Лондон, 20 июля 1840 г., понедельник

Повозка неслась с огромной скоростью, кренилась с боку на бок, отчаянно тряслась, проваливаясь в каждую рытвину и подскакивая на каждом ухабе, так что нам оставалось лишь крепко вцепиться в сиденья и беречь головы. Выехали мы чертовски рано, а куда – Дюпен не говорил. Поначалу я не желал покидать гостиницу, не выпив кофе, но от такой езды стряхнул с себя остатки сна и без него.

После того как Дюпен в третий раз раздраженно постучал в потолок экипажа, скачка замедлилась настолько, что я смог, наконец, рассказать о своем посещении Ньюгейтской тюрьмы.

– Его зовут Джордж Ринвик Уильямс, сейчас ему сорок пять. Наверняка мой мучитель – он.

Изумление Дюпена было столь велико, что он не сразу нашелся с ответом и недоверчиво покачал головой.

– Учитывая скандальную славу Монстра, удивительно, что в газетах я не обнаружил ни слова о его ребенке.

– Знаете, хотя личность врага нам теперь и известна, я в растерянности. Что же предпринять дальше?

– Не забывайте предупреждение Уильямса. «Nemo me impune lacessit» – никто не оскорбит меня безнаказанно. Если враг избрал себе такой девиз, благоразумие требует считать, что он также руководствуется и следующей максимой: оскорбивший мою семью – оскорбляет меня.

Какое бы отторжение ни вызывало у меня предположение Дюпена, он, скорее всего, был прав.

– Знание всегда дает хоть какие-то преимущества, По. Джордж Уильямс больше не может играть роль зловещего вездесущего призрака. Он уже причинил вам немало страданий, и, как мы уже говорили, финальный шаг его мести наступит, когда он раскроется перед вами – ведь он наверняка желает, чтобы вы запросили пощады.

– Вы так думаете, потому что сами хотели бы сделать то же самое с Вальдемаром?

– Вовсе нет. Мне не нужно, чтобы он молил о пощаде. Я желаю ему справедливой участи – смерти.

От спокойного тона Дюпена кровь стыла в жилах.

– Но ведь я ни в чем не виноват! Не могу же я отвечать за преступления деда и бабушки!

– Уверяю вас, Уильямс смотрит на вещи иначе. Ваша бабушка устроила на суде представление, чтобы Ринвика Уильямса наверняка упрятали за решетку вместо нее. Ни один сын не простит такого по отношению к своему отцу. Между вашими семьями – кровная вражда, и выходов у вас всего два. Теперь, когда нам известно, кто ваш враг, вы можете пойти со всем, до чего нам удалось доискаться, в полицию – и надеяться, что там вам поверят. Возможно, они возьмут Джорджа Уильямса и миссис Фонтэн под арест за то, что они посадили вас в погреб, отравили белладонной и столкнули в море. Конечно, никаких веских доказательств всего этого у нас нет – разве что я могу подтвердить ваши обвинения. Но, даже если в полиции вам и поверят, о преступлениях ваших деда и бабушки станет известно всему свету.

Радость от разоблачения врага исчезла без следа. Я чувствовал, что Дюпен целиком и полностью прав.

– Каков же другой выход?

– Убить Джорджа Уильямса прежде, чем он уничтожит вас, – ответил Дюпен.

– Убить? Вы так просто советуете мне убить сына того человека, чья жизнь была разрушена благодаря моей бабушке?

Дюпен пожал плечами с леденящим кровь безразличием.

– Совершенно ясно, что Уильямс не успокоится, пока не загонит вас в могилу. Вряд ли вас можно назвать убийцей, если вы защищаете собственную жизнь. Подумайте о своей жене и ее матери – пока Уильямс преследует вас, им тоже угрожает опасность.

Сделав паузу, чтобы дать мне как следует осознать сказанное, Дюпен добавил:

– Конечно, ситуация не лишена сходства с положением вашей бабушки.

Отрицать это было бы глупо, но все равно – я не мог вот так запросто лишить человека жизни.

– Amicis semper fidelis, По. Рядом с вами верный друг со шпагой в руке. Джордж Уильямс враг вам – значит, он враг и мне. Не бойтесь, я уничтожу его без колебаний.

Заверения Дюпена, к стыду моему, не вызвали во мне особой благодарности – его холодная, расчетливая готовность убивать граничила с безумием.

– Благодарю вас, – осторожно ответил я. – Будем надеяться, нам не доведется столкнуться с Уильямсом – завтра я отплываю в Филадельфию.

– Правда? – удивленно переспросил Дюпен.

– Я получил письмо от тещи. И как только прочел, что Сисси больна, сразу же заказал билет. Извините, мне следовало сообщить вам об этом еще вчера вечером.

Дюпен лишь отмахнулся от извинений.

– Я всего лишь хотел помочь. Поскольку в момент вашего отъезда ваша жена пребывала в добром здравии, с ней, скорее всего, уже все в порядке. Но вы, конечно же, обязаны возвращаться немедля.

– Не просто обязан – у меня нет другого выхода. Остается только молиться о том, чтобы она и впрямь поправилась. Если бы я остался в Лондоне, понадеявшись, что все обойдется, и ошибся, то никогда не смог бы простить себе этого.

– Постарайтесь все же отставить в сторону тревоги о здоровье жены, пока не вернетесь к ней, – посоветовал Дюпен. – Иначе и себя самого доведете до болезни.

– Постараюсь. Это очень трудно, но я понимаю, что вы правы.

Дальше мы ехали молча. Наконец наш экипаж замедлил ход и остановился на Флит-стрит.

– Вчера в Британском музее мне не удалось отыскать ничего полезного о Ринвике Уильямсе, – сказал Дюпен. – Но одна моя находка может вас заинтересовать.

Открыв дверцу повозки, он спустился на мостовую. Я последовал за ним и обнаружил, что мы стоим перед храмом, выстроенным в неоготическом стиле.

– Церковь Святого Дунстана на Западе, – объявил Дюпен. – Была перестроена в тысяча восемьсот тридцать первом, но церковь на этом месте целых восемь столетий. Вскоре вы оцените важность этой информации.

С этими словами Дюпен повел меня за собой, но не в церковь, а на церковный двор. Уверенно шагая между надгробий, он достиг северо-восточного угла кладбища, где могильные камни более прочих пострадали от времени и природных стихий, и остановился напротив маленького, совсем простого надгробия. Я взглянул на надпись и остолбенел.

– Вот подтверждение тому, что Элизабет Арнольд использовала средства, выделенные ей отцом, чтобы достойно похоронить мужа. Если, конечно, она в самом деле получила средства, обещанные в письме от миссис Уильям Смит от пятого августа тысяча семьсот девяностого года.

Я кое-как кивнул, но слова застряли комом в горле – я даже не ожидал от себя столь сильной печали. Дюпен молча отошел на несколько шагов и оставил меня наедине с могилой. Я перечитывал немудреную эпитафию вновь и вновь. Сколь же краток этот итог целой жизни! Действительно, бабушка поступила по чести, обеспечив мужу достойное погребение, но неужели он был недостоин эпитафии подлиннее? Хотя бы четверостишия, украшенного одним-двумя ангелочками?

Я попытался измыслить подобающую молитву или хотя бы стихотворение, но горькая печаль совершенно спутала мысли. Смерть деда была безотрадна, и здесь он оказался в одиночестве: ни семьи, ни друзей – никого, кто мог бы навестить его могилу. Нет, такой памяти – а может, скорее, забвения – не заслуживает никто. При этой мысли я заплакал над могилой – так, будто знал и помнил деда. Ведь что бы он ни натворил и как бы ни умер, мама очень любила его…

Визгливый крик сороки прервал мое скорбное безмолвие. Птица спустилась по плечу мраморного серафима, перепрыгнула на распростертое белое крыло небесного создания и снова закричала – печально и пронзительно.

– Весьма к месту, – негромко сказал Дюпен, будто читая мои мысли. – Ваша бабушка была весьма замечательной женщиной. Она умудрилась оставить потомкам память о муже, несмотря на отчаянное безденежье и противодействие отца с мачехой. По ее письмам видно, что он был очень дорог ей, несмотря ни на что. Быть может, ее любовь и переплеталась с темнейшими из человеческих чувств, но невозможно отрицать, что она любила его.

Я удивленно взглянул на Дюпена, но тот спокойно рассматривал сороку, чистившую перья, сидя на могучем мраморном крыле, точно на насесте.

– Не забывайте, что Истиной, – продолжал Дюпен, широким жестом указывая на белеющего перед нами ангела, – можно манипулировать при помощи контекста. Ваш враг, Джордж Ринвик Уильямс, подбросил вам те письма, какие хотел. История, сконструированная им для вас, нацелена на то, чтобы причинить вам боль. Не доставляйте ему этого удовольствия.

– Я очень благодарен вам, Дюпен. Искренне благодарен.

Обратная поездка в «Аристократическую гостиницу Брауна» прошла вяло. Каждый из нас погрузился в собственные размышления. Ни я, ни Дюпен не довели свою миссию до удовлетворительного завершения, но за время поездки этому ничем нельзя было помочь.

В гостиницу мы прибыли к полудню.

– Я отправлюсь собирать вещи к завтрашнему отплытию, но не присоединитесь ли вы ко мне где-нибудь за ранним ужином?

– Быть может, в шесть у «Рулса» в Ковент-Гарден? – предложил Дюпен.

– Прекрасно.

Мы было двинулись к лестнице наверх, но портье окликнул меня:

– Вам письмо, мистер По.

Сердце мое едва не остановилось от страха перед новыми ужасными новостями из-за океана. Я бросился к стойке, и портье подал мне конверт, запечатанный черным воском. Схватив его, я рухнул в ближайшее кресло и немедленно вскрыл. При виде знакомого элегантного почерка страх слегка отпустил меня: письмо было написано рукой того самого писаря, Джорджа Ринвика Уильямса. Пока Дюпен ждал поблизости, я прочел сообщение.

Подписи не было, но кто, кроме моего врага, мог прислать это?

Я передал письмо Дюпену.

– Уильямс осведомлен о вашем отъезде, – заметил Дюпен. – Разумнее всего будет пренебречь этим приглашением.

– Вы же знаете, что я не могу этого сделать.

– Тогда выдвигайте контрпредложение. Назначьте встречу в менее безлюдном и, кстати, менее… макабрическом месте.

– Каким образом? Уильямс знает, где меня найти, но обратное неверно, да к тому же я завтра уезжаю.

– Если вас убьют, уехать вам не удастся.

– Дюпен, я вас не понимаю. Еще недавно вы говорили, что нужно перейти в наступление, потому что Уильямс не успокоится, пока не загонит меня в могилу. А теперь – предлагаете спасаться бегством?

Дюпен сдвинул брови.

– Если вы встретитесь с Уильямсом в этих катакомбах, у него будут все преимущества, так как он, безусловно, хорошо знает это место.

– Но если мы пойдем вместе, Уильямсу будет не так-то легко убить меня. Кроме того, я надеюсь, что с ним можно договориться – извиниться за то, что сделали мои предки. Объяснить, что я не имею к их деяниям ни малейшего отношения. Что до получения всех этих писем я вообще ничего не знал об этой истории. Этого должно быть вполне достаточно, чтобы уладить недоразумение – мы ведь все-таки не Монтекки с Капулетти.

– По-моему, именно ваш пенсильванский Уильям Пенн сказал: «Знание – сокровище мудрого». Если уж вас не отговорить от этого безрассудства, то к нему, по крайней мере, нужно тщательно подготовиться. Я поспешу в Британский музей и поищу план этих катакомб. Вам же предлагаю заняться снаряжением: два фонаря, свечи и, если можно, оружие для вас. Отправимся в три, прибудем в катакомбы прежде вашего противника – это даст нам некоторое преимущество.

– Хорошо, давайте поступим как люди мудрые, – согласился я. – И попробуем победить ненависть Джорджа Уильямса разумом и здравым смыслом.

Дюпен поднял трость и взглянул в рубиновые глазки золотой кобры.

– Можно попробовать, – сказал он.

В три часа, как уговорились, мы сидели в экипаже, направлявшемся в Кенсал-грин. Дюпен развернул свиток, на котором оказался весьма запутанный план катакомб.

– Как всегда, вычерчено предельно скрупулезно.

– Когда жизнь зависит от возможности ориентироваться в незнакомом месте, аккуратность – прежде всего. Вот здесь показано, как соотносятся часовня и колоннада с катакомбами под ними, а это – почти целый акр площади. Как видите, у Уильямса будет множество мест, где спрятаться, – сказал Дюпен. – Входов – два: лестница с западной стороны вот этой террасы и лестница вниз отсюда, изнутри часовни. – Он указал оба пункта на плане. – И взгляните сюда: один главный коридор проходит через центр с севера на юг, другой – с востока на запад. Усыпальницы расходятся от центра радиально в четырех направлениях. Говорят, здесь достаточно места для тысячи гробов, расположенных на каменных стойках в нумерованных камерах. Нумерации на плане нет, но она может оказаться полезной, когда мы будем внутри. Свет в катакомбы попадает через вентиляционные шахты, однако следует приготовиться и к полной темноте.

Дюпен кивнул на купленные мной фонари.

– Вероятно, Уильямс тоже имеет при себе копию этого плана и обследовал катакомбы заранее.

– Вполне возможно, – согласился Дюпен. – Это дает ему немалое преимущество.

– Но нас двое, так что перевес на нашей стороне.

– Не стоит полагаться на то, что Уильямс придет один. Конечно, миссис Фонтэн вряд ли явится на эту встречу, однако в доме на Бейхем-стрит у них был еще минимум один сообщник – не считая служанки.

Я вспомнил о камнях, которыми швыряли в нас «духи». Миссис Фонтэн, ее служанка и профессор в тот момент стояли рядом со мной. Значит, Дюпен прав. У Уильямса есть еще один, а то и два сообщника. Казалось бы, это должно встревожить, но вместо этого я ощутил волну странного веселья. Сейчас Джордж Ринвик Уильямс раскроет нам последнюю часть загадки, а после этого есть надежда завершить наше противоборство чем-то наподобие мирного соглашения. Но если Уильямс твердо решился убить меня, мы с Дюпеном положим этому конец. И скоро, совсем скоро я отправлюсь домой, а прошлое воистину останется позади и никак не коснется моей жены…

Извозчик высадил нас у самых ворот кладбища Всех Душ за час до назначенного времени, и я тут же был тронут обманчивым обаянием этого места. Аллеи белых пихт, цветущих кустов и трав создавали приятный сумрак – очаровательное место для пикника или прогулки, если не знать о мертвых, нашедших здесь последний приют. По пути к катакомбам мы глубже и глубже погружались в загробный мир, населенный множеством мраморных ангелов вперемешку с фениксами и бабочками, величественных мавзолеев, украшенных символами древних культур – пирамидами, лотосами, египетскими профилями, обелисками… Склепы были обрамлены фризами из резных венков и гирлянд, языков вечного пламени и змей, кусающих собственный хвост. Все это сулило вечную жизнь и победу над Смертью. Мы молча шли по дорожке меж элегантных и аляповатых надгробий. Я понимал, что место было выбрано нарочно, с целью внушить мне тревогу, но это понимание не избавляло от ощущения надвигающейся гибели.

Дюпен, судя по выражению его лица, чувствовал нечто схожее. При виде величественного здания впереди он негромко сказал:

– Вот и англиканская часовня.

Стены часовни торжественно сияли белым мрамором на фоне окружавшей их зелени. Четыре колоссальные дорические колонны образовывали портик, обращенный к центральной аллее. По обе стороны от него тянулись крытые двойные колоннады. Пространство между колоннами было вымощено каменными плитами и гранитными шашками. Все вместе создавало впечатление строгости и величия.

– Вход в некрополь внутри, – сказал Дюпен, внимательно оглядывая окрестности. – Двери в часовню открыты, но сторожа не видно. Похоже, Уильямс подкупил его, чтобы он провел этот вечер дома. Я надеялся, что мы спустимся в катакомбы первыми, и все же полагаться на эти надежды не стоит.

– Но если он хорошо обследовал катакомбы заранее, ему нет нужды являться сюда задолго до назначенного времени.

– Возможно, – согласился Дюпен. – Однако следует соблюдать осторожность. Давайте подыщем выгодную позицию. Кстати… – Он замедлил шаг и взглянул мне в глаза. – Еще не поздно отказаться от этой безумной затеи.

– Поздно, – твердо ответил я.

И в самом деле – было поздно. Я чувствовал себя солдатом, идущим на бой: враг много сильнее, но долг и вера не позволяют повернуть назад.

Мы поднялись по каменным ступеням и вошли в часовню. Прекрасно расписанный потолок и окно с витражом воодушевляли, но катафалк в центре зала создавал обратный эффект. Подойдя к двери в левой стене, Дюпен отворил ее и заглянул внутрь.

– Спуск в катакомбы, – шепнул он. – Вы запомнили план подземелья хотя бы в общих чертах?

– Думаю, да.

– Не будем зажигать фонари, пока не отойдем от лестничного проема. Если Уильямс уже внизу, он не сможет убедиться, что это мы, а не некто посторонний, явившийся навестить могилу предка. Спускайтесь осторожнее – ступени узки, а лестница винтовая.

Я молча кивнул. Мы вошли в дверь, и я аккуратно прикрыл ее за собой. На лестнице стало темно. Мрак укрыл нас от чужих глаз, но и спрятал от нас тех, кто мог затаиться внизу. Мы двинулись вниз. Казалось, воздух с каждым шагом становится холоднее. Запах сырой земли с ноткой гнили внушал такое отвращение, что я едва не потерял сознание. Я словно снова оказался в том погребе, полном крыс, по соседству с ужасным скелетом на дне ямы. Пожалуй, я не учел всей серьезности предостережения Дюпена.

Спустившись вниз, Дюпен двинулся вперед. Я поспешил за ним, чтобы не отстать от него. Во мраке, густом точно чернила, не было видно ни зги – лишь слышался тихий шорох одежды Дюпена. Я двигался вперед, ощупывая влажную стену, пока рука не провалилась в пустоту – раз, другой, третий – видимо, это были входы в усыпальницы. Нащупав четвертый проем в стене, я услышал скрежет и увидел крохотный огонек.

– Сюда, – послышался голос Дюпена.

Я свернул в усыпальницу.

– Сверху, сквозь вентиляционные шахты, сюда должен проникать свет. Но здесь темно. Ошибка – следовало осмотреть их снаружи.

– Поднимаемся наверх?

– Поздно, – ответил Дюпен. – Лишимся всех достигнутых преимуществ. Нужно обследовать катакомбы, оставаясь незамеченными, чтобы я мог занять позицию поблизости от вас и прийти вам на помощь, когда вы встретитесь с Уильямсом. Если, конечно, он явится сюда сам.

До этого мне не приходило в голову, что Уильямс может и не встретиться со мной лицом к лицу. Однако Дюпен был прав, а моя уверенность в непременной встрече с врагом граничила с непростительной наивностью. Какой же преступник в такой ситуации подставит себя под возможную угрозу?

– Не забывайте следить за нумерацией камер – пригодится, если потребуется сориентироваться.

Дюпен поднял фонарь и осветил вход в сводчатую усыпальницу, забранный литой чугунной решеткой. Внутри на полках покоились гробы. При виде них я дрогнул. За моей спиной находилась еще одна сводчатая усыпальница с двенадцатью камерами. Некоторые были закрыты решетками, прочие оставлены открытыми, невзирая на возможных грабителей, которыми кишели другие кладбища. Камеры, как и говорил Дюпен, были пронумерованы.

Вдруг красный отблеск мелькнул в свете фонаря. Сердце мое замерло. Кто прячется там, во мраке? Но тут же я разглядел, что это всего лишь клок красной ткани на крышке гроба.

– Двигаемся на север, – сказал Дюпен. – Главного коридора избегаем – так нас труднее выследить. Свой фонарь зажигайте лишь в крайнем случае – таким образом, Уильямс может принять меня за вас.

Свет фонаря Дюпена мерцал на стенах катакомб, но не мог разогнать густой черный мрак, окружавший нас так, что формы всего помещения было почти не различить. Мы двинулись вперед по узкому коридору, но внезапная череда громких хлопков заставила нас замереть на месте. Осторожно двинувшись дальше, мы вскоре увидели в свете фонаря тень, яростно бьющуюся о прутья западных ворот.

– Птица, – шепнул Дюпен, и я с облегчением вздохнул. – Идем вперед, затем свернем на восток и так, по кругу, вернемся обратно к лестнице.

Крадучись, он двинулся вперед, но я не мог сделать и шагу: вид птицы, в ужасе бьющейся о прутья решетки, приковал меня к земле, словно силой животного магнетизма. Если подойти и выпустить ее, я окажусь на виду. Оставалось лишь надеяться, что птица не поддастся страху и доживет до утра, когда ворота откроются.

– По, – окликнул меня Дюпен.

Вздрогнув, я пошел на свет его фонаря. Двигаясь зигзагами, от усыпальницы к усыпальнице, чтобы запутать след, мы пересекли северный коридор и оказались в северо-восточном секторе катакомб. Свет фонаря в руке Дюпена приплясывал, точно какое-то призрачное эфирное создание, на краткие мгновения выхватывая из темноты камеры в стенах. Некоторые гробы были окованы по углам узорчатой латунью, обивка других была украшена золотым шитьем, поблескивавшим в свете свечи, или венками из искусственных цветов, выглядевших в полумраке совсем как живые. Были здесь и совсем простые гробы, без каких-либо украшений, а на верхних полках встречались и совсем маленькие – последние прибежища детей или даже младенцев. Казалось, сам воздух катакомб напитан печалью. Некоторые камеры были замурованы, чтобы никто не проник внутрь – или наружу. Многие камеры были пусты, при желании в них вполне мог бы спрятаться человек, и потому Дюпен светил фонарем то направо, то налево в поисках признаков присутствия Уильямса.

Едва мы добрались до дальнего конца катакомб и ступили в восточный коридор, вдоль него неожиданно пронесся сильный порыв ветра. Фонарь в руке Дюпена моргнул и погас. Я инстинктивно пригнулся к земле, опасаясь удара по голове, который мог бы лишить меня сознания.

– Быстрее, – шепнул Дюпен.

Проворно, точно подземные существа, мы шмыгнули через коридор. Шорох одежды и стук кожаных подошв о камень эхом всколыхнули промозглый воздух. Я старался дышать как можно тише и реже, пока от этого не начала кружиться голова. Войдя в очередную усыпальницу, Дюпен остановился. Раздался резкий чиркающий звук шведской спички, в воздухе запахло серой, и фонарь засветился вновь. Мы прижались спинами к стенам, и Дюпен осторожно поднял фонарь вверх. Ничего. И тут до нас донесся тихий звук. Трудно было сказать, что это – крыса шмыгнула в нору, раненая птица из последних сил хлопнула крыльями или кто-то осторожно опустил ногу на каменный пол. С какой стороны донесся этот звук, тоже трудно было понять. Воцарилась тишина, но мгновением позже ее нарушил лязг металла о металл. Низкий голос с французским выговором эхом разнесся во мраке:

– Шевалье Дюпен! Вы полагаете, будто ваши предки были отправлены на гильотину без всякой вины? Что это я оболгал их?

Громоподобный вопрос этот застал меня врасплох и не на шутку встревожил. Я ожидал услышать голос Уильямса, а вместо этого нам бросает вызов некто, притворяющийся врагом Дюпена. Меж тем его маскарад очевиден: с чего говорить по-английски, когда оба они – и Вальдемар и Дюпен – французы? Значит, эти слова адресованы скорее мне, чем Дюпену. А уж допустить, что Вальдемар и Джордж Уильямс могут действовать заодно – и вовсе нелепо.

– Настало время признать их злодеяния и услышать правду о том, что породило вековечную вражду между Дюпенами и Вальдемарами!

Прежде чем я успел сказать хоть слово, Дюпен с фонарем в руке метнулся назад, оставив меня в коварной темноте.

Я попытался зажечь шведскую спичку, но дрожь в пальцах не давала одолеть темноту. От страха мысли понеслись вскачь. Конечно же, при помощи этой уловки Уильямс задумал разделить нас, и, как ни странно, ему это удалось – Дюпен, поддавшись жажде мести, поставил под угрозу и свою и мою жизнь. Наконец спичка зажглась, и я поднес пламя к фитилю свечи. Огонек заколебался в сыром, враждебном воздухе. Я был в растерянности. Следовать за Дюпеном? Или остаться на месте в надежде найти способ спасти нас обоих?

Тут до меня донеслись шаги – словно кто-то спускался вниз по деревянной лестнице. Крадучись, я двинулся по коридору к центру катакомб, высматривая тень Уильямса или его возможного сообщника. Каждый звук отдавался в ушах с десятикратной громкостью и, казалось, шел сразу с нескольких направлений. Я не знал, что тому причиной – устройство катакомб или мои собственные взвинченные нервы. Добравшись до усыпальницы, из которой была видна лестница, я выглянул сквозь проем, надеясь разглядеть отблеск фонаря Уильямса, но передо мной был лишь сумрак. Я прислушался, стараясь уловить звук, который мог бы указать, где он – или Дюпен и тот человек, что изображал Вальдемара. Любой самый неясный отзвук доводил до предела, и наконец я не выдержал напряжения – мысли превратились в слова, прежде чем я смог удержать их:

– Уильямс! Вы здесь? Уильямс!

Сзади донесся шорох. Я резко обернулся. Свет фонаря заплясал на стенах, но позади не оказалось никого и не слышалось более ни звука. В нарастающем отчаянии я двинулся на восток, прочь от входа в катакомбы.

– Или, может, это мсье Вальдемар?

Слева, из соседней усыпальницы, раздался голос, отчего ноги мои словно примерзли к полу:

– Вы в первый раз оказались правы, мистер По. Неплохо. Хоть и не сразу, но вы пришли к истине. Мсье Вальдемара здесь нет. Вашему другу Дюпену следует быть осторожнее. Самая страшная угроза – та, которой мы не видим.

Об этом я успел подумать и сам, поскольку до сих пор не мог понять, где находится враг.

– Покажитесь, Уильямс. Роль труса не к лицу мужчине.

Его ядовитый смех эхом расколол темноту, обволакивая меня и дразня.

– Я не играю роли, мистер По, хоть и было сказано: весь мир – театр, все женщины, мужчины в нем актеры, и каждый не одну играет роль. Вот Арнольды – да, они и вправду сыграли множество ролей на своем веку.

– Как и вы за время нашего непродолжительного знакомства. Писарь, торгующий балладами, профессор на спиритическом сеансе, литературный критик на моих чтениях, а теперь и мсье Вальдемар. К чему эти шарады, к чему весь этот маскарад? Чего вы добиваетесь, мистер Уильямс? Извинений за то, что совершили мои предки? Если так, я охотно принесу вам извинения, но нельзя же винить меня в тех бедах, что случились с вашим отцом!

Воздух вокруг застыл в наступившей тишине. По коже словно скользнули призрачные пальцы – я чувствовал присутствие врага, но не видел и не слышал его. Осторожно приблизившись к соседней усыпальнице, я заглянул внутрь, но там не было ничего, кроме гробов да пустых камер.

– Я даже еще не родился, когда он был заключен в тюрьму, – сказал я в темноту дрожащим, точно пламя свечи, голосом.

Легкое дуновение сзади змеиным языком коснулось моей шеи. Казалось, голос Уильямса сочится в самое ухо:

– Занятно слышать подобное от внука женщины, чьи притворство и обман отправили в Ньюгейт вместо нее самой человека, ни в чем не повинного.

Я резко развернулся, чтобы схватить его, но позади не оказалось никого. Должно быть, я не сумел сдержать возгласа разочарования: смех врага – а может, и самого дьявола – раздался из следующей усыпальницы.

– Если все это и правда, она наверняка не раз жалела о том, что натворила.

– Боюсь, я знаю больше, чем вы, мистер По, и ваше предположение не имеет ничего общего с действительностью.

– Откуда вам знать? Вы никогда не видели моей бабушки и не можете знать, что было у нее на уме, – с отчаянием возразил я.

– Чарльстон. Двадцатое июля тысяча семьсот девяносто восьмого года. Ровно сорок два года назад. Поразительное совпадение. Можно сказать, роковое.

Мое сердце замерло. Чарльстон… Там бабушка в последний раз вышла на сцену. Там ее видели в последний раз. Там она, предположительно, умерла.

– Объяснитесь, Уильямс.

– Виновные умирают ночью в своей постели, сжимая руки призрачных исповедников, а губят их грехи, в которых они не смеют признаться.

Голос Уильямса вновь прозвучал сзади, и я описал фонарем широкий полукруг, но за спиной не было никого. Я вновь развернулся, попятился в коридор и прижался спиной к стене, светя фонарем то направо, то налево, однако его слабый свет не мог совладать со сгустившимся надо мной мраком. Несмотря на могильный холод, по спине стекла струйка пота. Казалось, Уильямс одновременно был везде и нигде.

– Мне жаль, что все так скверно вышло с вашим отцом и вашей семьей, но зачем вам мучить меня? Прошлого ведь не воротишь вспять, и…

Голос Уильямса оборвал меня:

– Спросите себя, мистер По, как можем мы избавиться от жаждущего возмездия призрака, которого не запереть в четырех стенах и над которым не властно само время?

Проклятие Уильямса повергало в ужас, но то, что возникло передо мной в свете фонаря, тут же многократно затмило его. Сердце замерло в груди: с каменного пола, поблескивая, взирал на меня глаз. Человеческий глаз! Я не мог противиться его гипнотической мощи. Он влек к себе – ближе, еще ближе… И в тот самый момент, когда я наклонился и протянул руку, чтобы схватить это жуткое око, раздался быстрый топот, и прямо над моей головой в камень с громким лязгом врубился металл. Я бросился на липкий от влаги пол, чтобы избежать второго удара, но клинок свистнул в воздухе, крылатой фурией кинувшись за мной. Я перекатился вбок, острие коснулось спины, рассекло ткань и обожгло плоть – сперва льдом, а затем пламенем. Чудовищный вой, отраженный каменными стенами, эхом раскатился по подземелью, и стремительная волна тьмы увлекла меня в глубины вечной ночи.

Зловонные испарения сгустились вокруг. От каменного пола веяло сыростью. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел неяркий свет и ощутил запах крови.

– По?

Голос звучал еле слышно. Чьи-то пальцы коснулись плеча. Я с трудом сел.

– Уильямс…

– Это Дюпен.

Мой разум был затуманен, пальцы правой руки – крепко стиснуты. Разжав кисть, я вновь наткнулся на взгляд того самого глаза, грубо вырванного из глазницы. Я ахнул от ужаса, но тут же понял, что это та самая брошь, изображавшая чарующие темно-синие глаза миссис Фонтэн, украшавшая жилет Уильямса во время спиритического сеанса на Бейхем-стрит, а сейчас спасшая меня от неминуемой смерти – это последнее обстоятельство отчего-то казалось вполне закономерным.

Я спрятал искусственный глаз в жилетный карман.

– Уильямс вооружен шпагой или кинжалом. Он пытался убить меня, но, по-моему, рана не опасна.

– Позвольте взглянуть, – шепотом сказал Дюпен, поднимая фонарь.

Я повернулся к нему спиной.

– Вам повезло, – сообщил Дюпен. – Клинок проник сквозь одежду, но едва оцарапал плоть.

Я развернулся к нему. Выражение его лица оказалось столь же мрачным, как и тон.

– Простите, – сказал он. – Мне ужасно жаль. Я погнался за Вальдемаром, но он, казалось, был одновременно повсюду. Потом я услышал ваш крик, бросился на звук и увидел Уильямса над вашим недвижным телом. Я обнажил оружие, но Уильямс выбил у меня из рук фонарь. Он совсем запыхался; я ударил на слух, и клинок вонзился в его тело, но не могу сказать, была ли рана смертельной. В ответ он дико замолотил кулаками, я потерял равновесие, ударился головой о край полки… Словом, ему удалось уйти.

Он поднял фонарь и принялся вглядываться в темноту.

– Вы опасаетесь, что он выжидает момента для нового нападения? – прошептал я.

– Он мог воспользоваться возможностью и сбежать, но не исключено, что он все еще поблизости.

– Тогда нам следовало бы поскорее покинуть это место.

Я зажег свой фонарь от фонаря Дюпена и с трудом поднялся на ноги. Освещая все на своем пути, мы осторожно дошли до лестницы. Я поднялся наверх первым, подождал Дюпена и толкнул дверь, но она даже не шелохнулась. Я попробовал еще раз, молотя по ручке, но дверь оставалась крепко заперта.

– Поднажмем вместе, разом! – предложил Дюпен.

Мы навалились на дверь вдвоем. Дюпен болезненно застонал, но дверь не поддалась.

– Заперто надежно, – сказал Дюпен. – Нужно вернуться к западным воротам – будем надеяться, они не заперты.

Мы вновь спустились вниз. Дюпен при каждом шаге пошатывался от боли. Каждый звук, достигавший моих ушей, повергал меня в ужас – ведь здесь, во мраке, мог скрываться Уильямс, выжидая удобного момента, чтобы убить меня. Однако мы дошли до западных ворот беспрепятственно. Увидев свет, проникающий внутрь сквозь решетку, я воспрянул духом, но тут же увидел на полу ту самую птицу – мертвой. Это внушило мне невыразимый страх. Я встряхнул створку ворот, уже наперед зная, что и этот выход надежно заперт.

– До наступления темноты запасные свечи зажигать не стоит, – сказал Дюпен. – Кроме того, нужно придумать, как запереться в одной из камер на случай его возвращения.

Меня затошнило. Лежать среди костей и трупов, среди неупокоенных душ и скорбных призраков?

– Я не могу. Лучше уж сидеть здесь и снова рисковать встретиться с клинком Уильямса, чем прятаться среди мертвецов. Это уж точно сведет меня с ума.

Огарок свечи, словно дожидавшийся этих слов, догорел и погас, растекшись лужицей воска.

Дюпен кивнул и молча прикрыл глаза – от боли, а может, в раздумьях. Вскоре он заговорил:

– Есть мысль.

С этими словами он направился обратно к лестнице. Я последовал за ним, стараясь держаться поближе и внимательно прислушиваясь, не раздастся ли поблизости шорох. Он подошел к двум металлическим стойкам, соединявшим пол с потолком, поставил фонарь на пол и – неведомо с какой целью – принялся крутить ворот, соединенный с одной из стоек.

– Это катафалк. Вот только работает ли его механизм…

– Не понимаю.

Дюпен на минуту остановился и прижал ладонь ко лбу, затем глубоко вздохнул и вновь принялся крутить ворот.

– Взгляните наверх, По.

Подняв взгляд, я увидел темную фигуру размерами примерно с гроб.

– Тот самый катафалк посреди часовни?

– Да.

Катафалк опускался вниз ужасно медленно, и Дюпен вновь остановился, тяжело дыша.

– Мы сможем взобраться по этой стойке наверх?

– Нет, – ответил Дюпен, снова подняв фонарь. – Эти железные пластины смыкаются за катафалком, скрывая его спуск в подземелье.

– Тогда зачем это все? Чего мы добьемся?

– Следите за катафалком.

Дюпен повернул ворот в обратную сторону, и, подняв фонарь, я увидел, что катафалк поднимается обратно к потолку.

– Поднимемся верхом на катафалке?

– Надежда есть.

Я сменил Дюпена у ворота. Механизм скрипел, точно какая-то древняя махина наподобие Архимедовых катапульт, но в конце концов катафалк опустился на пол. Он был достаточно широк, чтобы на нем уместился гроб со взрослым человеком внутри.

– Очевидно, подниматься придется по одному – второму же придется вращать ворот, – сказал Дюпен.

– Тогда вы – первым, – ответил я. – Вы ранены.

Едва эти слова слетели с моих губ, я почувствовал, как подземелье смыкается надо мной – отсыревшие стены, земля, мрак, твари, питающиеся падалью, сама Смерть… Меня охватила паника. Дюпен тем временем взобрался на катафалк. Как он был похож на покойника! Набрав полную грудь воздуха, я с силой выдохнул – еще и еще, – пока мое дыхание не заглушило все остальные звуки. Взявшись за ворот, я повернул его раз, другой, с каждым выдохом поднимая катафалк выше и выше. В ушах раздался звук хода моих карманных часов – тик-так, тик-так. Каждая секунда звучала громче прежней, и вскоре тиканье сделалось столь же нервным, как и учащенное биение моего сердца. Ладони совсем вспотели от страха и от тяжелой работы. Во мне росло беспокойство, что катафалк вдруг рухнет обратно вниз. Капли пота струились по спине, от каждого шороха и скрипа позади, кожа покрывалась мурашками, а сердце замирало в ожидании свиста рассекаемого клинком воздуха. Плечи начали болеть от непривычных усилий, ладони горели. Катафалк скрипел, металл скрежетал о металл, заставляя стискивать зубы, и каждая новая секунда несла с собой новую муку. Пытаясь ускорить подъем, я крутанул ворот резче, и левая ладонь внезапно соскользнула с него. На миг меня охватил ужас – казалось, будто все потеряно, катафалк сейчас рухнет вниз и Дюпен разобьется о неумолимый каменный пол, но я инстинктивно придержал ворот локтем и вновь ухватился за него обеими руками. Страх придал мне сил, я закрутил ворот как сумасшедший, налегая на него всем весом, и стон от боли при каждом повороте эхом отражался от каменных стен. Наконец катафалк достиг потолка, и я взмолился, чтобы не отказал механизм, управляющий металлическими створками, закрывавшими ведущий в часовню проем.

Катафалк исчез, словно по волшебству. На миг я почувствовал несказанное облегчение. Но тут же раздался скрип – невыносимый, пронизывающий с головы до пят. Перед глазами пронеслась череда ярких, точно гравюры-кьяроскуро, образов: вот Уильямс пронзает шпагой грудь Дюпена, вот истекающий кровью Дюпен, умирая, падает на пол часовни… Но хлынувший сверху поток света разогнал темноту – дверь, ведущая в часовню с лестницы, распахнулась!

– Скорее, По!

Я бросился на голос Дюпена, точно сам дьявол гнался за мной, прыгнул в свет, заливавший лестницу, и взбежал наверх, в часовню, полную золотисто-розовых лучей заходящего солнца. Испытанное мной облегчение разом съежилось. На полу в луже крови лежал тот самый дружелюбный и радушный портье из «Аристократической гостиницы Брауна», с которым я почти каждый день от момента прибытия в Лондон обменивался любезностями. Теперь же глаза его, обращенные к потолку, были широко открыты, а лицо искажено в гримасе боли и потрясения.

– Джордж Ринвик Уильямс, – негромко подтвердил Дюпен. – Все кончено, По. Ваш враг мертв.

Таинственный запах особой мази Дюпена вывел меня из ступора. Помазав ею и у себя под носом и глубоко вдохнув, он заметно оживился.

– Но как? Как это мог оказаться он? И… – Я указал на лужу крови. – Как могло выйти это?

– Да, удивительно. Я достал его клинком, но из-за полной темноты не мог знать, смертельной ли оказалась рана.

Я не мог оторвать взгляда от гостиничного портье, оказавшегося Джорджем Уильямсом. Мне бы вздохнуть с облегчением, видя, что мой враг, человек, желавший моей смерти, погиб сам, но – вот странность! – я чувствовал себя обманутым. Я ведь искренне хотел уладить дело миром, дать понять, что его стремления убить меня напрасны. Теперь же получалось, что я опроверг сам себя.

– По, все завершилось как нельзя лучше. Вы ошибались, полагая, что ваши слова смогут убедить его отказаться от мести. Я знаю точно, вы уж поверьте.

С этими словами Дюпен положил руки мне на плечи и слегка встряхнул меня.

– Идемте. Пора возвращаться на Довер-стрит.

Я согласно кивнул, но вид распростертого на полу Уильямса вызвал во мне новый приступ тошноты.

– Мы так и оставим его здесь?

Дюпен пожал плечами.

– А что нам остается?

У нас и вправду не было выбора, однако такой поступок казался жестоким и недостойным. Интересно, если бы выражение мертвого лица Уильямса было жестче, яростнее, я чувствовал бы то же самое?

– Можно хотя бы сообщить привратнику, – наконец сказал я.

– Можно. Но тогда привратник обязан будет вызвать полицейских, а уж они вряд ли позволят вам уплыть до завершения расследования, – возразил Дюпен. – Не забывайте, что этот человек пытался убить вас. И не считайте себя обязанным поступать с ним по чести. В данном случае это будет непростительной глупостью.

Я поднялся на ноги и вышел из часовни вслед за Дюпеном. Последние лучи солнца меркли, окрашивая небо лазурью и заставляя мраморных стражей надгробий сиять в предвечерних сумерках. Мы тихо шли по аллее, и мне казалось, будто каждый из ангелов и херувимов провожает нас взглядом, исполненным праведного негодования оттого, что мы оставили покойного лежать в луже крови на полу часовни и никому ни словом не обмолвимся о его гибели.