Неделя четвертая. Зелье забвения

Ты не отступаешь от заведенного порядка. Ждешь меня на улице. Правда, на этот раз не на дорожке, а прямо на газоне – рядом с облетевшей яблоней мисс Нортон. Бегу к такси.

– Ты потеряла мое уважение, Кларисса, – заявляешь ты, не двигаясь с места.

Я смотрю прямо перед собой.

– Я предупреждал тебя, Кларисса. И не один раз. Но ты меня не слушала. Теперь пеняй на себя.

Ты не покидаешь свой пост и не пытаешься ко мне приблизиться. Сажусь в такси. Ты молча смотришь мне вслед.

И что теперь? Ты наделаешь плакатов и развесишь их по всему городу, чтобы Роберт увидел? Или отошлешь фотографию моим родителям? Ты ведь знаешь их адрес.

При мысли о родителях мой желудок подскакивает к горлу, а сердце колотится еще быстрее. Но я знаю, что ты им ничего не сделаешь – по крайней мере, физически. Ты не поедешь в Брайтон, потому что тогда окажешься слишком далеко от меня. Мои родители должны оставаться в Брайтоне. А я пока должна оставаться здесь.

Оказавшись в комнате присяжных, Кларисса вздохнула с облегчением. Все выходные она просидела дома, но так и не потушила мясо по маминому рецепту и не притронулась к красному вину. Она даже не подходила к окнам, потому что боялась увидеть Рэйфа на улице.

Она знала, что так нельзя; знала, что не сможет проводить взаперти все выходные. А что, если Лора тоже прячется в какой-нибудь квартире? Такой вариант показался ей более реальным, чем тот готический фильм ужасов с расчлененными телами, который она то и дело прокручивала в голове.

Ей не давала покоя одна фраза Лотти: «Я подумала, что если я постараюсь об этом забыть и больше с ним не встречаться, то все как-нибудь само уладится». Она понимала девушку; но знала, что не может себе такого позволить.

Кларисса знала, жертвой преследования обычно оказываются женщины, как знала и то, что преследователь – чаще бывший половой партнер, чем незнакомец. Она отвергла его – и запустила цепную реакцию. Лора сделала то же самое. Наверно, ключ именно в этом. Никто не любит, когда его отвергают, однако подавляющее большинство людей как-то с этим справляется. Нормальный человек не станет нарочно попадать в такие ситуации, чтобы чувствовать себя отвергнутым по десять раз на дню. Она всегда считала его садистом; но теперь ей пришло в голову, что он не только садист, но и мазохист. Она вспомнила, как он стоял без пальто и дрожал: может, он специально заставлял себя страдать, чтобы потом иметь повод обвинить ее?

Она редко задумывалась о его чувствах. Он, вероятно, в глубоком отчаянии – что еще могло заставить его делать то, что он делает? Но стоит вообразить себе его страдания, как это лишит ее сил ему противостоять. Она должна видеть в нем только чудовище, которым он и является; нельзя смирить в себе эту ненависть к нему и всему тому, что он ей устроил; ни в коем случае нельзя позволить хоть чуть-чуть остыть ярости от всей той гнуси, которую он на нее обрушил; нет, только отталкивать и отвергать.

Однако, поразмыслив немного, она решила, что посмотреть на него как на жертву может оказаться полезным. Представить, что его поведение обусловлено сильным потрясением или болезнью. Регулярные отказы заставляют его чувствовать себя беспомощным; она раз за разом отвергает его, и в ответ он пытается садистским образом утвердить над ней свою власть. Она всегда говорила ему «нет» – словами, действиями, тем, что позволяла ему мерзнуть… Она не могла иначе: отказ был ее единственным оружием; и с каждым новым отказом он придумывал все более суровые наказания – не только для нее, но и для себя.

Фокус не сработал. Она не выдержала. Она просто не способна была видеть в нем несчастное, страдающее существо, которое нуждается в понимании. На самом деле ее даже радовало, что он находится за пределами ее понимания. Он и так уже занимал в ее голове слишком много места, и она не собиралась позволять ему завоевывать новые территории. Родители учили ее не судить других, но она больше не была уверена в их правоте. Они внушали ей, что каждый человек заслуживает прощения, но у нее больше не получалось в это верить. Они говорили, что нужно уважать чужую точку зрения, как бы это ни было трудно, но в данном случае это просто невозможно. Он ей враг и больше никто. Если кто-нибудь и мог принять его точку зрения, то уж точно не она. Боль в пальцах вдруг резко усилилась, словно отвечая на ее мысли.

Она уже изучила столько случаев и прочитала столько советов, что даже не пыталась удержать все это в голове. Но она так и не нашла то, что искала, словно ее ситуация была исключением. Никто из пишущих не допускал и мысли, что жертва преследования может сама испугаться разоблачения и отказаться идти вперед из-за своих прошлых поступков.

«Сама виновата!» – сколько раз они говорили это Лотти? А вдруг она услышит то же самое? Вдруг они посмотрят на фотографию и скажут, что она не имеет права жаловаться? Что это был секс по взаимному согласию, что потом она всю ночь проспала рядом с ним, – просто слишком много выпила и все забыла?

Ей стало дурно от мысли, что Роберт узнает, и она подавила очередной порыв рассказать ему. Так было каждый раз, когда она говорила себе, что нехорошо скрывать от него правду.

Когда их позвали в зал суда, Кларисса все еще думала и пыталась найти выход. Она не вынесет, если это фото увидит кто-то еще; но если она скроет его от полиции, а он потом использует для своей защиты, это может ей очень сильно повредить. И подорвать их доверие.

Синий экран снова был на своем месте. Алекс Вайрли уже произнес слова присяги и поцеловал Библию; однако не успел мистер Морден приступить к опросу, как мистер Уильямс заявил протест, и присяжных в очередной раз попросили удалиться.

Несколько минут спустя все двенадцать присяжных пили кофе в комнате отдыха, расположившись вокруг трех составленных вместе колченогих столиков. Пристав заверил их, что юридический спор продлится не менее получаса.

Держать стаканчик в правой руке было непривычно. Морщась от боли, Кларисса положила левую кисть поверх правой.

– Дайте я посмотрю.

Услышав голос Роберта, она поняла, что забыла о своем решении прятать от него повязку. Виновато улыбнувшись сидевшей между ними Венди, она вытянула руку и положила ее на стол перед Робертом.

– Ерунда, – сказала она. – Немного болит, когда двигаешь пальцами.

– Бедняжка! – Венди ласково тронула ее за плечо.

– Когда это случилось? – спросил Роберт, приподняв ее руку над столом и внимательно изучая.

Она ответила не сразу, притворяясь, что вспоминает:

– Пару дней назад. В четверг вечером, кажется.

– И как же? – Он пристально смотрел ей в лицо.

– Задела горячую кастрюлю. Обычная невнимательность.

– Болит, наверно, дико, особенно когда душ принимаешь! – воскликнул кто-то из присяжных.

Роберт бережно положил ее руку на место.

– А по-моему, вы как раз всегда очень внимательны.

– Оказывается, не всегда, – засмеялась она, понимая, что ее смех звучит натянуто.

– Медики говорят, что, если ожог больше двух дюймов, нужно идти к врачу. А у вас как раз примерно столько и есть.

– На соседней улице травмпункт, – сказала Венди. – Сходи к ним в обед, пусть посмотрят!

Рука болела отчаянно. Но, когда поднялся защитник Томлинсона, Кларисса заставила себя сконцентрироваться.

– Какие отношения были у вас с Карлоттой Локер? – спросил мистер Белфорд, пристально глядя в глаза Алексу Вайрли.

– Дружеские. Мы вращались в одних и тех же наркоманских кругах. Но теперь я завязал, слава богу.

– Вы спали с ней?

– Не ваше дело!

– Я ценю ваше благородство, – вмешался судья, – но вы должны ответить на вопрос.

Вайрли медленно вздохнул.

– Да, спал, – ответил он.

– Да кого здесь судят?? – прошипела Энни. – Мисс Локер или этих, которые за экраном?

По дороге на станцию они с Робертом остановились на мосту. Кларисса опять почувствовала покалывание в затылке, но решила не обращать на это внимания. Она не станет озираться по сторонам в поисках Рэйфа; она будет наслаждаться обществом своего пожарного.

«Мой пожарный!» – повторила она про себя, улыбаясь и понимая, что уже не сможет от него отказаться. Она не позволит Рэйфу отобрать его у нее; она должна убедить себя, что Рэйф не представляет для Роберта никакой опасности.

Роберт занимался боксом; он уложит Рэйфа с одного удара – так же, как уложил того парня, который не давал им спасти свою жену. Роберт выносливый. Бегает каждое утро. Умеет фехтовать. У него быстрая реакция. Он расчетливый, ловкий, наблюдательный; он умеет увернуться и сам бьет очень точно. Роберт выше. Роберт стройнее. Роберт левша; Рэйф не будет ждать удара с этой стороны. А еще Роберт обладает выдержкой и здравым смыслом, чего никак нельзя сказать о Рэйфе.

Роберт одобрительно смотрел на ее новую повязку.

– Вы были правы, – сказала она, поднимая левую руку. – Сегодня утром они лопнули. Медсестра в травмпункте сказала то же, что и вы.

Роберт оставил ее похвалу без внимания.

– Сильно болит? – спросил он серьезно.

Она легонько кивнула, признавая, что болит действительно сильно. Поймав ее взгляд, он улыбнулся:

– У нашей Лотти много друзей.

– Да уж, это точно. Она очень общительная девушка!

Они засмеялись. Высоко в небе кричали чайки.

– Она мне нравится, – сказала Кларисса.

– Так же как и мистеру Вайрли. И мистеру Бартону.

Кларисса подумала, существует ли закон, запрещающий присяжным спать друг с другом.

– Мне будет очень жаль, – еле слышно произнесла она, глядя на скользящего по воде лебедя. Ветер почти заглушил ее слова, но Роберт услышал.

– Жаль? – повторил он.

– Я очень рада, что познакомилась с вами. – Она почувствовала, как он впился взглядом в ее лицо. – Когда все закончится, мне будет грустно не видеть вас каждый день.

– Ну, судя по всему, это еще долго протянется.

Ты ждешь меня, сидя в своей синей машине. Понятия не имею, какой она марки. Мне уже осточертело постоянно видеть тебя на своей улице. Нашариваю деньги и расплачиваюсь с таксистом.

Какое счастье, что у меня нет машины! Ты бы наверняка прикрепил к ней передатчик. Или устроил внутри засаду.

Тянусь к ручке – и замираю. Может, попросить водителя подождать, пока я зайду в подъезд? Он что-то бормочет в потрескивающую рацию; кажется, ему не терпится подобрать очередного клиента. Ну что ж, это опровергает мамину теорию о том, что таксисты всегда заботятся о безопасности пассажиров.

– Все в порядке? – спрашивает он, что означает: «Шевелись давай».

Ладно, обойдемся без его помощи. У меня есть план получше. Сегодня я сама с тобой справлюсь.

– Одну секунду, – говорю я, расстегивая свою антипреследовательскую сумку.

Мне нужно подготовиться. Мой новый телефон лежит в специальном кармашке. Достаю его. Включаю режим съемки. Я учусь делать это быстро – так, на всякий случай. И читаю про разные методы борьбы. Лотти хотела незаметно послать своему бойфренду СМС, но не смогла разобраться с телефоном, не вынимая его из кармана. Захлопываю дверцу. Такси срывается с места.

Стою посреди дороги. Твоя машина припаркована у соседнего дома, капотом ко мне. Заметив мой взгляд, ты медленно киваешь. По крайней мере, ты не выскочил на улицу и не начал разбрасывать очередные мерзкие фотографии. Ты просто хочешь показать мне, что ты здесь. Что ты наблюдаешь – потому что имеешь на это право.

Я думаю о Лотти. О том, как она увидела машину на своей улице. Она была одна против четырех. У меня больше шансов: я одна против одного.

Зажав в руке телефон, я отрепетированным движением увеличиваю масштаб. На экран не смотрю. Освещение хорошее; на телефоне есть автоматическая вспышка. Ты тут не единственный, кто умеет фотографировать.

Забыв про больные пальцы, я поднимаю руку и направляю телефон на тебя. Щелк: твоя машина на моей улице. Приближаю сильнее. Щелк: машина крупным планом, видно номерной знак. Приближаю до упора. Щелк: совсем близко, видно твое лицо. Кажется, через лобовое стекло вышло не очень, но попытаться стоило.

Три фотографии! Я сделала их так быстро, что ты даже не успел отреагировать. Не успел понять, что произошло.

Ты открываешь дверь. Я застала тебя врасплох: сегодня ты явно не собирался меня преследовать. Бегу к дому. По дороге не выдерживаю и быстро оборачиваюсь: нужно проверить, на каком ты расстоянии. Но ты слишком толстый – ты не способен в мгновение ока выскочить из машины. Успеваю заметить твой тонкий, злобно перекошенный рот. Ускоряюсь. Лечу по дорожке к дому. Теперь я знаю, что ты меня не догонишь. Выхватываю ключи – для них я тоже сделала специальный карман; я хорошо продумала устройство своей сумки. Открываю замок. Толкаю тяжелую деревянную дверь. Я знаю, что ты уже сдался. В этом кошмарном сне все пошло по-моему.

Прислоняюсь к двери и пытаюсь отдышаться. Не знаю, сколько я так стою; в конце концов на площадку выглядывает мисс Нортон.

– Я так рада, что встретила тебя, Кларисса! – говорит она. – Как приятно видеть твои порозовевшие щечки! Зайдешь ко мне выпить чаю?

Чашка чая в компании милой, умной, энергичной мисс Нортон – это как раз то, что мне сейчас нужно.

– С удовольствием, мисс Нортон! – отвечаю я. Она так радуется, что мне становится совестно: я очень редко принимаю ее приглашения, а к себе так вообще никогда не зову. Иду за ней, захватив журнал по шитью, который она положила мне на полку.

– Отдохни, дорогая! – говорит мисс Нортон, жестом приглашая меня сесть на обитый ситцем диван. На спинке лежат порыжевшие от времени кружевные салфеточки; наверно, когда-то они были бежевыми. – Посмотри свой журнал. А я пока за тобой поухаживаю. Ты делаешь достойное дело. Представляю, как это должно быть тяжело! Ты, наверно, устала и совсем издергалась.

Она уходит на кухню. Я с улыбкой осматриваюсь. Гостиная заставлена тяжелой мебелью темного дерева, купленной еще родителями мисс Нортон. Когда-то им принадлежал весь дом; потом мисс Нортон разделила его на квартиры и продала. Она живет здесь с самого рождения.

Надо заглянуть в журнал. Вскрываю конверт, размышляя, как приятно будет на время выкинуть тебя из головы и забыть о том, что произошло несколько минут назад. Хотя ты ведь этого не допустишь, правда?

Я смотрю на журнал и не могу вздохнуть. Словно получила от тебя удар под дых. Блондинка на обложке. Она не в весеннем платье.

На ней ремни. И цепи. И какие-то провода. Они опутывают ее руки, ноги, туловище, врезаясь в нежную белую кожу; но бо́льшая часть тела остается на виду. Она лежит, привязанная к чему-то вроде операционного стола с регулируемыми секциями для рук и ног. Ее лодыжки приподняты, ноги раздвинуты и согнуты в коленях. Каждая часть тела надежно зафиксирована. Даже кисти и ступни. Даже пальцы – кажется, они крепятся лейкопластырем. В соски продеты металлические кольца. Грудь перетянута веревкой крест-накрест. Во рту кожаный кляп. Мускулистая мужская рука в кожаной перчатке занесла над женщиной блестящий инструмент. Сам мужчина остается за кадром. Голова и шея женщины пристегнуты к столу собачьими ошейниками; она не может повернуться, но ее широко распахнутые от ужаса глаза смотрят вбок, в сторону невидимого мужчины.

– Тебе некрепкий и без молока, дорогая? – кричит мисс Нортон.

Я пытаюсь убедить себя, что это просто инсценировка. Этого не может быть; этот стол ненастоящий, и эту женщину никто не собирается пытать. Но ужас в ее глазах говорит об обратном.

Вот на что ты любишь смотреть.

– Кларисса! Все правильно?

– Да, мисс Нортон! – кое-как выговариваю я, даже не понимая, с чем я соглашаюсь.

У меня перед глазами прыгают заголовки статей.

«Почему меня возбуждает страх. Откровения рабыни».

Вот что ты любишь читать.

– Печенье будешь? – кричит мисс Нортон.

«Соблазнительная беспомощность. Привяжи ее!»

Вот что ты любишь делать.

Я вспоминаю, как ты завел мои руки за спину. Как сдавил мне шею, чтобы я не могла пошевелиться. Как шептал все эти мерзости – а я слушала, делая вид, что они мне нравятся. Как ты млел от моих «да» и шарил по мне своей перчаткой. Да, да, да.

– Я испекла его сегодня утром. Хотела тебя угостить. Все думала – встречу тебя или нет? Это так мило с твоей стороны – подарить мне конфеты! Они все очень вкусные! Как раз такие, какие мне нравятся.

«Возбуждающая клизма и другие домашние средства».

– Кларисса, ты слышишь?

«В царстве пыток: запретные комнаты наших читателей».

У тебя есть запретная комната?

– Звучит отлично, мисс Нортон, – выдавливаю я.

– Как я рада это слышать, дорогая! Ты такая худенькая!

«Во все тяжкие. Приключения связанных красоток».

Я думаю о той ночи. Об отметинах на моем теле. Моя фотография… видимо, я должна сказать спасибо за то, что она не такая отвратительная, как содержимое этого журнала?

– Кларисса? – Мисс Нортон стоит в дверях гостиной.

В панике пытаюсь запихать журнал обратно в конверт. Больные пальцы не слушаются; на них по-прежнему повязка из травмпункта. Толстая коричневая бумага не выдерживает и рвется от моих манипуляций.

Я видела достаточно. Заголовки с обложки продолжают вспыхивать у меня в мозгу. Глупые, неприличные заголовки; будь здесь Энни – она бы лишь презрительно рассмеялась, прочитав их. Сказала бы, что это все фальшивка. Надавала бы тебе по твоей мерзкой роже. Но я не могу рассмеяться. Мне не смешно. Ведь ты не шутил, когда послал мне это. А фотография на обложке… никогда не видела ничего более ужасного, омерзительного и уродливого.

«Связать и овладеть. Трюки с веревкой».

Иду через всю комнату к мисс Нортон, чтобы взять у нее тарелку с золотистым печеньем – старинную, китайского фарфора, пожелтевшую и потрескавшуюся от времени, но все равно очень красивую.

– Выглядит аппетитно! – говорю я, хотя в данный момент ни одно блюдо на свете не кажется мне аппетитным. Аккуратно ставлю тарелку на кофейный столик, но она почему-то валится на пол. Мои пальцы как будто разучились нормально хватать. Странно, что тарелка не разбилась.

«Играем в животных: сельские радости».

– Поможешь мне с чайным подносом? – спрашивает мисс Нортон, не обратив внимания на устроенное мной представление. Счастье, что она временно лишилась своей исключительной способности всегда все замечать! Она слишком поглощена ролью хозяйки дома.

На дрожащих ногах отправляюсь за мисс Нортон. Захожу на кухню – и словно попадаю в семидесятые годы: кругом все бежево-коричневое.

«Учимся подчинять. Удовольствие и боль: идеальное наказание в картинках».

«Ты будешь наказана», – сказал ты тогда в парке. Значит, вот что ты имел в виду?

– Кларисса, я не могу найти ситечко для чая! – говорит мисс Нортон.

Я не глядя шарю в забитых доверху кухонных ящиках.

«Школа послушания. Хочу, чтобы меня высекли!»

Я помню твою теорию насчет смерти первой жены Синей Бороды. Высшая степень неповиновения – вот что ты сказал. Неповиновение… это мерзкое слово говорило о том, насколько уродливы твои представления об отношениях между мужчиной и женщиной. Я поняла это, несмотря на опьянение. Поняла, несмотря на то что к тому моменту уже совершенно потеряла бдительность.

«Ты будешь делать то, что я скажу». Это тоже твоя фраза.

Они все разные, эти жуткие заголовки. Но суть у них одна и та же.

– Что с тобой, дорогая? – ласково смеется мисс Нортон. – Вот же оно! – Взяв ситечко, она кладет его на поднос рядом с дымящимся чайником и двумя изящными чашками в розочках. Я беру поднос; пар из чайника едва не обжигает мне пальцы на здоровой руке. Пошатываясь, несу его в гостиную и, звякнув посудой, ставлю на столик.

«В каждой дырке затычка. Уроки, которые не забываются».

– Садись, дорогая, – говорит мисс Нортон.

Я сажусь.

«Запретные пытки: обучающие упражнения. Порази ее!»

– Бери печенье.

Я беру печенье, откусываю микроскопический кусочек и начинаю жевать. Я боюсь подавиться; заставляю себя проглотить его и, пока мисс Нортон разливает чай, прячу остатки печенья в сумку.

«Тренажеры для всех частей тела. Придай ей форму!»

Мисс Нортон не умолкает. Она счастлива, что наконец залучила меня к себе.

– Я так рада, что ты у меня в гостях! – восторженно щебечет она. – Я хочу, чтобы ты навещала меня почаще!

Я обещаю навещать ее почаще. Руки трясутся. Я беру чашку; чай проливается на старинный зеленый аксминстерский ковер. Бормочу извинения и поднимаюсь за полотенцем. Потеряв равновесие, очень больно ударяюсь голенью о кофейный столик и вскрикиваю. Очередная порция чая выплескивается на розовые цветы, вытканные на ковре. Мисс Нортон усаживает меня обратно и говорит, чтобы я не волновалась. Говорит, что видит, как я устала, и что любой бы начал спотыкаться после целого дня, проведенного среди этих ужасных уголовников. Говорит, чтобы я даже не вздумала вставать: мне нужно отдохнуть, и она все сделает сама.

«Подвесили и отхлестали. Провинившаяся рабыня в комнате пыток».

Мисс Нортон уходит. Я исследую конверт. На нем есть марка и наклейка с моим именем и адресом. Больше ничего – ни имени отправителя, ни еще какой-либо информации. Может, ты купил журнал из-под полы в секс-шопе? Воспользовался привилегией для ВИП-клиентов? Или заказал его через Интернет? На секретном сайте, который нельзя найти обычными поисковиками? А может, ты являешься членом тайного общества, которое распространяет такие журналы? Хуже всего, если ты сделал его сам. В любом случае, я думаю, есть небольшая вероятность, что полиция сумеет выяснить, откуда пришел конверт. И что эта ниточка в конце концов приведет ее к тебе.

Еще раз быстро осматриваю журнал. Обложка не глянцевая. Им не нужен дизайнер – ведь он может начать задавать неудобные вопросы. Под глазами у женщины расплылась тушь; кажется, это настоящие слезы. Им не нужен визажист – вдруг он расскажет, чем они там занимаются? Может, это Лора Беттертон? Освещение очень слабое, словно съемки проходили в чьем-то гараже, – разумеется, звуконепроницаемом. И, разумеется, без окон. Им не нужна студия – ведь тогда кто-нибудь увидит, как туда заходят девушки. К тому же из студии можно свободно уйти.

Убираю журнал во второй – и последний – раз. Я больше никогда не достану его из коричневого конверта. Его сделали дилетанты, и от этого он кажется еще более зловещим. Еще более реальным. Я снова думаю, насколько тонка грань между игрой и реальностью. В голове крутятся одни и те же вопросы. Кто эта женщина на обложке мартовского номера? Как она оказалась в этой студии? Где она сейчас? Кто вообще мог все это придумать? Я не спрашиваю себя, делал ли ты подобные вещи. Мне и так это ясно.

На свидетельском месте, бессильно сгорбившись, сидела Доркас Вайкс – дочь той маленькой пожилой женщины, которая не употребляла плохие слова. Рядом находился тюремный охранник, и ей больше не нужно было прятаться за занавесками спальни.

Кларисса заметила, что тоже горбится, и заставила себя сесть прямо.

– Я знаю, что с тех пор прошло почти два года. Но я должен поговорить с вами об одном очень печальном событии, которое тогда произошло, – мягко начал мистер Морден. Доркас подняла на него глаза. – Вы помните, как ездили в Лондон пятого мая, в субботу? Вы знали людей, которые вас отвезли?

Оглянувшись через плечо, Доркас медленно помотала головой из стороны в сторону, глядя на мистера Мордена широко раскрытыми глазами.

– Нет, – ответила она и замотала головой еще сильнее. – Нет! – Обхватив себя руками, она принялась раскачиваться взад-вперед. Светлые пряди упали на мертвенно-бледное лицо, закрывая ее от внешнего мира, как занавески. Ее дыхание стало прерывистым. Она начала всхлипывать.

– Я вынужден просить присяжных удалиться на короткий перерыв, – произнес судья. – Мисс Вайкс необходимо прийти в себя.

Они вышли из зала в ярко освещенный предбанник.

– Она сумасшедшая. Хоть и симпатичная, – заговорил похожий на эльфа парень, не дожидаясь, пока за ними захлопнется дверь. Кончики его волос были фиолетовыми.

Этот парень работал учеником слесаря. Кларисса запомнила его, потому что на нем всегда были наушники – такие же фиолетовые, как и его волосы. Один раз он даже сел в них на скамью присяжных. Роберту пришлось тихонько пнуть его, чтобы он снял их, пока судья не заметил.

– Ш-ш-ш! – зашикали вокруг, а Энни даже ткнула его локтем в бок и велела закрыть рот.

И тут же заговорила сама, округляя глаза:

– Она отнимает у меня время. Я не люблю тех, кто отнимает у меня время. Как она смеет отнимать у меня время?

– Мне жаль ее, – тихо ответила Кларисса, роясь в сумке в поисках бальзама для губ. – Они здесь словно соревнуются за звание самого несчастного человека.

Методично ощупывая содержимое сумки, она продвигала руку все глубже. Вдруг ее пальцы наткнулись на что-то мягкое. Удивленная, она вытащила свою находку и, едва взглянув, тут же зажала ее в кулаке.

– Доркас незачем рассказывать, что они с ней сделали, – сказала Энни. – Достаточно того кошмара, в который ее превратили, а, Кларисса?

Я что-то бормочу в ответ, пытаюсь придать своему лицу осмысленное выражение. Кулак я так и не разжала. Там лежит то, что я нашла в сумке.

Искромсанный кусочек лиловой материи. Трусы, которые были на мне в ту ночь. Наверно, ты подбросил их в сумку, когда я потеряла сознание в переходе.

Ты изуродовал их уже после того, как сделал фотографию. Разрезал по бокам, вдоль швов. Вырезал ластовицу. Кстати, в сумке ее нет. Когда это произошло? Ты резал их прямо на мне? Твои ножницы касались моей кожи? Я так ясно вижу эту фотографию, словно держу ее перед глазами. В голове настойчиво звучат твои слова. Слова про недостающую часть. «Недостающая часть у меня, Кларисса».

Кларисса сидела на своем месте. Люди вокруг шевелили губами, но у них изо рта не вылетало ни звука. Мистер Морден маячил где-то вдали. Он был такой маленький, словно стоял на другом конце подземного перехода, а она смотрела на него в уменьшительную трубу вместо увеличительной. Через несколько минут звуки начали возвращаться, а мистер Морден стал расти и постепенно увеличился до своих обычных размеров, как Алиса из сказки. Кларисса не знала, много ли она пропустила; хорошо было уже и то, что она не упала в обморок и что даже сидевшая рядом Энни ничего не заметила. Уколов кончиком карандаша большой палец, она приказала себе сосредоточиться.

– Седьмого мая, в понедельник, вы добровольно явились в полицейский участок, мисс Вайкс. Вы провели там два дня. Давали показания.

– Я не помню.

Энни с презрительной миной покачала головой.

«А как бы я повела себя на ее месте?» – подумала Кларисса. Она понимала, что чувствует женщина, которой приходится при всех говорить о том, что с ней случилось. Понимала ее ужас и растерянность. Что, если она сама когда-нибудь вызовет отвращение у кого-то вроде Энни?

Весь обеденный перерыв прошел как в тумане. Она отправлялась в уборную, шла в кафе за водой, возвращалась в комнату отдыха, машинально доставала книгу, какое-то время сидела, не читая, потом опять отправлялась в уборную, и все повторялось сначала.

Вернувшись в зал суда, она снова принялась за большой палец. Она колола его, не сознавая, что делает, пока Энни не выдернула карандаш у нее из рук, укоризненно качая головой и показывая на капельку крови. Энни явно была шокирована увиденным.

У нее звенело в ушах. Мистер Морден нес какую-то бессмыслицу. Прижимая пальцы к вискам, она смотрела вниз на свои записи. Буквы были похожи на китайские иероглифы. Она видела ремни, веревки и цепи. Видела кожаный кляп и наполненные ужасом глаза. Видела руку в перчатке, сжимающую блестящий инструмент. И чудовищные заголовки на обложке журнала.

Мистер Морден поправил на руке часы. Выровнял свои бумаги. Покачался на пятках взад-вперед. Ему явно было не по себе от того, что он собирался спросить.

– Шестого мая, в воскресенье, перед тем как уехать домой… вы посещали в Лондоне парк?

Доркас едва не вскочила со стула, но, взглянув на синий экран, осталась на месте. Она была в панике.

– Нет, – ответила она.

В детстве Кларисса обожала парки. В парках они с родителями устраивали пикники, поедая лакомства, заботливо приготовленные матерью. В парках отец помогал ей строить замки из песка и лепить русалок. В парках было безопасно.

Она подумала о парке возле дома. Когда-то она его тоже любила. Но теперь он стал парком, в котором руки в кожаных перчатках хватали ее за запястья и нажимали между ног; парком, в котором ее унижали; парком, в котором ее чуть не затащили в машину. Она больше не любила его – она его ненавидела. Она знала, что больше никогда туда не пойдет. Не пойдет, несмотря на то что ей там повезло.

В лондонском парке не было никого, кто мог прийти на помощь Доркас. Ни компьютерного фрика, ни лохматого Брюса с черной шелковистой шерсткой.

Мистер Морден решил сменить тактику.

– Мисс Вайкс, присяжные уже слышали показания вашей матери. Она…

– Насрать мне на присяжных.

– Суд откладывается до завтрашнего утра! – раздраженно объявил судья.

Они с Робертом сидели в кафе у моста. Кларисса наслаждалась этим неожиданным подарком; Роберт сам предложил не торопиться на поезд, а зайти и выпить чего-нибудь горячего.

Он взял ей чай. Кларисса осторожно отпила маленький глоточек. Ее тошнило с тех пор, как она увидела журнал. Когда она нашла трусы, тошнота усилилась; теперь же – после представления, которое устроила в суде та издерганная женщина, после оставшихся без ответа вопросов, которые были заданы Доркас, – ее мутило так, будто она отравилась. Правда, с Робертом она чувствовала себя счастливой и сильной. В кафе ей полегчало – по крайней мере, на время.

– Как-то раз – я сам не видел, мне рассказывали – у горящего дома причитала женщина: «Мои деточки, мои деточки, спасите моих деточек!» Я говорил вам, что мы всегда заходим внутрь вдвоем?

Она кивнула, удивляясь, как ей удается так долго его дурачить, делая вид, что с ней все в порядке.

– Так вот, – продолжил он. – Двое пожарных вернулись обратно, чтобы найти ее детей. И оба сгорели.

– А дети?

– Ее дети оказались волнистыми попугайчиками.

Кларисса покачала головой.

– А вы сами, Роберт? Вы бы вернулись обратно?

– Риск должен быть оправдан, – ответил Роберт, откусив кусочек лимонного торта с видом мальчишки, стащившего запретное лакомство. Он жевал, картинно закатывая глаза, и демонстративно стонал, показывая, что испытывает неземное наслаждение. – Если, конечно, речь не о десертах. – Он пододвинул к ней тарелку и вилку. – Угощайтесь!

Она заулыбалась так, что заболела челюсть. Взяв вилку, она отковырнула маленький кусочек крема, посыпанного лимонной цедрой; вкуса она не почувствовала.

– Думаете, я не замечаю, что вы едите самое вкусное?

– Я всегда так делаю. Теперь вы знаете мой самый жуткий секрет.

– А вы – мой. Я никогда никому не рассказываю о работе. Моя жена не хочет – вернее, не хотела – ничего об этом слышать. Мне кажется, другим это скучно.

– Не представляю, как это может показаться скучным! – Она знала, что льстит ему и это работает. Ему приятно ее восхищение, ее интерес, ее внимание; но она ведь не прикидывается – она действительно так чувствует.

Что, если ее одержимость Робертом опасна? Опасна так же, как и одержимость Рэйфа? Нет, конечно же нет; их вообще нельзя сравнивать. Она старалась не думать об истерзанном кусочке материи в сумке.

Кларисса нерешительно подняла руку и потянулась к нему через стол, но замерла на полдороге. Роберт покосился на нее с веселым любопытством; рука двинулась дальше и смахнула желтую крошку с его подбородка. Несколько секунд они оба молчали.

Ей вдруг вспомнилось, как Генри поцеловал ее, стерев с ее губ остатки шоколада. Она изумленно помотала головой, заодно отгоняя образ Генри, и небрежно спросила:

– А что, все пожарные такие же, как вы?

– Конечно. Мы все одинаковые.

– Я вам не верю!

– Не думаю, что среди ваших знакомых много пожарных, – засмеялся он.

– Вы – первый, – призналась она и тоже засмеялась.

– И вообще людей…

– Боюсь, вы правы… мне нужно срочно расширить круг знакомых! Завтра утром приглашу Гранта выпить со мной кофе. А вы должны пригласить Софи. – Грант и Софи были наименее приятные из всех присяжных.

– Есть кое-что, в чем я уверен на все сто процентов.

– И что же?

– Я не приглашу сюда Софи.

– Хм, ну а я все-таки позову Гранта.

Еще один коричневый конверт. На этот раз на нем только имя. Мое полное имя, напечатанное на машинке. Внутри – фотография. Ни записки, ни письма. Одна фотография.

Я лежу в своей комнате, почти обнаженная. Руки разведены в стороны, ноги тоже, так что мое тело напоминает букву «х». Запястья и лодыжки привязаны к спинкам кровати. На глазах – черная повязка. Рот замотан черным шарфом. Трусы еще на мне, но ластовица уже вырезана. Чулки и бюстгальтер лежат на том же месте; ты добавил к ним ножницы и свернутый хлыст.

Все твои фразы о любви – фальшивка. Правда здесь, на этой фотографии. Вот какой ты видел меня с самого начала. Вот что тебе снилось. Схватить, причинить боль, показать свою власть – вот что ты всегда мечтал со мной сделать. Вот что ты уже делаешь со мной каждый день; вот какой ты меня хочешь. Тебе нужна безмозглая и бессловесная кукла, с которой можно творить все что вздумается. У которой даже толком не прорисовано лицо.

Кукла никогда не скажет «нет». Ты, конечно, любишь, когда тебе говорят «да», но спокойно можешь обойтись и без этого. Тебе все равно; ты в любом случае сделаешь свое дело – скажут тебе «да» или не скажут.

Почему на фотографии у меня закрыто лицо? Наверно, ты хотел ее куда-то отправить. В моем швейном журнале есть раздел «Письма читателей». Люди присылают фотографии своих творений. Рассказывают, как они решили сшить их и куда собираются носить. Хвастаются профессиональными инструментами и самодельными изобретениями. В твоем журнале тоже должно быть что-то подобное.

Наверно, ты состоишь в сообществе извращенцев, которое сам же и основал. Ты принес туда эту фотографию в качестве вступительного взноса. И сопроводил ее подробным рассказом. Так что надо радоваться, что меня на ней не узнать.

Пытаюсь убедить себя, что это не я. Что существо на кровати – лишь моя телесная оболочка. Бесполезно.

Я снова думаю о том абзаце из «Жениха-разбойника», который ты подчеркнул. Вино, разорванное сердце, обнаженное тело, соль на ранах. Вот что ты со мной сделал. Вот что ты делаешь со мной снова и снова.

Долго ты меня укладывал, чтобы сфотографировать? Я помню твой раздутый портфель. Помню замок, которым он был закрыт. Теперь я знаю, что в нем было в тот вечер. Знаю, откуда на моем теле взялись те отметины.

Я, конечно, поняла, что у нас был секс. Догадалась – по боли между ног и по инфекции мочевого пузыря. А теперь оказывается, что я еще и привязана была… Бегу в ванную. Меня рвет.

Все это время фотографии были у тебя. Я не помню. Почему я ничего не помню? Почему я ничего не знала об этих издевательствах? Объяснение может быть только одно: ты что-то подсыпал мне в вино. У меня не осталось ни малейших сомнений.

Ополаскиваю лицо холодной водой. Почистив зубы, иду засовывать твой мерзкий трофей на дно шкафа с одеждой. Я не могу положить его в буфет. Не могу присоединить его к другим доказательствам. Я не настолько глупа, чтобы уничтожить фотографию; но я вряд ли отважусь ее кому-то показать, и ты достаточно хитер, чтобы понимать это. По сравнению с ней первый снимок выглядит совершенно безобидным.

Включаю компьютер. Надо заказать кровать и матрас. Я слишком долго думала: нужно было сделать это раньше. Всегда нужно что-то делать – от этого легче. Спинки должны быть сплошными: никаких столбиков и перекладин. Ставлю галочку «Вывоз старой кровати». Оплачивается дополнительно. Доставка через четыре недели. Пока посплю на диване в гостиной.

Каждое утро я буду собирать подушки и одеяла, уносить их в спальню и складывать в огромный кедровый сундук, который моим родителям подарили на свадьбу. Каждое утро я буду напоминать себе, что это временная мера и моя спальня скоро снова станет моей. Но на эту кровать я больше никогда не лягу. Я не смогу спать там, где ты делал со мной все эти вещи; где начался тот кошмар, который ты не даешь мне забыть.

Около дома тебя нет. Понятно – ждешь меня на станции. Ты ведь должен насладиться моей реакцией. Посмотреть, что со мной стало после твоего вчерашнего подарка. Ты же не пропустишь такой шанс? Не отложишь на потом такое удовольствие? Выхожу из такси. Ты направляешься ко мне. Я была права; я знаю тебя слишком хорошо. Но я не хочу все время оказываться правой. Не хочу, чтобы мои предположения сбывались.

– Тебе понравились мои маленькие сувениры, Кларисса?

Они напоминают мне о той ночи, что мы провели вместе.

Я не отвечаю. И не смотрю в твою сторону. Ты не удивлен; мы больше ничем не способны друг друга удивить.

– Мы с тобой еще поэкспериментируем, Кларисса. Попробуем что-нибудь новенькое. Как в том журнале. Он так вдохновляет, правда?

Все-таки посмотрела, не сдержалась. Твои тонкие, бледные губы ярко блестят. Наверно, ты их только что облизывал.

Ты опять в перчатках – в тех же, что и в парке. Теперь я вижу, что они точь-в-точь такие, как на обложке журнала. Правое запястье начинает ныть. Напоминает мне о том, как ты его хватал. А ведь все прошло еще неделю назад – и красные следы, и болезненная чувствительность кожи.

– Ты была в восторге, когда я тебя привязал, – шепчешь ты, наклоняясь к моему уху. – Пришлось вставить кляп, чтобы твои стоны не услышали соседи. Но от кляпа ты завелась еще больше. А от повязки на глаза пришла в полный экстаз.

Я со всей силы толкаю тебя локтем в бок. На твоем лице мелькает изумление и боль; так тебе и надо.

– Пошел отсюда! Отвяжись от меня! – не могу остановить эти слова. Они вырываются автоматически – как выдох, который следует после долгой задержки дыхания.

– У меня много фотографий, Кларисса. Хочешь посмотреть? Прелюдия была очень длинной – я старался тебе угодить. Думаю, твоему пожарному понравится. Я знаю, где он живет.

Прохожу через турникет не оглядываясь. Жду, что ты пойдешь за мной, – но ты не идешь. Остаешься стоять на той стороне. Поворачиваю в подземный переход. До меня доносится твой голос:

– Шучу, Кларисса! Эти сувениры мои, я никому их не отдам! Ты же знаешь – я не хочу тебя ни с кем делить!

Ты смеешься. В кои-то веки ты смеешься. Но в твоем смехе звучит горечь и ненависть. И я думаю, что этим смехом ты хочешь причинить мне боль.

Кларисса с силой зажмурилась, но это не помогло. Она продолжала видеть себя то моделью из его чудовищного журнала, то актрисой из какого-то безумного садомазохистского фильма. Она приказала себе сконцентрироваться, с трудом удерживаясь от того, чтобы снова не вонзить в большой палец карандаш. Ей пришло в голову, что полиция может использовать такие журналы для раскрытия преступлений. Что с их помощью она может искать преступников и их жертв.

«Бетти Лоренс, судмедэксперт, 146», – отметила она в своем каталоге. Покосившись на ее многостраничные записи, разраставшиеся не по дням, а по часам, Энни с комическим ужасом покачала головой. Роберт тоже иногда над ней подшучивал; сам он исписал от силы десяток страниц.

Миссис Лоренс рассказывала про анализ ДНК. Кларисса представила, как вокруг ее кровати суетятся криминалисты – берут мазок на анализ, фотографируют… Он заставил ее участвовать в каком-то театре абсурда. Но она не может допустить, чтобы все случившееся повлияло на ее самооценку; она должна найти способ помешать этому.

– Я исследовала предметы одежды, принадлежавшие Карлотте Локер, – говорила миссис Лоренс.

Кларисса выпрямилась и приказала себе забыть о фотографии. Если Роберт когда-нибудь увидит этот снимок… она даже думать не хотела, какое отвращение он к ней почувствует. Она вообразила, как фотографию демонстрируют присяжным на специальном экране – вроде того, что висел справа от нее. «Только не это!» – с испугом подумала она.

– В частности, розовые трусы-бикини, найденные под шкафчиком в ванной комнате в той самой квартире, где ее предположительно держали. На трусах я обнаружила многочисленные пятна крови. Эта кровь принадлежит мисс Локер.

Кларисса представила, как анализируют ее собственные трусы-бикини. Вещдок номер один – передняя и задняя части; их найдут в ее квартире. Вещдок номер два – ластовица, которую найдут у него; вероятно, он держит свой сувенир за стеклом, в специальной витрине. Она испытывала стыд при мысли, что кто-то будет изучать там пятна. Что обнаружит судмедэксперт? Что он увидит под микроскопом – его сперму? ее выделения?

Я хочу купить йогурт. Хочу постоять в очереди и купить йогурт в этом ярко освещенном мини-маркете. Не желаю прятаться. Не желаю, чтобы меня заставляли прятаться.

Глупо было думать, будто я могу просто взять и пойти в соседний магазин. Глупо было рваться на улицу, чтобы размять ноги и подышать свежим воздухом. Это абсурд – продолжать делать обычные вещи. Мне очень-очень жаль, но я должна прекратить их делать. Немедленно.

– Я так и не воспользовался хлыстом, Кларисса, – произносишь ты прямо у меня над ухом. Я чувствую твое теплое дыхание. Ты говоришь очень тихо – так, что слышу только я. – Вернее, почти не воспользовался, только немного поэкспериментировал. Я знаю, что тебе понравилось. Мы продолжим в следующий раз.

Обострение. Вот о чем в один голос предупреждают все брошюрки. Вот что обязательно должно было случиться, рано или поздно. Когда я увидела это слово впервые, то не позволила себе его осмыслить. Я запретила себе думать, что такое обострение; запретила представлять, как оно может проявиться в реальной жизни; запретила размышлять о том, как будет выглядеть твое обострение. Твои руки шарят по мне в парке… Твои мерзкие фотографии…

Бросаю йогурт на полку и несусь к выходу. Бегун из меня никакой; через полминуты я уже задыхаюсь и чувствую колотье в боку. На меня смотрят. Продолжаю бежать сквозь толпу, нелепо размахивая руками. Я уже на рынке. Скорей бы попасть в здание суда, в комнату ожидания – там я буду в безопасности. Очень надеюсь, что Роберт меня сейчас не видит. Я дышу как паровоз. Добегаю до поворота на главную улицу и, споткнувшись, оглядываюсь. Мельком вижу где-то свое отражение. Тебя нет. Думаю, ты понял, что бежать за мной опасно: ведь тогда все поймут, что ты меня преследуешь.

Теперь она все время чувствовала липкий, тошнотворный страх. Он больше не отпускал ее; наверно, поэтому она и решила снова позвонить Беттертонам. Она отошла в самый дальний угол комнаты и набрала номер. Ответила женщина.

У нее была одна секунда.

– Я хочу узнать, что случилось с Лорой, – сказала она, натянутая как струна.

– Мы тоже. – Женщина бросила трубку.

Она попыталась еще раз:

– Пожалуйста, поговорите со мной!

– Оставьте нас в покое! – Снова короткие гудки.

В третий раз трубку брать не стали.

Они явно не хотели, чтобы им звонили и спрашивали про Лору. Почему же они не исключили свой номер из справочника? Почему не позаботились о том, чтобы их было трудно найти? Она не включала антиопределитель, когда звонила им; не хотела их пугать, а кроме того, надеялась, что они сами ей когда-нибудь перезвонят. Впрочем, в глубине души она в это не верила. Но зачем же тогда они поднимали трубку?

В конце дня адреналин у нее все еще зашкаливал. Они сидели в предбаннике и ждали пристава, который должен был сопроводить их вниз. Энни утверждала, что Кларисса стала белая как бумага и что краше в гроб кладут, а Кларисса пыталась ее успокоить.

Когда над ними зарокотал голос Гранта, она вздохнула с облегчением:

– Почему там так мало спермы Томлинсона? Это подозрительно. Он кончил ей на лицо; она вытерлась футболкой и джинсами. Если это правда, спермы должно быть больше.

– Количество спермы очень индивидуально. Нормой считается и один миллилитр, и пять, – объяснила Кларисса. Она говорила спокойно, несмотря на переполнявшие ее эмоции. – Если эксперты нашли на одежде мисс Локер всего несколько маленьких пятнышек, то это еще не значит, что она соврала. – Встретившись глазами с Грантом, она почувствовала, что краснеет. – Возможно, у него просто мало спермы вырабатывается.

Теперь они с Робертом каждый вечер немного задерживались, чтобы выйти вместе. Ей было хорошо с ним; а защита от Рэйфа и безопасная дорога до станции – это просто дополнительный бонус.

Кларисса делала вид, что вовсе не ждет, когда он выйдет из камеры хранения. Стоя у конторки пристава, она послушно читала висящие на стене строгие предупреждения, словно ей необходимо было заучить их перед тем, как уйти домой. «Запрещается давить на присяжных». «Запрещается производить фото- и видеосъемку». «Запрещается рассказывать о том, что происходит в совещательной комнате: это является уголовным преступлением и карается штрафом или лишением свободы».

Когда появился Роберт, она торжественно процитировала ему эти важные правила. Он слушал с преувеличенно-серьезным выражением, медленно кивая после каждой фразы.

– Видели, какое лицо было у Гранта, когда вы объясняли ему про сперму? – спросил он.

– Я специально старалась на него не смотреть.

Это была ложь. Они засмеялись.

– Мало кому из мужчин это понравилось бы, хотя смущаться тут нечего, – сказал Роберт, и она подумала, что он, скорее всего, прав. – Хорошо, что вы об этом сказали. Откуда вы знаете такие вещи?

– Я разбираюсь в физиологии.

– Не сомневаюсь! Но мне почему-то кажется, что здесь есть что-то еще.

– У меня было слишком много неудачных попыток ЭКО. Тяжелая форма мужского бесплодия.

– О…

– Я знаю о сперме больше, чем хотелось бы, – сказала Кларисса, и на этот раз уже не он, а она смотрела на него пристальным взглядом.

Роберт засмеялся, но тут же посерьезнел.

– Значит, не вышло?

– Нет. Малыша не получилось. – Она старалась не выдать своей печали, но удалось не очень. – Генри заставил меня поклясться, что я никогда никому не расскажу, почему нам понадобились эти процедуры. Но я думаю, наш договор уже истек.

Она сказала себе, что это не предательство: ведь Роберт с Генри никогда не встретятся. А на самом деле ей просто не хотелось, чтобы Роберт подумал, будто проблема была в ней.

– В любом случае мы были вместе не из-за детей, – продолжила она. – Генри не из тех, кто над ними кудахчет. Он пошел на это ради меня: он знал, что мне безумно хочется ребенка.

– А если бы он не согласился, вы бы остались с ним?

– Да. Я очень хотела быть с ним, – задумчиво произнесла она. – Правда, он еще до этого дал мне обещание, что мы попробуем завести ребенка. Если бы он его не сдержал… я думаю, наши отношения развалились бы. Но в результате они развалились как раз потому, что он его сдержал… Он ужасно боялся, что ребенок помешает ему писать.

– Это можно понять…

Она кивнула.

– Каждый раз после очередной неудачной процедуры он испытывал тайное облегчение. Я чувствовала это, хотя мы с ним об этом не говорили.

Она вспомнила записку, которую Рэйф прислал ей накануне процесса и которая теперь хранилась вместе с остальными доказательствами: «Мы могли бы завести ребенка, Кларисса. Давай попробуем?» Она очень надеялась, что эти доказательства никогда не попадут на стол к миссис Лоренс.

– Я вам очень сочувствую.

– Не думаю, что я это заслужила. Я не давала себе труда остановиться и подумать. Не хотела видеть, насколько двойственное отношение было у Генри к этому вопросу. Думать было слишком страшно; я боялась, что это помешает мне получить то, что я хочу. Я убеждала себя, что, когда у нас появится ребенок, Генри сразу растает и полюбит его. Я как будто помешалась. Я даже купила подгузники и журнал с выкройками детской одежды. – Она бросила на него смущенный взгляд.

– Думаю, он вас очень сильно любил, раз пошел на такое.

– Он… он был очень сложным человеком. В общем, в какой-то момент он сказал, что с него хватит. Все эти бесплодные попытки завести ребенка истощили его – и меня тоже, хотя тогда я отказывалась это признавать. Он не мог спокойно смотреть, как я принимаю таблетки и прохожу бесконечные процедуры. Он злился – насколько Генри вообще способен злиться – при мысли о том, что все это делается из-за него, причем ради чего-то такого, что ему даже не нужно. Думаю, я кололась чаще, чем Лотти, – робко пошутила она.

– Вы переживали из-за этого, – сказал он без улыбки.

– Да. – Она смотрела себе под ноги. – Переживала, сильно. Я так хотела ребенка, так хотела стать матерью, что совсем забросила Генри. Я думала только о себе и почти перестала уделять ему внимание.

Роберт, нахмурившись, смотрел вперед, на другую сторону улицы. Она подумала, что там, наверно, Рэйф, – и поскользнулась; грязный снег под ногами уже превратился в лед. Роберт поддержал ее.

Нельзя было упускать такую возможность: она давно хотела заставить его стать более бдительным.

– Что там такое? – спросила она, желая укрепить его подозрения, внушить ему мысль, что что-то не так. Подготовить его, чтобы он смог себя защитить.

– Ничего, – отмахнулся он.

Она не знала, чего боялась больше: того, что он не признается? или того, что признается? А если бы он сказал, что заметил Рэйфа, – что тогда? Она заставила себя попробовать еще раз:

– Мне показалось, вы что-то заметили. Что-то подозрительное.

– Я же говорил, что не беспокоюсь из-за ерунды.

– А зря! Иногда нужно и побеспокоиться.

– Не волнуйтесь за меня. Вас это не касается. – У нее, должно быть, вытянулось лицо, и он поспешил улыбнуться: – Я думаю, вы чересчур зациклились на проблемах Генри.

Она молчала, прикидывая, не сделать ли еще один заход, но решила, что он обернется очередным провалом.

– Вы расскажете мне, что случилось с вашей женой? – спросила Кларисса, чувствуя, что теперь и она имеет право сменить тему и спросить его о чем-то серьезном и личном. Он сам дал ей такое право, задавая вопросы насчет Генри.

– Она попала в аварию. Лобовое столкновение. Какая-то машина выехала на встречку, и… Она умерла мгновенно. Это было утром; я пришел с дежурства и завалился спать. Я не знаю, куда она ехала. Я даже не заметил, как она вышла из дома.

Он говорил бесстрастно, глядя себе под ноги. Она никогда не видела его таким – откровенным и закрытым одновременно.

В этот день они с Робертом впервые обедали вместе. На обратном пути они сделали крюк и прошлись по тихим, уютным дорожкам близлежащего парка. Городской шум, казалось, испарился сразу же, как только они вошли. Кларисса соскучилась по паркам, но она ни за что не осмелилась бы пойти туда без Роберта.

Роберт опустился на стоявшую под кустом деревянную скамейку. Кларисса устроилась рядом, поджав под себя ноги. От его вчерашней напряженности не осталось и следа.

– Лотти не очень-то старается себя защитить, да? – спросил он.

Кларисса сокрушенно покачала головой. «Надеюсь, про меня такого никогда не скажут», – подумала она и неожиданно для себя вдруг спросила:

– Какой ваш самый худший поступок?

Он ответил не сразу.

– Мы с женой познакомились на свидании вслепую.

Она… Ладно, в другой раз. Сейчас не время и не место, – оборвал он сам себя, мужественно изобразив мудрую улыбку, чтобы смягчить отказ.

Она подумала, что ему все еще слишком больно, и решила больше не вынуждать его говорить о своей покойной жене.

– А ваш какой? – спросил он. – Разумеется, вы имеете полное право не отвечать.

Кларисса наблюдала за малиновкой, которая прыгала в траве, выискивая еду.

– Я переспала с человеком, который ничего для меня не значил, – тихо ответила она, заставив себя поднять на него глаза.

– Ну, это не так уж и ужасно. Или, по крайней мере, не так уж необычно.

– На самом деле это было ужасно.

Ей пришло в голову, что у нее в запасе еще много ужасных историй.

Она могла бы рассказать о телефонном звонке, который раздался в ее квартире через два месяца после того, как Генри к ней переселился. Его жена выкрикивала в трубку избитые фразы о кризисе среднего возраста и о молоденьких дурочках. Она сказала, что Кларисса далеко не первая, с кем Генри завел роман. Что он бесплоден и это бесплодие его очень даже устраивает, потому что детей он все равно не хочет. Что он лишит Клариссу возможности иметь ребенка и не успеет она оглянуться, как будет уже поздно. И что она слишком хорошо знает это чувство.

Генри вырвал трубку из ее стиснутых пальцев и попытался успокоить жену.

Но Кларисса продолжала слышать ее крики до тех пор, пока она не бросила трубку. Эта женщина назвала ее воровкой и развратницей и сказала, что она получит по заслугам. Она прокляла ее, и в последнее время Клариссе стало казаться, что проклятие сбывается.

Роберт внимательно смотрел ей в лицо, словно пытаясь разгадать ее мысли. Меньше всего она сейчас хотела быть разгаданной.

– Расскажите мне еще что-нибудь о пожарах, – попросила она, стуча зубами.

– Вы совсем замерзли! Тут слишком холодно.

– Не замерзла. – Ей не хотелось уходить.

Роберт снял с себя шарф и намотал ей на шею.

– Вам он больше идет, – удовлетворенно заметил он.

– Расскажите! Пожалуйста! – Она подвинулась на скамейке поближе к нему.

– Я вижу, что спорить с вами бесполезно, – сдался Роберт, и его лицо снова стало серьезным. – Огонь надо чувствовать. Знать, что он собирается сделать в следующую секунду. Вы должны уметь не только думать, но и задействовать все свои органы чувств. И тогда вы увидите, как он дышит. Как он пульсирует. Но самое страшное – когда он пляшет. Вы не можете оторваться от этой пляски огненных ангелов. Это как смотреть на звездное небо. Но вы должны. Иначе погибнете.

– Как песня сирен!

– Да, как сирены, – кивнул он. – Если видите огненных ангелов – значит, нужно убираться. И как можно скорее, пока не обрушились перекрытия, – иначе от вас просто ничего не останется.

Мистер Белфорд неторопливо поднялся и заглянул в свои бумаги. Затем наклонился к помощнику и о чем-то с ним пошептался. Его помощник был неиссякаемым источником разных приемов для сбивания свидетелей с толку. Наконец мистер Белфорд обратился к женщине на свидетельском месте. Она нервно заправила волосы за уши.

– Когда вы осматривали мисс Локер, вы работали судебно-медицинским экспертом всего два месяца. Полагаю, вы в то время были весьма неопытны?

Доктор Годдард выпрямила спину.

– Я профессиональный врач с двадцатилетним стажем!

Он посмотрел на нее поверх очков.

– Вы заявили, что мисс Локер беспокоит затрудненное дыхание и боль в груди. Вы записали это с ее слов. Таким образом, список зарегистрированных телесных повреждений представляет собой не что иное, как субъективное описание истицей собственных ощущений. Вы не имели возможности проверить, говорит ли она правду.

Услышав тихий стук в дверь квартиры, я вздрагиваю. Чувствую себя так, словно бежала марафонскую дистанцию и внезапно остановилась. Хватаю телефон. Если это ты, я набираю 999. Если ты каким-то образом пробрался в мой дом, то это уже настоящая угроза жизни и здоровью. Но на мое тревожное «Кто там?» отзывается голос мисс Нортон. Ложная тревога. Я вспоминаю, как ученик слесаря – не снимая фиолетовых наушников, по своему обыкновению, – внушал нам с Энни, что мы должны поставить глазок в дверь квартиры. Обещаю себе вызвать мастера в ближайшие выходные.

На мисс Нортон теплый шерстяной халат бирюзового цвета. Она пахнет детской присыпкой; на запястьях видны микроскопические белые частички. В руках она держит огромную белую продолговатую коробку. Иду за ней в гостиную – словно это ее квартира, а я зашла ее навестить. Мисс Нортон опускается на диван.

– Садись сюда, дорогая, – говорит она, хмуро похлопывая по подушке рядом с собой. Сейчас она совсем не похожа на любезную хозяйку. Коробка лежит у нее на коленях. – Здесь нет никаких опознавательных знаков – ни имени, ничего.

Мне не нужны опознавательные знаки: я и так знаю, что коробка от тебя.

– Потому я ее и открыла.

Ничего хорошего там быть не может. Если бы у меня была кошка, я бы подумала, что в этой коробке – ее труп.

Мисс Нортон поднимает крышку. Решительно заглядываю внутрь: нельзя, чтобы она догадалась, как мне страшно. Приказываю себе дышать ровно.

Никто не выпрыгивает. Ничего не взрывается. Я не чувствую зловония разлагающейся плоти – только запах свежих роз.

Это черные розы. Кажется, черных я раньше не видела. Неужели есть такой необычный гибрид? Я представляю, как их кто-то раскрашивает. Какой-нибудь садовник из «Алисы в Стране чудес». Розы лежат в окружении красных маков и малиновых анемонов. Они мне нравятся – и я ничего не могу с этим поделать. Они изумительные. Я бы влюбилась в них, если бы их прислал не ты.

Пока мисс Нортон молчит, я думаю, что, возможно, этот твой подарок не такой уж и ужасный. Правда, в последнее время мое чувство ужасного как-то притупилось. То, что раньше было ужасным, теперь кажется вполне терпимым.

– Они искусственные, Кларисса. И розы, и все остальное, – говорит она. – Это похоронный букет. Я уже немало их повидала. Я слишком давно живу на свете. Такие букеты обычно кладут в гроб. Я, конечно, понимаю, что мне осталось недолго, но вряд ли эти цветы для меня.

Я цепляюсь за руку мисс Нортон. Во рту пересохло. Я вижу твои ножницы. Вижу, как они касаются моих ног и кромсают мои трусы. Вижу, как они срезают эти цветы. Внезапно низ живота, около самой лобковой кости, пронзает острая боль, похожая на судорогу, и тут же проходит. Я знаю, что мне не померещилось. Завтра у меня начинаются месячные. Наверно, дело в этом.

– Ты думаешь, что я просто милая добрая старушка, Кларисса. Наивная старая дева, которая ничего не знает и ничего в этой жизни не понимает. – Я протестующе мотаю головой. – Но я ведь вижу, что происходит что-то нехорошее. Твои родители беспокоятся о тебе, дорогая. Может, мне стоит им позвонить? Они всегда присылают мне на Рождество открытку и на всякий случай дают свой адрес и номер телефона…

– Я за водой. – Пошатнувшись, я поднимаюсь с дивана и на непослушных ногах направляюсь на кухню. Мисс Нортон не спускает с меня глаз.

Выпиваю два стакана подряд. Половина воды проливается мне на грудь. Вытираю рукавом глаза и губы и прижимаюсь лбом к прохладной дверце холодильника в надежде остудить пылающую голову.

Возвращаюсь в гостиную. Сажусь рядом с мисс Нортон и целую ее в щеку.

– Пожалуйста, не звоните им, мисс Нортон! Можно взять? – говорю я, показывая на коробку. – Она кивает. Я забираю у нее посылку и внимательно ее осматриваю. Никаких опознавательных знаков цветочного магазина. – Они и так слишком сильно за меня волнуются. Не хочу расстраивать их еще больше. – Шарю под цветами. Заглядываю под тонкую папиросную бумагу, на которой они лежат. Мисс Нортон была права: следов ты не оставил. Ну что ж, найдутся и другие способы выяснить, где ты их взял. Возможно, это был индивидуальный заказ.

– Очень некрасиво посылать такие цветы молодой женщине. Это выглядит как угроза, – отвечает мисс Нортон. – В последнее время я много думала, дорогая. После того случая в День святого Валентина. Этот мужчина… который тебя так расстроил… я его больше не видела, но мне кажется, что ты с ним с тех пор встречалась. Я думаю, тебе нужно обратиться за помощью, дорогая. Тебе нужно заявить на него.

Я немного успокоилась. Даже почувствовала облегчение оттого, что это не очередная фотография. Ну вот. Я снова сдвинула грань между ужасным и терпимым. Это ты меня научил. Я уже поняла, что роль учителя тебе безумно нравится.

Закрываю коробку и иду с ней к буфету. Вытаскиваю очередной рулон материи, чтобы освободить место.

– Я собираюсь это сделать. Правда. Но сначала мне нужно кое-что закончить. Разобраться с кое-какими деталями. Я должна быть уверена, что это сработает. Что мое оружие ударит точно в цель.

Мисс Нортон поднимается, отмахиваясь от моего предложения проводить ее вниз по лестнице.

– Не затягивай с этим, дорогая, – наставляет она меня напоследок. Мисс Нортон обожает давать советы. Так же как и все на свете феи-крестные.

Теперь в перерывах присяжные из зала номер двенадцать играли в покер. Тесно сбившись вокруг двух составленных вместе колченогих столиков, они кричали, спорили, аплодировали и картинно возмущались, то и дело покатываясь со смеху. Другие присяжные отрабатывали свои девять дней и исчезали; проходя мимо игроков, они останавливались и с удивлением и даже некоторой завистью наблюдали со стороны за их дружным, сплотившимся за время долгого процесса коллективом, который так по-хозяйски держался в комнате отдыха.

Кларисса не умела играть, но периодически садилась рядом с ними почитать или выпить кофе. Роберт время от времени принимал участие в игре – хотя ей казалось, что он делал это не потому, что игра ему очень нравилась, а просто за компанию. Она предполагала, что пожарных специально учат работать в команде и они имеют очень четкое представление о том, как функционирует группа людей и как ею можно управлять. Остальные игроки – по крайней мере, мужчины – всегда с восторгом принимали Роберта в компанию. Кларисса не сомневалась, что его изберут старшиной присяжных.

Обычно за покер садились в обед; однако в пятницу, на исходе четвертой недели, пристав с извинениями сообщил о какой-то таинственной задержке, которая продлится не менее часа, и игра началась с самого утра.

К ее удивлению, Роберт не присоединился к остальным. Он сидел на другом конце комнаты, за столиком у окна, и держал в руках альбом для рисования. На раскрытые страницы падал дневной свет.

Он работал очень увлеченно. Какое-то время Кларисса молча наблюдала за ним, постепенно подвигаясь все ближе и ближе. Она не хотела отвлекать его и старалась, чтобы он ее не заметил. Потом Роберт поднял голову и увидел, как она разглядывает его рисунок. Это был шарж на мистера Мордена. Роберт очень точно передал серьезное выражение его умного и доброго лица; сходство поражало, несмотря на карикатурный стиль.

– Значит, вы еще и рисуете? – спросила она. – В свободное от стихов и подвигов время?

– Так, балуюсь иногда, – ответил он с непроницаемым лицом.

– Это здорово!

На его лице появилась натянутая улыбка; он словно решил, что сейчас это полагается по сюжету. Кларисса поняла, что он немного стесняется своего занятия, но в то же время втайне гордится им, хотя и не хочет этого показывать.

– Ребятам на работе нравится, как я их изображаю.

– У вас потрясающая зрительная память. Вы все замечаете – как тогда с зажигалкой. Подарите его мистеру Мордену!

Его улыбка стала естественной. Он больше не пытался ею управлять.

– А если мистер Морден покажет это судье? Меня же посадят за неуважение к суду! – Он закрыл альбом. – Есть модели и поинтересней. Только не в этом здании, к сожалению.

Накануне вечером она наконец раскроила ночную сорочку из японского журнала. Она выбрала для нее фиолетовый шелк. Отныне она сама будет управлять своей жизнью и не позволит Рэйфу с его жуткими цветами и мерзкими фотографиями влиять на нее. Кларисса представила, как надевает эту сорочку для Роберта. Если она будет с Робертом, Рэйф потеряет свою силу; все, что он сделал, забудется, а фотографии просто исчезнут, как по мановению волшебной палочки.

Мистер Белфорд продолжал атаковать судебно-медицинского эксперта:

– Подумайте сами, доктор! Зверское изнасилование. Двое здоровенных мужчин. И никаких повреждений половых органов?

– При изнасиловании далеко не всегда появляются подобные травмы. Многие жертвы испытывают такой сильный страх, что сдаются и отказываются от сопротивления.

Она вспомнила, как он закричал тогда в парке. Вспомнила его изумление и ярость. «Ты притворялась!» Она никогда не узнает, чего ей удалось избежать, но благодаря своей притворной покорности она сумела выиграть время – в этом у нее не было никаких сомнений.

– Это факт, признаваемый официальной медициной, – продолжала доктор Готтард. – Стоит также отметить, что к травмам влагалища может привести и секс по обоюдному согласию. Ни наличие разрывов, ни их отсутствие не дает нам права делать какие-либо выводы.

– С какой целью вы задавали мисс Локер вопросы относительно ее сексуальных контактов и последней менструации?

– Это могло иметь отношение к делу. Когда вы видите вагинальное кровотечение, вы прежде всего пытаетесь выяснить, какого оно рода. Кровотечение может быть менструальное или посткоитальное.

Вот что это было. После той ночи с Рэйфом она весь день кровила. Месячные пришли неделю спустя. Она всегда следила, на каком дне цикла находится, – привычка, оставшаяся с тех пор, когда они с Генри пытались завести ребенка. Это было не так уж и сложно: ее цикл стабильно длился двадцать семь или двадцать восемь дней и не сбивался даже после сильных стрессов. Она понимала, что никак не могла забеременеть от Рэйфа, но все равно ужасно этого боялась.

– Кровь, которую эксперт обнаружил на одежде мисс Локер, могла быть менструальной, – заявил мистер Бел-форд. Перед ним на груде папок лежал потрепанный медицинский справочник. – Ее никак нельзя отличить от посткоитальной.

– Верно. Однако предполагаемое изнасилование произошло на пятый день ее менструального цикла. К этому времени кровотечение обычно прекращается. В тот день у мисс Локер могли появиться лишь небольшие выделения.

Я не вспоминаю о тебе по дороге домой. Не думаю о фотографиях, не думаю о журнале.

Мы снова идем под одним зонтом. Под его зонтом – свой я забыла. В поезде Роберт садится рядом. Его рука почти касается моей. Я чувствую, что краснею.

Потом мы вместе стоим в очереди на такси и говорим, говорим… Он галантно открывает мне дверцу и закрывает ее, когда я сажусь. Машина отъезжает. Роберт смотрит мне вслед и улыбается, не разжимая губ.

Такси уезжает вверх по холму. Я думаю о Роберте. Представляю, как мы занимаемся любовью.

Я открываю дверь и вижу твой конверт. С этого момента ты снова в моей голове – как тебе и хотелось. Я уверена, что в конверте очередная фотография.

Следующий этап. Ты снял с меня трусы. Они валяются рядом. Ты разрезал их вдоль бедер, чтобы можно было снять их, не отвязывая ноги. Хлыст развернут, его кончик лежит на моем животе. Кляп и веревки остались на прежнем месте. На глазах все та же повязка.

Пытаюсь рассуждать логически. Хлыст – всего лишь декорация. Я уверена, что ты им не воспользовался: в противном случае я бы обязательно заметила следы – как на лодыжках и запястьях, на которых остались болезненные синяки и ссадины. Эти раны говорят о том, что я не сдавалась, что я изо всех сил тянула веревки и пыталась вырваться, несмотря на бессознательное состояние. Мои действия доказывают, что я не хотела тебя, что радует, хотя ты, возможно, наслаждался этим зрелищем. На внутренней стороне бедер я обнаружила красные отметины, которые потом превратились в синяки. Возможно, они от твоих пальцев; но они появились уже после того, как ты меня фотографировал. Ничего похожего на кровавые рубцы от хлыста на моем теле не было.

Кладу фотографию в шкаф, к остальным. Смотрю на кровать. На ней чистые простыни и стеганое одеяло, которое я сшила недавно. Я вижу Лотти в той квартире, в Лондоне. Вижу, как она съежилась на краю продавленного матраса. Мне очень холодно. Я не ужинала. Не переодевалась. Не чистила зубы и не принимала душ.

Иду в гостиную. Устраиваюсь на диване и накрываюсь одеялами. Постепенно я перенесла сюда из спальни все нужные вещи. Беру с тумбочки снотворное и принимаю две таблетки. Мама наверняка сказала бы, что у меня зависимость. Повернувшись на бок, сворачиваюсь клубочком и начинаю размышлять о том, чем буду заниматься завтра. Я не тороплюсь: я уверена, что не засну; и все же вскоре с удивлением чувствую, как уплываю в приятное забытье – уплываю под действием таблеток, которые работают не хуже, чем волшебное заклинание. Я боюсь, что ты поджидаешь меня во сне.

Она лежит в золотом гробу, обитом внутри белым шелком, и держит в руках искусственные цветы. Рэйф пытается выдрать их, но она не разжимает пальцы. Он вытаскивает ее из гроба и бросает на холодный бетонный пол, шершавый, как наждачная бумага. На ней нет одежды; лежа на полу, она пытается прикрыться стеганым одеялом. Вокруг столпились обвиняемые. Они дергают за одеяло, бьют ее ногами и тыкают в нее веником, который тут же превращается в хлыст. Потом ее поднимают под самый потолок и отпускают, и она падает обратно в стоящий на столе гроб. Она не может пошевелиться: обвиняемые крепко ее держат. Под их одобрительные возгласы Рэйф залезает в гроб и наваливается на нее сверху. Шипы черных роз впиваются в ее обнаженную грудь. Он давит на нее всем своим весом, и она больше не может дышать. Роберт в кожаных перчатках стоит рядом и молча наблюдает. В руках у него ножницы. Она пытается позвать его, но изо рта не вылетает ни звука.

Будильник поднял ее в пять утра. Ночью она все-таки разделась и теперь дрожала в холодном поту под сбившимися, промокшими от испарины одеялами. Нашарив телефон, она вызвала такси к шести часам – в той же фирме, что и обычно. Все детали были тщательно продуманы. Она сядет в первый утренний поезд; она специально выбрала такое раннее время, чтобы не оставить ему ни малейшего шанса перехватить ее на станции.

Все последние недели она существовала только с понедельника по пятницу. Все последние недели в ее жизни не было ничего, кроме судебного процесса. Но сегодня все изменится.

Она встала под душ. Горячий поток уничтожил кислый запах ночных кошмаров и выгнал холод из костей. Высушив волосы феном, она закрутила их в небрежный узел и в спешке побежала одеваться, чтобы сохранить в теле тепло. Она выбрала синее шерстяное платье, плотные чулки и высокие сапоги, затем надела свое обычное пальто и связанный мамой шарф. Шапку, варежки и зонтик она кинула в сумку; карта Лондона отправилась туда же. Немного подумав, она решила взять и паспорт.

Когда таксист позвонил в дверь, она ответила, что спустится через минуту, и ринулась к телефону. Рэйф сотни раз давал ей свой домашний номер, и теперь она собиралась воспользоваться его же собственным оружием. Она проследила за тем, чтобы сначала набрать 141 и включить антиопределитель. Когда она услышала его сонный, слегка испуганный голос, ее желудок непроизвольно сжался. Все ее тело протестовало против того, чтобы слушать его, когда в этом не было необходимости. Не говоря ни слова, она бросила трубку и направилась к двери. Он был в пяти милях: вряд ли успеет.

Она знала, что рискует. Знала, что их может не оказаться дома; знала, что они могут просто не открыть ей дверь… Но она понимала также, что предупреждать их о своем приезде бесполезно, и не позволяла себе думать о том, что ее ждет.

В половине девятого Кларисса стояла перед аккуратным домиком эдвардианской эпохи, зажатым среди других таких же аккуратных домиков, и набиралась смелости, чтобы постучать. Она не успела: дверь приоткрылась на несколько дюймов, и оттуда выглянула ухоженная, решительного вида женщина лет шестидесяти. Окинув Клариссу подозрительным взглядом, она строго спросила, почему та стоит здесь уже целых пять минут.

На вежливые предисловия не оставалось времени.

– Из-за Рэйфа Солмса, – ответила Кларисса.

Женщина сжала губы. Ее рука чуть заметно подрагивала.

– Вы его друг? – спросила она.

– О боже, нет, конечно! Совсем наоборот!

– Ну разумеется – что вы еще можете сказать! – Женщина потянула дверь на себя.

– Прошу вас! – Кларисса вставила ногу между дверью и косяком. – Он разрушает мою жизнь!

– Дайте мне закрыть дверь!

Кларисса услышала, как кто-то быстро и шумно спускается по лестнице; она подумала, что это должен быть мужчина.

– Прошу вас! – повторила она, не убирая ногу. – Мне нужно знать, что случилось с Лорой. Вы ведь ее мать?

– Шарлотта? – раздался в глубине мужской голос.

Женщина навалилась на дверь всем телом. Клариссе показалось, что ее ступня сейчас треснет, несмотря на крепкий сапог.

– Да как вы смеете! – закричала женщина, и Кларисса отступила, ужасаясь тому, что сделала.

Женщина захлопнула дверь.

Кларисса стояла, не зная, что делать дальше. Она говорила себе, что нужно стучать: стучать до тех пор, пока они не откроют, – и в то же время понимала, что никогда на это не осмелится. Опустившись на низкий каменный бордюр, обрамлявший подъездную дорожку, она наклонилась вперед, уперлась локтями в колени и положила голову на сложенные руки. Время остановилось. Она сидела в каком-то оцепенении; мыслей не было, и впервые за долгое время она погрузилась в блаженное забытье.

Ее внимание привлекли доносившиеся из-за двери взволнованные голоса. Неожиданно щель для писем приоткрылась.

– Подождите, – недовольно проговорила женщина.

Через десять минут дверь снова отворилась – на этот раз широко. На пороге стоял мужчина в темно-серых брюках и черном свитере, ростом не выше Клариссы. Вероятно, ему было под семьдесят, но выглядел он крепким и жилистым. Она уловила легкий аромат геля для душа.

– Это вы нам звонили, – произнес мужчина, и Кларисса кивнула в знак согласия. – Почему вы не унимаетесь?

– Я не могла иначе. Не могу иначе.

Он молча посторонился, приглашая ее войти. До нее донесся запах кофе и поджаренных тостов; она почувствовала голод, но ее тут же замутило. Переступив порог, она содрогнулась от мысли, что заходит в дом к незнакомым людям. Кларисса никому не рассказала о своей поездке, и никто не знал, где она сейчас. За одно утро она пробила брешь в своде правил, которые еще в детстве внушила ей мать; правил, по которым она жила всю жизнь.

Они шли по коридору, мимо развешанных по стенам семейных фотографий. В центре композиции всегда присутствовала одна и та же девочка. Кларисса не сомневалась, что это Лора.

Розовый сверток на руках у молодой миссис Беттертон; мать с улыбкой смотрит на свое дитя. Маленькая девочка делает свои первые шаги; молодой мистер Беттертон наклонился и протягивает к ней руки – на фотографии волосы у него темные, почти черные. Выпускной в шестом классе: гордые родители, между ними – девочка-подросток. Чья-то свадьба: групповой снимок, в середине – девушка лет двадцати, одетая подружкой невесты.

Ее можно было узнать в любом возрасте – изящную, хрупкую, белокурую и ошеломляюще красивую. Но на фотографиях Лора так и осталась тридцатилетней. Кларисса почувствовала неприятный холодок; по словам Гэри, десять лет назад, когда Лора встречалась с Рэйфом, ей было как раз около тридцати.

Миссис Беттертон, очень тщательно и аккуратно одетая, ждала их, стоя посреди опрятной кухни. На ней была твидовая юбка, вязаный джемпер и мягкие туфли без каблука – все в приглушенных коричнево-оливковых тонах. Она все еще была красива и очень походила на Лору. Густые серебристые волосы длиной до подбородка послушно лежали за ушами.

– Мой муж может уделить вам всего несколько минут, – холодно сказала она, не предложив Клариссе снять пальто и присесть. – У него назначена деловая встреча.

«Ну конечно, – подумала Кларисса. – Деловая встреча утром в субботу». Она отметила, что эту явную ложь женщина произнесла с легким американским акцентом.

Мистер Беттертон сказал, что может поехать и попозже, и жена метнула на него сердитый взгляд. Усадив Клариссу за стол, он принялся наливать кофе в темно-голубую глиняную кружку с порхающими колибри. Когда он поставил перед ней дымящийся напиток, Кларисса вежливо поблагодарила его и отпила маленький глоточек. Она не знала, с чего начать, и не представляла, как будет задавать этим людям свои чудовищные вопросы.

– Откуда нам знать, что вы не его друг? – спросила миссис Беттертон.

– У такого психа не может быть друзей, Шарлотта! – вмешался мистер Беттертон.

– Откуда нам знать, что это не он вас прислал? Может, он вам заплатил! Он так уже делал. Правда, давно: в последние годы мы о нем не слышали. Появиться через столько лет и позлорадствовать – вполне в его духе.

У Клариссы так сильно тряслись руки, что кофе выплеснулся на чисто выскобленный деревянный стол. Она попыталась вытереть лужу рукавом пальто, но шерстяная ткань не впитывала жидкость, хотя в своем теперешнем состоянии она этого не замечала.

– Не волнуйтесь так, – произнес мистер Беттертон, вытирая кофе полотенцем. Миссис Беттертон снова нахмурилась. – Она не от него, Шарлотта, ты же видишь! – сказал он жене, мягко сжав ее локоть, и пододвинул Клариссе пачку бумажных салфеток. Он подождал немного, делая вид, что не замечает, как она сморкается и вытирает глаза, а затем снова обернулся к жене: – Ты ведь не хочешь, чтобы ее родители тоже через это прошли?

Миссис Беттертон прерывисто вздохнула.

– Но мы же ничего о ней не знаем, Джеймс! Она даже не сказала нам, как ее зовут!

Кларисса поспешила извиниться и представилась. Миссис Беттертон тут же потребовала у нее удостоверение личности; она протянула паспорт, и супруги внимательно его изучили.

– Понятно, почему он вас выбрал, – сказала женщина, бросив паспорт на край стола, так что Кларисса с трудом до него дотянулась. – Вы очень на нее похожи.

– Вряд ли мы вам чем-то поможем, – произнес мистер Беттертон. – В любом случае мы не станем ничего рассказывать, пока вы не объясните, какие у вас с ним отношения.

– У нас нет отношений… – начала Кларисса. Она рассказала им свою историю, стараясь говорить честно и по возможности коротко. О фотографиях она пока решила не упоминать.

– А сейчас он за вами не следил? – спросила миссис Беттертон.

Кларисса заверила их, что ни на станции, ни в поезде ничего подозрительного не заметила, и рассказала, как она звонила Рэйфу рано утром. Она не сомневалась, что за ней не было слежки. Она хорошо проверила: теперь она это умела.

– Он и так знает, где мы живем, – сказал мистер Беттертон. – Переехать мы не можем, потому что вдруг… – Он не договорил. – А вот для вас было бы лучше, если бы он не узнал о нашем знакомстве.

– Зачем нам вообще что-то рассказывать? Нашей дочери это уже не поможет!

«Ничего не выйдет», – обреченно подумала Кларисса. Она понимала, что вторгается в чужую жизнь и миссис Беттертон имеет полное право негодовать.

– Сожалею, что отняла у вас время. Мне не следовало приезжать, – сказала она, поднимаясь из-за стола.

– Сядьте, прошу вас, – ответил мистер Беттертон, бросив сердитый взгляд на жену. – Это хорошо, что вы так настойчивы. Продолжайте идти вперед: нельзя сдаваться, когда имеешь дело с этим человеком. Вы хотите выяснить, чего от него можно ждать, – и в этом вы совершенно правы.

Кларисса заметила, что они тоже избегают называть Рэйфа по имени.

Повернувшись к ним спиной, миссис Беттертон принялась загружать посудомоечную машину. Непонятно было, делает ли она это в знак протеста или в знак согласия; тем не менее, когда мистер Беттертон начал обстоятельный рассказ об отношениях Лоры и Рэйфа, она его не остановила. Однако вскоре вмешалась в разговор.

– Все эти романтические жесты объяснялись никакой не любовью, а навязчивым состоянием, – произнесла она горько, по-прежнему стоя к ним спиной, и Кларисса поразилась тому, что она вдруг так охотно заговорила.

Мистер Беттертон продолжал рассказывать. Очень скоро Лора переехала к Рэйфу – слишком скоро, на взгляд мистера Беттертона, – и тут же столкнулась с его совершенно дикими собственническими инстинктами. От него было не скрыться: он подсматривал, как она принимает ванну, подслушивал, как она говорит по телефону, читал ее письма… Кроме того, ее начали беспокоить его сексуальные пристрастия. Ему нужны были игры в стиле садомазо, но она на это не соглашалась.

Теперь мистер Беттертон откашливался перед каждой фразой. В начале рассказа он этого не делал; было очевидно, что ему неудобно говорить на такую щекотливую тему.

– От вас он тоже этого хотел? – спросил он.

Кларисса покачала головой и тут же почувствовала не ловкость оттого, что обманула его.

– Очень странно, – произнес он, недоверчиво глядя ей в лицо.

– Простите, – ответила она, понимая, насколько бессмысленно было что-либо от них скрывать: ведь они и так уже знали самое худшее. – Мне очень неудобно говорить о таких вещах… Да, от меня он тоже этого хотел.

Мистер Беттертон кивнул с мрачным удовлетворением и возобновил свой рассказ, ни о чем ее больше не спрашивая.

Рэйф не понимал разговоров о личном пространстве и не верил, что Лора может от него уйти. У него как будто не было семьи, не было прошлого: в его жизни не существовало ничего, кроме Лоры, и ее это страшно пугало. Начались бурные ссоры; каждая заканчивалась обещанием, что он постарается измениться и будет меньше ее контролировать. Когда Рэйфу предложили работу в другом городе, она поняла, что это ее шанс. После защиты диссертации у него несколько лет были только краткосрочные преподавательские договоры; все это время он из кожи вон лез, чтобы получить постоянное место в каком-нибудь приличном университете, на факультете английского языка и литературы, и Лора знала, что никакая сила не удержит его от переезда в Бат. И решила сбежать. Когда он поехал знакомиться со своим новым университетом, она просто собрала вещи и скрылась. Даже на работе никого не предупредила.

Сначала Лора вернулась к родителям, но он быстро ее вычислил. Он следил за домом, преследовал ее и шпионил за ней каждую свободную минуту. По вечерам и в выходные у них разрывался телефон. Они пробовали менять домашний номер, но Рэйф всякий раз как-то узнавал его. Он отказывался признать, что между ним и Лорой все кончено; он по-прежнему разговаривал с ней и ее родителями так, словно она была его подругой.

Она постоянно переезжала, но он все время находил ее – вероятно, следил за родителями, когда они ее навещали. Он начал присылать ей компрометирующие фотографии, сделанные еще в тот период, когда они жили вместе. На снимках было видно, что она спит; вероятно, он накачивал ее снотворным. После этого родители Лоры стали более осторожными, и в результате он вскрыл их дверь и нашел ее новый адрес и номер телефона; впрочем, они так и не сумели этого доказать. Когда Рэйф переехал в Бат, он уже не мог следить за Лорой по будням, однако регулярно бомбардировал ее письмами, подарками и непристойными фотографиями, которых у него, очевидно, был большой запас, – настолько мерзкими, что ее от них тошнило.

Рэйф лишил ее права на частную жизнь, и себе она больше не принадлежала. Лора переменилась до неузнаваемости; она потеряла аппетит, осунулась, стала робкой и неуверенной. Благодаря своему обаянию она легко завела новые знакомства, но старые друзья были потеряны навсегда – она не могла сказать им, где она и что с ней, поскольку боялась, что Рэйф найдет ее через них.

Полиция не увидела в этом никакого криминала и отказалась что-либо предпринимать. Рэйф был очень умен; он ни разу не причинил ей физического вреда, а сцены на снимках выглядели как безобидные эротические ролевые игры. Она бы никогда не доказала, что участвовала в них против своей воли; игры садомазо не являются противозаконными, и соответствующие игрушки можно найти в любом секс-шопе или заказать по Интернету.

Миссис Беттертон переместилась поближе к говорящим и теперь стояла, прислонившись к мойке.

– С тех пор полиция изменилась к лучшему, – произнесла она. – В последние годы они начали относиться к таким вещам более серьезно. Но нашей дочери это уже не поможет.

За два года Лора успела пожить в пяти разных городах. Рэйф находил ее везде. Каждая ее новая жизнь длилась несколько месяцев; затем появлялся он, и все начиналось сначала. Родители боялись, что он может ее покалечить.

Наконец Кларисса задала вопрос, который вертелся у нее на языке с тех пор, как она вошла в дом:

– Где сейчас Лора?

– Ее сбила машина, – глухим голосом ответил мистер Беттертон, проведя рукой по своим ослепительно-белым волосам. Кларисса была уверена: он поседел за одну ночь – от горя. – Этот человек снова ее нашел. Она собиралась перейти дорогу и вдруг услышала его голос: «Привет, Лора. Я так по тебе соскучился». И она не раздумывая бросилась от него на проезжую часть.

Кларисса беззвучно плакала, вцепившись руками в пустую и давно остывшую кружку с колибри.

– Лора получила сотрясение мозга и перелом обеих ног. Ее отвезли в больницу; когда она очнулась, он сидел рядом и держал ее за руку Он сказал врачам и медсестрам, что он ее жених. У нее началась истерика, и его выпроводили из палаты. Потом она попросила медиков позвонить нам, но к тому времени, как мы приехали, его уже и след простыл. Он был не настолько глуп, чтобы попасться нам на глаза, однако мы поняли, что он потихоньку теряет бдительность. Отчаяние сделало его более опасным: он больше не мог совладать со своей злобой. И чем сильнее он разочаровывался, тем хуже ему удавалась роль хорошего парня. Вам сейчас нужно быть очень осторожной, Кларисса… Шарлотта родом из Америки, – продолжил он после паузы. – У нее там родственники. Нам было ясно, что в Англии Лора оставаться не может. Когда ей стало лучше – впрочем, только физически, – она эмигрировала в Штаты. Мы все очень тщательно продумали.

– Но все равно не смогли ее защитить! – выкрикнула миссис Беттертон дрожащим от боли голосом. – Мы только сделали ее еще более уязвимой! Она поселилась в Калифорнии и взяла фамилию моих родственников. Выходя с ней на связь, мы всегда принимали меры предосторожности, всегда! Мы не хранили в доме ничего, что могло бы навести на ее след! Но через год после переезда Лора пропала.

Кларисса вспомнила толстовку с надписью «UCLA»; вспомнила, как ее кольнула мысль, что это трофей. Она чувствовала, что эта толстовка что-то символизирует!

– С тех пор мы потеряли с ней всякую связь, – продолжала миссис Беттертон. – С соседями она не общалась, и они даже не заметили ее внезапного исчезновения. На работе тоже не стали бить тревогу. Куча народу, все временные… Они там привыкли к текучке и не удивляются, когда кто-то вдруг перестает появляться в офисе.

Кларисса понимала, какое страшное одиночество испытывала там Лора и как сильно скучала по родителям; сама она никогда бы на такое не отважилась.

– Она стала очередной пропавшей без вести, – вмешался мистер Беттертон. – Местные полицейские не нашли никаких признаков совершения преступления – и это в стране, где фотографии пропавших детей печатают даже на пакетах с молоком! Думаю, им следует помещать туда и фотографии взрослых. К британской полиции они так и не обратились. Мы перепробовали все средства. Мы даже нанимали частных детективов.

То, как они снова и снова произносили это «мы»… как охотно передавали друг другу эстафетную палочку своего трагического повествования… все их поведение говорило о том, что супруги Беттертон были очень близки, хотя изначально отреагировали на появление Клариссы совершенно по-разному. Они жили душа в душу, несмотря на пережитые страдания, несмотря на горе, от которого так и не оправились. Каким-то чудом эта трагедия не разобщила, а только сплотила их еще крепче.

– Мы надеемся, что она сама все так подстроила, – продолжала миссис Беттертон. – Что теперь она в безопасности и счастливо живет где-то в другом месте. Мы говорим себе: однажды наш телефон зазвонит, и мы услышим ее голос. Возможно, ничего ужасного не произошло; возможно, это был не он…

– Но мы знаем, что это был он! – воскликнул мистер Беттертон. – Хотя и продолжаем твердить, что раз тело не нашли – значит, есть надежда. Мы представляем себе, что с ней все в порядке, – просто она временно потеряла память. В один прекрасный день она все вспомнит и позвонит нам.

Миссис Беттертон кивнула.

– Но мы хорошо знаем нашу девочку, – прибавила она. – Она бы никогда не заставила нас через такое пройти.

Она всегда находила возможность связаться с нами, всегда!

Теперь Кларисса поняла, почему ее звонки и неожиданный приезд вызвали у них такие противоречивые эмоции. Они опасались, что ее послал Рэйф, и поэтому были настроены враждебно и подозрительно; но они все еще надеялись и не хотели прогонять того, кто мог бы сообщить им информацию о Лоре, сколь бы маловероятно это ни казалось.

– Я думаю, вам следует обратиться за помощью, Кларисса, – произнес мистер Беттертон.

– Вам нужны доказательства, – продолжила миссис Беттертон, накрыв ладонью руку Клариссы. – Более убедительные, чем были у нас. Железобетонные доказательства! И их должно быть много. Борьба будет нелегкой; если вы не собираетесь просто взять и исчезнуть, вам нужно привлечь к этому делу полицию. Можете дать им наши координаты, если хотите. Тогда они не стали нас слушать – возможно, послушают сейчас. Вы должны заставить их поверить. Должны сделать больше, чем удалось сделать Лоре. Он ни за что не остановится!

Рука у Клариссы покраснела и ныла от впившегося в нее обручального кольца миссис Беттертон. Но Кларисса не позволила себе высвободиться, пока та не закончила говорить.