ТРОПИНКИ вдоль реки заросли болотной капустой, душистым горошком и мятликом. Бригады рабочих, в основном низкооплачиваемых ирландских иммигрантов, которые прибыли на рассвете, чтобы укреплять берега реки огромными валунами, не мешали жаворонкам, порхавшим с дерева на дерево. Облака отражались в воде и были похожи на ряд камней, по которым можно перейти реку до самого Нью-Джерси. Эдди ходил ловить рыбу каждую субботу, всегда на одно и то же место. Ему очень хотелось всретиться с форелью, которую он выпустил на волю. Говорят, что людей тянет на место преступления, что собаки находят дом, даже если их увозят за сотни миль от него. Так почему бы и рыбе не вернуться на знакомое место?

Шагая среди зарослей папоротника, Эдди давил ногами траву, которая издавала при этом запах корицы. Часы в кармане его жилета отбивали ритм, словно второе сердце. Он захватил с собой бутылку виски на случай, если встретит Бека, и тот будет возмущаться вторжением на территорию, которую считает своей. Найдя спокойное место, Эдди присел на корточки. Хотя летний сезон еще только начинался, уже вовсю стрекотали сверчки и жужжали комары, кружившие над мелководьем. Эдди взял с собой удочку, но не забрасывал ее, а просто сидел, глядя на воду и высматривая, не блеснет ли серебристая спина. Так прошел час, другой, но ничто, кроме воды, не блестело. По-видимому, форель была умнее человека и не хотела возвращаться на место, связанное с неприятностями.

Он подошел к самому краю воды и стал фотографировать реку, надеясь хоть частично передать ее красоту. Воздух был мягким, каким он часто бывает в этот ласковый весенний месяц, и Эдди всей грудью вдыхал его аромат. Во время работы он испытывал душевный подъем, у него было чувство, что он погружается во что-то вне его самого с его приземленными желаниями и потребностями. Облака плавали, точно кусочки льда в стакане с вином. В объективе камеры вся река светилась и мерцала, мир казался совершенным. Постепенно свет начал меркнуть. Река потемнела, в лесу сгустились тени. В кустах послышался шорох – скорее всего, стая перепелок или енот. Митс, который примерно вел себя весь день, встрепенулся, в нем проснулся охотничий инстинкт. Не пытаясь выяснить, кто там скрывается – может быть, кто-то большой и опасный, – он ринулся в кусты и исчез. Эдди кинулся за ним, окликая пса и подзывая его свистом.

С наступлением темноты будет практически невозможно найти собаку, а в этой местности, по слухам, водились койоты, поджидающие добычу в зарослях. Лай Митса эхом разносился по лесу. Эдди в погоне за псом пересек несколько ручейков, но его задержало вязкое болото, поросшее рогозом. Это место начали осваивать голубые цапли, которые построили десятки огромных гнезд на ветвях высоких полусгнивших платанов, окружавших болото. Наконец Эдди выбрался на твердую землю. Последние бледно-желтые лучи солнца пробивались сквозь листву. Митс разошелся не на шутку, его лай перешел в рычание. В последний раз, когда он сбежал от Эдди, тот нашел его на лесной прогалине и, схватив пса за ошейник, испытал тревожное ощущение, что рядом кто-то есть. Ему даже показалось, что в лесу мелькнула стройная женская фигура в белой рубашке, с массой черных волос. Но в следующий момент видение исчезло, лишь качались ветки деревьев.

На этот раз Эдди оказался в ложбине, где среди зарослей дикой моркови и красного клевера увидел хижину, крытую толем. Около хижины исходил злобным лаем Митс. Пес вывел хозяина к убежищу отшельника. На крыльце находился зверь, похожий на волка. Он порывался наброситься на питбуля, но его удерживала цепь, привязанная к столбу. Митс подскочил ближе, пользуясь возможностью безнаказанно дразнить зверя. Эдди подбежал, чтобы схватить своего пса, и устрашающий любимец отшельника рванулся, чтобы схватить их обоих, но не мог спуститься с крыльца. Эдди заметил, что глаза у него желтые, и подумал, что Бек, вероятно, не выдумывал. У собак не бывает таких глаз.

Шум стоял такой, что он мог бы поднять и мертвого, но Бек, по-видимому, спокойно спал все это время, и только окрик Эдди разбудил его. Он появился в дверях в нижнем белье, в сердитом настроении и с винтовкой. Его растрепанные волосы сзади были стянуты в пучок, он, прищурившись в сгущавшихся сумерках, пытался разобраться в происходящем. По-видимому, он не узнал Эдди и нацелил винтовку прямо на него.

Эдди поспешно вскинул руки вверх, чтобы показать, что он безоружен и у него с собой только камера с принадлежностями.

– Это я, – крикнул он, – фотограф.

Камера, по-видимому, прорвала завесу сонного тумана и алкогольных паров в голове отшельника. Он кивнул.

– Ну да, я знаю, что ты слишком часто шляешься тут вместе с кроликом, который притворяется собакой.

– А это, как я понимаю, ваша собака, – кивнул Эдди в сторону рычащего зверя на крыльце.

– Это волк, – сердито фыркнул Бек. Он дал волку легкий подзатыльник, и тот успокоился, но продолжал показывать зубы Митсу, улегшемуся в папоротниках.

Становилось темно, и Эдди пора было отправляться домой. Он и так уже задержался здесь дольше, чем рассчитывал, путь был неблизкий и потребует не меньше трех часов. Но обижать отшельника тоже не хотелось. Особенно если учесть, что у него была винтовка, а лес он знал лучше белок, снующих в кустах ежевики.

– Одно дело браконьерствовать и ловить мою рыбу, и совсем другое являться сюда без приглашения. Это мой дом, черт побери, а не чей-нибудь еще, – мрачно изрек голландец.

– Это пес решил нанести вам визит, – объяснил Эдди. – Он удрал от меня.

– Общительный малый, – заметил Бек. Он сошел с крыльца и, пристроив винтовку на плече, кивком пригласил Эдди к костру. – Ты сегодня застрял тут допоздна и теперь, пожалуй, потонешь, если попытаешься выбраться отсюда самостоятельно.

Очаг был устроен в нескольких футах от хижины и обложен со всех сторон камнями, чтобы искры не подожгли крышу из толя.

– Ты когда-нибудь слышал о рыбе, которая выходит из Гудзона на берег погулять? – спросил Бек, принимая от Эдди залог мира, бутылку виски.

– Не думал, что вы верите в сказки.

Бек лишь усмехнулся.

– Насколько мне известно, в нашем мире рыбы не ходят по суше, – заметил Эдди.

– Ходят, если у них есть ноги.

Над очагом была положена металлическая решетка для приготовления рыбы и дичи. Угли были горячие, и Бек быстро развел огонь, сунув в очаг несколько сучьев. Он был прав насчет того, что в темноте Эдди трудно было бы добраться до реки – между нею и хижиной отшельника лежало несколько заболоченных участков, покрытых водой. Кое-где вода доходила до пояса, а в ней вполне могли водиться кусачие черепахи. Если Эдди хотел, чтобы Бек помог ему выбраться отсюда, надо было ублажать старика.

– Должен признаться, я никогда не слышал о рыбах с ногами, – сказал он.

– А ты думал, что слышал обо всем на свете? Я однажды видел, как лиса в один миг превратилась из рыжей в белую. Только что была как огонь, раз – и ее словно снегом покрыло. Ты о таком слышал? – спросил он, покосившись на Эдди. – Думаю, нет.

Бек достал помятый чайник, налил в него дождевой воды из бочки, насыпал молотых кофейных зерен и вскоре предложил Эдди чашку напитка, на вид напоминающего жидкую грязь.

– Я думаю, у нас на уме одно и то же, – сказал он. – Рыба с ногами.

– Рыбную ловлю придется отложить до другого раза, – отозвался Эдди.

Бек прищурил один глаз.

– Ты и впрямь держишь меня за идиота. Ты слишком туп, чтобы заниматься ночной ловлей. Потонешь.

Они сидели рядом на бревне. К стене дома был прислонен челнок, умело выдолбленный Беком из березы и тополя. Эдди не подозревал, что отшельник способен изготовить такую искусную вещь. Люди, живущие на холме, говорили, что как-то зимой, когда Гудзон, против обыкновения, замерз целиком, Бек шел со своим челноком по льду реки, пока не нашел полынью. Хороший рыбак найдет место, где можно поймать рыбу, невзирая на погоду.

– Я не считаю вас идиотом, – ответил Эдди. – Совсем наоборот.

– А вот скажи: ты веришь в русалок?

Эдди медлил с ответом. Он искоса бросил взгляд на старика, наливавшего виски в свой кофе.

– А вы?

– Ну вот. Это доказывает, что ты все-таки считаешь меня идиотом. Это была не русалка. Такой штуки не существует. Жила-была некогда женщина из плоти и крови.

Пульс у Эдди сразу участился. Когда он работал у Хочмана, путь к успеху в розысках всегда начинался таким образом, с одной фразы.

– А теперь она мертвая?

Бек прикончил кофе с виски.

– Мертвые остаются с нами, даже когда мы ходим. Уж это мне известно.

– Значит, в реке была мертвая женщина?

– Вот именно! – Бек хлопнул Эдди по спине, довольный, что тот его понял.

Эдди достал фотографию из кармана.

– Та рыба на двух ногах не была похожа на вот эту?

Бек рассмотрел фотографию при свете костра и вернул ее Эдди.

– Ничего общего. А вот мертвая была похожа.

Сердце Эдди забилось еще чаще.

– Так их было две?

Бек встал, чтобы загасить костер. Мир сразу погрузился во тьму.

– Ты хочешь получить информацию, а я хочу кое-что в обмен на нее, – бросил он, направляясь к крыльцу и оставив гостя размышлять о своем предложении.

Эдди задумался над тем, что могло бы понадобиться старику от него, а тот тем временем натянул брюки и высокие рыбацкие сапоги, облепленные грязью. Взяв палку, он вернулся к дымящему кострищу.

– Пора двигать, если хочешь сегодня попасть домой.

– Что за обмен вы предлагаете? – Эдди надеялся, что голландец заломит не слишком высокую цену. Он отдал свои сбережения отцу, и деньги могли теперь появиться у него только после того, как он продаст что-нибудь из имущества.

Бек кивнул в сторону своего хищного любимца, который распростерся на крыльце, положив голову на лапы, и внимательно следил за каждым движением обоих.

– Позаботься о нем, если со мной что-нибудь случится. Выпусти его на свободу.

– Это где же, интересно, вы будете, когда я возьмусь это делать, рискуя, что он разорвет меня на куски?

– Я буду на том свете. В противном случае ты мне будешь не нужен. Я хочу спокойно лежать в могиле, не ворочаясь из-за того, что волк погибает от голода в моей хижине.

– У него есть какое-нибудь имя? – Эдди посмотрел на зверя, тот, в свою очередь, смотрел на него.

– Полагаешь, имя что-нибудь значит? Ты остаешься тем, кто ты есть, как бы тебя ни звали. Назови его Безымянный. Или Президент. Один черт. Скажи мне только, что ты надумал. Согласен ты на такой обмен или нет? Решай.

Приобретать волка Эдди хотелось меньше всего, но он был уверен, что у отшельника впереди долгая жизнь. Он кивнул, и они скрепили сделку рукопожатем.

– А халупу эту сожги дотла, – сказал Бек. – Когда я помру, она никому не будет нужна.

Эдди согласился выполнить и эту просьбу. Он хотел расспросить Бека о русалке подробнее, но тот сделал знак, что им пора идти. Эдди привязал к ошейнику Митса леску, чтобы неугомонный пес не убегал. Отшельник потопал в своих черных сапогах по папоротникам и ягодным кустам в сторону реки. Вокруг них порхали воробьи, устраивавшиеся в кустах на ночь. Некоторое время они шли молча, но, выйдя на гребень холма, Бек остановился. Всходила луна, освещая белесым светом широкую долину реки.

– Знаешь, как я понял, что она не русалка? У нее были голые ноги. А меня всегда учили, что у русалок ног не бывает. Вон там я их увидел, – Бек указал на одну из ложбин.

Им надо было пересечь болото, от которого поднимался сырой запах жидкой грязи. С каждым шагом они по колено увязали в ней.

– Может, хочешь вернуться? – спросил Бек, которого развеселил недовольный вид Эдди, который отмахивался от комаров. – Да, живности тут хватает. Я однажды нашел кости слоненка, а знающий человек сказал, что это мохнатый мамонт. Я и сам тут, возможно, в скором времени окажусь.

Эдди махнул рукой в знак того, что хочет идти дальше. Он взял Митса на руки и перенес его через самое глубокое место. Летом глинистая почва высохнет и затвердеет, но весной эта вязкая грязь могла легко засосать человека или собаку, точно зыбучий песок.

– Иди не останавливаясь, дружище, – бросил Бек через плечо. – Остановишься – и попадешь к мамонтам. Я тут видел в конце марта одного типа, который увяз по самое не хочу и уже звал на помощь маму, пока не выбрался с помощью толстой палки.

Эдди брел по грязи, окруженный тучей комаров. На противоположной стороне болота проходила индейская тропа, по которой ездили почтальоны до того, как почту стали доставлять поезда. Но и сейчас в грязи осталась глубокая колея от проехавшего недавно конного экипажа.

– Я спустился с холма, когда увидел, как русалка вытаскивает из воды ту, другую женщину.

Эдди было не по себе в этой ложбине, и не ему одному. Митс стал жалобно подвывать, и Эдди погладил его, успокаивая.

– Она убежала, так что не могла быть русалкой. Я видел ее ноги. Но плавает она, как не может ни одно человеческое существо. Я видел ее и раньше. Когда она убежала, я спустился в ложбину, чтобы присмотреть за утонувшей девушкой. Если бы меня не было, еноты набросились бы на нее и разодрали. Но вскоре я услышал, как подъехал какой-то экипаж. Один из них сказал, что утопленница для них – настоящее сокровище. Тот еще тип. Труп может быть сокровищем разве что для вурдалаков. Второй предложил оставить девушку здесь с миром, но первый отверг эту идею. Сказал, что у него на нее другие планы. И тогда возница погрузил ее в коляску. Надо было пристрелить их обоих еще до того, как они это сделали. – Отшельник испытующе посмотрел на Эдди. – Противно слушать про такое? – Он достал из кармана бутылку виски и предложил молодому человеку.

Эдди сделал глоток горьковатой жидкости.

– Думаете, они убили ее?

– Она была мертва до того, как они здесь появились. Я проверял – сердце не работало, дыхания не было. Но кто-то ее убил, это точно. – Старик вытащил из кармана синюю нитку. – Этой ниткой ей зашили рот. Ее нельзя было оставить в таком виде, так что я притворился, что вытаскиваю леску из рыбьей пасти – иначе это было бы слишком уж тяжкое дело. – Он протянул нитку Эдди, но тот отшатнулся. – Ну, так я и знал, что нитка тебя напугает, – проворчал Бек.

– Ниток я не боюсь, – мрачно отозвался Эдди, проглотив это легкое оскорбление. – Я был когда-то портным.

– Я был когда-то ребенком, но давно уже не являюсь им.

Эдди протянул руку, и Бек положил нитку ему на ладонь.

– Они приехали, чтобы увезти тело, – ровным тоном продолжил отшельник. – Их главный очень радовался этой находке. Но твоя русалка – нет. Она плакала.

– Почему это вдруг моя русалка?

– Ты почти наткнулся на нее однажды. Она наблюдала за тобой и твоим кроликом, и я тоже. – Он погладил Митса, который тут же радостно запыхтел, высунув язык. – Я следил с холма, чтобы ты не сжег мой лес. А она пряталась за деревьями. Она хороший пловец, и у нее хороший глаз. Но ты же не видишь того, что у тебя под носом, потому я и вывожу тебя сейчас.

Эдди окатила жаркая волна. Он, наверное, все-таки видел девушку, потому она и снится ему теперь.

– Кто она такая?

Бек пожал плечами.

– Девушка, которая строит из себя рыбу. Может, это твоя форель приманила ее. Я же предупреждал, что эта рыба заведет тебя куда не надо.

– А мужчины вам были, конечно, незнакомы? – Это была скорее мысль вслух, нежели вопрос, потому что Эдди никак не ожидал утвердительного ответа.

– Ты имеешь в виду того, что чуть не утонул в болоте?

– Да нет, тех, которые увезли тело.

– Одного из них я точно знаю.

Вот так это и бывает. Один случайный вопрос может отворить дверь, через которую проникает луч света, ведущий к истине.

– Видел его портрет в газете много лет назад. Он был преступником.

Вокруг было темно, но сквозь деревья проблескивало серебро воды.

– Не помните, как его зовут?

– Читать я не умею. Я просто заворачивал рыбу в эту газету. Но лицо его я запомнил. Это он был с твоей русалкой и засунул утопленницу под сиденье. А потом отошел на два шага от коляски и стал кормить дроздов прямо с ладони. Никогда прежде такого не видел.

Тут уж Эдди словно холодной водой окатило. Эта сцена была хорошо ему знакома. Первое, что он слышал по утрам, было сопение лошадей в стойлах внизу и мурлыканье возницы, воспроизводящего голубиное воркование. «Птицы умнее, чем ты думаешь. Они не забывают того, кто ласково обошелся с ними». Эдди часто наблюдал, как возница кормит птиц с руки в переулке, а они сидят, словно загипнотизированные, и ждут своей очереди.

– Ну вот, я рассказал тебе все, – сказал отшельник, когда они дошли до берега реки, границы его территории и его мира. – И все, что у меня есть, будет твоим, когда меня не станет. Не забудь про моего волка.

Город был тих и спокоен, а мысли Эдди метались в голове. По пути домой он нашел поросший травой участок и прилег отдохнуть вместе с псом. Рот зашивают, когда не хотят, чтобы человек выдал какой-нибудь секрет или в виде наказания за то, что он говорил много лишнего. В нитке не было ничего особенного – она была не шелковой и не мохеровой, просто нитью для швейных машин. У Эдди слипались глаза, и он уснул. Ему приснился отец за швейной машинкой. Нить, которой он шил, была стеклянной. Игла протыкала руки отца, текла кровь, но он продолжал работать как ни в чем не бывало. «Это случается, – сказал отец. – Никому этого не избежать».

Когда Эдди проснулся, уже светало. Он размял ноги, которые сводило от лежания на траве, свистнул Митса, и они двинулись в сторону Челси, время от времени переходя на бег рысцой. Эдди запыхался и вспотел. Пес был только рад пробежаться вместе с хозяином, но Эдди в конце концов согнулся от резкой боли в боку. Последние остатки ночи клубились меж деревянных пирсов темными бесформенными клоками. Над выходом из гавани первые лучи солнца пробивались золотыми и красными проблесками, ночная тьма переходила в трепещущую девственную синеву. Лошади в стойлах еще только просыпались и нетерпеливо топтались в ожидании завтрака. Возница накладывал им сено вилами. На балках конюшни пристроилась стайка его необыкновенных голубей. Набрав зерна, он напевал птицам, а они с привычной доверчивостью клевали зерно с его широких мозолистых ладоней. Возница повернулся на звук открывшейся двери, с досадой думая, кто бы это мог явиться в столь неурочный час, но, увидев Эдди с собакой, расплылся в ухмылке. Они уже несколько лет жили как добрые соседи.

– Я смотрю, вы с псом рано встали сегодня, раньше птиц.

– Намного раньше, – мрачно ответил Эдди. Он вспомнил дроздов и серебристую реку и подумал, что, по сути, очень плохо знает своего соседа.

Извозчик кончил кормить голубей и, наклонившись, почесал Митса под подбородком.

– Ты хороший мальчик, не трогаешь моих птичек, да? – Питбуль, устав после долгой ходьбы, бухнулся на пол у его ног. – Я чувствую, вам обоим надо несколько часов поспать.

– Поспать – это не то, что мне сейчас надо, – ответил Эдди, захлопнув за собой дверь. Стук заставил голубей взлететь на балки. – Мне нужен ты.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО они пересекали Ист-Ривер по Уильямсбургскому мосту. Длинная вереница облаков двигалась в противоположном направлении, к Манхэттену, навстречу приступившему к работе городу. Эдди сидел на высоких козлах рядом с помрачневшим возницей. Он внимательно следил за своим попутчиком и имел на то причины. Сначала возница отрицал, что знает что-либо о пропавшей девушке. Но когда Эдди назвал ему точное местонахождение ложбины, в которой лежало тело, он был так ошеломлен, что выдал себя.

– Ты не можешь этого знать! – выпалил он. – Никто не знает, где я был и что делал, кроме моей лошади, а она не сказала бы тебе этого, даже если бы могла говорить. – Возница, похоже, был нетрезв. Голова у него явно работала плохо. Он болтал, не отдавая себе отчета, и глядел на Эдди так, будто тот обладает некой демонической силой. – Я сказал ему, что не желаю впутываться в это дело. Я предупреждал, что это не принесет добра, но он не хотел меня слушать. Он платил за работу, так что мне оставалось делать?

Возница клялся и божился, что он не нарушал закона, так как девушка была мертва, когда они за ней приехали. Он всего лишь помог перевезти тело в Бруклин, его наняли с его коляской, и он был вынужден подчиниться.

– Согласно закону, это преступление, – возразил Эдди. – Ты попадешь в Томбс, если это станет известно. А может, и в Синг-Синг.

– Закон слеп, ты знаешь это не хуже меня. Давай решим это дело между собой, по-человечески. Я ведь мог бы тебя убить, и никто больше не приставал бы ко мне с этим делом.

– Уж прямо так и убить? – рассмеялся Эдди.

– Ты, наверно, подумал бы, прежде чем угрожать мне, если бы знал, что я уже отсидел срок в Синг-Синге.

Шрамы, татуировки и золотые коронки возницы и раньше наводили Эдди на мысль о его не вполне добропорядочном прошлом, но срок в Синг-Синге говорил о серьезном нарушении закона.

– Ты ничего не знаешь обо мне и не делай вид, будто тебе что-то известно. – Возница покачал головой, ибо человеку, не сидевшему в Синг-Синге, трудно понять, насколько тяжко пребывание в этой печально известной тюрьме. – Это чистый садизм – запирать людей в камере с видом на Гудзон, держать их в клетке, как зверей, перед лицом такой красоты. Многие пытались бежать. Некоторые утонули в реке, другие жалели, что не утонули, когда их вылавливали, как рыбу, а затем избивали плетьми и цепями. Ты не представляешь, что это за место и на что готовы люди, чтобы прожить еще один день. И я такой же. Я в ответе за то, что делал, потому что тот, каким я был, живет во мне. Я человек не слабый, но жить с таким грузом тяжело.

Эдди выслушал историю возницы. Этот коренастый человек со спокойным характером когда-то возглавлял одну из самых отчаянных банд в районе Пяти углов в Нижнем Ист-Сайде. Члены банды, «сутенеры с Аллен-стрит», как их прозвали, налетали на бешеной скорости на жертву, взгромоздившись на руль велосипеда, чтобы удобнее было уложить человека ударом дубинки, а затем спрыгивали вниз и обчищали его карманы. Сначала он был вышибалой в Нью-Ирвинг-Холле, затем в салуне на Брум-стрит и постепенно поднялся до главаря банды. Публичные дома и опиумные притоны, которые его банда держала в своих руках, находились под наблюдением чиновников Таммани-Холла, но, хотя они должны были заботиться об общественном благе, их нетрудно было подкупить, и тогда они с готовностью закрывали глаза на нарушения закона. В те дни этот скромный возница частенько заглядывал в Десятый полицейский участок с подношением в виде виски и сигар и беспрепятственно проходил в кабинет начальника. Он считал себя неуязвимым и какое-то время жил спокойно, но потом попал в Синг-Синг и растерял за время отсидки все свои связи.

Когда его освободили досрочно за примерное поведение, ему оставались только мелкие правонарушения вроде работы на Профессора из Бруклина. Ему исполнилось тридцать четыре года, на улицах, где он когда-то был хозяином положения, теперь заправляли более молодые и жесткие люди. А он заправлял конюшней, чистил стойла и занимался извозом.

– Значит, свое положение ты утратил и промышляешь теперь «хапками»?

– Меня подвело мое пристрастие, – признался извозчик.

Эдди вспомнил, что несколько раз замечал его по вечерам скорчившимся в темном углу за конюшней с трубкой в руках. Случалось ему видеть также, как тот внезапно засыпает прямо в лошадином стойле, отключившись от окружающего полностью или частично, глаза его были мутными из-за воздействия опиумного мака. В Нижнем Манхэттене было немало опиумных притонов в подвальных помещениях борделей и пивных. Во время работы на Хочмана Эдди приходилось посещать эти заведения. То, что он был еще мальчишкой, никого не волновало в мире, где важно было лишь нажиться за счет неукротимых желаний клиента. Достаточно было заплатить десять центов вышибале у входа, и можно было беспрепятственно рыскать по всем углам муравейника. В этих темных и грязных норах человек докуривался до полного одурения и обычно валялся недвижной кучей с трубкой в руках, затягиваясь даже в забытьи. Никто не пытался пробудить его, пока у него были деньги, и хорошо, если он в конце концов выходил из забытья живой и невредимый.

– Профессор готовит опиум по собственному рецепту в своей мастерской, – сообщил возница Эдди. – Он берет сырье, похожее на янтарную стружку, и смешивает его со своими химикалиями. Он в этом деле мастак, этого у него не отнимешь. Обещал мне, что у меня всегда будет опий, пока я держу рот на замке.

– Но сейчас ты замок снял, – заметил Эдди.

– Ну да, ну да. Я уже по горло сыт понуканиями этого так называемого ученого и не желаю больше таскать туда-сюда трупы по его указке. Деньги он мне платит, но преданность мою не купил. Если ты не будешь привлекать меня к ответственности, я все тебе расскажу.

– Ты сделаешь даже больше, ты отвезешь меня туда.

Эдди достал фотографию Ханны. Кинув на нее взгляд, возница отвернулся со страдальческим выражением. Даже у такого человека, как он, была душа, и с каждым годом она все больше давала о себе знать.

– Да, это она, – бросил возница. – Господи, прости меня, грешного.

И тут Эдди ошеломленно услышал из уст возницы первые фразы кадиша, утренней молитвы иудеев. «Йитгадаль вэйиткадаш шмэй раба» («Да возвысится и освятится великое имя Его»). «Бэальма ди вра хиръутэй» («В мире, сотворенном по воле Его»). «Вэямлих мальхутэй бэхайехон увэйомэйхон» («И да установит Он царскую власть Свою при жизни вашей в дни ваши»). «Увэйхаббей дэхоль бэйт йисраэль» («И при жизни всего Дома Израиля»).

Молитва настолько укоренилась в сознании Эдди, что он стал машинально повторять ее вслед за возницей, хотя тот казался скорее не иудеем, а язычником или преступником без вероисповедания, как бы он ни взывал к Богу.

– Вот видишь, – сказал возница своему растерявшемуся попутчику, окончив молитву, – я тоже принадлежу к вашей братии.

– Я отказался от веры, – сразу же отозвался Эдди, – так что мы с тобой ни с какого боку не братья.

– Вот как? Но ты же поступил, как и я, скрыл свое происхождение. Не такая уж большая между нами и разница. Мне легче было заниматься своими делами, не чувствуя груза еврейских традиций. И тебе, я думаю, тоже. Я становился тем, кем было удобнее в данный момент. Я сменил имя по необходимости, а разве это преступление? Я был Биллом и Джеком и носил еще с полдюжины имен – Джо Марвин, Джо Моррис, Уильям Мюррей, – можно составить целый список, в котором не будет ничего особенно приятного. Но к кому мне обратиться, раз у меня нет ни близких, ни друзей? К Адонаи, нашему Богу.

– Не думай, что я отпущу тебя из-за этого на все четыре стороны. Вези меня к ней.

Возница печально помотал головой.

– Я думаю, ты об этом пожалеешь. Говорю тебе как твой друг и бывший брат по вере.

– Я тоже так думаю, – согласился Эдди. – Но жалеть об этом я буду уже в Бруклине.

На сиденье лежала потрепанная красная подушка, призванная смягчить удары, которым подвергалась задняя часть пассажира, когда колеса экипажа попадали в выбоины на дороге. Эдди обратил внимание, что возница не подгонял коня кнутом, однако тот трусил куда надо, словно знал дорогу.

– Животных ты любишь, – признал Эдди.

– Это я и без тебя знаю. В молодости у меня был зоомагазин на Брум-стрит. Я был помешан на птицах. Да и сейчас тоже. Естественные создания, без всякой придури, согласись. Дикие пташки.

Погода стояла теплая, над ними раскинулась небесная лазурь. На равнине, где еще сохранились отдельные фермы, возница остановил коня. Вдаль почти на целую милю тянулись ряды цветной капусты и свеклы. Дорога была пыльная, вокруг никого. Волосы на шее Эдди сразу зашевелились – он заподозрил, что возница затевает что-то недоброе. Не исключено, что его попутчик попытается отделаться от него в этом пустынном месте, а может быть, поблизости скрывается кто-то из его старых приятелей с дубинкой или пистолетом. Но тут Эдди увидел, что возница остановился у колодца. Он спрыгнул на землю, вытащил ведро из-под заднего сиденья и, наполнив его, дал коню напиться. Эдди тоже спрыгнул, чтобы размять свои длинные ноги.

– Так как же мне к тебе обращаться? – спросил он, чувствуя себя умиротворенно в этой сельской местности. Даже воздух здесь был живительным, бодрящим. – Ты, кажется, сказал, что тебя звали Джо?

– Пусть будет Джо. Я отзываюсь на любую кличку.

Эдди по привычке взял с собой камеру, и ему захотелось увековечить представшую перед ним картину: возница, которого звали Джо за неимением лучшего имени, стоял, держа в руке ведро, из которого мерин пил воду. Другую руку возница ласково положил коню на шею.

– Все мои прочие портреты остались в полицейском участке, – сказал возница, обнажив золотые коронки в улыбке. – Не забудь запечатлеть мои прекрасные зубы.

– Не задавайся, пожалуйста. Меня интересует конь.

– Ну, я же говорил, что мы похожи, – обрадовался возница. Напоив коня, он взобрался на свое место и взял в руки вожжи. – Мы оба предпочитаем животных людям.

– Если ты хочешь сказать, что мне приятнее смотреть на лошадиный круп, чем на тебя, то спорить не буду, – отозвался Эдди, усаживаясь рядом с возницей.

Оба рассмеялись. Их взаимная настороженность благодаря прекрасному утру утихла. Крачки описывали в воздухе круги, пчелы целыми роями оглушительно жужжали в высокой траве.

– А ты уж думал, что я собираюсь прикончить тебя тут, признайся, – заметил возница, очень довольный собой.

– Да, это приходило мне в голову. Но потом я вспомнил, что ты говорил о Боге, и расслабился, – ответил Эдди, слегка усмехнувшись своей откровенности. – Когда предстанешь перед ним, придется отвечать за свои дела.

– Я и сейчас перед ним, – отвечал возница с пафосом. – Мне теперь так кажется, что я нахожусь перед ним все время, всякую минуту.

К югу лежала болотистая местность, расцвеченная золотыми и зелеными полосами, над ней нависла легкая дымка. Они проехали по деревянному мосту, возведенному над топким местом и ручейком, известным как Кони-Айлендская протока. Первые мосты через протоку строились из дерева, а дороги из ракушечника, количество которого со временем росло, так как морские птицы сбрасывали моллюсков на мосты и дороги, чтобы разбить скорлупу. В ветвях высоких деревьев вили гнезда мигрирующие скопы. В лицо Эдди ударило яркое солнце, вызвав слезы на глазах. Соленый ветерок обжигал лица и бодрил. Солнечный свет, пробиваясь сквозь облака, был здесь не таким ярким, как на Манхэттене. Именно такое приглушенное освещение обожал Мозес Леви: хотя дальние планы при этом расплывались, все мельчайшие детали в толпе покупателей на улицах Кони-Айленда вырисовывались очень четко. Весь Бруклин, казалось, был пронизан сияющим светом. Трамвайные рельсы на Нептун-авеню, карусели с деревянными львами и конями – все сверкало яркими красками. Бросались в глаза алые, синие и желтые полосы ярмарочных тентов.

Возница остановился на Сёрф-авеню. Реконструкция Дримленда достигла заключительной стадии. Навезли песка и свалили его огромными кучами прямо на улице. Как только задувал бриз, песок взмывал в воздух маленькими смерчами.

– Дальше не поеду – не хочу, чтобы он видел, что это я тебя привез. – Неподалеку виднелась щипцовая крыша Музея редкостей и чудес. – С удовольствием прикончил бы его – возможность у меня была, не сомневайся, – но через него я получаю то, без чего не могу обойтись, – прости меня, Боже, – так что это меня останавливает.

Эдди спрыгнул с козел с камерой в руках.

– Тогда подожди меня здесь. Мне надо будет доехать обратно.

– Еще чего! Я сделал то, что обещал, разве не так? Я что, твой лакей, чтобы выполнять все, что ты ни пожелаешь?

– Я думал, ты мой брат, – с иронией заметил Эдди.

– Наполовину.

– Оставайся здесь и молись, чтобы я вообще вернулся.

Возница пропустил этот приказ мимо ушей, развернул коляску и, свистнув, послал коня рысью.

– Молись за свою жизнь сам, – крикнул он через плечо. – Счастливо добраться домой!

ПОСЛЕ шума и суеты вокруг Дримленда было облегчением свернуть на выложенную плиткой дорожку, ведущую к музею, и окунуться в тишину. Здесь к тому же было прохладнее, чем на шумной авеню. Здание было похоже скорее на жилой дом, чем на музей. До открытия всех парков и аттракционов оставалось всего несколько дней, а музей выглядел на удивление запущенным. Парадный вход был заперт. Деревянные щиты, обещавшие показать захватывающие чудеса, еще не были повешены и кучей валялись на траве, они отсырели, краска на них выцвела. Зато пышно разрослись два больших сиреневых куста, вокруг которых роились пчелы. Послышались чьи-то голоса. Он пошел на них, огибая выставочный зал, и очутился на краю большого двора. Перед ним возвышалось грушевое дерево с недавно распустившейся листвой. Эдди стал вглядываться сквозь нее в то, что происходило на террасе. Кто-нибудь другой на его месте, возможно, остолбенел бы при виде такого сборища, но Эдди оно восхитило. На миг он даже забыл, зачем явился сюда, и просто глазел на собравшихся здесь удивительных существ.

Музей открывался в этом году рано, чтобы опередить Дримленд и Луна-парк и привлечь воскресных посетителей, которые в ином случае могли бы не обратить внимания на столь скромное заведение. С витрин были сняты закрывавшие их полотняные чехлы, стекло и скелеты были протерты, птичьи клетки и аквариумы вычищены. В это утро «живые чудеса» собрались, чтобы поприветствовать друг друга после долгой зимы. Они расписывались в журнале, где были перечислены номера, с которыми они должны были начать свои выступления в конце недели. Тот, кто не умел писать, ставил крестик. Каждый год выбывал кто-нибудь из старых артистов, так было и на этот раз. Так, все сокрушались по поводу исчезновения Джанни, пожилого римлянина, глотавшего огонь и ходившего босиком по раскаленным углям. В конце прошлого сезона он заболел и кашлял кровью с крошками угля. Вернувшиеся же обнимались, радуясь, что оказались не единственными, кто пережил зиму. Некоторые перебивались случайными заработками, другие ездили с цирками или выставками на юг, третьи просто ждали прихода весны. Так проводила время и Девушка-бабочка Малия, живя в пансионе, где ее мать занималась починкой одежды, чтобы удовлетворить их скромные потребности. Встреча со старыми друзьями была для них настоящим праздником, особенно радостным потому, что Профессор накануне загулял допоздна и еще не поднимался. Их, конечно, все-таки ждала встреча с ним и обсуждение контрактов, но пока что можно было с легким сердцем наслаждаться моментом, не чувствуя на себе его пронзительный взгляд, оценивающий все, что они говорят и делают.

Они пили чай и поглощали испеченные Морин пончики с яблоками, в этот торжественный день даже более восхитительные, чем обычно, а также пирожные, которые были приготовлены из сладкого теста, заваренного в баке на огромной плите, топившейся углем, и посыпаны белым и коричневым сахаром.

Эдди смотрел на все это в радостном изумлении. В компании был и шпагоглотатель Джереми, перед каждым выступлением смачивавший горло густым сиропом из Вест-Индии и пивший исключительно горячий чай. Молодые братья Дюрант из Бронкса ели с одной тарелки. Девушка-бабочка завтракала с помощью ног с таким же успехом, с каким другие едят руками, а Мальчик из джунглей, которого все называли Хорас, не мог говорить, но очень доходчиво объяснял, что хочет пить чай с тремя кусочками сахара. В этом сезоне был и новичок, Уильям Ривз, похожий на эльфа и водивший на цепочке аллигатора размером с охотничью собаку. Во время представления он снимал с головы картуз, приоткрывал пасть аллигатора и засовывал туда голову. В остальное время пасть была крепко обвязана, дабы животное не спутало чей-нибудь палец с одним из кусочков цыпленка, которыми его кормили.

Эдди пристроил свою камеру, чтобы сфотографировать этот необыкновенный завтрак. Да и весь сад казался волшебным. Солнечный свет окрашивал стол лимонно-желтыми и золотыми полосами, в воздухе стоял запах мяты, сырой земли и ароматного черносмородинового чая. Малия, запрокинув голову, хохотала над анекдотами, которые братья Дюрант рассказывали вместе, но ключевую фразу всегда произносил старший. Новичок Уильям Ривз с веселым видом наблюдал за девушкой, любуясь ее красотой, а шпагоглотатель пил свой дымящийся чай, прислонив шпагу с медным эфесом к костлявому колену. Камера Эдди работала почти бесшумно, однако и тихого щелчка было достаточно, чтобы группа на террасе замерла. Возможно, их органы чувств были более восприимчивы, чем у обычных людей. Они разом испуганно повернулись к Эдди, словно ожидали увидеть притаившуюся на ветке змею, и были удивлены, когда заметили под грушей заурядного долговязого молодого человека с коротко остриженными волосами и темными глазами, небрежно одетого в синий пиджак, легкие шерстяные брюки и ботинки со шнурками.

Эдди с виноватым видом приблизился к ним, понимая, что нарушил дружеское застолье.

– Надеюсь, вы простите меня за вторжение. Я проходил мимо и увидел вас всех. Это такая замечательная сцена, что я не мог ее пропустить. Я фотограф. – В доказательство своих добрых намерений он продемонстрировал им камеру. «Живые чудеса» не отшатнулись от него, а казались заинтригованными. – Я делаю фотопортреты, – продолжил Эдди и подошел ближе, ободренный их реакцией. – Был бы очень рад сфотографировать и вас.

– Прямо сейчас? – с оттенком подозрения в голосе спросил Уильям Ривз. – И за сколько же?

– Да бесплатно, – успокоил его Эдди.

– Тогда договорились.

Ривз согласился позировать первым и разбил лед недоверия. Все столпились, с интересом наблюдая за тем, как этот худощавый жилистый человек берет на колени аллигатора и гладит его серо-зеленую кожу.

– Я давно хотел иметь портрет Артура, – заявил он. – Я должен принять серьезный вид?

– Какой хотите, – разрешил Эдди.

– Это хорошо, – расплылся в улыбке Ривз. – Я веселый человек по натуре, а кто серьезный, так это Артур.

Помогая Морин на кухне с пирожными, Коралия услышала оживленный разговор, а затем взрыв смеха, за которым последовали аплодисменты. Тут уж она просто вынуждена была подойти к дверям и выглянуть во двор. Она не могла поверить глазам. Малия взобралась на перила террасы, изображая красивую бабочку, собирающуюся взлететь. Но главное – там был ОН, молодой человек из леса, словно каким-то волшебством перенесенный прямо к ним во двор. У него были красивые руки с длинными пальцами, как у музыканта. Его пиджак мешал ему, и, скинув его, он продолжал работать в белой рубашке и подтяжках. Лицо его приняло задумчивое выражение, он был так поглощен работой, что, казалось, даже не дышал.

Коралия зачарованно смотрела сквозь сетку на дверях, как он настраивает объектив.

– Оставайтесь в такой позе, – сказал фотограф Малии. – Это как раз то, что надо.

Пончики шипели в кастрюле на плите, требуя, чтобы их вытащили из кипящего масла, но Коралия забыла о своих кухонных обязанностях. Это была судьба, она в этом не сомневалась.

Фотограф поблагодарил Малию, вытащил из камеры пластину и вставил новую для следующего снимка. Готовились позировать братья Дюрант – они переплелись друг с другом, образовав настолько идеальный шар, что казалось, будто позвоночника у них совсем не существует.

Запах подгорелого теста привлек на кухню Морин. Она ахнула, увидев выкипевшее масло и почерневшие пончики.

– Сколько добра пропало! – воскликнула она, поспешно снимая кастрюлю с огня. Тут она заметила Коралию в дверях и нахмурилась. – Очень интересно, что весь этот сыр-бор означает?

Подойдя к дверям и увидев фотографа и двух братьев, радостно позирующих ему, Морин нахмурилась еще больше.

– Что это, черт побери, он вытворяет? Вот ему достанется, если Профессор его застукает! Да и нам всем не поздоровится.

И прежде чем Коралия успела ее остановить, Морин выскочила во двор.

– Прекратите это немедленно! – крикнула она Эдди. – Это частная территория, и частные лица проживают тут частной жизнью!

Эдди поднял голову и увидел перед собой красивую рыжеволосую женщину. Даже на расстоянии было видно, как обезображена ее красота. Ее гнев и властный тон смутили его.

– Мисс, – произнес он виноватым голосом, – простите, что я не спросил вашего разрешения.

Коралия за спиной Морин почувствовала, как крючок влечения к молодому человеку опять впивается ей в сердце. Жилка у нее на шее бешено пульсировала. Эдди же, хоть и заслонил рукой глаза от солнца, видел только неясный силуэт в дверях кухни.

– Я тут не выдаю разрешений, – отрезала Морин. – Так что уж лучше удирайте отсюда подобру-поздорову, пока хозяин не обнаружил, что вы вторглись на его территорию. А то он вам покажет, где раки зимуют.

– Это всего лишь фотограф, – пытался объяснить Уильям Ривз. – Он не сделал ничего плохого.

– Пусть он хоть король Бруклинский, это не имеет значения! – язвительно бросила Морин Ривзу и вновь обратилась к Эдди: – Сэр, я прошу вас удалиться. Если у вас есть хоть одно полушарие в мозгу, послушайтесь моего совета.

Прижав руку к сердцу, Эдди умоляюще произнес:

– Не прогоняйте меня, пока я не сфотографирую вас!

Морин негодующе фыркнула, однако молодой человек явно произвел на нее благоприятное впечатление. В мешковатых брюках, с длинными руками и ногами, он был похож на огородное чучело с красивым загорелым лицом.

– Этого еще не хватало! – отрубила она.

– Позволь ему это сделать, – проговорила Коралия. – Тебя никогда еще не фотографировали. Вреда от этого не будет.

Морин удивленно взглянула на свою воспитанницу и, увидев, с каким напряженным выражением она смотрит на молодого человека, сразу поняла: это тот, о ком Коралия говорила и которого она не может забыть.

– Если это тот самый, – произнесла Морин задумчиво, – то не такой уж он красавчик, скажу я тебе. Слишком костляв.

– Ну давай! – Коралия слегка подтолкнула экономку. – Иди.

– С ума сошла? А что, если твой отец увидит?

– Ну и пусть, – ответила Коралия. Дружелюбие, с каким Эдди обращался к своим моделям, поднимало ее дух. Это был нормальный человек, который не отшатывался от того, что отклонялось от нормы, – напротив, оно скорее притягивало его, и это было не низменное любопытство, а изумление перед чудом. – Я ему доверяю, – добавила она.

– Неужели? – буркнула Морин. – Сказать тебе, что я думаю по поводу доверия к абсолютно незнакомому человеку? Мой вид ничего тебе не говорит?

– Он ведь хочет всего лишь тебя сфотографировать.

– Можно узнать, какому человеку в здравом уме может понадобиться моя фотография?

Коралия взяла руку Морин в свои ладони.

– Пожалуйста, сделай это ради меня.

Фотограф жестом пригласил Морин пройти в огород. На небе не было ни облачка, тени были густыми, черные полосы испещряли траву. Устанавливая пластину в камеру, Эдди думал о яблонях в Челси и огромных вязах на Верхнем Манхэттене, о русских лесах и пожелтевших соленых болотах, по которым он бродил этим утром. В окуляре фотоаппарата ему открывалась красота мира, но он никогда не думал, что человек может быть так же прекрасен, как болото, дерево или луг. Морин стояла между грядками салата и гороха, глядя прямо на него, ничего не пряча. Даже передник не сняла. Ее лицо было прекрасным, изуродованным и абсолютно естественным. Закончив съемку, Эдди подошел к ней и опустился на одно колено.

– Благодарю вас, – сказал он.

Он знал, что это его лучший снимок, и ни один из тех, что он делал в прошлом или сделает в будущем, не сравнится с ним. Он жалел, что нельзя будет показать Мозесу Леви фотографию, когда он ее проявит. Может быть, он все-таки был не совсем уж безнадежным учеником.

– Не валяйте дурака, – проворчала Морин. От ее одежды исходил запах подсолнечного масла. – Надеюсь, я не увижу эту фотографию. Я даже в зеркало не смотрюсь.

Эдди поднялся с колен, смущенный взрывом собственных эмоций. С того дня, когда произошел пожар и он фотографировал трупы сначала на улице, а потом в самодельных гробах, он стал слишком возбудимым. Его глаза горели, как у истинно верующего, ибо, хоть он и заявлял о своем отречении, в нем жила пугливая и неуверенная искра веры. Он отряхнул землю с колен. Выпрямившись, он увидел Коралию на ступеньках террасы. Возможно, то, что произошло с ним в этот момент, объяснялось его повышенной эмоциональностью, возможно, тем, как она смотрела на него, но он влюбился с первого взгляда. Он не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит, у него лишь было ощущение, что он тонет, хотя он прочно стоял обеими ногами в огороде. Длинные черные волосы Коралии были перехвачены лентой. На ней было простое черное платье и старомодные хлопчатобумажные перчатки, какие большинство девушек в такую теплую пору отбрасывают за ненадобностью. Чем дольше он смотрел на нее, тем красивее она становилась. Эдди чувствовал боль, совершенно неожиданную, но резкую и несомненную, в нем вспыхнуло желание, которое легко могло поглотить его целиком.

– Все ясно, – кивнула Морин, заметив его реакцию. – Теперь вы знаете, где хранится наше сокровище. Если вы ее обидите, будете иметь дело со мной. – Для вящей убедительности она пихнула Эдди локтем.

Коралия подошла к нему с сияющими глазами. Они представились друг другу и, не думая ни о чем, кроме того, чтобы уединиться, отошли в глубину двора. Кора грушевого дерева издавала острый приятный запах. Усики зеленого горошка в изобилии торчали над планками изгороди.

– Я видела вас с собакой однажды у реки, – сразу призналась Коралия, подавив робость. – Но никогда не думала, что мы встретимся здесь, в Бруклине.

Они остановились неподалеку от мусорной кучи, где освещение было более сумрачным, а под ногами скрипела зола.

– А мне пригрезилось, что я видел вас, – ответил Эдди, – а может быть, я действительно вас видел.

Глаза Коралии сверкали, шея от волнения покраснела. Она ждала, что он скажет: «Нас ждет весь мир, бежим со мной!» – но он вместо этого сказал:

– Я пришел сюда из-за утонувшей девушки.

Она очнулась. Так вот, значит, какова его цель. Совсем другая девушка.

– Вы можете говорить со мной совершенно открыто, – продолжал Эдди. – Если честно, я знаю, что она здесь.

– Откуда? – Коралию занимал вопрос, кем была для него погибшая. – Вы что, ясновидящий или телепат?

– Да нет, не совсем. – Хотя он всегда гордился тем, что умеет угадывать мысли и желания людей, эта девушка была ему не по зубам. Он понизил голос. – Похоже, у нас есть общий знакомый, возница. Тот, который предпочитает общество птиц человеческому.

Когда Эдди заговорил с такой откровенностью, Коралия вновь почувствовала, что ее тянет к нему. Но она помнила, о чем ее предупреждала Морин.

– Вы ищете свою жену?

– Отец этой девушки попросил меня ее найти. Он хочет во что бы то ни стало получить ее, в каком бы она ни была состоянии. Как я понимаю, тело было привезено сюда с какой-то низменной целью?

Коралия опустила глаза.

– Вы даже представить себе не можете, насколько низменной.

– Может быть, и могу. Мне приходилось работать с преступниками – для газет. Думаю, я бы понял.

Ей очень хотелось рассказать ему все, но она боялась, понимая, к чему может привести такая откровенность. Она чувствовала, что ступает по незнакомой территории, хотя находилась на посыпанном золой дворе, в котором провела всю свою жизнь.

На террасе Уильям Ривз, откинувшись в кресле, зачитывал вслух длинный список продуктов, потребляемых аллигатором по утрам: два цыпленка, три пучка салата, крупная рыбина, кости и прочее. И это только на завтрак, объяснил он. Он намеревался объявить профессору Сарди, что, если тот хочет, чтобы Ривз выступал у него в предстоящем сезоне, то он должен повысить его зарплату. Хотя Ривз занес свое имя в список выступающих, контракт он еще не подписывал. Эта идея всколыхнула аудиторию, и началась оживленная дискуссия на тему повышения зарплаты, о чем раньше никто даже не осмеливался заикаться. Эдди и Коралия не вслушивались в дебаты на террасе, их не интересовало, как протекает завтрак, они не замечали времени.

– Опасно вмешиваться в дела, которые не понимаешь, – урезонивала Эдди Коралия. – Вы не сталкивались и с половиной того, что творится в мире.

– Возможно, вы одно из необыкновенных явлений, которые я не понимаю. Говорят, вы что-то вроде русалки.

– Вот как? – От одного этого слова Коралия содрогнулась, подумав об унизительных вечерних проявлениях неудержимой похоти. – Тот, кто говорил вам это, ничего не знает обо мне.

– Я не хотел вас обидеть, – сказал Эдди, почувствовав ее настроение. – Там, в лесу живет отшельник, который следил за нами обоими. Он сказал, что вы удивительно хорошо плаваете и что вы старались спасти Ханну. Так звали утонувшую девушку. Ханна Вайс.

Коралия поняла, кто сложил руки девушки на груди и пристроил ей под голову травяную подушку.

– Вы можете показать мне ее? – спросил Эдди.

– Там заперто, и отец дома, так что не могу, – ответила Коралия. – Да если бы и могла – какой смысл? Она ведь мертва. Может быть, лучше просто забыть о ней?

– Разве можно забыть утрату? – возразил Эдди, нахмурившись. – Если это так легко, то научите меня, как это сделать. Моя мать умерла, когда я был еще ребенком, а я до сих пор не могу ее забыть. – Его слова явно тронули Коралию, и, видя это, он продолжил: – Как я могу пойти к старику на Манхэттене и предложить ему забыть свою дочь? Не хоронить ее по-человечески, не читать по ней заупокойную молитву? – Их глаза встретились, и Эдди отважился произнести свои самые заветные мысли: – И как я смогу забыть вас, когда уйду отсюда сегодня?

– Вы должны забыть, – настаивала Коралия. Они зашли уже слишком далеко на словах, а за словами, как всегда предупреждала ее Морин, следуют дела. – Совсем забыть.

– «Должен» относится к вещам, которые не хочешь делать, но приходится. Это не для меня.

– Да, похоже на то, – улыбнулась она.

– Готов спорить, и не для вас.

Заслонив глаза от солнца, Коралия заглянула в его глаза. Они были темно-карие, с золотыми и черными крапинками.

– Я могу принести вам ее вещи. – Коралия старалась говорить спокойно. – Может быть, это вам поможет?

Морин вышла на террасу и делала Коралии отчаянные знаки, что та должна немедленно расстаться с молодым человеком. Коралия была так захвачена разговором, что не заметила, как «живые чудеса» один за другим ушли в дом подписывать контракты. На террасе остался только Ривз со своим аллигатором.

– Еще как поможет.

Эдди стоял спиной к Морин и не отрывал глаз – да вряд ли и желал их отрывать – от Коралии.

– Подождите меня здесь. Я постараюсь вернуться как можно быстрее.

Коралия кинулась на террасу, и Морин с огромным облегчением погнала ее в дом.

– Слава создателю, ты наконец очнулась, – упрекнула девушку Морин. – Ты что, не видела, что я машу тебе, чтобы ты избавилась от него?

– Постарайся, чтобы отец его не заметил, – попросила Коралия.

– Ох, не доведет это до добра! – причитала служанка.

Но Коралию невозможно было остановить. Сквозь занавешанную дверь она видела Эдди, ожидавшего ее во дворе и что-то насвистывавшего, как в лесу. Она не хотела подводить его или разочаровывать. Она вспомнила строчку из Уитмена, который был ее основным учебником жизни: «Почему бы тебе не начать разговора со мной? / Почему бы и мне не начать разговора с тобою?»

Отмахнувшись от увещеваний Морин, она быстро взбежала по лестнице в свою комнату. Ее отец в это время кричал Ривзу, чтобы тот заходил в дом подписать контракт. Коралия вытащила из-под матраса спрятанное там голубое пальто и бросилась к комоду, где под стопкой белья она хранила вещи девушки, взятые из отцовского стола в мастерской: шпильки, маленький черепаховый гребень, золотой медальон на цепочке и черные пуговицы, которые выпали из кулака Ханны. Она завязала все эти мелочи в носовой платок, молясь, чтобы ее нервы не сдали прежде, чем она сделает все, что нужно, и тут услышала, как внизу ее отец кричит на Уильяма Ривза. Коралия испугалась, что, разъярившись, Профессор накинется на первого, попавшегося под руку человека. Подойдя к окну, она стала делать Эдди знаки, чтобы он уходил. Тот смотрел на нее непонимающе. «Уходи, – продолжала сигналить Коралия, – убегай». Он улыбнулся и отрицательно покачал головой. Было ясно, что удирать он не собирается – не такой это человек. Ясно было и то, что он ее не забудет, хотя было бы гораздо лучше, если бы забыл. Тем временем Ривз кричал Профессору в ответ, что он отказывается от предварительных договоренностей и что Профессор сгинет в аду, раз платит своим служащим такие гроши. Сунув аллигатора под мышку, Ривз покинул дом, громко хлопнув дверью. Просьба Ривза о повышении зарплаты и его дерзость так взбесили Профессора, что он кинулся вслед за обидчиком и столкнулся лицом к лицу с фотографом, околачивающимся у него во дворе.