Маргит, 16 июля 1840 г., четверг

Воздух был насыщен ароматами прибрежной флоры – дикой моркови, льнянки, кошачьей мяты, репейника, ночной фиалки. Пчелы сновали в воздухе между крупными желтыми соцветиями дикого укропа, насыщавшими легкий бриз запахом корицы. Дюпен тащился за мной по песку, и каждое его движение сочилось отвращением. Кофе не избавил его от нездоровой бледности, а яркое утреннее солнце заставляло недовольно щуриться.

– Даю слово: морская вода мигом придаст вам бодрости и прояснит ум.

Дюпен никогда не любил купаний, и сейчас ситуация доставляла мне совершенно неджентльменскую радость. Я уже порядком устал от его самобичевания.

– Мой ум и без того абсолютно ясен, – огрызнулся он. – А если будете продолжать ваши шутки, я вовсе откажусь от участия в этом вздорном предприятии.

– Тогда давайте сосредоточимся на том, что нам известно из писем. Генри Арнольд прибыл в Маргит где-то между четырнадцатым июня и седьмым июля тысяча семьсот девяностого года. Элизабет Арнольд последовала за ним после суда над Ринвиком Уильямсом, состоявшегося восьмого июля, и получила роль в Маргитском королевском театре, тогда как мужу ее это не удалось. Двадцать пятого июля тысяча семьсот девяностого года Генри Арнольд скончался, и его тело было найдено в одной из этих купальных машин.

С этими словами я указал на ярко раскрашенные фургоны впереди.

– Либо он был убит, а тело его – намеренно спрятано в купальной машине, – вставил Дюпен.

– Убит? В сообщении о смерти ни слова не говорилось о том, что Генри Арнольд был убит.

– Зато говорится, что в его кармане обнаружили склянку с белладонной и, по мнению доктора, осматривавшего обнаруженное тело, именно белладонна послужила причиной смерти. Также нам известно, что Элизабет Арнольд изо всех сил уговаривала мужа оставить роль Монстра, особенно после того, как суд признал Ринвика Уильямса виновным. Но, согласно переписке Элизабет Арнольд и миссис Смит, Генри Арнольд был уличен в нападении на женщину на променаде. И почти сразу после этого скончался.

– И какая же здесь взаимосвязь? – спросил я.

– Генри Арнольд отравился белладонной как нельзя вовремя. Как раз – чтобы его не успели арестовать за нападение на женщину, совершенное в манере Монстра, и допросить, – объяснил Дюпен, и тон его ясно давал понять, что он полагает меня страшным тугодумом. – И почему тело было обнаружено именно в купальной машине? Потому ли, что Генри Арнольд отличался любовью к ночным морским купаниям? Или потому, что кто-то пытался спрятать труп? Я бы скорее предположил последнее.

– Но не верите же вы вправду в то, что Элизабет Арнольд убила собственного мужа, которого, очевидно, любила и ради которого отвергла все выгоды обеспеченной жизни?

– Вспомните, чем она рисковала, когда Генри Арнольд изображал Монстра по ночам. Рано или поздно он был бы схвачен и, при его неуравновешенности, вполне мог обвинить жену как зачинщицу преступлений Монстра. И что сталось бы с их дочерью, умри они оба на виселице? В лучшем случае она попала бы под опеку отца и мачехи Элизабет. В худшем – ее ждала бы судьба всех сирот.

Взгляд Дюпена излучал, скорее, холодную отстраненность, чем сочувствие, и это привело меня в нешуточное раздражение, но я предпочел не высказывать его вслух.

Мы подошли к купальным машинам – ярко раскрашенным крытым фургонам, выстроившимся кавалькадой вдоль берега моря. Рядом со своими повозками стояли смотрители машин или «макальщики» – все, как один, коренастые, обожженные солнцем, в закатанных до колен штанах. Одни носили соломенные шляпы, другие повязали головы носовыми платками. Женщины-макальщицы, столь же коренастые и смуглые от загара, собрались возле машин для леди, расположенных в почтительном удалении от мужских.

Одна из величайших радостей жизни в Филадельфии – это купание в Скулкилле. Я, великолепный пловец, оказавшись в Маргите, просто обязан был испробовать такую новинку, как купальные машины. Правда, энтузиазм мой несколько подпортила мысль о том, что в одной из этих ярких повозок было найдено тело деда – по всей вероятности, умершего не своей смертью.

Я подошел к желтому фургону с красной каймой, в который смотритель как раз запрягал лошадь. Повозка оказалась устроена весьма разумно: основание примерно шесть на шесть футов, деревянные стенки без окон под островерхой крышей, в высоту примерно футов восьми – вполне достаточно, чтобы любой мог выпрямиться во весь рост. Благодаря огромным колесам, корпус машины возвышался на четыре фута над землей. Дверь с одной стороны предназначалась для входа в фургон с песчаного пляжа, а сквозь дверь с противоположного борта купальщик мог выйти прямо в воду.

– Если разум Генри Арнольда был помутнен от злоупотребления белладонной, могло статься, что он едва не утонул и нашел пристанище на ночь в купальной машине, – сказал я.

– Если человек страдает от боли или с трудом передвигается, ему будет тяжело вскарабкаться внутрь, – заметил Дюпен, указывая на лесенку, ведущую к двери.

– И вовсе не тяжело! – возразил подошедший смотритель. – Желаете окунуться? У меня как раз две машины свободны.

– Где находятся эти машины ночью? – спросил я.

– Вон там, сэр, прямо на пляже, возле купального домика, – смотритель указал в сторону импровизированных купален.

– Окончив работу, вы запираете их? – задал вопрос уже Дюпен.

Смотритель смерил нас взглядом, исполненным явного подозрения.

– Внутри ничего такого, чем вор мог бы соблазниться. Купальные костюмы мы на ночь убираем в купальни.

– Благодарю вас. Весьма познавательно. И – да, мы непременно окунемся.

– Может, просто осмотрим машины, и дело с концом? – предложил Дюпен.

– Я настаиваю. Мы должны опробовать эти машины на деле. Как без этого убедиться, что возможно, а что нет?

Дюпен сощурился и неохотно кивнул.

– Прекрасно, господа. Пожалуйте.

Смотритель указал мне на желто-красную машину, а Дюпена проводил к небесно-голубой. Дюпен с весьма мрачной миной поднялся по лесенке, а я забрался в свою машину, вполне удовлетворенный его дискомфортом.

Внутри купальная машина была устроена предельно практично: скамья, закрытая полка для одежды под потолком, два полотенца и длинная фланелевая рубашка для женщин-купальщиц. Свет проникал внутрь сквозь отверстие в крыше. Без всяких церемоний машина тронулась с места, отчего я рухнул на скамью и не мог не заметить, что лежать на ней невозможно – слишком узка. Значит, деду пришлось провести последние часы жизни, лежа на полу такой же – а может быть, этой самой купальной машины…

Повозка остановилась, и я услышал, как смотритель успокаивает лошадь, перепрягая ее спереди назад для возвращения машины на берег. Я быстро переоделся в прихваченный с собой купальный костюм, сложил одежду на полку и распахнул переднюю дверь. Море оказалось передо мной прямо на уровне пола повозки. Макальщик ждал у двери, чтобы помочь мне сойти. В море видны были еще несколько купающихся, но дверь машины Дюпена оставалась закрытой. Макальщик было подал мне руку, но я просто нырнул в воду с места. Вынырнув в добрых десяти ярдах от машины, я понял, что повел себя совершенно не так, как все. Купальщики, стоявшие в воде по грудь, удивленно глазели на меня, пока я плыл обратно к машине.

– Ну и напугали вы меня, сэр, – сказал макальщик с ужасом на лице. – Я уж думал, что потерял вас.

– Не бойтесь. Я очень люблю воду.

Мое заявление явно не убедило макальщика: он старался держаться как можно ближе, словно опасаясь, что я вновь скроюсь под водой.

Тут я с удивлением заметил, что вокруг никто, кроме меня, не носит купальных костюмов. Конечно, для мужчин моей родины – особенно принадлежащих к низшим классам – не в диковинку купаться в костюме Адама, но только если поблизости нет женщин. Оглянувшись в сторону женских машин, я увидел, что от ближайшей из них к воде тянется специальный навес из ткани, полностью скрывающий купальщицу от взглядов мужчин и наоборот, без малейшего ущерба для чьей-либо скромности.

Тут наконец-то открылась дверь машины Дюпена. Встав на пороге, он с опаской оглядел окружившую его со всех сторон воду. Над морем воцарилась тишина. Все мигом забыли про меня и уставились на Дюпена, одетого в длинную фланелевую рубашку и выглядевшего в ней просто анекдотически. Лицо его приобрело зеленоватый оттенок – возможно, от излишней желчности, а может, от света, отражаемого поверхностью моря. Сделав два шага вниз по лесенке, он тут же изо всех сил вцепился в ее боковые стойки. Подошедший макальщик развернул бухту веревки, надежно привязанной к борту машины.

– Позвольте-ка, сэр…

Обвязанный веревкой вокруг талии, Дюпен сделался вылитым монахом из ордена кающихся грешников. Макальщик подал ему руку, но поздно: набежавшая высокая волна бесцеремонно и совершенно непочтительно смыла Дюпена с его импровизированного насеста. Он скрылся под водой, и на поверхности остался лишь подол рубашки, поднявшийся кверху, точно вывернутый наизнанку купол парашюта. Воистину, для него, как француза, воздушная стихия была много роднее водной.

Я поплыл на помощь Дюпену, но макальщик не растерялся и рванул за веревку. Выдернутый на поверхность Дюпен закашлялся и принялся жадно хватать ртом воздух.

– Вы в порядке?

– В полном, – ответил Дюпен, испепеляя меня взглядом.

Он кое-как утвердился на песчаном дне, отчаянно хлопая руками по воде, чтобы удержаться на ногах. Но тут он заметил, что прочие купальщики совершенно не одеты, и его лицо вновь утратило невозмутимость, сделавшись из зеленоватого пунцовым.

Я кивнул на его фланелевую рубашку и не смог удержаться от шутки:

– Не жмет?

Дюпен сузил глаза, но промолчал.

– Не желает ли сэр окунуться? – спросил смотритель. – Очень пользительно для здоровья.

Коварная фраза сорвалась с языка прежде, чем я успел удержать ее:

– Конечно же, ему следует окунуться!

Макальщик немедленно ухватил Дюпена за плечо, а свободную руку опустил на его макушку и нажал, заставив уйти под воду с головой. Подняв его на воздух, он проделал ту же процедуру еще дважды, точно при крещении. Дюпен поперхнулся и забился, точно упавший в воду кот, но совладать с обидчиком ему было не по силам. Когда ритуал наконец был завершен, он ожег меня яростным взглядом, молча вскарабкался в купальную машину и захлопнул за собой дверь.

– Еще несколько минут, сэр, – сказал я макальщику и поплыл прочь от берега.

С каждым гребком я думал о том, вправду ли Генри Арнольд решился купаться в этих водах темной июльской ночью. Может, не совладав с волнами, он был выброшен на берег и, уже умирая, не нашел иного приюта, кроме купальной машины? Или он был оставлен в этом импровизированном гробу кем-то, не сумевшим спасти его жизнь? Или, что еще хуже, он был убит, а тело его – спрятано в машине злодеем, уверенным, что его никто не найдет до утра? В этом случае – как он был убит? В свидетельстве о смерти деда ни слова не говорилось о причине его гибели, и ни одно из писем не проясняло ее обстоятельств…

Поднимаясь обратно в купальную машину, я не приблизился к разгадке ни на шаг.

На прощание макальщик объяснил, что нам следует идти по дорожке вдоль берега моря, и она выведет нас прямо к дому номер четыре на Нептун-сквер. Дом с меблированными комнатами оказался весьма очаровательным, а миссис Коулмен, жена племянника мисс Портер – приветливой розовощекой женщиной средних лет. Я представил нас как журналистов, работающих над эссе о том, что чувствуют люди, оказавшиеся жертвами преступных нападений, и желающих побеседовать с мисс Портер о Лондонском Монстре. Как ни странно, миссис Коулмен это ничуть не удивило. Она лишь попросила нас немного погулять по променаду, и, если мисс Портер будет рада принять нас, то будет готова к нашему возвращению. Мы последовали ее указаниям, а когда вернулись обратно в меблированные комнаты, миссис Коулмен проводила нас внутрь.

– Мисс Сара примет вас в своей гостиной.

Мы поднялись вслед за хозяйкой по лестнице и оказались в мрачной полутемной комнате. Здесь она пригласила нас сесть напротив позолоченного кресла – боюсь, нарочно украшенного так, что оно напоминало трон.

– Она скоро будет.

Хозяйка оставила нас и закрыла за собой дверь. Я осмотрел комнату. Два окна были занавешены бархатными шторами, наподобие театрального занавеса, совершенно не пропускавшими свет. Затхлый воздух и множество ненужных вещей производили гнетущее впечатление. Целая толпа фарфоровых статуэток, изображавших исключительно влюбленные пары в аляповатых костюмах, точно устроила бал на каминной полке. Стены были увешаны листовками и гравюрами в рамках.

Заметив мой интерес к ним, Дюпен подтвердил:

– Да. Все это так или иначе связано с Лондонским Монстром. Впечатляющая коллекция.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что он не ошибся. Здесь были раскрашенные гравюры с изображениями демонов, размахивающих ножами в погоне за жертвами, юных леди, примеряющих медные кастрюли для защиты заднего места, зарисовки из зала суда, а также множество газетных статей и памфлетов о Монстре.

– Пожалуй, мисс Портер не в новинку выступать с лекциями о Монстре. И, конечно же, не бесплатно.

С этими словами Дюпен указал на пожелтевшую от времени карточку с надписью от руки «Вознаграждение», прислоненную к бронзовой чаше, стоявшей на специальном столике подле троноподобного кресла.

– Возможно, она ждет звона монет, падающих в чашу, прежде чем выйти к нам, – язвительно продолжал он, опуская в чашу деньги. – Что ж, будем надеяться, моя лепта будет соответствовать ее ожиданиям.

– Равно как и на то, что ее представление стоит этих денег, – улыбнулся я.

В тот же миг дверь в комнаты мисс Портер распахнулась, и в гостиную, басовито рыча, вошел скайтерьер, желтый, точно древние кружева. Я было решил, что мы стали жертвой злого розыгрыша, устроенного миссис Коулмен, и «мисс Сара» – всего-навсего дрессированная собачка, но за дверью послышалось шуршание шелка, и в гостиную вошла очень худая, строгого вида женщина с царственной осанкой, совершенно не соответствовавшей ее семидесяти годам. Одета она была в дурно сидящее бальное платье желтого шелка, сшитое по моде прошлого века – лишь низкое декольте было предусмотрительно надставлено относительно новыми кружевами.

– Шевалье Дюпен, мистер По, – с легким поклоном заговорила она. – Перед вами мисс Сара Портер, жертва Лондонского Монстра и свояченица человека, поймавшего его. Насколько я понимаю, для вашего эссе потребуются все подробности моей ужасающей истории.

Брови Дюпена медленно поползли вверх.

– Вы совершенно правы, – подтвердил я.

Мисс Портер опустилась в свое изукрашенное кресло, а пес устроился на скамеечке подле ее ног. Нам было указано на стулья напротив. Мисс Портер откашлялась и приосанилась.

– Тогда начнем. Мы с Анной, моей сестрой, пошили новые платья для бала в честь дня рождения королевы. – С этими словами она указала на свой наряд. – То был прекрасный повод, и великой честью для нас оказались полученные приглашения, но мы и не ведали, что во тьме нас поджидает зловещий Монстр, выбравший нас в качестве жертв!

Мисс Портер возвысила голос, словно вещая со сцены большого театра. Слова свои она сопровождала ходульной жестикуляцией, отчего сделалась похожа на огромную марионетку. Бал в честь дня рождения королевы она описала во всех деталях и красках; но едва дело дошло до подробностей самого нападения, ее история значительно разошлась с описанием, оставленным бабушкой.

– Колокола вот-вот должны были пробить полночь, и мы шли домой по Сент-Джеймс-стрит. Внезапно раздался возглас: «Эй там, вы ли это?!» Я обернулась и увидела… Монстра!

Вскочив, мисс Портер рывком раздвинула шторы. За ними оказался чудовищный человек с выпученными глазами, искривленным в злобном оскале ртом, пламенно-рыжей вздыбленной шевелюрой и огромным ножом в поднятой руке. Я подавил вскрик, а Дюпен слышно ахнул. Мисс Портер победно улыбнулась. Тут же стало очевидно, что перед нами – всего лишь восковая фигура, причем сильно пострадавшая от времени и природных стихий: руки ее были скрючены, точно у паралитика, а лицо страшно искажено.

– Я больше не потерплю подобных унижений, – пробормотал Дюпен.

Я опустил руку на его плечо, чтобы он не вскочил на ноги.

– Экстраординарная восковая фигура, – сказал я. – Где вам удалось раздобыть столь ужасающее чудовище?

– Этот Монстр был популярным аттракционом выставки восковых фигур миссис Салмон на Флит-стрит. А после смерти этой леди его купили мне в подарок, которого я в тот момент, признаюсь, не оценила. Но в конце концов он окупил свою немалую стоимость. Могу ли я продолжать мою речь?

– Да, просим, – поспешил я с ответом, пока Дюпен не высказал вслух собственный вариант.

Мисс Портер приняла новую деревянную позу.

– Я бросилась к родному крыльцу так быстро, как только могла, увлекая сестру за собой. Стуча в двери и призывая на помощь, я надеялась, что мы спасены. Но вотще! Внезапно я ощутила ужасную боль поперек поясницы.

Тут она повернулась задом, демонстрируя нам распоротую юбку, а ее вздорный пес зарычал при упоминании бесчестия, которому подверглась его хозяйка. Мисс Поттер вновь повернулась к нам лицом и продолжала вполголоса:

– Он нанес мне рану – прямо сквозь юбки.

Лицо Дюпена оставалось безмятежным, но тон был едок, точно кислота:

– Выходит, Монстр разрезал и ваше платье, и платье вашей сестры?

– Именно так. Два шелковых платья, палевое и желтое, а также и все, что было под ними, было порушено его ужасным клинком.

– Как интересно, – продолжал Дюпен. – Но в стенограмме суда над Ринвиком Уильямсом черным по белому сказано, что Монстром были разрезаны юбки вашей сестры, а вы получили удар по голове.

– Все было так, как я говорю, – тоном оскорбленной невинности ответила мисс Портер. – В конце концов, это случилось со мной, а не с вами.

– Конечно, с вами, это очевидно, – поспешил я вмешаться в надежде задобрить ее.

Но Дюпен продолжал настаивать на своем:

– Лицо нападавшего было ясно видно, несмотря на столь поздний час? И им, без малейших сомнений, был Ринвик Уильямс?

– Я видела его совершенно отчетливо, молодой человек. Я до сих пор обхожусь без очков. А Ринвик Уильямс и до этого приставал ко мне раз десять, так что не был совсем уж незнакомым человеком.

– А не знаете ли – может, Ринвик Уильямс до сих пор жив? – спросил я. – Ему сейчас должно быть года семьдесят три или семьдесят четыре.

– Этого я не могу вам сказать. Конечно, его жертвы опасались, что он выйдет на свободу и будет мстить тем, кто давал показания против него.

– И он пытался мстить?

– Было несколько таинственных происшествий, которые мог устроить он. Но против него не нашлось улик, – туманно отвечала мисс Портер. – Конечно, его и вовсе не следовало выпускать на свободу. За его преступления полагалась виселица, и более мягкий приговор оказался оскорблением, брошенным в лицо всем благовоспитанным леди, которых он ранил и чьи платья уничтожил. Такая моральная ущербность – и всего шесть лет в Ньюгейте, где ему разрешалось развлекать посетителей музыкой, плясками и выпивкой! Да для него это был сущий праздник! Обязательно напишите это в своем эссе.

– Ринвику Уильямсу разрешалось развлекать посетителей в Ньюгейтской тюрьме? – переспросил Дюпен. – Вы сами это видели?

– Этот бесстыдник посмеялся надо мной, прислав приглашение на свой «бал». Но я, конечно же, не пошла.

– Какая жалость.

Выражение лица Дюпена яснее ясного говорило о том, что он считает всю эту историю выдумкой.

– Я, шевалье Дюпен, давала показания на двух судебных процессах. Меня допрашивал сам скандально известный Теофил Свифт. Мне безразлично, верите ли вы моим словам, сэр, но составлять мнение, не изучив доказательств, глупо.

Мисс Портер указала на лист бумаги в одной из рамок на стене. Я поспешил пройти к ней. Дюпен последовал за мной. Листок представлял собою приглашение, написанное от руки.

В соседней рамке оказалась газетная вырезка со статьей из «Оракл», датированной двадцатым августа 1790 г.

– Окажите мне честь, шевалье Дюпен, прочтите эту статью вслух, – попросила мисс Портер.

Очевидно, она была оскорблена недоверием до глубины души, но это совершенно не тревожило Дюпена. Он безмятежно, вполне нейтральным тоном прочел:

– «Вся глубина порока, свойственного нашему времени, была как нельзя лучше продемонстрирована на прошлой неделе в Ньюгейтской тюрьме. Лондонский Монстр разослал двум десяткам пар, среди которых – свидетельствовавшие в его пользу друзья, его братья и сестры, несколько заключенных, а также прочие лица, которых у нас еще будет возможность упомянуть – приглашения на бал. В четыре часа гости уселись чаевничать. По окончании чаепития заиграли две скрипки и флейта, и гости пустились в пляс. В развеселом танце наибольший восторг вызвали выходы и антраша Монстра, ловкость коего в подобных забавах весьма интересна, если вспомнить о школе, в которой он приобрел навыки, необходимые для этой области его достижений… – Здесь Дюпен сделал паузу и слегка поморщился от шутки, отпущенной «Оракл» в адрес бывшего балетного танцовщика, обернувшегося злодеем, режущим дам на улицах. – Около восьми часов гостям был подан холодный ужин и вина различных сортов, которые сделали бы честь и самому роскошному празднеству. К девяти гостям пришлось откланяться, так как именно в этот час двери тюрьмы запираются на ночь».

Дюпен повернулся к мисс Портер и слегка склонил перед ней голову.

– Может быть, на этом балу был кто-то из ваших знакомых? – спросил он. – Если Ринвик Уильямс вздумал посмеяться над вами, то, возможно, такие же приглашения получили и мистер Коулмен с вашей сестрой?

– Конечно, они тоже не пошли туда, – буркнула она. – Но раз уж вы не верите доказательствам, находящимся у вас под носом, я знаю человека, который был на этом балу. И его нетрудно отыскать.

– Кто-то из друзей Ринвика Уильямса?

– Пожалуй, да. Хотя всякий раз, когда ему требуется помощь, он называет своим лучшим другом меня, – посетовала она.

– Как же зовут этого человека, и где мы сможем его найти? – как можно вежливее спросил я.

– Это мистер Роберт Николсон. Вы найдете его в Ньюгейтской тюрьме. По крайней мере, на прошлой неделе, когда он писал мне с просьбой об еще одном займе, чтобы расплатиться с кредиторами, он был именно там.

– Значит, преступление мистера Николсона – несостоятельность? – спросил Дюпен.

– Несостоятельность – не преступление, а беда, – возразил я.

– Эти самые слова он повторял множество раз по разным поводам. Однако за пятьдесят-то лет он мог бы научиться воздерживаться от карточной игры. Особенно если постоянно проигрывает.

– Вечные должники – ненадежные друзья, – заметил я.

– А уж мужья из них – просто ужас, – горько добавила мисс Поттер. – Он отнял у меня не меньше, чем Монстр, и теперь я вынуждена жить своими историческими лекциями да еще щедротами племянника и его жены. А не позаботься я о разводе с мистером Николсоном – оказалась бы в Ньюгейте вместе с ним и Монстром. Разве это было бы справедливо?

– Конечно, нет. Спасибо вам за чудесную лекцию. Мы вам весьма обязаны, – сказал я, добавив в чашу еще несколько монет и увлекая Дюпена за собой, пока он не успел еще чем-нибудь обидеть леди.