ПОЛИЦЕЙСКИЕ протопали через сад и огород, не обращая внимания на побеги фасоли, грядки салата и огромные зеленые кабачки и сбивая их на ходу прямо с их плодоножками. Люди со средствами могли нанять отряд полиции для достижения собственных целей, Профессор же регулярно платил полиции дань, дабы иметь возможность управлять музеем по своему усмотрению без вмешательства властей. Подобная практика была широко распространена, и к ней прибегали не только добропорядочные бизнесмены, но и мошенники с ворами, вынашивавшие противозаконные замыслы. Владельцы некоторых театров и концертных залов устраивали закрытые представления со стриптизом для привлечения зрителей, которых опаивали сильнодействующим зельем и обворовывали. В игорных домах все было подстроено так, чтобы клиент никоим образом не выиграл. Все эти заведения платили полиции мзду и пользовались ее покровительством.

Увидев в своем саду фотографа, Профессор тут же послал одного из братьев Дюрант за полицейскими. Те не замедлили явиться с дубинками наготове, так как это было одним из условий сделки. Профессор и Эдди в это время вели ожесточенные дебаты.

– Если вам нечего скрывать, почему вы собираетесь выгнать меня из своего сада? – спрашивал Эдди.

– Я не собираюсь выгонять вас, – холодно отвечал Профессор, и это было правдой, потому что вместо него с этим быстро управились сотрудники полицейского участка. Эдди кричал, что у него есть права гражданина, но ему дали понять, что ни в этом саду, ни во всем округе Кингз у него таких прав нет.

Никто не обратил внимания и на его протесты в связи с тем, что его лишили собственности – камеры и штатива, оставшихся в саду. Если бы у него были с собой наличные в достаточном количестве, то, выйдя на Сёрф-авеню, он, возможно, изменил бы ход дела в свою пользу, но поскольку у него их не было, полицейские продолжали выполнять задание, за которое им заплатили, состоявшее в том, чтобы изгнать пришельца с территории и отбить у него охоту туда возвращаться.

Коралия в смятении наблюдала за всем этим из своего окна. Она порывалась броситься в сад с отцовской саблей и разогнать полицейских. Но стоило Профессору поднять голову и, заслонившись рукой от солнца, посмотреть на ее окно, как Коралия мигом спряталась за занавеску в страхе, что он ее заметил. Она стыдилась собственной трусости и тем не менее дрожала в слезах и боялась тронуться с места. Куда же подевалась храбрость, которой она обладает, как утверждал дрессировщик Бонавита? В гневе на себя она сорвала с рук перчатки и в наказание за свою трусость схватила иголку и стала тыкать ею в перепонки между пальцами, пока не залила все руки кровью.

Чуть позже она отыскала камеру Эдди в кустах гортензии, куда она была заброшена вместе со стеклянными пластинами с портретами «живых чудес». Одна из пластин треснула, остальные же были целы, хотя и намокли от росы. Коралия спрятала вещи Эдди под террасой, затем поднялась к себе, сдернула с окна одну из штор и завернула в нее фотографическое оборудование для сохранности. При этом она тихо плакала, словно втайне хоронила кого-то. Вечером Морин пригласила ее на террасу, где они могли поговорить в относительном уединении. Профессор был у себя в кабинете. Он все еще не остыл и гасил вспышки раздражения большими порциями рома. Сразу после утреннего инцидента он учинил Коралии допрос.

Встречала ли она когда-либо раньше молодого наглеца, который посмел фотографировать его «живые чудеса»? Она отвечала, что они не были прежде знакомы, и это было, в принципе, правдой, поскольку никто не представлял их друг другу в лесу.

– Они переправили его через мост, – поведала ей Морин, пославшая братьев Дюрант вдогонку за полицейскими проследить за развитием событий. – Обошлись с ним неласково, как ты догадываешься. Он не был победителем в их схватке. Ему дали понять, что, если он еще раз появится в Бруклине, то окажется в тюрьме на Реймонд-стрит, а туда вряд ли кто-нибудь желает попасть. Давай поставим на этом точку, Кора, иначе будет худо всем без исключения.

Но точка на этом поставлена не была, совсем наоборот. Музей открылся на следующий день. Посетителей было гораздо меньше, чем ожидалось, несколько человек, купивших было билеты, отказались от этого намерения, заявив, что сорок центов – непомерная цена. Тем не менее начало сезону было положено, и все надеялись на бóльшие доходы летом, когда в музей могли забрести люди из переполненного Дримленда, который собирался открыться во всем великолепии в последние выходные мая.

Профессор сделал Коралии особое предупреждение о недопустимости встреч с незнакомцами и велел докладывать ему, если она заметит, что кто-то околачивается около музея. Их разговор происходил в гостиной возле жуткого эхиноцереуса, протянувшего свои голые, как палки, коричневые побеги и издававшего одурманивающий горький запах. Коралия отвечала, что выполнит все его указания, но при этом ей хотелось спросить, что ей делать с незнакомцами, приходящими на закрытые вечерние представления. Выглядела она при этом не вполне здоровой, лицо ее раскраснелось. Профессор, пощупав ее лоб, пришел к выводу, что у нее жар. Правда, жар, сжигавший ее, был вызван не болезнью, а ненавистью к нему. Тем не менее заключение отца о ее болезни подсказало Коралии дальнейший план действий. На следующий день для доказательства плохого самочувствия она вызвала рвоту, засунув пальцы поглубже в горло. Вдобавок приняла бледный вид с помощью пудры и подкрасила глаза углем, чтобы они выглядели воспаленными и запавшими.

– Но не думай, что это будет регулярно, – предупредил ее Профессор, согласившись отменить вечернее представление. – Нам нужны деньги, как никогда.

Коралия поцеловала ему руку, словно собака, подчиняющаяся требованиям хозяина. Но собаки, даже самые выдрессированные, могут и укусить. В своей комнате Коралия достала принадлежавшие утопленнице мелочи, которые взяла со стола отца. Она доставала их каждый вечер, размышляя, как бы вернуть их близким утонувшей девушки. В этот вечер она уже твердо знала, что ее притворная болезнь – первый шаг к побегу.

На следующее утро она заявила, что слишком плохо себя чувствует, чтобы заниматься работой по дому, и осталась в постели. Поскольку было воскресенье, Профессор собирался посетить один из ипподромов на Лонг-Айленде, где он часто пытался удвоить свой капитал – или, по крайней мере, не потерять его весь. У Морин же это был выходной день, и она, по всей вероятности, намеревалась провести его с мистером Моррисом. Коралия быстро оделась и, выглянув из окна, увидела, что возница вернулся. Это было большой удачей, потому что план побега строился в расчете на него. Погода стояла теплая, и возница, сняв рубашку, спрыгнул с козел, чтобы привязать поводья к изгороди. Коралия убедилась в истинности того, что шептала ей как-то Морин: на теле возницы было много старых шрамов и рисунков, вытатуированных красной и синей тушью. На спине красовалось изображение летящей птицы, раскинувшей крылья от одного плеча до другого.

Возница не знал, что за ним наблюдают, а в одиночестве люди часто раскрывают свое истинное «я». Весело насвистывая, он стал вытаскивать из повозки рыбу, что было не так-то просто, потому что рыба была гигантской. Несомненно, рыбак, выловивший эту громадину, получил за нее где-нибудь приз и неплохо заработал, продав ее на рынке. Это необычное зрелище привлекло стайку птиц, устроившихся в кустарнике. Услыхав их щебет, возница на минуту оторвался от работы и протянул птицам конский корм на ладони.

– Угощайтесь, лапочки, – произнес он.

Как-то он объяснил Коралии, что это обыкновенные скворцы и в тени они кажутся черными, а когда кружат в воздухе, то в их перьях проблескивают фиолетовые, синие и зеленые пятнышки. За два десятилетия до этого сотня таких скворцов была ввезена из Европы и выпущена в Центральном парке. Поначалу всех привлекали их красиво переливающиеся перья, но постепенно их популяция росла, и когда тысячи скворцов заполонили сначала весь штат, а затем и страну, люди стали рассматривать их как напасть, был даже брошен клич включать в меню всех ресторанов пирог со скворцами. Возница, однако, считал, что скворцы ничуть не хуже ласточек и дроздов, люди просто не понимают их и недооценивают.

Когда Коралия открыла окно и окликнула возницу, он, обернувшись, издал удивленное восклицание и в смущении поспешно надел рубашку.

– Мисс, так ведь и напугать недолго. А если бы у меня было оружие? Даже думать не хочу, что могло бы случиться.

Коралия схватила сумку из воловьей кожи, которую приготовила заранее, открыла окно пошире и без лишних слов вылезла на крышу, как уже делала неоднократно, когда хотела понаблюдать за толпами в Дримленде или за тем, как садится солнце. Затем твердым шагом прошла к низкой крыше террасы.

– Мисс, идите обратно! – нервно крикнул возница. Он не испытывал в этот день желания работать, так как Профессор у него уже в печенках сидел.

Не слушая его, Коралия подошла к краю крыши, схватилась за ветку грушевого дерева и соскользнула по ней вниз. Дерево затряслось, скворцы испуганно взлетели.

– Вы не хотели слушать меня в ту ночь, когда я говорил, что погода неподходящая для плавания, – причитал возница. – Может, хоть сейчас послушаете меня и останетесь там, где вам полагается быть?

Вместо этого Коралия подошла к валявшейся на траве громадной рыбине.

– Для чего вы ее привезли?

Вырванная из своей родной стихии, рыба выглядела устрашающе. А между тем когда-то она была исключительно красива. Ее чешуя ослепительно сверкала серебром в лучах солнечного света, пробивавшихся сквозь листву.

– А бог ее знает. Это просто мертвая рыба, которая воняет, как всякая другая. – Возница вытащил носовой платок и вытер вспотевший лоб.

– Я думаю, это не просто мертвая рыба. – Коралия видела инструменты, которыми орудовал Профессор, и монстров, которых он изготавливал из разнородных частей. Ее пробрал озноб. – Похоже, отец хочет соорудить морское чудище, которое будет наполовину женщиной и наполовину рыбой.

Она подождала в саду, пока возница тащил рыбу в сырую яму около запертых дверей погреба и обкладывал ее мешками со льдом, чтобы она не грелась. Все это было заранее обговорено с Профессором, который уже разослал телеграммы в газеты, обещая разрешить Загадку Гудзона. Если он не представит в конце мая настоящую русалку, писал Профессор, то будет бесплатно пускать посетителей в свой музей в течение всего июня. Он, конечно, не собирался выполнять свое обещание, поскольку это бы его разорило.

– Вы должны заниматься своими обычными делами, – наставлял возница Коралию, увидев, что она его ждет. Но видел он также и знакомое ему упрямое выражение на ее лице. Она явно намеревалась поступить по-своему.

– А вы должны отвезти меня туда, куда я скажу. К нашему общему знакомому.

– К Профессору, что ли? – Возница пытался обратить все в шутку.

– Вы знаете, о ком я говорю. Он сказал мне, что это вы привезли его сюда. Если отец узнает, что фотограф попал в наш дом благодаря вам, вряд ли это ему понравится.

Дав вознице пищу для размышлений, Коралия вытащила из-под террасы камеру Эдди и пластины и отнесла их к экипажу.

– Хорошо, я отвезу это ему, – хитрил возница.

– Нет. – Коралия открыла дверцу и уселась на место для пассажиров, с нарочитым спокойствием сложив руки на груди. – Я сама отвезу.

Возница взволновался не на шутку.

– Будьте же разумны. Мы с вашим отцом договорились, что я доставлю рыбу. А насчет вас договоренности не было. Ваше поведение вас погубит. Если бы у меня была дочь, то я бы меньше всего хотел, чтобы она познала мерзкую изнанку жизни.

– Если бы у вас была дочь, вы бы наверняка хотели, чтобы она познала мир, как он есть, и могла жить с открытыми глазами.

Возница задумался над ее словами. Ему случалось делать в жизни страшные вещи, о которых он теперь глубоко сожалел. А по лицу Коралии было видно, что она полностью ему доверяет. Он этого не заслуживал, но, скорее всего, именно поэтому он отвязал коня и взобрался на козлы рядом с пассажиркой.

– Если бы я дорожил своей жизнью, ни за что бы не стал этого делать. Вам повезло, что я махнул на себя рукой.

Когда экипаж тронулся с места, сердце Коралии сильно забилось. Ее план больше не был умозрительным построением, он стал живым явлением из плоти и крови. Она сразу стала хозяйкой своей жизни, а не прячущейся за шторами или подслушивающей у замочной скважины трусихой. Мир был новым и свежим, она вдыхала воздух, пахший зеленью. Солнце светило прямо ей в лицо, так что невозможно было смотреть, не моргая. Все вокруг вырисовывалось очень четко и ясно: уличная суета, трамвай, катящийся в сторону Кони-Айленд-авеню, тень возницы, свистом побуждающего старого мерина ускорить шаг, покидая округ Кингз, и не знающего, что опасность уже позади.

ЭДДИ ДРЕМАЛ, скорчившись в ветхом кресле в углу, и не пошевелился, когда раздался стук в дверь. Он практически даже не слышал стука и не ответил на него. Он был пьян. Пес, которого в этот день еще не выводили гулять и не кормили, лежал у ног хозяина и ответил за него, грустно тявкнув. Коралия терпеливо ждала на полутемной лестнице, утешаясь доносившимся снизу воркованием голубей. День был необычно теплым для этого времени года, и ей было жарко в черном шерстяном платье и толстом пальто, из-за перчаток чесались руки. Она мучилась от жары и тревожилась, но терпела. Не получив из-за двери ответа, она постучала еще раз. Она говорила себе, что будущее сплетено из подобных моментов, и если отступить, то вся ткань расползется. Поэтому она постучала опять, на этот раз громче. Наконец она получила ответ, но не слишком обнадеживающий. Эдди крикнул, чтобы пришедший убирался к черту и оставил его в покое.

Дверь оказалась незаперта, что вряд ли было разумно в этом припортовом районе Манхэттена, где преступность цвела пышным цветом, но Эдди, видимо, считал, что ничего хуже того, что уже было, с ним не случится. Коралия заметила несколько подозрительных фигур, околачивающихся на Десятой авеню, но назад у нее пути не было, так как возница категорически заявил, что отвезет ее обратно в Бруклин только с наступлением темноты, когда Профессор не заметит знакомого экипажа. Поэтому ей ничего не оставалось, как добиваться своей цели. Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Хотя день был в разгаре, в помещении было темно – шторы на окнах задернуты, лампы не зажжены. Единственным источником света было слуховое окно под потолком, но просачивавшиеся через него лучи гасились штукатуркой, армированной конским волосом. При виде Коралии Митс поднялся и засеменил к ней. Она узнала пса, который когда-то гонялся за ней в лесу, а теперь повизгивал, радуясь посетителю.

Эдди поднял голову и в первый момент решил, что она ему грезится или он продолжает спать. Перед ним была девушка его снов. Он недоуменно и обрадованно подался вперед, думая, не выпитый ли накануне джин породил это видение. Несмотря на сумбур в голове, до него дошло, что она принесла его камеру, которую он уже оплакивал как потерянную навсегда. Радостная ухмылка осветила его угрюмое лицо.

Коралия же увидела результаты переговоров Эдди с полицией. Лицо его представляло собой сплошной синяк и, что было еще хуже, к руке была прикручена бинтом деревянная шина. Заметив ее взгляд, Эдди с отвращением посмотрел на свою руку.

– Они сломали ее дубинкой.

В углу стояли пустые бутылки из-под джина, которым Эдди накануне заливал разочарование от неудавшегося предприятия и боль в руке. Коралия обвиняла себя в его несчастьях: она ничего не сделала, чтобы его защитить. Подойдя к нему, она упала к нему на колени, обняв руками за шею и уткнувшись лицом в его мятую рубашку с пятнами крови. Она почувствовала охвативший его жар и проснувшееся в нем желание. Он имел достаточный опыт общения с женщинами, но, уверенный в ее невинности, не мог дать волю своему желанию и поступить так, как ему хотелось. Он не знал, сколько полезных сведений на эту тему она почерпнула из книг отцовской библиотеки, снабженных иллюстрациями, которые она имитировала в своем аквариуме во время вечерних представлений. Но это было чисто механическое воспроизведение, лишенное для нее какого бы то ни было смысла. Она знала, какими движениями и позами можно возбудить похоть зрителей, но сама оставалась при этом такой же холодной, как вода, в которой плавала. С Эдди же она не хотела отстраняться и растворяться в окружающей среде. Она сняла пальто и стянула перчатки, надеясь, что в полутьме он не разглядит толком ее руки. Он считал ее нормальной женщиной, не зная, что она монстр и дочь монстра, и пусть она станет нормальной хоть на один день.

Эдди пробормотал, что недостоин ее: у него запятнанное прошлое, а в будущем ему не светит ничего хорошего. Коралия ответила, что прошлое не имеет значения, а что их ждет в будущем – неизвестно. Они сидели, крепко обнявшись и забыв о времени. Если бы Эдди, разбив свои часы, мог остановить ход времени, он бы это сделал. Он расспрашивал Коралию о ее жизни. Она предпочла умолчать о деталях личной жизни и вместо этого рассказала ему о знакомом ей мире чудес: об удивительном артисте, который пил джин на завтрак и спал с двумя женами, о Королеве пчел, чей покинутый улей тосковал по ней, о человеке, не боявшемся львов, несмотря на то что один из них откусил ему руку. Многого из того, что она видела и делала, Коралия стыдилась, особенно своих выступлений перед пьяными зрителями. Но, несмотря на близкое знакомство с пороком, она ни разу ни с кем не целовалась и теперь не могла остановиться. Она вся горела, и было странно, что Эдди, при всей своей опытности, ведет себя очень робко. Она побуждала его к действиям, расстегнула блузку. Он прильнул к ней, простонав от наслаждения, и в безумном порыве целовал ее все более страстно, но в конце концов заставил себя отстраниться. Он желал ее так долго – даже тогда, когда не знал, что она существует в реальности, – но теперь не мог позволить себе воспользоваться ситуацией.

– Ты не понимаешь, – уговаривала его Коралия, – я совсем не ангел. Иногда я даже сомневаюсь, человек ли я.

Эдди действительно не понимал, что она имеет в виду, и только смеялся. Тогда она попросила его зажечь свет. Она решила, что он должен знать, кто она такая на самом деле, хотя это решение вызвало слезы у нее на глазах. Она показала ему свои руки, дефект которых, по ее мнению, делал ее изгоем. Но он же делал ее той неповторимой женщиной, которую Эдди никак не хотел отпускать, хотя уже темнело, и возница кричал снизу, что им пора ехать. Она оставила ему голубое пальто Ханны, аккуратно сложив его на стуле, и ее вещи в носовом платке. Он внимательно рассмотрел их все – две черные пуговицы, гребень, шпильки, золотой медальон на цепочке и два ключа.