Новый тип правителя

Мы оставили Рейхана Мухаммеда ибн Ахмеда аль-Бируни в опасное время. Он преданно служил своему покровителю в осажденном Гургандже, а после убийства Мамуна провел переговоры с военачальниками противника, чтобы заключить соглашение, наиболее благоприятное для своего государства. Он не забыл и о письме султана Махмуда правителю Хорезма, в котором тот требовал, чтобы Бируни покинул академию Мамуна и приехал к его двору в Газни (Афганистан). Ученый игнорировал этот приказ раньше, но теперь понял, что находится не в самом выгодном положении. Вскоре 44-летний Бируни и еще несколько ведущих ученых теперь уже несуществующего научного центра в Хорезме отправились через пустыню Каракумы в Афганистан. Бируни суждено было провести остаток жизни на службе у Махмуда Газневи. И похоронен он в столице этого властителя, где по сей день находится его гробница.

Кем был Махмуд Газневи? Выдав свою сестру за правителя Гурганджа, он вскоре настроил людей против своего зятя и приказал похитить ученых, служивших при дворе Мамуна1. Сорокашестилетний Махмуд воплощал новый тип тюркского правителя, появившегося в Центральной Азии в XI веке: начальник регулярного войска рабов, который вел бесконечные завоевательные войны на протяжении всего своего 33-летнего правления (997–1030 годы). Конечно, войска, состоящие из рабов, были распространенным явлением. Арабы, их халифат и два его своенравных «отпрыска» — Саманиды в Бухаре и Фатимиды в Каире — содержали воинов-рабов для поддержания своей власти. Но все же стержень войска составляли свободные люди — арабы или персы2. Большинство тюркских правителей, включая Караханидов, также предпочитали строить свою военную мощь с помощью свободных воинов. Махмуд стал первым мусульманским правителем в регионе, который создал «военную машину» почти исключительно из рабов — военачальников и простых воинов. Он сделал эту систему основой своего правления3. В то время это был значительный шаг вперед4. Но за создание такого военизированного государства-завоевателя уплачена дорогая цена.

Невероятно огромное войско Махмуда редко состояло менее чем из 100 000 человек (такое войско он собрал для нападения на Балх в 999 году)5. При вербовке и распределении воинов Махмуд не брал во внимание цвет кожи, этническую принадлежность и вероисповедание. Например, он, не колеблясь, отправлял индийские войска против тюрков, персов или индийских войск, защищавших мусульманские города. Даже его личная прислуга состояла в основном из рабов. Махмуд полагал, что халиф, будучи носителем высшей религиозной власти, дал ему все полномочия, и поэтому он считал вправе прибегать к разного рода сомнительным действиям.

Тот факт, что Махмуд сам был рожден рабом, вполне соответствует действительности. Тесть его отца тюрок Алп-тегин достиг признания в Бухаре как член охраны Исмаила Самани. Затем он был назначен верховным начальником войска (хаджибом хаджибов)6, что сделало его самым влиятельным человеком в государстве, а также одним из самых богатых — 500 селений платили ему налоги7. После службы на должности предводителя саманидского войска в Нишапуре Алп-тегин в 962 году был назначен правителем города Газни в Афганистане. Он быстро освоился на этой должности, в то же время объявляя о своей бесконечной преданности саманидским властителям. Отец Махмуда Себук-тегин также был рабом родом из города Барсхана (на берегу Иссык-Куля) — того самого города, где родился Махмуд аль-Кашгари. Себук-тегину был женат на дочери Алп-тегина.

Правители Газни неустанно напоминали остальному миру, что их правление основано на утонченной и культурной модели Саманидов. Это верно по отношению к языку и культуре, которые поддерживал Махмуд, но не распространяется ни на структуру, ни на функционирование самого государства. Предположение о сходстве с Саманидами не более вероятно, чем то, что государство Махмуда стало последним, созданным по образцу халифата, когда персидская знать поддерживалась тюркским войском, состоящим в основном из рабов. Оба этих варианта верны лишь наполовину. Система государства, которое Махмуд привел к высочайшему расцвету, строилась на тирании в гораздо большей степени, чем какая-либо из предшествующих.

«Верхушка» империи Махмуда, состоящая в основном из тюркских союзников правителя и поддерживаемая войском из рабов — тюрков и индусов, в период краткого расцвета собирала дань с подданных в таких размерах, которые превзошли бы самые невероятные мечты халифа. Когда визирь Махмуда не смог собрать достаточно богатств в Герате, правитель сначала потребовал, чтобы глава города возместил разницу из собственного кармана, а когда и этого оказалось недостаточно, приказал пытать его до смерти8. Неудивительно, что золотые монеты Махмуда всегда были в цене!

Правление султана нельзя назвать «восточным деспотизмом», описанным Карлом Виттфогелем9. Такой режим представлял собой сложную организационную структуру, необходимую для управления всеми частями. Его государство не было и авторитарным, живущим на налоги и поборы с торговцев (норма для большой Центральной Азии). Такого рода режимы шли на уступки всем слоям населения по той простой причине, что его экономика зависела от производительности ремесленников, земледельцев и торговцев, а не только от государственных служащих. К сожалению, вся система Махмуда основывалась на примитивном извлечении прибыли от завоеваний и взимании дани с народов, которыми он правил. Это привело к тому, что правитель фактически уничтожил социальные группы, которые могли бы поддержать его государство10. Это мешало социальному развитию, изолировало империю Махмуда от торговых и культурных контактов и сделало ее нестабильной11.

Современники правителя, от западных границ Персии до Ганга, имели все основания считать Махмуда Газневи разрушителем. После жестокого захвата Гурганджа Махмуд атаковал город Рей (возле современного Тегерана). Там шиитская династия Буидов собрала большую группу выдающихся мыслителей, в которой состоял неоплатоник Ибн Мискавейх, историк и один из первых философов в исламском мире, который занимался этикой12. Махмуд изгнал их всех, а крупную библиотеку уничтожил. Еще раньше Махмуд разгромил Балх и обложил его население тяжелейшей данью. Так же он поступил с жителями Мерва, Систана и других городов Центральной Азии. В Нишапуре в 1011 году массовый голод, вызванный непосильными налогами Махмуда, привел к гибели 100 000 человек. Тогда широко распространился каннибализм: началось с того, что жители города стали поедать выкопанные из земли тела, а затем и убивать друг друга на улицах, чтобы прокормиться13. Гандхара, Мултан, Лахор, Каннаудж, Аджмер, Гвалиор, Пешавар и Шимнагар — все эти города были разрушены войском Махмуда в ходе жестоких набегов на Индию.

Даже по нормам того непростого времени Махмуд выделяется своей жестокостью. Его завоевательные походы стали новой моделью, которую взяли на вооружение Мухаммед из Гура, Тамерлан (Тимур), а затем и Великие Моголы — Бабур, Акбар и Аурангзеб. Неслучайно ли череда военизированных режимов, начиная с Газневидов, шла параллельно упадку мусульманской культурной жизни по всей Центральной Азии и Северо-Западной Индии?

Даже писатели, современники Махмуда, были обеспокоены тем, что его правление может стать началом заката цивилизации региона. Ученые, исследовавшие этот вопрос, вскоре приходят к парадоксальному факту: Махмуд даже во время столь жестоких завоевательных войн покровительствовал некоторым выдающимся ученым эпохи (в частности, Бируни и Фирдоуси). Он возводил поразительные памятники архитектуры, оказывал поддержку многим писателям, включая тех, чьи стихи на персидском языке удивляют и завораживают читателя и поныне.

Для нас это загадочно и непонятно, потому что нарушает современное представление о том, что образование и искусство естественно вытекают из справедливого политического и социального устройства, и наоборот, плохая политика отравляет разум и дух. Возможно, в этой ситуации можно утверждать, что культура при правителях Газневи процветала, несмотря на их правление, а не благодаря ему. Но утверждая это, мы упускаем из виду, что Махмуд Газневи был наследником культуры саманидских и хорасанских правителей, хотя и уничтожил многое из созданного ими.

Путь Махмуда к власти

Процесс становления власти Махмуда был значительно облегчен его отцом Себук-тегином, который превратил провинцию государства Саманидов в Газни в империю. Именно Себук-тегин во время военных походов в Афганистане, Хорасане и Индии обучил своих сыновей-подростков искусству войны. Поворотный момент в становлении Махмуда произошел, когда его отец завещал свою расширяющуюся империю не ему, 23-летнему, а его старшему брату Исмаилу. После этого Махмуд выследил Исмаила и убил его14.

После того как Махмуд получил контроль над наследством Себук-тегина, караханидское войско напало на его земли с севера. «Призом», за который сражались два тюркских войска, являлись территории, оставшиеся от умирающей саманидской империи, а также ее столица Бухара. Войска Махмуда захватили Бухару, а он назвался правителем. Но два этих войска не могли победить друг друга, и поэтому Махмуд и правитель Караханидов заключили сделку, разделив остатки государства Саманидов и установив границу по Амударье.

Вскоре Махмуд начал первый из своих двадцати походов в Индии. Пока он отсутствовал, Караханиды в 1006 году напали на его территории в Хорасане и Афганистане. Узнав об этом, Махмуд отправился обратно и с помощью своего излюбленного оружия — отряда из 500 вооруженных боевых слонов — уничтожил вторгшееся войско Караханидов15. После столь потрясающей победы Махмуд отвоевал Нишапур у непокорных Саманидов, которые завладели городом в его отсутствие.

К 1006 году Махмуд полностью посвятил себя военным походам. До самой смерти в 1030 году он постоянно вел военные действия, останавливаясь ненадолго лишь затем, чтобы построить в своей летней столице великолепные здания, возвести зимнюю столицу и место отдыха для себя и своих приближенных. Ему была необходима надежная система управления, чтобы сохранять и приумножать его богатства, содержать войско и пресекать восстания на корню.

Существует общепринятая точка зрения, согласно которой Махмуд руководствовался двумя моделями управления. Первая модель — Багдадский халифат, где контроль сверху вниз осуществлял визирь; вторая, более упорядоченная модель, была разработана Саманидами в Бухаре. Они привлекали «уполномоченных лиц» на местном уровне, а также выказывали уважение к правителю в Багдаде, чтобы «замаскировать свою фактическую независимость от него»16. Эта схема верна лишь отчасти: у Махмуда действительно были визири, но он ненавидел этих государственных деятелей с того самого момента, как назначал их17. И хотя Махмуд сохранил старую саманидскую управленческую структуру, ему все же нужна была поддержка халифов до того времени, пока он не решил, что сам, а не халиф, должен править исламским миром. Эта кампания по достижению полного контроля началась в 998 году, когда Махмуд присвоил себе ранее неизвестный титул — «султан»18.

Единственным стабильным элементом в этой системе, помимо самого султана, был совет, состоящий из его наиболее верных помощников. Это был главный совещательный и исполнительный орган власти: он осуществлял волю Махмуда, договариваясь с наместниками и подданными по всему региону. Поддерживали работу совета налаженная почтовая система, а также обширная сеть шпионов, которые следили, чтобы решения султана выполнялись (и доносили об их неисполнении, чтобы султан наказал виновных). Наконец, чтобы подданные ценили его усилия, Махмуд нанял составителя официальных новостей, главного глашатая, который рассказывал обществу об отношении султана к основным событиям19.

В гораздо большей степени, чем халифат или Саманиды, режим Махмуда ставил своей целью снабжение войска. Речь идет не только о постоянном его оснащении, обеспечении питанием и вознаграждении десятков тысяч воинов на полях сражений, но и об уходе за самым страшным оружием Махмуда — отрядом боевых слонов. Сильные толстокожие животные были оснащены специальными сиденьями и копьями для атаки, за ними присматривали укротители, в основном индусы. Мы вскоре вернемся к системе, которую разработал Махмуд для сбора денег с подчиненных народов, а сейчас достаточно отметить, что ценой этой системы стало сокращение транспортной и торговой сетей, а также вывод обширных пахотных земель из числа обрабатываемых. Кроме опустошения «домашних» территорий, это привело к упадку экономики везде, где властвовали он и его преемники.

«Тень Бога на земле»

Какой цели служила «военная машина» Махмуда? Султан не имел на этот счет никаких сомнений — он видел себя «тенью Бога на земле»20 и культивировал образ блюстителя веры, заявляя, что выучил наизусть весь Коран и написал (или дал поручение кому-либо другому написать) книгу по мусульманскому праву (фикх21). Его писатели-современники поддерживали этот образ22, отмечая, что земное предназначение Махмуда — продвигать дело суннитского ислама внутри страны и в других государствах и уничтожать все, что мешает реализации этой цели. Некоторые считали такое поведение типичным для неофита, а также проявлением агрессии тюрков-степняков (в противовес более спокойным культурам персоязычных оазисов, обитатели которых зачастую были достаточно уверенными в себе, чтобы не бросаться в религиозные авантюры). Но необходимо отметить, что тюрки Караханиды тоже были мусульманами-суннитами и обратились в веру даже позже Газневидов. Однако вера Караханидов была спокойной и терпимой, в то время как вера Махмуда — неистовой и ограниченной. Именно в период правления Махмуда многие мусульманские мыслители начали испытывать серьезные сомнения относительно этической обоснованности священной войны, или джихада, заставляющего «неверных» выбирать между исламом и смертью23.

Хотя большинство писателей, которые восхваляли Махмуда за его радение о вере, состояли в его окружении, их заявления о его религиозных мотивах небезосновательны. Он первым принес ислам в самое сердце Индии, и когда разрушал один индуистский храм за другим, то делал это во имя ислама. Глубоко преданный халифу и его суннитской вере, Махмуд обнажал свой меч против неверных, а особенно шиитов. Его люди разыскивали и убивали исмаилитов в Иране и Пакистане24, а также уничтожили власть шиитской династии Буидов в Рее, откуда они контролировали халифат в течение ста лет. Во время этой деятельности Махмуд был безжалостен, использовал своих слонов, чтобы топтать неверных, предавал их и их библиотеки огню25. Даже Бируни не остался вне подозрений: придворные султана сомневались в его правоверии (надо признать, что у них были для этого основания).

Однако важно отметить бесчисленные примеры действий Махмуда Газневи, совершенных совсем по другим мотивам. В Нишапуре он начал с поддержки традиционных суннитов, но затем, в Хорасане, посчитал удобным поддержать секту каррамитов, которые объявили войну халифам и их богатствам26. Преданный Махмуду секретарь сочинил стихи, чтобы представить этот циничный маневр как акт политической прозорливости, но все понимали, чем это являлось на самом деле27. Тем временем нишапурский наместник из числа каррамитов устрашал подданных, устраивал показательные процессы, зачистки, убивал врагов своей секты и заставлял их отречься от своих взглядов — «его слюна была смертельным ядом, и его выдох означал разрушение»28. Позже Махмуд резко изменил свою позицию, лишил каррамита власти и снова поддержал суннитов.

Крови своих братьев-мусульман султан пролил не меньше, чем крови иноверцев. Во время уничтожения индуистских храмов в Индии он, не колеблясь, развернул свои индийские войска против мусульманских сил. Добившись подчинения этих и других покоренных индусов, Махмуд выделил им целый квартал в своей столице и позволял свободно поклоняться своим богам — такой терпимости он никогда не выказывал по отношению к отклонившимся от истинной веры мусульманам29. Он вернул завоеванные индийские территории обратно их бывшим правителям в обмен на дань. При всем уважении к религиозной власти халифа Махмуд к концу своего правления направился на покорение самого халифата30.

Был ли Махмуд лицемером? Наверное, нет, если предположить, что лицемер понимает разницу между принципами и практикой. Но записи о Махмуде в хрониках свидетельствуют, что ислам для него не был ни постоянным руководством к действиям, ни сдерживающей силой. Когда ему было удобно, он облачался в белые одежды благочестия, но часто действовал руководствуясь исключительно жаждой завоеваний, при этом оставался убежденным в том, что является искренним борцом за веру.

За чей счет банкет?

Мы снова подходим к вопросу о том, как Махмуд управлял своим султанатом. Любой центральноазиатский правитель использовал бы все возможности для развития транспорта, торговли, а затем уже облагал эти сферы налогами, но не Махмуд. Фактически в снабжении своих войск и слонов он полагался, во-первых, на традиционный мусульманский налог на сельскохозяйственные земли неверующих подданных — харадж. Средства с того налога хорошо пополняли казну, но все же их было недостаточно для удовлетворения всех запросов Махмуда. Чтобы пополнить бюджет, он использовал военные трофеи, в основном из Индии.

Со времен своего первого похода на долину Инда в 986 году Махмуд думал не об обращении индусов в ислам, а о разграблении их богатств. Так же поступали его отец Якуб ас-Саффар и представители династии Сасанидов. Но если для этих правителей разграбление было не главной целью, а лишь сопутствовало завоеваниям, то для Махмуда все было как раз наоборот. Во время своих походов он захватил величайшие индийские крепости31. Его биографы-современники утверждали, что 50 000 горожан погибали в каждой битве (это вполне реальная цифра)32. А при описании трофеев, которые он отправлял в Афганистан, они использовали прилагательные в превосходной степени.

Пятьдесят тысяч жизней были взяты во время осквернения и разрушения Махмудом в 1025 году одной из главных святынь индуизма — храма Сомнатх (Владыки Луны) на территории нынешнего штата Гуджарат33. Чтобы попасть туда, войску Махмуда пришлось перейти через пустыню Тар, это стоило ему невероятных потерь в живой силе. Индусы яростно защищали свою святыню, а когда она все же пала, Махмуд загрузил целые караваны золотом и символами Шивы и разместил все это в пятничной мечети в Газни. Не меньшую цену имели плененные индусы, десятки тысяч которых он отправил в столицу в качестве рабов. Придворный биограф Махмуда сообщал, что рабов из Индии было так много, что «места для питья и улицы Газни не могли вместить их всех», что «белокожие свободные жители затерялись среди них». Он продолжал, сухо отмечая, что действия Махмуда привели к переполнению невольничьих рынков по всей Центральной Азии, снизив цены на рабов34. Ничто не отражает так ясно цели Махмуда, как тот факт, что, когда он и его приспешники разграбили Сомнатх, он вернул территорию индусам и ушел оттуда.

Характер Махмуда и его придворной культуры

Основным мотивом действий Махмуда была алчность, хотя он и заявлял о том, что является мечом ислама. Придворные биографы, перечисляя его победы, упоминали лишь те, что принесли наибольшее число трофеев. Его «безграничная любовь» к деньгам прослеживается даже в самых обычных поступках. Например, после завоевания Нишапура он узнал об очень богатом человеке из этого города. Вызвал его в Газни, обвинил в вольнодумстве, не имея абсолютно никаких на то доказательств. Человек яростно отрицал выдвинутое обвинение и выразил готовность уплатить любую сумму, чтобы обелить свое имя. Махмуд забрал все деньги и выдал документ, освобождающий его от всех обвинений35.

Махмуд был упрямым, нетерпеливым и совершенно нетерпимым к тем, кто противоречил ему. В остальном его поведение бывало сдержанным, известен он и своим трудолюбием. Он исповедовал традиционалистский ислам суннитского толка, против чего восстал даже его сын. В знак протеста тот построил для себя дворец, стены которого были украшены в индийском стиле — изображениями обнаженных мужчин36.

Махмуд был тщеславным человеком37. Зачем он принял титул султана, а затем придумал еще дюжину других титулов? Чтобы приукрасить свой «послужной список»?38 Зачем выстраивал в две линии 4000 красиво одетых воинов, чтобы те приветствовали его при каждом триумфальном возвращении в Газни?39 Вероятно, он стремился превзойти халифа40, но этими действиями Махмуд показал, что хорошо помнит о своем низкородном происхождении и пытается заставить других о нем забыть.

Махмуд был также весьма противоречивой личностью. Воспитываясь в ученой среде, он знал арабский, персидский и тюркский языки41. Как и его отец, он подражал изысканной придворной жизни Саманидов42, после него остались роскошные (и нередко очень оригинальные) рукописные книги с иллюстрациями43. Но затем, когда он начал деятельность по свержению халифа, в качестве официального языка выбрал арабский. У него была большая библиотека, но из каких именно книг она состояла, неизвестно. Известно лишь, что там имелась копия книги «Жители Востока» — труда Ибн Сины, ныне утраченного44. Обогащая свою библиотеку книгами, собранными со всего региона, Махмуд тем не менее приказывал разрушить библиотеку, если подозревал, что в ней содержатся труды вольнодумцев (в частности, он уничтожил книгохранилище в Рее).

Единственным последовательным пунктом в подходе Махмуда к развитию культуры было привлечение к своему двору каждого, кого он считал талантливым. Мы наблюдали проявление этой последовательности в том, что он привлек к себе Бируни и других великих ученых, которых Мамун собрал при своем дворе в Гургандже45. По пути в Газни к Бируни присоединились его близкий друг и бывший учитель — математик Абу Наср ибн Ирак, а также естествоиспытатель аль-Хаммар. Будучи в преклонном возрасте, аль-Хаммар недолго практиковал медицину в Газни. Он перешел в ислам и вскоре умер46. Тем временем Махмуд отдал приказ заключить под стражу Ибн Сину47. Узнав, что Абу Наср ибн Ирак еще и талантливый художник, Махмуд приказал его нарисовать точный портрет Ибн Сины, который затем отправил в Нису с требованием привезти его живым48. Но Ибн Сине удалось бежать.

Что касается Бируни, то он недолго трудился в Газни в должности придворного астролога. Не забывая о своих трактатах, он начал собирать материалы для фундаментального труда «Книга вразумления начаткам науки о звездах», который закончил лишь десять лет спустя. Поверхностно касаясь основных тем астрологии, Бируни наполнил свой детальный труд научными материалами. Этот сборник затрагивает все: от астрономии и математики до истории и его любимой темы — календарных систем49. Ясно, что Бируни поручили писать об астрологии, но он все же включил в эту работу множество материалов из своих научных исследований. Любопытный факт: он посвятил свою «Книгу вразумления начаткам науки о звездах» женщине. Ее звали Рейхана, но больше о ней ничего не известно.

Как только Бируни прибыл в Газни, он сразу же приступил к проведению астрономических наблюдений с импровизированными инструментами. В течение трех лет Махмуд поддерживал строительство нового «кольца Йамани» — астрономического прибора, названного в честь титула Махмуда «Десница государства»50. Наряду с другими его изобретениями — планисферой, ортографической астролябией и предшественником телескопа Галилея без линз это означало возвращение Бируни к его обычному интенсивному рабочему ритму. Вскоре он уехал в Лахор (в современном Пакистане).

То, что Махмуд беспрестанно преследовал Ибн Сину, Бируни и других ученых из Гурганджа, свидетельствует скорее о его страсти коллекционера, чем о серьезном интересе к науке. История, которую рассказывали на протяжении нескольких поколений: Махмуд потребовал от Бируни предсказать будущее, включая и последующие действия султана. И Бируни почти поплатился жизнью, когда его прогнозы подтвердились: Махмуд считал науку одним из видов колдовства51.

В Газни ученые из Хорезма присоединились к сообществу писателей, художников, архитекторов, переписчиков, позолотчиков, историков и ювелиров со всего государства Махмуда. Одних привезли сюда силой, другие польстились на высокую оплату и хорошие должности при дворе, третьи были рады услужить человеку, который правил большей частью известного мира и мог поддержать свою любовь к культуре щедрыми пожертвованиями. Таким образом, та же всепоглощающая алчность, наводнившая Газни золотом, предметами искусства и рабами, преобразовала бесцветную, унылую столицу в культурный центр, равных которому не было в те дни.

«Свет дольнего мира»: Махмуд как строитель

Никакой другой вид искусства не превосходит архитектуру по своей привлекательности для правителей. Будь то триумфальные арки, воздвигнутые римскими императорами, дворец Дария в Персеполе, где скульптурные фризы изображали смиренных иностранных вельмож, несущих дань, или дворец парфянских царей в Нисе с залом приемов, в котором возвышался трон из слоновой кости, — архитектура символизирует силу и власть. Первый в мире султан хоть и был рожден рабом, но понимал эту истину так же хорошо, как и любой правитель до него52. Не то чтобы он пренебрегал другими видами искусства, достаточно сказать, что книги, изделия из металла и керамика его времени расценивались как наивысшие достижения центральноазиатского искусства. Но с неограниченными ресурсами в виде трофеев из Индии Махмуд мог воплотить свою страсть к архитектуре в полной мере. Неудивительно, что он хвастался (в строках о минарете в Гургандже), что создал «свет дольнего мира»53. Махмуд вел масштабное строительство до самой своей смерти.

Обычно он перекладывал расходы по содержанию великолепных сооружений на местное население, и очень быстро они стали разрушаться. Расходы жителей Балха на поддержание садов Махмуда оказались настолько обременительными, что он сначала постарался навязать их местным евреям, а затем и вовсе потерял интерес к этому месту54. Многие архитектурные сооружения Махмуда, включая его летнюю столицу в Газни и зимнюю столицу в Лашкари-Базаре, находились на территориях, которым предстояло стать местом боевых действий в последующие века. Лишь несколько зданий эпохи Махмуда сохранились до наших дней, и нам приходится оценивать его строительную деятельность по литературным и археологическим источникам.

Когда Махмуд переехал в Газни, этот город все еще был зороастрийским центром, где буддисты ранее построили многочисленные монастыри и возвели ступы55. Махмуд начал со строительства большой дамбы на реке Джихай, которая находится и сейчас в 24 километрах к северу от города. Затем он приступил к возведению роскошного нового дворца для своих главных помощников, изысканно украшенной пятничной мечети для 6000 верующих, ипподрома (вдохновленный рассказами путешественников, побывавших в Константинополе), минарета высотой 44 метра, медресе с библиотекой, а также обнесенного стеной комплекса для размещения боевых слонов и обслуживающих их людей. В полутора километрах от города он воздвиг для себя огромную гробницу, состоящую из двух частей, и башню, которая представляла собой колонну из вертикальных панелей, резкого выступа и цилиндрического столба, в настоящее время разрушенного наверху. На массивных дверях сделаны красивые надписи куфическим письмом, которые предвосхитили все, что было создано в более известной архитектуре эпохи Фатимидов в Каире56.

На сооружении было около восьми больших надписей — это характерно для Махмуда. Везде султан использовал архитектуру, чтобы превозносить свое величие, в процессе превращая здания в подобие «огромных посланий тем, кто видит их», как называл подобные строения историк Роберт Хилленбранд57. Секретарь и глашатай Махмуда Утби убеждает своих читателей, что мечеть Махмуда в Газни затмила Большую мечеть Дамаска в том, что касается планировки, размера и великолепия, и что другие строения Махмуда также превосходят своих «конкурентов» по всему исламскому миру58.

Входя во дворец через двери, облицованные золотом из переплавленных статуй индийских богов, вы проходите по коридорам, украшенным мозаикой из золота и ляпис-лазури и вымощенным квадратными и шестигранными плитами белого мрамора из Индии. Для крыш и колонн использовали огромные деревья, привезенные из бассейна реки Инд. В конце концов, вы достигаете зала для приемов, в котором размещен позолоченный трон, затмивший троны властителей Персии и Египта. Раскопки археологов подтвердили, что дворец и мечеть были богато украшены скульптурами из терракоты — это древнее иранское искусство, достигшее больших высот при Махмуде и его преемниках. Во дворце были просторные помещения для хранения трофеев, которые Махмуд привозил из индуистских храмов59. Бируни с нескрываемым презрением сообщал, что Махмуд разместил фрагмент великой статуи из Сомнатха в дверном проеме своей мечети в Газни так, чтобы люди могли вытирать о нее ноги перед входом60.

Большая группа строителей, создавших все это, очевидно, состояла из свободных и порабощенных ремесленников. Утби сообщал, что все мастера получали «достойную оплату и полное вознаграждение» за свою работу. Но в то время как одним платили деньги из казны султана, другие (рабы) получали лишь «векселя из небесной казны»61. Непонятно, насколько сознательно автор хроники прибег к такого рода сарказму.

Превосходил ли Газни все другие города по размеру, просторным площадям и величественным сооружениям, как утверждал склонный к преувеличениям Утби? Не известно. Но на короткий срок он стал международным центром торговли. Впрочем, его облик определялся не столько торговлей, которой Махмуд не интересовался, сколько страстью султана к утверждению своей власти через внушающие благоговение здания и пышные церемонии. Те же мотивы лежали в основе его решения построить великолепный минарет в только что завоеванном им Гургандже. Поскольку правители династии Мамуна воздвигли минареты там за несколько лет до их свержения, Махмуд решил немедленно возвести свою башню высотой более 60 метров, которая сохранилась до сегодняшних дней (минарет Кутлуг-Тимур)62.

Помимо Газни, любимой архитектурной «игрушкой» Махмуда стал дворцовый комплекс, возведенный в Лашкари-Базаре в долине Гильменда (современный Афганистан). Несмотря на то что мощная церемониальная арка высотой почти 26 метров, которая находилась в городе Босте, построена уже после смерти Махмуда, ее существование подтверждает тот факт, что строительство зимней столицы султана имело невероятные масштабы. Архитектурным центром государства Махмуда была территория за пределами Боста — сейчас она известна как «город Махмуда» (Шахр-и-Махмуд). Снабжаемая водой, удобная местность тянется более чем на шесть километров вдоль долины, примыкающей к реке Гильменд, предоставляя огромное пространство для постройки дворцов, а также многочисленных официальных зданий, мечетей и казарм, необходимых для размещения охраны султана и слонов.

Главный дворец тянется на 500 метров над изгибом реки. Во время раскопок, проведенных французскими археологами между 1929 и 1952 годами, обнаружено обнесенное мощными стенами просторное сооружение из нескольких десятков комнат, построенных вокруг огромного центрального внутреннего двора, окруженного четырьмя арочными порталами, или айванами63. Один из первых внутренних дворов обрамлен четырьмя большими арками: он стал образцом, которого придерживались мусульманские архитекторы во всем мире в течение следующих пяти веков64.

Центральный зал для приемов, видимо, производил сильное впечатление своими причудливо украшенными панелями, фигурной кладкой, роскошной лепниной и центральным бассейном в виде лепестков роз. Яркие цвета были повсюду: потолок выкрашен красным, синим и желтым, полы выложены цветным мрамором. Наибольшей ценностью зала для приемов были большие и богато украшенные фрески, на которых изображены деревья, цветы, газели и птицы. Посреди этого пасторального великолепия — охрана Махмуда. Стражи одеты в длинные парчовые кафтаны с поясом, в сапоги с заостренными концами, шапки из украшенного вышивкой войлока. Эти изображения напоминали посетителям о силе и могуществе Махмуда даже в отсутствие самого султана.

Фрагменты тех удивительных росписей, находящиеся в настоящее время в Национальном музее (Кабул), вызывают в воображении дворцовую культуру неторопливой охоты без риска, но с острыми ощущениями. Придворный историк Бейхаки, работавший при сыне Махмуда султане Масуде, описывал, как шестьсот газелей были пригнаны специально для него. Или другой момент — прогулка султана по реке Гильменд. Сидя в лодке, украшенной шелковыми флагами, в сопровождении свиты сокольничих Масуд коротал часы, охотясь, а музыканты играли для него65.

Если оценивать Лашкари-Базар лишь с архитектурной точки зрения, то он выделяется как наиболее важное достижение золотого века Центральной Азии. На месте, выбранном самим Махмудом, построены здания, на несколько веков предвосхитившие будущее развитие архитектуры. Обширные пространства, большие порталы, обрамляющие центральную площадь, великолепные узоры из кирпича и штукатурки, блестящие цвета — все это распространилось из Лашкари-Базара на восток, вглубь Индии, и на запад — в Персию и на Ближний Восток. Триста лет спустя эти памятники архитектуры окажут значительное влияние на преемников Тамерлана (Тимура).

Историки при Газневидах

То, что Махмуд был щедрым покровителем традиционалистских суннитов, не подлежит сомнению. Его официальный биограф Утби описывал редкие и ценные книги по богословию, привезенные султаном для библиотеки в Газни в качестве пожертвования и для поддержки ученых из местного медресе. Утби также упоминает щедрые награды, которые получали преподаватели. Но это не делало Махмуда серьезным покровителем литературы, поскольку нет никаких сведений о том, что в этом медресе проводились какие-либо исследования, кроме религиозных66.

Чтобы оценить вклад Махмуда в культуру, мы должны обратиться к иным сферам, а именно к истории и поэзии. Для Махмуда и его сына Масуда история была устным эквивалентом архитектуры, идеальным инструментом для распространения информации о своих достижениях. Благодаря этому группа талантливых историков оставила нам непривычно большой объем описания жизни и эпохи двух правителей.

Начнем с секретаря Махмуда, трудолюбивого и верного Утби, и записок о правлении Махмуда и его отца Себук-тегина67. Араб из персидского города Рея Утби откровенно признавал, что писал, чтобы превознести своего правителя68. Он следовал за Махмудом в первых походах и описывал их с позиции очевидца. Достоверности его рассказу о страшном голоде в Нишапуре, который случился из-за неподъемных налогов Махмуда, добавляет его откровенность. Однако на других страницах Утби часто сводил счеты не только с критиками Махмуда, но и со своими врагами.

Утби писал свою историю в неформальном эпистолярном жанре, который изобилует краткими отступлениями, деталями и остротами, имеющими мало общего с официальным стилем прославления Газневидов. Таким образом, он раскрывает себя как первоклассный писатель, который хотел достучаться до образованной публики. Очевидно, ни ему, ни другим историкам деньги Махмуда не помешали написать работы непреходящей ценности69.

Из всех современных историков династии Газневидов наиболее выдающимся был Абу-ль-Фадль Бейхаки (995–1077) из селения рядом с Нишапуром, который сначала работал в почтовом ведомстве при сыне Махмуда — Масуде, а затем дослужился до начальника этого ведомства. Бейхаки был посвящен во внутренние дела династии. Не подхалим и не изменник, он находил свою задачу временами очень сложной, что побудило его написать труд о работе секретаря правителя. Как и многие свободно мыслящие служащие, Бейхаки делал подробные записи обо всем, что происходило на его глазах, и, возможно, припрятывал какие-то официальные документы. К сожалению, большинство документов у него изъяли, когда он ушел в отставку, и тогда ему пришлось полагаться на свою память и устные источники71. Он смог проделать титаническую работу и написать 30 томов истории. Большая часть текстов посвящена правлению сына Махмуда — Масуда, но несколько томов содержали сведения и о Махмуде. К сожалению, лишь три тома и несколько дополнительных фрагментов этого исторического и литературного шедевра дошли до нас72.

Бейхаки был высокопоставленным государственным деятелем в государстве Газневидов, но не написал ни слова о своей жизни до тех пор, пока в пятидесятилетнем возрасте не ушел в отставку. С самого начала Бейхаки понимал, что занимается созданием, как он сказал без ложной скромности, «грандиозного памятника»73. Его «История» действительно является наиболее надежным источником знаний о той эпохе. Дело в том, что Бейхаки имел возвышенные взгляды на призвание историка. Он сожалел, что «люди настолько сложны, что предпочитают абсурдное и невозможное»74, и, следовательно, «количество тех, кто может принять истину и отклонить ложь, совсем незначительно»75. Поэтому дело историка — распознать правду в каждой ситуации, и не важно, насколько сложной окажется эта задача. Например, описывая бессмысленное разрушение Махмудом Гурганджа и академии в Хорезме, Бейхаки откровенно признал: «Мне трудно говорить об этом, но что я могу поделать? Не следует выказывать пристрастность при написании истории»76. С впечатляющей беспристрастностью он детально описывает убийство известного визиря, а также тщеславие и глупость Газневидов.

Необходимо отметить и великолепный стиль прозы Бейхаки. Его зарисовки, посвященные ведущим государственным деятелям, достойны пера великого романиста, как и краткие, но исчерпывающие суждения о мотивах правителей — о высокомерии и страхе. Он искусно показал, как самые простые прихоти власть имущих приводили к великим историческим катаклизмам. И при этом его бесстрастная манера позволяет читателям сделать собственные выводы без давления со стороны автора. Язык Бейхаки богат и выразителен, слог — легкий и изящный. Временами доверительный и неформальный. Босворт назвал Бейхаки персидским Пипсом77. Однако в отличие от Пипса он мало говорил о себе. С английским автором Бейхаки схож едкими замечаниями о придворных писателях и художниках, а также суровыми суждениями о действиях правителей. Действительно, Бейхаки — это не просто газнийский Пипс. Здесь, из самого сердца забытой империи, существовавшей тысячу лет назад в Афганистане, звучит искренний голос писателя и мыслителя, который полностью осознавал свое положение нравственного человека в безнравственном обществе.

Придворные поэты

Низами Арузи, писатель XII века родом из Самарканда, отметил: «Царю необходим хороший поэт, который бы увековечил имя царя и закрепил память о нем в диванах и тетрадях»78. Махмуд собирал поэтов так же, как собирал идолов из индийских храмов. И делал он это из тех же побуждений — жадности и желания показать свое человеческое, а также воинское величие. Принято считать, что «гильдия поэтов» Махмуда насчитывала 400 стихотворцев79. Даже если эта цифра в четыре раза превышает их действительное количество, она свидетельствует о сильном желании окружить себя большим количеством знаменитых поэтов. Почти все эти поэты писали на персидском языке. Хотя в период, когда Махмуд задумывал захват власти в халифате, он принял к себе на службу и несколько арабских писателей80. Несмотря на свое происхождение, Махмуд не выказывал ни малейшего интереса к тюркской литературе.

Один из поэтов при дворе Махмуда Газневи, Фаррухи из Систана, достиг невероятных высот. Когда он увидел, как один из наместников султана клеймит лошадей, он сочинил хвалебный стих, описывающий это действие. Начальник вскоре принял поэта к себе на службу и после определил его на службу к Махмуду81. Других привозили с захваченных территорий, в основном из таких городов, как Балх, а также из близлежащих регионов Центральной Азии. Махмуду повезло, что несколько наиболее блистательных дворов региона (начиная с Саманидов в Бухаре) пали как раз тогда, когда он пришел к власти, оставив без заработка десятки поэтов и певцов. Большинство из них переехали в Газни. Моделью для Газневи служил двор Сасанидов в Бухаре, которому так преданно служили его предшественники. Если саманидский правитель Наср II наслаждался обществом одного Рудаки, то почему бы Махмуду не иметь четыре сотни таких, как Рудаки?

Жизнь придворных поэтов в Газни не была напряженной. Например, из письменных свидетельств мы знаем, что послеобеденное время они обычно проводили, загадывая сложные загадки, на которые нужно было отвечать в стихах82. Перед поэтами стояла единственная задача — сочинение поэм, восхваляющих их покровителей. Написанные для устного оглашения, эти панегирики строго согласовывались83. Обилие в них простейших выражений и эпитетов в превосходной степени передает глубокую и для современных людей непонятную угодливость.

Например, поэт Абу-ль-Хасан Кисаи из Мерва. Не обделенный талантом, он мог описать лазурно-голубую водяную лилию таким образом:

«Цвет подобен небу — лучезарно яркий,

Чаша твоя — желтая, как в отблеске луны;

Лазурь твоя подобна монаху, пожелтевшему с годами,

Который из накопленного достоинства облачился в синий цвет»84.

Но когда пришло время восхвалять Махмуда, он сделал это языком льстеца:

«О, шах, мы можем назвать руку твою нашим драгоценным камнем,

Он неустанно одаряет нас россыпью драгоценных камней;

Хотя Бог сотворил душу твою из щедрости и благородства,

Когда она устает, как у нее хватает сил дышать?»85.

Такие банальности не были для него в новинку — он неплохо зарабатывал на жизнь написанием подобных стихов для правителей в Бухаре, а затем в Багдаде. Он один из многих, кто превратил лесть в профессию. Мог ли он поступить иначе? Поэты в то время не могли прельститься идеалом бедного, но высоконравственного творца, теснящегося в своей каморке.

Мог хоть один поэт написать о своих взглядах более откровенно? В саманидской Бухаре один поэт, когда его покровитель-визирь Балами не заплатил ему, написал следующее полное гнева четверостишие:

«Власть Балами — это полный беспорядок,

Замок, висящий на развалинах.

Он не уважает ни ученых, ни знать, ни книжников.

Никто больше него не заслуживает казни»86.

Автор этих стихов и сатирик по имени Лаххам жил в расслабленной атмосфере Бухары и не поплатился за них жизнью. А единственным поэтом в государстве Махмуда, критиковавшим своего правителя, был Фирдоуси, но он делал это с безопасного расстояния и завуалированно.

Если бы панегирики стали единственным видом поэзии, распространявшимся из Газни, Махмуда можно было бы назвать ограниченным покровителем. Но сам правитель тоже писал стихи. Даже если два дошедших до нас примера — это работа других лиц, несомненно, он понимал поэзию. Человек, носивший титул царя поэтов (малик аш-шуара) при дворе Махмуда, — Абу-ль Касем Унсури, написал 30 000 стихотворных строк, из которых до нас дошло только несколько тысяч. Унсури прибыл из Балха в числе писателей, которых Махмуд призвал после захвата города87. Успехом при дворе Газневи Унсури в большей степени обязан своей тактичности. Во время одного из пиршеств Махмуд приказал своему возлюбленному юноше отрезать ниспадающие локоны. На следующее утро он понял, что поступил опрометчиво, и был в замешательстве, что же делать дальше. Унсури исправил ситуацию следующим образом:

«Кудри кумира ведь могут быть чуть покороче.

Кроме длины у них много достоинств и прочих.

Развеселитесь же, пейте вино золотистое!

Тем кипарис и красив, что стригут его истово»88.

(Пер. Г. И. Алексеева.)

Другой придворный поэт, Абу Назар Абдул Асджади из Мерва, написал похожие стихи, выражающие сожаление в муках похмелья:

«Я каюсь — пил вино, хвалил его,

Прекрасные девы, учтивые беседы — все за серебро.

О, дерзкие слова! Я снова жду греха.

Такое покаянье не примет мой Аллах»89.

В дополнение к панегирикам и описаниям природы придворный поэт Махмуда был автором многочисленных изящных и трогательных стихов о любви90. В этом к нему присоединились и другие поэты правителя, они писали о проблемах, которые возникают, когда молодые люди из разных социальных слоев влюбляются. Вот строки Асджади:

«Капли слез струятся из моих прикрытых глаз

Подобно облаку с дождем или бурлящему потоку;

Эти капли уже затмили дождь,

Этот ропот — печальный ропот сердца»90.

Придворные поэты Махмуда сделали больше, чем кто-либо до них, для развития любовной лирики — литературного новшества той эпохи. Этот жанр популярен и по сей день91.

Еще один из поэтов Махмуда, Фаррухи, придерживался очень высоких литературных стандартов. Будучи к тому же певцом и музыкантом, Фаррухи сопровождал правителя в его военных походах и на охоте. В таких работах, как «Сцена охоты», он перемежал восхваление Махмуда с изысканными строками о красотах природы и радости, которую приносят вино и любовь92. Поскольку Фаррухи служил не только Махмуду, но и двум его преемникам, он должен был отразить в своем творчестве очевидный упадок. Он сделал это посредством понятных, но сложных поэм, построенных вокруг символического образа сада. Его стихотворение о смерти Махмуда — одна из прекраснейших элегий на персидском языке93.

Фирдоуси: раб Турана

Если Унсури, Асджади и Фаррухи выделялись как «мысы из ровного морского берега» придворной поэзии в Газни, то Фирдоуси был «полуостровом». В его жизнеописании мы остановились на том периоде, когда Фирдоуси находился в своем родном Тусе, где усердно трудился над «Шахнаме». В то время персоязычные Саманиды из Бухары захватили контроль над Хорасаном, и он недолгое время пользовался их покровительством, работая над великим персидским эпосом. Но в 993 году Саманидов изгнал из Хорасана один из их же тюркских рабов-воинов, чей внук Махмуд впоследствии провозгласил себя правителем всей Центральной Азии. Приход Махмуда к власти стал нелегким испытанием для Фирдоуси94. С одной стороны, самопровозглашенный султан был тюрком и таким образом представлял силы Турана, против которых боролись персидские герои «Шахнаме». С другой — Махмуд любил персидскую культуру Саманидов и говорил больше на персидском, чем на арабском или тюркском языках. Фирдоуси мог даже обратиться к Махмуду, чтобы продолжить выполнение поставленной еще Саманидами задачи по возрождению культуры Персии.

К тому времени Фирдоуси обеднел, имел на руках дочь и внучку, которых нужно было содержать. Он оставил свою гордость и отправился в Газни. Полулегендарные записи о том визите описывают его появление в саду, где собрались Унсури и другие поэты. Подозрительно настроенный к новоприбывшему, Унсури задал ему задачу — закончить стихотворение. Фирдоуси мастерски справился с этим, но пришел к выводу, что никогда не будет своим среди этих подхалимов, проводящих дни напролет в разгадывании загадок и поэтических играх. Заручившись обещанием Махмуда о щедрой поддержке, Фирдоуси вернулся в Тус, откуда отправлял главы «Шахнаме» в Газни вместе с некоторыми панегириками собственного сочинения.

Известно, что Махмуд прочел его труды. Об этом, например, свидетельствует следующий факт. Выступая в качестве сторонника традиционалистского ислама суннитского толка, султан приказал своим воинам окружить шиитский город Рей, где от него скрывался Ибн Сина. Правитель города выразил недовольство присутствием войск Махмуда, но продолжал проводить дни за игрой в шахматы и предаваться чревоугодию, пока Махмуд не захватил его. «Ты разве не читал историю персов "Шахнаме" и хроники ат-Табари, где описана история ислама?» — спросил Махмуд. «Да, читал», — ответил пленник. Махмуд сказал: «Твои действия противоречат твоим словам. И (кстати) ты не видишь, что один король поставил шах и мат другому?»95

Измученный кропотливой работой, которая длилась более 30 лет, Фирдоуси написал последние строки своего эпоса 8 марта 1010 года96. Еще раз совершил он трудную поездку через Афганистан, чтобы лично представить завершенную работу Махмуду. Мы точно не знаем, что произошло во время этого визита, но результаты оказались плачевными. Семидесятилетний Фирдоуси отправился домой с пустыми руками, не получив обещанных Махмудом 60 000 золотых монет. То, что должно было стать торжеством работы всей его жизни, оказалось трагедией для Фирдоуси и его семьи.

Почему же Фирдоуси покинул Газни с пустыми руками? Можно предположить не менее шести вариантов развития событий. Первый: невероятно скупой Махмуд мог просто отказаться от выполнения своего обещания. Второй: Унсури и другие поэты Газни могли повлиять на султана из зависти97. Третий: Унсури и Фаррухи могли довести до сведения Махмуда, что Фирдоуси посвятил слишком много строк идеализированию героев из далекого прошлого, а современных героев (то есть Махмуда) обошел вниманием98. Четвертый вариант строится на необоснованной версии о том, что Фирдоуси, потеряв веру в Махмуда, представил копию своей поэмы «Шахнаме» шиитскому принцу в Иране, тем самым сделав себя персоной нон грата в суннитском Газни. Также мало доверия заслуживает и пятый вариант: Махмуд был недоволен Фирдоуси из-за того, что тот изобразил в положительном свете зороастрийцев древних времен.

Наконец, существует версия, что Фирдоуси был слишком «проперсидским». Когда Махмуд пообещал поддержать поэта, его основным врагом выступали тюркские Караханиды, которых он пытался изгнать с саманидских земель. Проект Фирдоуси подкреплял воззвание Махмуда к поддержке персидского населения Центральной Азии против Караханидов. Но потом султан захотел свергнуть ненавистную ему власть шиитов Буидов в Иране, а затем освободить Багдад из-под шиитского контроля и взойти на престол халифата99. Частью этой деятельности стал запрет персидского языка при дворе. Махмуд справедливо опасался, что персы могут ухватиться за «Шахнаме» Фирдоуси, чтобы усилить свою решимость в противостоянии ему. Этот довод логичен, но для него нет убедительных доказательств, в сущности, как и для всех остальных возможных вариантов объяснения той ситуации, в которую попал Фирдоуси.

Трагический конец жизни Фирдоуси окутан тайной. Мы знаем, что он сразу же уехал из Газни в Тус, остановившись на одну ночь в гостином дворе неподалеку от Герата. Махмуд, прослышав, что Фирдоуси уехал из Газни морально разбитым, с опозданием отправил ему вслед слона с погонщиком, нагруженного серебром. Но Фирдоуси обещали 60 000 золотых, а не серебряных монет. Погонщик со слоном, нагруженным деньгами, нагнал поэта как раз тогда, когда тот покупал шербет, чтобы насладиться им после бани. Вне себя от злости Фирдоуси разделил деньги между служащим бани, продавцом шербета и погонщиком слона. Говорят, что в ярости он включил в «Шахнаме» саркастический отрывок, в котором осуждает двуличие, скупость и отсутствие чести у Махмуда100.

В настоящее время принято считать, что эта обличительная речь против Махмуда включена в поэму кем-то другим, а не Фирдоуси. Но поэт и так показал в «Шахнаме» свое полное презрение к таким людям, как Махмуд. Кое-где явно видны завуалированные нападки на султана — например, когда Фирдоуси обличает узурпатора персидского престола, который отправляет свои армии на все стороны света и назначает преступников на высшие должности. Фирдоуси не оставил никаких сомнений, что по-настоящему его возмущал Махмуд. Но даже на этом история не закончилась. Древняя легенда гласит, что Махмуд, огорченный поступком Фирдоуси, отправил 60 000 золотых монет поэту в Тус. Но когда караван с деньгами прибыл, он застал погребальную процессию — это хоронили Фирдоуси.

Вся история отношений между Фирдоуси и его покровителем Махмудом Газневи никогда уже не будет известна до конца. Ясно одно — Махмуд воспользовался возможностью взять под свое крыло одного из величайших писателей мира. В конечном итоге он поссорился с ним. Это произошло или по причине изменившихся политико-религиозных обстоятельств, или из-за зависти придворных поэтов, или из-за скупости Махмуда. Невозможно представить, чтобы подобное могло произойти при дворе саманидских правителей в Бухаре, в Нишапуре или при дворе тюрков Караханидов в Баласагуне и Кашгаре. Этот случай красноречиво говорит о новой модели единоличного, военизированного и основанного на завоеваниях управления государством, которую представлял Махмуд. Сам рожденный рабом, он создал рабское государство и перенес эту систему на искусство и литературу. Фирдоуси чувствовал отвращение к происходящему, но было уже слишком поздно.

Естественные и общественные науки при Махмуде

Математика, астрономия, медицина, естественные науки пробуждали любопытство у жителей Центральной Азии с древних времен. «Перекрестное опыление» в ходе постоянного взаимодействия с Индией и Западом не могло не побуждать лучшие умы региона к сравнению и противопоставлению таких разных традиций, а также к поиску более глубоких истин, которые раскрывала каждая из них. Просвещенные государственные деятели повышали свою значимость, покровительствуя таким мыслителям.

На этом фоне еще более поразительно, что Махмуда Газневи практически не интересовали эти области знаний. Да, он пытался собрать ученых-новаторов, служивших при дворе Мамуна в Хорезме. Но большинство из них смогли сбежать. Так, о двух ученых из трех, переехавших в Газни, ничего больше не известно. Только великий энциклопедист Абу Рейхан аль-Бируни продолжал трудиться в сфере науки. При Махмуде плеяда центральноазиатских мыслителей эпохи Просвещения начала уменьшаться. Не известно, чтобы Махмуд покровительствовал кому-либо, кроме трех ученых из Хорезма. Однако тридцатилетняя работа Бируни при Махмуде оказалась настолько выдающейся, что она восполнила все другие недостающие труды. Как писал друг Бируни: «Его рука почти никогда не расставалась с пером, его глаза — с наблюдением и его ум — с размышлением, за исключением двух праздничных дней в году»101. Бируни в своем лице представлял академию наук Махмуда, и почти 180 известных работ он написал, находясь при его дворе.

Бируни приехал в Газни по собственной воле. Главной целью для него была Индия, которую в течение десяти лет завоевывали и разграбляли войска Махмуда. Еще в Гургандже Бируни восхищался работами индийских астрономов и математиков, которые он изучил в арабских переводах, выполненных в Багдаде или Мерве102. Уважение к ним усиливалось его профессиональным интересом к греческим ученым, которых Ибн Сина защищал с таким пылом103. В своей «Хронологии» Бируни выражал сожаление, что не нашел никого, кто мог бы рассказать ему об индийской календарной системе и истории. Проехав Газни, Бируни отправился в Индию, где и пребывал на протяжении 13 лет104.

Из своего дома в Лахоре Бируни совершил две продолжительные исследовательские поездки в Синд, а также краткосрочные экспедиции к областям на севере105. Кроме того, он хорошо ознакомился с Кашмиром и даже написал книгу для ученых — коллег, проживающих там. За время поездок Бируни показал себя ученым-универсалом, каким он и был всегда. Можно представить его путешествующим со множеством записей и научным оборудованием. До нас дошли лишь некоторые из его 160 работ и 20 книг, написанных в результате полевых исследований. Судя по названиям, его труды посвящены гидрологии, математике, астрономии, географии, медицине, теологии, геометрии, геологии, минералогии, антропологии, геодезии, зоологии и фармакологии. Он проводил новаторские исследования в каждой из этих областей, выдвигая в процессе инновационные теории в таких вопросах, как лечение глухоты, радиус и окружность Земли и гидростатика артезианских колодцев.

Во всех своих работах Бируни, как и современные ученые, стремился измерить и исчислить разнообразные явления природы. Кто еще мог написать следующие строки?

«Среди особенностей цветов есть один действительно поразительный факт, а именно: количество лепестков, образующих круг, в большинстве случаев соответствует законам геометрии. Они также согласуются с хордами, которые можно вычислить по законам геометрии. Едва ли вы найдете цветок с семью или девятью лепестками, поскольку в таком случае не выйдет геометрически верного круга, состоящего из равнобедренных (треугольников)»106.

И кто, как не он, мог сказать: «Если вы посчитаете семена в одном из гранатов на дереве, вы узнаете, что во всех остальных гранатах их столько же»107.

Невозможно обобщить многочисленные данные, которые собрал Бируни, но некоторые примеры просто поразительны. Во время своих поездок он останавливался, чтобы записать точную широту и долготу тех городов, которые посещал, начиная с крепости на территории современного Пакистана. Он также рассчитал и опубликовал точные координаты для города Газни, отметив столицу Махмуда на карте108. Бируни выполнял эти расчеты, используя старый метод Хорезми, а также более новую систему, включающую функции тангенса и синуса, о которых он узнал от индусов и таких арабских математиков, как ибн Ирак, проявлявших интерес к индийской математике. В своих поездках Бируни наблюдал геологические расслоения и изучал окаменелости, благодаря чему сделал вывод, что большая часть Индии когда-то была морем109. Уже не в первый раз его исследования подводили его к вопросу — создал ли Бог Землю такой, какой мы видим ее сегодня? Наблюдения укрепляли его во мнении, что планета претерпевает постоянные изменения. Значительно большие последствия имели его исследования планетарных циклов, а также наблюдения, которые позволили ему выполнить необычайно точные подсчеты размера Луны и известных планет, а также измерить их расстояние от Земли110.

Когда Бируни задержался на несколько дней в крепости Нандана возле небольшого пенджабского городка Пинд Дадан Кхана (современный Пакистан), он снова рассчитал диаметр и окружность Земли. На этот раз расчеты превзошли по точности предыдущие, выполненные в Хорезме111. Значение, которое он получил, на 16,8 километра меньше, чем принятое сегодня. Он достиг этого результата путем обнаружения угла падения с вершины горы и применил формулу закона синусов к нему и к высоте горы, которую он также рассчитал с помощью астролябии. Хотя другие астрономы использовали закон синусов, никто до него не применял его к решению таких практических задач, не говоря уже об измерении Земли. Кроме того, этот метод оказался гораздо проще, чем использование двух отдаленных точек на плоской поверхности, а также обеспечивал высокую степень точности вычислений, равной которой не было в течение 600 лет112. Значение одного градуса меридиана отличается лишь на 0,62 метра от современного — огромное достижение113. Заключительным этапом проведенных исследований стал фундаментальный труд Бируни по астрономии «Канон Масуда», который он позднее написал в Газни.

Одни только эти работы могли бы обеспечить Бируни и его покровителю место в истории астрономии. Но в Индии Бируни провел еще более значительное и новаторское исследование. Проявив небывалую научную изобретательность, не имевшую равных ни в древнем, ни в средневековом мире, Бируни предложил всеобъемлющий интеллектуальный, экономический и культурный анализ источников индийской цивилизации. Книга, получившаяся в результате, была названа просто — «Индия», это одно из величайших достижений всех времен на стыке обществознания, теории международных отношений, богословия и истории науки.

«Индия» Бируни

К XI веку книги о путешествиях стали популярны среди арабских читателей. Этот жанр достиг апогея через 350 лет после Бируни, когда Ибн Баттута (1304–1368), араб из Марокко, опубликовал труды о своих путешествиях по Европе и Африке, а также по Центральной Азии, Китаю и Юго-Восточной Азии. Заметки Марко Поло о его путешествиях появились приблизительно в то же время.

Но работа Бируни об Индии выполнена, во-первых, гораздо раньше, во-вторых, она неизмеримо глубже, чем книги Ибн Баттуты, Поло или любого другого автора-путешественника вплоть до современности. Основанное на странствиях автора, исследование предоставляет много любопытной информации. Попутно в нем рассматриваются такие темы, как политика, экономика, общество, международные отношения, культура и религия. Но для ученого анализ этих проблем был средством достижения цели, а не самой целью.

Бируни давно пришел к выводу, что индийская наука занимала такое же высокое положение, как и древнегреческая. Главной задачей «Индии» было определить наивысшие достижения индийской мысли в различных научных сферах и проследить их источники. Эти поиски в конце концов привели автора к индуизму. Бируни тщательно исследовал его в то самое время, когда его покровитель Махмуд рушил и разорял индуистские храмы и святыни.

Столь великое дело требовало от Бируни нескольких лет тщательной подготовки, включая интенсивное изучение чужого языка. Бируни признавался, что ему очень нравятся занятия по хинди и санскриту, и отмечал: «Я одинок в своем времени»114. Но изучение языков оказалось очень сложным для человека, которому было почти 50 лет. Особенно трудным для него было то, что в санскрите существовало множество слов для обозначения одной и той же вещи. В конце концов, он выучил языки достаточно хорошо, чтобы вставить в свой труд более тысячи транскрибированных санскритских терминов115. В то же время он сожалел, что не мог перевести священные книги с санскрита на арабский язык.

Как только Бируни приступил к работе, он осознал, что ему придется отстаивать свою книгу об Индии и индусах перед скептически настроенными арабоязычными читателями. Предвидя критику, он повествовал об Индии с той позиции, что индусы отличаются от мусульман. «Среди обычаев индийцев (много) таких, которые столь разительно отличаются от нынешних обычаев нашей страны, что нам они кажутся чем-то удивительным. Нам сдается, будто они нарочно сделали свои обычаи противоположными нашим»116. Кроме того, не была ли заносчивость индусов притчей во языцех по всей Центральной Азии и Ближнему Востоку?

Бируни осторожно ответил на все возражения. Да, индусы враждебно относятся к нам. Но у них есть повод бояться и пугать своих детей рассказами о нас! Кроме того, будет полезно понять их. Да, многие индусы заносчивы и высокомерны, но некоторые из их лучших мыслителей щедро поделились с автором ценными текстами и другими материалами. Что касается всей информации об индийской культуре — разве мусульманам не нужно быть подкованными в области религии, науки или литературы?

Подготовив таким образом почву, Бируни быстро расправился с предыдущими работами об Индии на арабском языке. Он признавал лучшие из них, но остальные обвинял в поверхностности, тривиальности и предвзятости117. «Большая часть написанного в книгах… из одной книги в другую переносится, подобрана там и сям, не исправлена в соответствии с мнениями индийцев и не отшлифована»118. Бируни, напротив, избежит полемики, постарается освободить себя от предрассудков, «из-за которых люди слепы к правде», и вместо этого он будет «рассказчиком, но не критиком»119. Верный своему обещанию, он не единожды предупреждал: «Нам это может не нравиться, но…» — а затем приступал к описанию чего-то, что могло шокировать мусульманских читателей.

Бируни начал свою книгу с интересного заявления о методологии: « (мне) гораздо труднее придерживаться геометрического метода». Иными словами, научный метод, полезный для астрономии или математики, не работал для изучения общества. Вместо него он предлагал и отстаивал компаративистский подход, который выявлял конкретные социальные функции и рассматривал, как определенные общества соотносятся с ними. Это положило начало сравнительным исследованиям в социологии, религии, истории науки и так далее. Это был важный шаг в формировании методологии науки об обществе.

С самого начала Бируни предупредил, что будет очень требовательным к доказательствам. Конечно, он представит собственные полевые наблюдения, но также будет основываться и на первичных письменных источниках для проверки своих наблюдений. Наконец, он объявил, что будет с осторожностью использовать устные сообщения. Он считал, что надежные устные свидетельства нельзя отделить от ошибочных, поэтому пренебрежительно игнорировал их как рассказы лжецов120. Даже предания, записанные в старину, утверждал он, являются лишь слухами.

Такая аргументация, должно быть, показалась многим мусульманским читателям кощунством. Ведь аутентичность хадисов Пророка была установлена исключительно на основе устной традиции. Аль-Бухари и другие собиратели хадисов считали свой метод анализа устных материалов научным. Мусульманские духовные лица и богословы не только соглашались с этим, но и никогда в этом не сомневались. А теперь появился Бируни, который объявил, что почти все устно передаваемые свидетельства об истории религии — это слухи и ложь, и полностью отклонил любые выводы, сделанные на основе таких свидетельств.

Вместо этого он предложил опираться на тщательный анализ реальных текстов и на сравнительный метод. Он также проанализировал различные факторы, которые могли стать причиной ложных сообщений121. Многие цитаты из «Бхагавад-Гиты» и бесчисленные сравнения с греческой, христианской и мусульманской практикой показали, что Бируни сдержал слово и остался верным своему методу.

Строго научный тип мышления Бируни явно выражен в его рассуждении об индийской литературе. Его не удовлетворяло простое перечисление различных жанров поэзии на санскрите и хинди. Например, он создал строгую типологию, основанную на метрике, а затем представил получившиеся данные в форме схемы122. Ученый понимал, что такой подход может не особо увлечь читателя. Кроме того, он не забывал о царившем среди своих современников скептицизме относительно индийских достижений в литературе и других областях. Поэтому он постоянно останавливался, чтобы подчеркнуть положительные моменты. В одном месте, например, Бируни прервал описание каменных цистерн, которые индусы использовали для хранения воды, чтобы отметить, что мусульмане не столь искусны в резьбе по камню123. Он был осторожен в таких похвалах и уважал чувства своих читателей. Так, он восхвалял Будду, а не буддистов; индийскую философию, а не индийских философов.

Бируни об индийской науке

Поскольку интерес к Индии возник у Бируни в связи с изучением истории индийской науки, он начал свою книгу с подробного ее обзора. Добросовестно перечислив предыдущие исследования, он ясно показал, что все они несовершенны. Осознавая, что некоторые индийские мудрецы использовали свои знания, чтобы обманывать наивных, он также резко раскритиковал ученых, которые пользуются невежественностью общества. Затем перешел к делу, обратившись сначала к астрономии и обобщив индийские работы в этой области по темам124. Он писал о таких вопросах, как равноденствие и «купол Земли»125, очень подробно и весьма научно, как бы обращаясь исключительно к астрономам. Бируни предполагал, что его работу будут изучать профессионалы.

Никакая другая тема так не занимала внимание Бируни, как разработка астрономически точного календаря. После подробного описания индийских понятий о времени он критически разобрал различные индийские календарные системы, сравнивая каждую из них с центральноазиатскими и западными альтернативами, и пришел к выводу, что лучшие индийские системы были впечатляюще точными. Основу его работы составили длинные и подробные таблицы, в которых он свел воедино результаты собственной переработки индийских календарей с данными, высчитанными до двенадцатого десятичного знака126. Невероятное достижение в мире без компьютеров!

Это позволило подробно изучить индийскую систему мер и весов127. Бируни снова выступил как энциклопедист, которым был всегда. Его труд стал шагом к дальнейшему изучению индийской математики, включая написание статьи об индийском методе вычисления числа «p».

Время и история человечества

Страсть Бируни к точному измерению времени поразительно современна. Это один из ключевых вопросов, вокруг которого вращалась его научная мысль. Ему была интересна и проблема времени в истории человечества. Именно этим он оказался полностью поглощен. Бируни считал индийский подход к хронологии безответственным и небрежным. «Если бы индийцы не относились легкомысленно к последовательности событий, не были беспечны к хронологическому порядку правления своих царей и не были вынуждены при сомнении или необходимости прибегать к созданию легенд, то я бы привел некоторые их предания»128.

«Бхагавад-Гита» перегружена датами, но ни одну из них нельзя перевести в универсальную систему летоисчисления. Бируни был удивлен безразличием индусов к тому, что он сам считал естественным человеческим интересом. Он решил переработать индийскую историю, человеческую и божественную, с позиций лучших центральноазиатских, греческих и арабских понятий о хронологии. Этот труд, дополненный подробными таблицами, видимо, занял несколько лет или был выполнен большой командой исследователей.

Религия как источник культуры

Чем глубже погружался Бируни в индийскую науку, тем больше понимал, что имеет дело с чем-то абсолютно непохожим на греко-римское мировосприятие, которое изначально определяло собственное понимание ученого реальности. Центральной задачей его труда было точно сформулировать это отличие и проследить истоки индийского подхода. Реальность индийской цивилизации, заключил Бируни, определял индуизм, и ему он посвятил самый большой раздел своей книги. На многие до него пытались разведать недра другой культуры, не говоря уже о том, что связано с религией, так радикально отличавшейся от их собственной. Задача оказалась необычайно трудоемкой. Бируни понимал, что в данном случае у его читателей нет фоновых знаний о предмете, в отличие от математики или астрономии. Хуже того, он прекрасно знал: сама тема может вызвать отторжение у читателей, которые полагали, что их вера — единственно правильная и что все другие верования представляют собой различные степени невежества, заблуждения или вероотступничества.

Каким-то образом Бируни должен был привязать свое исследование к тому, что его читатели уже знали. Его основным инструментом стал сравнительный метод, который он применил с большей аккуратностью, чем любой антрополог или социолог до него. Снова и снова он проводил параллели между индийскими верованиями и религиями, которые уже были известны его читателям. Как, например, мог он передать индийское понимание многочисленных уровней бытия? Бируни спокойно объяснял своему читателю: «Если ты сравнишь сказания индийцев со сказаниями греков про их религию, ты перестанешь находить их странными»129.

На протяжении всей книги он проводил поразительные параллели между индуизмом и верованиями арабов в доисламский период, христиан, суфиев и иудеев, а также ортодоксальных мусульман. Редко сдавался и просто сообщал, что то или иное понятие может казаться странным, но на самом деле оно логически обосновано. Он сделал так с индуистскими взглядами на астрологию и космос. Признавал, что они могут показаться необычными иностранным читателям, но по крайней мере подкрепляются теориями, сложными и масштабными130.

Кроме того, Бируни должен был сказать что-то о небеспочвенном предубеждении против заклинателей змей, поклонения идолам и мрачных суеверий. Более ранние авторы распространили это предубеждение по всей Центральной Азии и арабскому миру. Бируни, говоря от лица образованных людей, признавал, что такие практики существовали, но в Индии, как и везде, необходимо отделять религиозные представления интеллектуалов от верований непросвещенных масс131.

Прояснив это, Бируни перешел к разумному объяснению многих предрассудков. Например, чтобы объяснить феномен индийских заклинателей змей, он сравнил их музыку с пением, предваряющим охоту на горных козлов в Центральной Азии. Оба эти явления понятны, говорил он, когда помнишь о том, что они родились в культуре народов, привыкших слышать звуки, производимые птицами и животными132.

Тот же метод Бируни использовал при рассмотрении вопроса идолопоклонничества. Учитывая запрет ислама на изображение человека, он ступил на зыбкую почву, но настойчиво продвигался вперед и проследил корни этого явления в желании живых людей вспоминать о тех, кто ушел из жизни133. Он предположил, что почитание впоследствии распространилось на тех, кто возводил идолов, а затем и на сами идолы. Наконец он предположил, что индуисты почитают своих идолов в неразрывной связи с теми, кто создал их, и дело вовсе не в материалах, из которых они сделаны134.

Бируни описал множество индуистских богов. Методично рассматривая использование слова «бог» в древнееврейском, греческом и арабском языках, нашел впечатляющее сходство. Он предположил, что индусы на самом деле были монотеистами, а их пантеон — лишь способ представить различные воплощения божества, которое признают все религии135.

Индуистские концепции реинкарнации и переселения душ представляли собой сложную проблему, поскольку они формально противоречили здравому смыслу приверженцев всех трех авраамических религий. Главный вопрос Бируни подразумевал, но не задавал: что происходит со всеми бессмертными душами по мере того, как их количество растет вместе с ростом населения и с течением времени? Мусульмане или христиане предполагали, что этот процесс должен привести к их экспоненциальному распространению. Однако у Бируни были сомнения. Он наблюдал, что все живые организмы стараются воспроизвести себя в наибольшей степени. Но, полагал он, ничто в природе не может распространяться вечно. «Сеяние и плодоношение наполняют мир. День ото дня то и другое увеличивается, и это развитие безгранично, хотя миру и положены пределы»136.

В этих кратких строках Бируни поднял вопрос, который английский священник и демограф Томас Мальтус (1766–1834) задаст 800 лет спустя в своей эпохальной работе «Опыт закона о народонаселении». Бируни предложил смелый и четкий ответ. Постоянно растущее население, в конце концов, не сможет себя прокормить, и должен будет начаться некий процесс отбора. На протяжении всей книги он рассматривал демографическое воздействие эпидемий и природных катастроф. Он знал, что они могут убить большое количество людей и таким образом отрегулировать численность населения. Но, поскольку подобные бедствия затрагивали всех в равной степени, они могли ослабить вид (человечество) в целом. Предоставленная сама себе, природа не различает, кто умрет, а кто выживет. «Природа поступает так же, но без разбора, так как действие ее стихийно; она может дать погибнуть листьям и плодам деревьев и, хотя она при этом нарушает их нормальное развитие, все же позволяет им погибнуть».

Как и Мальтус, Бируни рассматривает природу как слепого, сурового хозяина, который во имя выживания видов одинаково наказывает всех. Признавая эту жестокую правду, он затем привел поразительные примеры противоположного, когда происходил рациональный отбор. «Землепашец же очищает посевы, оставляя произрастать то, в чем нуждается, а остальное вырывает. И садовод оставляет те ветви, от которых он ожидает щедрый урожай, срезая все прочие».

Эти доводы легко списать со счетов как работу разумных индивидуумов. Но природа также проводит разграничения при принятии решения о том, кому следует выжить: «Пчелы убивают тех из своего рода, кто ест и не работает в улье». Иными словами, отбор не так хаотичен, как может показаться с первого взгляда. Но и люди, и другие существа основывают свой выбор на пригодности или непригодности каждого организма к выживанию: «Если земля погибает или находится на краю гибели от (чрезмерного) множества людей, тогда устроитель ее, который у нее есть — ибо забота его обо всем видна в каждой частице земли, — посылает на землю того, кто сокращает это множество и пресекает распространение зла»137.

Таким образом, естественный отбор работает благодаря постоянной заботе великодушного и разумного Бога. Поскольку для Бируни «все вещи божественны»138, природа в этом случае является Богом, который обеспечивает поддержание всех форм жизни посредством осуществления естественного отбора. В самом деле, понимаем мы или нет работу этого процесса, естественный отбор является основным принципом, регулирующим все, что живет. Придя к такому выводу, Бируни, писавший в Афганистане тысячу лет назад, сделал шаг в сторону выводов Чарльза Дарвина относительно этого же процесса. Различие состоит в том, что, по Бируни, Бог выбирает людей и виды животных и растений на основе какого-то предопределенного набора критериев, сформированного на основе его всеобщего плана, в то время как у Дарвина критерии определяются самим процессом отбора139.

Осталось еще одно важное различие между Бируни и его преемником викторианской эпохи: по Бируни, виды статичны. Его задача заключалась в том, чтобы объяснить сохранение и здоровое существование живых организмов, а не их эволюцию во времени. Бируни не считал эволюцию невозможной, наблюдая ископаемые, не имеющие аналогов среди современных ему существ. Фактически он давно предложил теорию геологической эволюции для объяснения значительных изменений. Но в том, что он не применял те же принципы к эволюции живых организмов, Бируни оставался человеком своего времени и всех последующих эпох, вплоть до середины XIX века.

Представив своим читателям эти новаторские идеи, он пришел к выводу, что идеи реинкарнации и переселения душ не лишены смысла, поскольку представляют собой своего рода экологию окружающей среды в применении к душе человека. Он добавил еще одно замечание, указав, что эти понятия можно найти не только в индуизме, но и в идеях мусульманских суфиев, хорошо известных его читателям.

Ритуалы индуизма также не ускользнули от внимания Бируни, и в своих размышлениях о них он не полагался ни на священные тексты, ни на работы индуистских мыслителей. Вместо этого он делал их понятными, указывая на параллели в классической греческой религии и показывая их практичность. Так, он нашел лишь небольшое отличие между кремацией у индусов и у греков эпохи Гомера, и обе традиции он проследил до веры в единство сотворенных существ140. Что касается воздержания индусов от употребления говядины, разве это не просто разумное ведение хозяйства в свете того факта, что «корова является животным, которое служит человеку»,141 перевозит грузы, помогает пахать поля, дает молоко?

Пост, милостыня и паломничество существовали не только в индуизме, но и в исламе, поэтому Бируни не чувствовал необходимости объяснять их с теологической точки зрения, а вместо этого перешел к более общей оценке того, как они работают на практике. Очевидно, все три традиции были благоприятны для здоровья и всеобщего благосостояния. Но индуизм оставил их в статусе добровольных обязанностей, а не установленных Богом требований142. Иными словами, индуизм подразумевает, что люди будут поступать разумно по собственной воле. Бируни не провел параллели с исламом, который считает соблюдение поста, подаяние и совершение паломничеств обязательными.

Бируни об индуизме, исламе и Махмуде

В своей книге Бируни обрисовал сложную, подробную и рациональную картину индуизма и индийской культуры. Многое там ему очень нравилось, но он старался избегать пропагандистского тона. Также он не рассматривал Индию как экзотическую страну и писал о ней без романтизма. Не хотел казаться беспристрастным, что означало бы передергивание фактов для создания видимости объективности. Стремился быть максимально точным в своей работе. В «Индии» мы видим труд необычайно требовательного энциклопедиста, чей подход стал значительным шагом вперед в научном изучении культуры и общества.

Оставаясь беспристрастным, Бируни создает для читателя картину Индии как творческой цивилизации, которая решала те же проблемы философии и науки, какие занимали древних греков, арабов и жителей Центральной Азии — хотя и особым образом. Бируни никогда прямо не утверждал этого, но единство человечества подразумевается на каждой странице его книги. В мире Бируни не противопоставлялись «мы» и «они», но описывались различные культурные решения одних и тех же проблем, стоящих перед человечеством. В этом он вторил Аристотелю, но противоречил принятому в Средние века мнению. Примечательно, что критики Бируни среди современных ученых оказались в числе тех, кто оспаривал факт развития гуманизма в рамках так называемого исламского ренессанса143. Но сам Бируни на страницах «Индии» занимал позицию, которую можно справедливо назвать мусульманским гуманизмом. Он рассказал своему читателю, что индийская культура и ее мыслители отличались от мира ислама, но оказались связаны с читателями «Индии» проблемами, которые они пытались решить. В конце концов, индусы были равны мусульманам.

Именно из-за этого автор не мог избежать вопроса о причинах ненависти индусов к мусульманам. Отвечая на него, Бируни напомнил своим читателям о джихаде и завоевательных войнах, которые мусульмане вели в Индии. Он предоставил доказательства невероятной жестокости, рассказал о грабежах, последовавших за войнами. Может, в Коране и говорится, что «нет принуждения в религии» (сура 2, аят 2560), но известные индусам факты опровергали это.

И Бируни задался вопросом: почему индусы, привязанные к разделению на касты, отказались принять эгалитаризм, который, казалось бы, является отличительной чертой ислама. Во-первых, он утверждал, будто это могло произойти из-за опасения, что обращение в ислам приведет к смерти (если новообращенный захочет вернуться к прежней вере). Он подчеркнул, что священные книги индуизма гораздо мягче к вероотступничеству, чем Коран. Кроме того, Бируни привел свидетельства того, что в тех частях Индии, где преобладал ислам, кастовая система оказалась более прочной и жесткой144. Он также добавил, что ислам не принес с собой просвещение. Наоборот, мусульмане в Индии позволяли религии искажать науку. Осознавая это, многие величайшие мыслители Индии уехали из мест, подконтрольных мусульманам145.

В процессе этих размышлений Бируни столкнулся с необходимостью осмыслить роль своего покровителя Махмуда Газневи. Придворные историки Махмуда, за исключением Бейхаки, представляли историю нападения Махмуда на Индию как героическую сказку самоотверженной борьбы и самопожертвования во имя ислама. Бируни лучше знал факты и едва ли удосужился скрыть свое мнение за эзоповым языком. Прямо и без прикрас он сообщал, что недавние мусульманские (читайте — Махмуда) завоевательные войны повсюду посеяли опустошение146.

«Махмуд уничтожил процветание индийцев… они (словно) превратились в развеянный прах… В результате их разлетевшиеся останки продолжают очень сильно чуждаться и сторониться мусульман»147. Как могли индусы не ненавидеть мусульман, когда их благополучие было уничтожено, кастовая система укреплена, а лучшие умы изгнаны?

Жесткость, с которой ученый нападал на султана и его джихад в Индии, поистине удивительна, учитывая, что Махмуд был покровителем Бируни. И хотя автор ранее высказывал мнение, будто индийский народ невежественен, а некоторые его правители и того хуже, потом он, не колеблясь, воздал хвалу нескольким индийским правителям, которые пали в бою с Махмудом, и даже привел их в качестве примера порядочности и храбрости148.

Но вопрос остался: почему индийцы проиграли мусульманам? Здесь Бируни предложил точку зрения, которую поймет любой современный ученый-политолог: Махмуд выиграл благодаря централизованности своего войска и государства, в то время как индийские княжества характеризовались высокой степенью децентрализации и самоуправления149.

Рассматривая «Индию» Бируни в целом, можно сказать, что она вполне соответствует тому, что автор обозначил во введении, а именно: он перечислил наивысшие достижения индийской науки, рассмотрел важный вклад индуизма в интеллектуальную жизнь и цивилизацию Индии и сделал это как ученый, а не как полемист150. Когда автор признается в своей «абсолютной неуверенности» по тому или иному вопросу (что он часто делает) или когда он подвергает суровой критике тех, кто отказывается признать свое невежество151, читатели понимают, что имеют дело с аналитиком, проницательным культурологом и социологом. И своим сравнительным методом, и своим интересом к иным культурам «Индия» на несколько веков опередила свое время. Один из биографов Бируни лишь слегка преувеличил, назвав эту работу «лучшим памятником» исламской науки152.

Кода

Незадолго до смерти Махмуда один из его преданных придворных поэтов Умара из Мерва написал эту мрачную строфу:

«Не гордись, несмотря на то, что мир дал тебе шанс и сделал тебя великим.

Многие великие люди, к кому быстро пришла удача, так же скоро теряют все.

Этот мир — змея. Заклинатель, стремится сделать все, что в его силах;

Но заклинатель зачастую получает смертельный укус от змеи»153.

В 1030 году Махмуд Газневи умер от малярии. Его алчность не оставляла его до самой кончины: в одном из последних указов он потребовал, чтобы его драгоценности выставили перед ним сверкающими рядами154. Но писал ли он стихи о преходящей природе человеческих стремлений и тщетности жизни? Биограф-современник Махмуда Газневи сделал такое интригующее заявление155, но на своем смертном одре султан не произнес ничего намекающего на такое умонастроение. Мы знаем лишь то, что через семь лет после смерти Махмуда большая часть его государства распалась из-за расцвета еще одного тюркского рода — Сельджуидов. Сын Махмуда Масуд использовал унаследованные им богатства, чтобы и дальше вести роскошную жизнь при дворе в Газни и Лашкари-Базаре, он также продолжал покровительствовать историкам Утби и Бейхаки, поэтам Унсури и Систани.

Смерть Махмуда не прервала того, что впоследствии стало необычайно плодотворным периодом деятельности Бируни. Избалованный Масуд, любитель пиров, не оправдал ожиданий своего отца, но он считал себя покровителем науки и лично Бируни. Обязанный своему новому покровителю, Бируни выступал в качестве придворного астролога и написал трактат о направлении киблы, и молящиеся в Газни действительно направляли свои молитвы в сторону Мекки156. Также Бируни смог закончить свой труд «Геодезия», который писал в течение многих лет. В нем содержались новаторский анализ гравитации и критика научных концепций и противоречий Библии и Корана157.

Он также написал черновой вариант текста, основанного на исследованиях, проведенных в молодости, о физических свойствах теней и об их отношении к свету, где предложил использовать их в геодезических и астрономических исследованиях158. Здесь в своем привычном стиле Бируни как будто случайно рассматривает важнейшие проблемы в контексте, казалось бы, не имеющих к ним отношения вопросов. Например, он прямо предсказал использование полярных координат и высказал мнение, что ускорение предполагает неравномерное движение. Любопытно, что тени уже были предметом скрупулезного научного исследования задолго до того, как они появились на центральноазиатских и персидских рисунках. Помимо всего прочего, Бируни написал большой труд по истории правления Махмуда, но он не сохранился до наших дней159.

Огромное значение для истории науки имел обширный справочник по астрономии и математике, который Бируни составил между 1031 и 1037 годами. Энциклопедия «Канон Масуда» описывает астрономию и связанные с ней области математики и тригонометрии с такой же детальностью и тщательностью, с какой Ибн Сина писал о медицине в «Каноне». На самом деле Бируни выбрал название «Канон» как ответ на труд своего старого соперника — «Канон медицины», завершенный на 10 лет раньше (в 1025 году). За этот фундаментальный труд Масуд подарил автору слона, нагруженного серебряными монетами, но от подарка Бируни вежливо отказался160.

«Канон Масуда» Бируни — энциклопедия по астрономии и связанным областям математики, включающая краткие выводы его предыдущих исследований. Этот труд поднял средневековую астрономию на арабском языке на самый высокий уровень. Тогда ли начался период упадка астрономии или работы в этой сфере писались еще в течение нескольких веков — не важно. Имеет значение лишь тот факт, что именно Бируни, работая в одиночку в Афганистане, привел астрономию к точке максимального подъема в Средние века161.

«Канон Масуда» включает в себя 11 книг, которые описывают: календари различных народов и их астрономическую основу; свойства круга; математическую астрономию неподвижных звезд и Солнца, рассматриваемых как точки на эклиптике; математическое обоснование земной широты и долготы; движение Солнца и Луны и их затмения; движение пяти планет162. Бируни исследовал одну тему — бесчисленные «аномалии», наблюдаемые в областях, которые Птолемей и его система определили, как казалось, навсегда. Он собирал данные на протяжении всей жизни путем собственных наблюдений (часто повторяя исследования той темы, в которой обнаруживались неожиданные изменения), из работ других центральноазиатских и арабских ученых, а также свидетельств, собранных индийскими учеными. Постепенно мы видим, как Бируни углубился в то, что Томас Кун назвал «нормальной наукой», определяя и анализируя «аномалии», являющиеся основным двигателем научной революции.

Этот процесс очевиден во многих областях, но исследование Бируни геоцентрической системы Птолемея особенно поразительно. Автор начал с утверждения о том, что не существует убедительных доказательств того, что Земля неподвижна, как и того, что она находится в движении: «Вращение Земли ни в коем случае не вредит ценности астрономии, поскольку все явления астрономического характера можно также объяснить и в соответствии с этой теорией, как и с другой»163. Поводом для таких смелых рассуждений стало его знакомство с астрономом, математиком, мыслителем и астрологом из земель, где сейчас находится ирано-афганская граница, Абу Саидом ас-Сиджизи (около 945–1020)164. Сиджизи много странствовал, но посвятил большинство своих работ правителю Балха. Бируни вступил с ним в переписку и наконец-то смог изучить новую астролябию, которую создал Сиджизи, приняв за основу возможность вращения Земли: «Я видел простую астролябию, созданную Абу Саидом ас-Сиджиси… известную как челнообразная астролябия. Мне она чрезвычайно понравилась, поскольку он изобрел ее на основе независимого принципа, извлеченного из того, что некоторые люди считают правдой, а именно, что абсолютно видимое движение на восток — это скорее движение Земли, а не небесной сферы (то есть Солнца). Я уверен, что это сомнение, которое трудно проанализировать или разрешить. Геометры и астрономы, полагающиеся на линии и плоскости, не могут противоречить этому (этой теории). Однако их мастерство не оспаривается вне зависимости от того, является ли это движение движением Земли или Солнца»165.

Он завершил призывом к физикам либо оспорить этот тезис, либо принять его. Бируни отверг понятие Солнца как метафизической или мифологической единицы и заявил, что фактически оно является огненной субстанцией с определенным диаметром и расстоянием от Земли.

Затем он обратился к вопросу движения Земли в космосе. В отличие от ар-Рази, который сразу же отклонил геоцентрический принцип, Бируни в порядке рабочей гипотезы принял его как релевантный, отмечая, что гелиоцентрическая система также вполне вероятна. В 1037 году не многие в мире могли так легко сопоставить гелио- и геоцентрические модели. Затем Бируни заявил, что он как астроном может работать с любой системой. И наконец, он призвал других ученых подтвердить или отклонить геоцентрическую теорию166. Опять-таки необходимо подчеркнуть: основной целью Бируни было не доказать, что Земля движется или что она неподвижна, а показать, что с математической точки зрения это не имеет значения. Так утверждалось с древних времен. Но в своем «Каноне Масуда»» Бируни обратил внимание на этот вопрос так, чтобы сподвигнуть физиков сосредоточиться на проблемах более общего порядка.

Еще одним любопытным «побочным» рассуждением стало смелое заявление Бируни о баллистике: «Когда предмет падает с высоты, он не совпадает с перпендикулярной линией в своем падении, а отклоняется немного (падающий объект), имеет два вида движения: один — это круговое, которое он получает от вращения Земли, а второй — прямое, которое он получает от падения прямо (по направлению) к центру Земли»167.

После утверждения фундаментальных принципов планиметрии и тригонометрии, необходимых для остальных его книг, Бируни представил несколько открытий и усовершенствований в сферической геометрии, которые незамедлительно применил и к сферической астрономии. Например, он был первым исламским ученым, который представил интерполяцию второго порядка тригонометрических таблиц168. Он также предложил математический метод анализа ускорения планет.

Наконец, Бируни предложил новый метод использования тени гномона и времени вместо известной долготы для определения высоты. Этот метод, ценный сам по себе, стал первым шагом к великому открытию.

Бируни открывает Америку

В своем «Каноне» Бируни собрал все выводы своих исследований окружности Земли, которые он проводил в Нандане. Затем установил все известные географические точки на выверенную по размерам земную сферу. Не известно, сделал ли Бируни модель глобуса, чтобы проделать эти вычисления, или выполнял все на бумаге. Конечно, ему не нужна была модель, поскольку к этому времени он был экспертом в быстро развивающейся области сферической геометрии. Список точек с координатами значительно расширился по сравнению с изначальными данными и теперь включал в себя более 70 мест, расположенных в Индии, а также тысячи других мест по всей Евразии169.

Переведя эти данные на свою более точную карту окружности Земли, Бируни заметил, что вся ширина Евразии с самого западного места в Африке до восточных берегов Китая занимала менее 2/5 поверхности земного шара, а 3/5 поверхности Земли оставались неизученными.

Для объяснения этого огромного неизученного пространства ученый прибег к теории, которой придерживались все географы от Античности до времен Бируни, а именно: евразийский континент окружен Мировым океаном. Александр Македонский, которого учил Аристотель, помнил об этой гипотезе, когда его войско спустилось с гор Афганистана к западной части долины Инда. С этой выигрышной позиции он ожидал наблюдать Мировой океан. Но увидел лишь еще больший земной массив.

Действительно ли более 3/5 поверхности Земли занимала вода? Бируни рассматривал эту гипотезу, но позже отклонил ее на основании логики и наблюдений. Почему, говорил он, силы и процессы, которые привели к образованию земного массива на 2/5 части Земли, не могли произойти и на оставшихся 3/5? Учитывая это, Бируни пришел к выводу, что где-то далеко за просторами океана между Европой и Азией должен быть еще хотя бы один ранее неизвестный земной массив (континент).

Рассуждая логически, он задался вопросом: был ли этот неизвестный континент необитаем или населен людьми? В этом вопросе он полагался на свои исследования относительно окружности Земли, проведенные в Нандане, на бесчисленные данные об измерениях долготы городов мира и на известные географические особенности и, в конце концов, на простую логику. Чтобы продвинуться дальше, он обратился к своим данным по измерениям долготы. Бируни отметил, что люди населяли широкий пояс, простирающийся с севера на юг от того места, где сейчас находится Россия, до Южной Индии и центра Африки. Предполагая, что этот пояс представляет собой обитаемую зону Земли, он задался вопросом: находится ли неизвестный континент или континенты только в широтах, лежащих к северу и югу от этого пояса?170

Для ответа на этот вопрос у него не было полевых исследований, к которым он мог бы обратиться, но у него была логика. Заметив, что Евразия тянется, грубо говоря, вокруг пояса Земли и что она покрывает широкий северо-южный пояс, он предположил, что это явилось результатом мощных процессов, которые, несомненно, могли произойти в любом месте. Имеющиеся знания о Земле не давали ему оснований полагать, что неизвестные континенты «будут втиснуты» в самые северные и самые южные широты. Проводя аналогии с Евразией, он заключил, что эти неизвестные земли вполне могут быть обитаемыми. Он пишет в «Каноне Масуда»: «Ничто не запрещает существование населенных земель в восточных и западных частях. Ни экстремальная жара, ни экстремальный холод не могут встать на пути… Поэтому допускается, что какие-то предполагаемые регионы действительно существуют за (известными) оставшимися регионами мира, окруженными водой со всех сторон»171.

Открыл ли Абу Рейхан Мухаммад аль-Бируни Америку в первой трети XI века? С одной стороны, однозначно нет. Он никогда не видел нового континента или континентов, о которых писал. В отличие от него, викинги действительно высадились в Северной Америке незадолго до 1000 года на короткое время и не осознавали, что именно они нашли. Лейф Эриксон был совсем не заинтересован в этих лесистых берегах и не удосужился вернуться туда позднее, так же как те, кто слышал рассказы о его путешествиях или читал о них в более поздних документах скандинавов. Однако если открытие включает в себя поиски вслепую, то приз, который сторонники Христофора Колумба, Джона Кабота или неизвестных мореплавателей из Бристоля в Англии предназначали своим героям, должен перейти к викингам.

Бируни тоже заслуживает славы первооткрывателя. Аналитический процесс, с помощью которого он пришел к своим заключениям, также, если не больше, заслуживает уважения, как и открытие скандинавов. Его инструментами были не деревянные лодки с парусом и крепкими гребцами, а искусное сочетание наблюдений, скрупулезно собранных количественных данных и логики. В течение последующих 500 лет никто в Европе или Азии не применял так часто аналитические инструменты к исследованию Земли.

Бируни начал со сбора всех существующих сведений по этой теме. Это были работы древних греков и индусов, средневековые работы арабов и выходцев из Центральной Азии. Более того, Бируни разработал абсолютно новые методы и технологии для обобщения всей этой обширной и точной информации, а затем обработал ее с помощью новейших инструментов математики, тригонометрии и сферической геометрии, а также путем использования методов классической логики. Он очень аккуратно подходил к вопросу представления своих выводов — выдвигал их в форме гипотез, понимая, что другие исследователи проверят и улучшат его данные. Но этого не произошло в течение последующих 500 лет. В конце концов, европейские исследователи подтвердили его гипотезы и доказали его смелые предположения.

О Солнце и удельном весе

Бируни посвятил длинное повествование разъяснению движения Солнца, в результате чего предложил простую формулу для соотношения его зенита в определенной точке и широты. Несколько следующих глав основывались на измерениях, выполненных в течение последних трех веков, чтобы оспорить мнение Птолемея по важным пунктам, включая его заявление о том, что апогей Солнца неизменен. Сначала он представил измерения размера Луны и ее расстояния от Земли, затем перешел к детальному анализу движения Меркурия и Венеры. «Канон» заканчивается описанием западной и индийской астрологии — там учитываются лишь наиболее достоверные утверждения этой «науки».

Здесь, как и во всем «Каноне», Бируни впервые собрал точки зрения классической греческой, индийской и исламской астрономической мысли и подверг их тщательному математическому анализу. Он выдвигал собственные смелые суждения там, где считал, что классики ошибаются. «Канон» отражает склонность Бируни к тщательному и беспристрастному анализу и поразительно смелому выдвижению гипотез. Этот труд можно оценивать в качестве, пожалуй, величайшей средневековой работы по астрономии. Но вот что более удивительно — полный арабский текст «Канона Масуда» не публиковался вплоть до 1954–1956 годов, и даже тогда он вышел небольшим тиражом. И в настоящее время не существует достоверного и надежного перевода этой работы на английский, французский и немецкий языки172.

В те же годы Бируни закончил то, что считается первым научным исследованием по минералогии, «Собрание сведений для познания драгоценностей», более известное как «Минералогия». Эта работа была менее технической, чем большинство трудов Бируни, и включала: словарные описания минералогических терминов в восточных и древних языках; сведения о расположении крупных месторождений и методах их разработки; стихи о каждом минерале или драгоценном металле. Бируни также делал отступления, чтобы поговорить о кристаллографии и происхождении минералов, о магматических процессах и образовании минеральных отложений.

В этой работе Бируни впервые ввел понятие удельного веса. Его он стал применять для десятков минералов и металлов. Его измерения были очень точными — вплоть до трех десятичных знаков, европейцы пришли к таким измерениям к XVIII веке173. «Минералогии» Бируни, впервые переведенной с арабского на Западе лишь в 1963 году, еще предстоит обрести свое место в истории науки.

Падение Газневидов

Сын и наследник Махмуда — Мансур — был лишен власти тюрками Сельджукидами. Его преемники отказались от большей части Центральной Азии и сосредоточили свое внимание на Афганистане и долине Инда. Но к XII веку государство Газневидов оказалось под ударом со всех сторон. Новая династия Гуридов родом из Гора (на территории сегодняшнего Афганистана) тщательно изучила стиль завоеваний Махмуда. В 1146–1147 годы правитель Гора захватил индийские владения Махмуда и отпраздновал это, воздвигнув великолепный триумфальный минарет в своей столице на реке Герируд в Джаме, который при своих 65 метрах превзошел даже башни Махмуда в Газни и Гургандже. Воины одного из Гуридов, Ала-ад-дин Хусайна, разграбили и сожгли столицу Махмуда — город Газни. Хосров Малик, последний из Газневидов, умер в нищете в 1186 году. Конец династии вдохновил поэта XII века Низами Арузи Самарканди на такую эпитафию:

«Много башен великих Махмуд построил,

До луны возносились они порою,

Кирпичи их разыщешь теперь едва ли».

(Пер. Г.И. Алексеева.)