Десять
Правила любви
Я СТОЛКНУЛСЯ с Ясновидящим из Нижнего Ист-Сайда точно так же случайно, как встретил его еще мальчишкой. Когда я повернул за угол, он стоял на Ладлоу-стрит, как будто и не сходил с того места, где я впервые увидел его много лет назад. Может быть, он действительно предвидел будущее и знал, где меня найти, или же в этом виноват Нью-Йорк – огромный улей, набитый абсолютными незнакомцами, в котором ты вдруг словно попадал в родную деревню, и тебе то и дело встречались люди, знакомые с юных лет. Хочман был одет очень элегантно в соответствии с погодой – белый полотняный жилет, соломенная шляпа, белые брюки и кремовые кожаные ботинки.
Он сообщил мне, что направляется на ланч, который устраивает в его честь Рабочий союз. Недавно он помог им найти мальчишку с Украины, который самостоятельно добрался до Нью-Йорка и попал в лапы ловкого и неразборчивого в средствах бизнесмена, продававшего молодых иммигрантов на фермы Нью-Джерси, где они трудились на полях, как рабы, не получая ничего, кроме крыши над головой.
– Вы принадлежите к союзу? – спросил я с удивлением.
– Я принадлежу моему народу, – ответил он, – с кем бы я в данный момент ни находился. Если Рабочий союз хочет поблагодарить меня за добрые дела и назвать меня героем, с какой стати мне этому препятствовать? Возможно, когда-нибудь они будут чествовать и тебя. Во всяком случае, известность ты уже приобрел. Я слышал о девушке, которую ты нашел.
– Я, вообще-то, розысками сейчас не занимаюсь.
Хочман внимательно посмотрел на меня.
– Да, – согласился он. – Ты всегда искал только одно.
Тут мне захотелось испытать его провидческий дар, в который я никогда особенно не верил, и я спросил:
– И что же?
Я думал, он скажет, любовь. Недавно я встретил девушку своей мечты и не мог думать ни о чем, кроме Коралии. К несчастью, чувство не было взаимным, она скрылась от меня. Возможно, я мог бы ее найти. Но зачем, если она этого не хочет?
Вместо ответа Хочман поманил меня за собой, и я, к собственному удивлению, сразу подчинился. Мне хотелось услышать его ответ. Мы пошли на Эссекс-стрит, в бар неподалеку от похоронного бюро, посещаемый людьми нашей веры. Мы сели за один из дальних столиков, где были в относительном уединении. Заказав выпивку, Хочман ответил на мой вопрос:
– Ты всегда хотел выяснить правду о своем отце, а я случайно знаю ее. Но прошло много лет, и, возможно, тебе это уже не нужно. Правда пугает людей, потому что она непостоянна. Она меняется каждый день. Если ты предпочтешь остаться в неведении, я тебя пойму.
Нам принесли спиртное, я опустошил свой стакан одним глотком. Возможно, это придало мне смелости, и я бросил:
– Валяйте. Сообщите мне эту великую тайну.
– Ты все эти годы презирал отца, думая, что он по своей слабости пытался свести счеты с жизнью. Ты считал его трусом. Так?
Я только пожал плечами, но ответ был ясен.
– В тот день на пристани собрались люди, уволенные с фабрики, чтобы обсудить, какие меры им предпринять. С ними должен был встретиться представитель Рабочего союза.
Я рассмеялся, считая, что Хочман сочиняет. Откуда он мог все это знать? Его же там не было.
– Вы узрели все это благодаря своему провидческому дару?
– Тот человек, который организовал сегодняшнюю встречу со мной, как раз и был тогда тем представителем. Когда в нашем разговоре всплыло твое имя в связи с Ханной Вайс, он рассказал мне, как все произошло. Владельцы фабрики послали вслед за твоим отцом и его друзьями нескольких мордоворотов. Отец велел тебе идти домой, а сам собирался дать этим приспешникам хозяев отпор, но тут увидел тебя, не подчинившегося его рапоряжению. Он направился к тебе, боясь за твою безопасность, но вслед за ним бросился один из этих молодчиков и столкнул его в воду. Ты же в этот момент как раз отвернулся и не видел этого.
Я всегда был убежден, что отец слабый человек, из-за того что он непрерывно скорбел о моей матери, плакал в русском лесу. Я не мог вынести, когда он плачет, и каждый вечер затыкал уши. Я думал, что он сам прыгнул в воду, поскольку был слаб и беспомощен. Мне и в голову не приходило, что он хотел спасти меня.
– Можешь считать, что у меня нет дара предвидения, – продолжал Хочман, – но когда ты подошел ко мне много лет назад на том углу, где мы сегодня встретились, я знал, что мы увидимся снова и что целая река будет протекать через твою жизнь. Я знал, что скажу тебе правду о твоем отце, хотя не знал, в чем она заключается, пока несколько дней назад в разговоре не упомянули твое имя.
Я заказал по второй. Презрение к отцу исчезло, и злость, накопившаяся во мне, обратилась против меня самого. Перепуганный мальчишка в лесу, боявшийся сов, которые якобы могут его унести, и призраков, якобы водившихся в траве. Это я был трусом, плакавшим в лесу. Это я не мог избавиться от скорби по матери.
Я не мог вынести самого себя и сменил имя, чтобы стать новеньким и чистеньким. Я обвинял отца в собственных слабостях и недостатках.
– Теперь, когда ты знаешь, что такое любовь, ты, может быть, поймешь, почему отец рисковал всем ради тебя, – сказал Хочман и засмеялся, увидев, что я в изумлении воззрился на него. – Чтобы догадаться, что ты влюбился, не надо обладать особыми способностями. Уж распознавать страсть я за все эти годы научился.
– К сожалению, она не любит меня. – В кармане у меня лежало ее письмо, которое я перечитывал снова и снова, растравляя нанесенную мне рану. – Она прогнала меня.
– Не убегай слишком далеко, она может изменить свое решение, – сказал Ясновидящий. Он провозгласил тост за меня и пожелал мне удачи. – Любовь такая штука, найти которую непросто. Испытать такое большое чувство – это достижение, Эдди, – и неважно, взаимно оно или нет. Некоторые никогда этого не испытывают. Но меня не удивляет, что ты нашел любовь. Она всегда была в тебе, просто ты об этом не знал. Как ты думаешь, почему я взял тебя на работу? Я видел твою сущность.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ я пошел искать отца. Я должен был покаяться перед ним. Если честно, то я должен был ему гораздо больше. Я взял с собой Митса и Норда, поскольку им нужно было прогуляться. Они вели себя тихо, чувствуя мое настроение. Но, поднявшись по ступеням отцовского дома, я не мог заставить себя постучать в дверь. Я стоял в коридоре, где бывал тысячу раз, но теперь я был другим человеком. Коридор казался мне короче и уже, чем раньше. Из-за дверей других квартир доносился запах жареного лука и цыпленка, освещение было слабым и окрашивало тени в синий цвет. Я представил себе, как отец по другую сторону двери читает молитвы, перед ним раскрытый молитвенник и фотография матери, прислоненная к пустой супнице. Я искал то, чего мне не хватало, в Мозесе Леви, в отшельнике, в Хочмане, в Вайсе, а оно было здесь, в конце коридора.
Но я не мог постучать в дверь, я просто не представлял себе, как попросить у него прощения. Я был неспособен произнести ни слова. Что, если слова могут сжечь тебя, разорвать на куски? Я стоял, прислонясь к стене, неровно покрашенной дешевой зеленой краской. Митс и Норд нетерпеливо махали хвостами. Интересно, подумал я, зачем я взял их с собой? Для защиты? Просто для компании? А может быть, по какой-то другой причине? В тот день, когда я спас Митса, мне встретилась на пристани старая женщина, которая сказала, что довольно легко оценить человека по тому, как он обращается со своими собаками. Возможно, я хотел, чтобы отец увидел, что я не совсем уж пропащий неблагодарный человек, который может уйти, не оглянувшись, осудить своего отца и не попытаться спасти его, когда он тонет. Я все-таки не был набит соломой, я состоял из костей и прочей плоти, у меня было сердце.
В конце концов я поступил так, как умел. У меня были с собой все деньги, имевшиеся на тот момент. Я положил их в конверт и сунул под дверь. Мне показалось, что за дверью мелькнула тень и что я почувствовал его присутствие рядом. Склонив голову, я прочитал вечернюю молитву. Я был благодарен своим учителям, хотя и считал теперь себя довольно слабым учеником, медленно усваивающим уроки. И я понял, что дал мне мистер Вайс в благодарность за то, что я нашел его дочь. Подобно ангелам, которые, как утверждают, сопровождают человека на его жизненном пути, он подарил мне знание истины: как бы я себя ни называл, я оставался сыном своего отца.
Затем я направился к особняку на Шестьдесят второй улице. В этот день весь Нью-Йорк лихорадило: президент Тафт председательствовал на церемонии открытия нового здания Нью-Йоркской публичной библиотеки на Пятой авеню. Оно обошлось более чем в девять миллионов долларов, библиотека содержала более миллиона томов. Главную лестницу охраняли два огромных льва, вылепленных Эдвардом Кларком Поттером. Львов прозвали Лео Астор и Лео Леннокс в честь основателей библиотеки Джона Джейкоба Астора и Джеймса Леннокса. Толпы свидетелей мне были ни к чему, и я до вечера просидел в баре, согреваясь джином. Когда стемнело, я отправился к дому Блока. Я опять оказался на этом месте, как тень собственного прошлого. В окне спальни Джулиет света не было. Мне хотелось поблагодарить ее за помощь. Кроме того, она была очень умной девушкой, и я надеялся, что она поможет мне понять, почему единственная женщина, которая мне нужна, сбежала от меня. Джулиет боролась за права женщин. Я тоже считал, что каждая женщина имеет право сама выбирать свой путь, но не сознавал, насколько женщины лишены свободы. Наверное, я еще очень многого не понимал.
К подъезду подъехала карета. Я знал, что кучера зовут Маркус. Я подошел к карете ленивой походкой и погладил коня.
– Не трогай, – сказал Маркус. – Он стоит больше тебя.
Этот чудо-конь андалусской породы, привезенный из Испании, был одной из лучших упряжных лошадей в Нью-Йорке. И еще он был таким нервным, сказал Маркус, что по воскресеньям его приходилось гонять галопом по аллее для верховой езды в Центральном парке, чтобы он выпустил пар и впоследствии не пугался и не стремился унестись куда-нибудь вместе с каретой.
– А мисс Блок дома? – спросил я.
Маркус сначала вообще ничего не ответил, но я не отставал, и, чтобы отделаться от меня, он сказал:
– Нам запрещено говорить о ней.
– И кто же отдал такое распоряжение?
– Мы должны вести себя так, будто она не член семьи, – ответил он, пожав плечами.
Это было очень любопытное признание, но вытянуть еще что-нибудь из кучера мне не удалось. Я решил подождать, пока выйдут горничные, надеясь, что с ними мне повезет больше. Побывав около этого дома не раз, я знал, что они выходят на прогулку каждый вечер, и, разумеется, сразу их узнал. Сара и Агнес появились вместе с пуделями Джулиет. Увидев меня, собаки стали рваться ко мне, прыгать и радостно визжать, словно встретили старого друга.
– Никогда не видела, чтобы Джаспер вел себя так дружелюбно, – сказала Агнес про более крупного пуделя. – Он вообще-то страшный задавака.
– Я друг мисс Блок, – сказал я, и это было не так уж далеко от истины. – Я пришел повидаться с ней, но ее, похоже, нет дома?
– Нам нужно выгуливать собак, – бросила Сара вместо ответа и направилась в сторону парка, потянув Агнес за собой.
Я последовал за ними. Упрямства с возрастом у меня не убавилось, и сдаваться я не собирался.
– А позже она будет дома? – спросил я у Агнес, которая казалась более разговорчивой.
Она печально покачала головой.
– Ее хотели отправить в больницу в Массачусетс. Я случайно подслушала разговор с доктором и сообщила ей об этом. Она всегда относилась ко мне по-доброму, и мне не нравилось, что заговор у нее за спиной устраивают. Я видела смирительную рубашку, которую собирались на нее надеть, если она заупрямится, – ужасная вещь из кожи и холста. Я не могла оставить это так.
– Пошли быстрее, – понукала ее Сара, встревоженная таким поворотом в разговоре. – Болтать таким образом неприлично и может создать неправильное впечатление о тебе.
Но Агнес была твердо намерена довести рассказ о своей хозяйке до конца.
– Это все из-за ее участия в политике и демонстрациях. Ее ведь еще раз арестовали. Когда я сказала ей, что с ней собираются сделать, она ответила, что запереть ее им не удастся, и убежала из дома. Боже, храни ее.
– Ну, хватит, – оборвала Агнес ее подруга. – Посторонним до этого нет дела, и нас накажут, если узнают, что ты рассказала о ней. Не говори больше ничего!
– Да замолчи ты сама! – ответила Агнес. – Им на нас ровным счетом наплевать, а мисс Джулиет хорошо к нам относилась.
Сара побелела, как полотно, и была явно напугана. Она все время оглядывалась, боясь, что кто-нибудь из семейства Блок их увидит.
– Я в этом не участвую, – заявила она и, развернувшись, ушла из парка.
– Не беспокойтесь, Сара никому не скажет, – проговорила Агнес. – Просто она ужасная трусиха.
Мы сели на скамью. Вечер был теплый, в парке было много народа. Местные жители отличались от толпы в центре города. Здесь люди разных классов были отделены друг от друга. Однако, вопреки стремлению создателей этого зеленого оазиса сохранить его «в чистоте», времена менялись. Молодые люди приезжали сюда из центра, чтобы жаркими ночами играть на лужайках в стикбол.
Собаки вели себя очень спокойно, были явно рады видеть меня и разлеглись у моих ног, словно я их хозяин.
– Может, возьмете их? – спросила Агнес. – Они никому не нужны, а мисс Блок, да простит она мне эти слова, их просто ненавидела.
Пудели глядели на меня умоляюще. Со своей короткой стрижкой они выглядели нелепо. Меньше всего мне хотелось брать себе этих глупых животных.
– Их зовут Джаспер и Антуанетта, – продолжала Агнес. – Жалко их. Никто в доме не обращает на них внимания, а со временем, подозреваю, жить им будет все хуже и хуже. Если у вас есть сердце, вы должны взять их.
Чтобы успокоить ее, я сказал, что подумаю над ее предложением и, может быть, возьму собак, когда моя собственная жизнь устроится. Я сам не верил в это, но мне нужно было ублаготворить Агнес, потому что я хотел, чтобы она помогла мне встретиться с Гарри. Я спросил ее, не впустит ли она меня в дом, и она, к моему удивлению, с готовностью согласилась.
– Я согласна, ради мисс Джулиет, раз вы ее друг. Мы с ней тоже были друзьями.
Агнес была молодой жизнерадостной ирландкой, ей не нравилось, как относятся к прислуге в доме. Но все искупалось отношением мисс Блок, которая обращалась со служанкой как с младшей сестрой.
Мы вместе вернулись к дому и обошли его сзади. Двор был вымощен булыжником, у дверей стоял большой металлический ящик, где молочник оставлял сыр и сливки по утрам. Агнес отперла дверь и впустила меня в дом, сказав, что будет гулять с собаками на углу Шестьдесят третьей улицы и ждать меня там. Она не хотела, чтобы знали, что это она меня привела. Я прошел через пустую кухню, которая была раз в десять больше нашей с отцом комнаты, затем по коридорам, выложенным темным мрамором с розовыми и золотыми прожилками. По пути мне попалась небольшая женская гостиная в розовых и зеленых тонах.
В конце концов я добрался до холла, имевшего форму слезы, и остановился под люстрой от Тиффани, успокаивая нервы. Агнес сообщила мне, что мистер Блок-старший болен и редко встает с постели, миссис Блок ушла в гости, а мистер Гарри Блок, скорее всего, в кабинете, где он обычно сидит в тоске и печали после того, как сбежала его сестра. Там я его и нашел. Он играл в шахматы с воображаемым партнером. Войдя в кабинет, я закрыл за собой раздвижную ореховую дверь. Блок поднял на меня глаза, и в них промелькнул страх. Возможно, он решил, что я опять хочу его ограбить, как много лет назад.
– Фрэнк Герберт играл с вами в шахматы? – спросил я. – В ближайшие двадцать лет он не сможет составить вам компанию.
Мой враг узнал меня и кивнул, как старому приятелю.
– У Герберта не хватает мозгов, чтобы играть в такие сложные игры. Вот Джулиет была хорошей партнершей.
Я сел в одно из зеленых бархатных кресел.
– И тем не менее вы хотели отправить ее в лечебницу для душевнобольных из-за ее политических взглядов.
Блок ошарашенно посмотрел на меня, не понимая, откуда я мог об этом узнать.
– Я никогда не причинил бы вреда сестре, если вы на это намекаете. Она подвергала себя опасности, выбирая неудачных друзей и занимаясь предосудительной деятельностью. Рано или поздно это кончилось бы для нее тюрьмой. Я хотел уберечь ее от этого.
– И она убежала от вашей заботы. Надеюсь, теперь она может жить свободно.
– Какое вам дело до проблем нашей семьи?
Если бы я даже хотел, я не смог бы ему объяснить, насколько жизнь рабочих зависит от семьи, предоставившей им работу. Наше повседневное существование почти во всем было обусловлено людьми, не знавшими даже наших имен. Я взял со стола одну из шахматных фигур. Это оказался ферзь.
– Я так и не научился играть в шахматы, – сказал я. – У меня никогда не было времени на игры. Я работал с тех пор, как мог что-то делать руками.
– Зато воровать вы научились неплохо.
– А вы, похоже, научились убивать.
Блок покраснел от гнева.
– Я не имею никакого отношения к убийству. Я не приказывал Герберту убить эту девушку и никогда не стал бы этого делать. Я велел ему всего лишь припугнуть ее. Но он не знает меры и взял на себя слишком много.
– Не знаю, слишком ли много возьмут на себя члены Рабочего союза, но думаю, что они будут следить за вами очень внимательно. Если вы занимаетесь сомнительными сделками и прикрываете действия, представляющие опасность для рабочих, они, скорее всего, узнают об этом. Я думаю, теперь вам придется очень много времени проводить в суде. Но это не страшно, вы же адвокат.
Я достал из жилетного кармана часы. Я не сознавал до сих пор, как они тяжелы. Время, которое они показывали, не говорило о том, кем я был в прошлом, и никак не было связано с моим будущим. Я положил часы на стол.
– Вы полагаете, что, вернув мне мою собственную вещь, станете честным человеком? – спросил Блок.
– Я полагаю, что стану человеком. Не уверен, что вы можете сказать о себе то же самое.
Перед тем как оставить моего старого врага, я кинул последний взгляд на часы, которые носил столько лет. По сути, я никогда не считал их своими. Не знаю, был ли я честен, но от их груза я освободился. Выйдя из особняка, я встретил Агнес на углу. Мы поговорили о Джулиет, которая в этот момент была на пути в Калифорнию, и пошли с собаками в парк. Блок запирал пуделей в кухне. Он купил их для Джулиет и теперь не хотел их видеть. На этот раз я спустил их с поводков. Разбитое или нет, но сердце у меня, оказывается, было.
