться:

– Со мной все в порядке. Вы такая добрая, мисс Нортон.

Внезапно наш холл погружается в темноту. Конверт выпадает у меня из рук.

– Моя дорогая! – произносит мисс Нортон.

Нашариваю на стене выключатель. Люстра снова загорается серебристо-хрустальными капельками – еще на десять минут. Поднимаю конверт с золотисто-коричневого коврика. Достаю из него открытку.

«Будь моей Валентиной. Я не отступлюсь».

Это твой почерк. Я знаю его лучше, чем собственный.

– Ты вся дрожишь! Пойдем ко мне, я напою тебя чаем.

Меня прорывает, несмотря на все мое стремление защищать и оберегать мисс Нортон:

– Я знаю, вы считаете меня избалованной и неблагодарной. Но мне не нужны эти конфеты. Мне ничего от него не нужно, и он это знает. – Я не глядя запихиваю открытку в конверт: не хочу к ней прикасаться. Вытираю набежавшие слезы. – Большое вам спасибо, но мне сейчас не хочется чаю.

Конфеты, бриллианты и кожаные перчатки. Ты нападаешь на меня в парке. Шаришь по мне своими руками, зная, что я этого не хочу. А потом присылаешь валентинку. Для тебя это действия одного порядка? Да ты натуральный шизофреник.

Я все равно выйду на улицу. И пройду мимо, как будто тебя нет. Там светло. Соседи услышат, если я закричу. Средь бела дня ты ничего мне не сделаешь. А если ты пойдешь за мной, я приведу тебя прямо в полицейский участок. Сомневаюсь, что тебе это понравится.

Прогулку в парке я до сих пор вспоминаю с содроганием. Сегодня сдам пальто в чистку: хочу отчистить его от тебя. А еще куплю шредер. Отныне можешь рыться в моем мусоре сколько угодно – ничего интересного ты там больше не найдешь.

Не найдешь чек за книгу о сексе, которую я купила вчера во время обеда, решив на всякий случай подтянуть теорию. И за книгу о естественном зачатии, которую я прихватила за компанию, – тоже на всякий случай. Едва начатый флакон «Белой гардении» попадет в благотворительный магазин. Чек за новые духи превратится в конфетти, и ты никогда не узнаешь их название.

О тебе вообще известно подозрительно мало. Может, ключик где-то там, в твоем прошлом? Я помню, Гэри говорил, что знает кого-то, кто работал с тобой много лет назад. Надеюсь, сегодня он сообщит мне что-нибудь полезное. Хотя я вовсе не в восторге оттого, что мне приходится о тебе думать.

Но ведь я встречаюсь с Гэри не только из-за этого! На тебе свет клином не сошелся – и я не должна об этом забывать.

Я соскучилась по Гэри, и мне интересно знать, как идут дела на работе. Я хочу послушать новости о коллегах. Ты не представляешь для него угрозы: он не такой беззащитный, как Ровена или Ханна, и ты не сможешь причинить ему никакого вреда. Через него ты ко мне не подберешься – он тебя моментально раскусит.

К тому же он мужчина. Мужчина с твоей работы. Он выше по положению. И наделен большей властью. Он сильный. А ты всегда выбираешь тех, кто слабее.

Беру себя в руки и открываю дверь.

– Мне пора, мисс Нортон! Я встречаюсь с другом, и еще мне нужно кое-куда зайти.

Не переступая порог, высовываю голову как можно дальше и внимательно оглядываю широкую, нарядную улицу. Твоей трусливой, уродливой тени нет ни справа, ни слева. Впрочем, ты мог спрятаться в одном из живописных палисадников – таких же неповторимых, как и сами дома, поражающие разнообразием стилей, размеров, оттенков и формой окон.

К горлу подкатила тошнота. Интересно, это не токсикоз?

– Вам что-нибудь нужно, мисс Нортон? Я могу купить.

– Я же только что из магазина, дорогая! – с мягким упреком отвечает всегда наблюдательная – в отличие от меня – мисс Нортон.