Пятница

Женя снова шел за папой. На этот раз он попробовал дернуть его за футболку, но тот не обернулся, даже ухом не повел. Тогда Женя забежал чуть вперед и посмотрел ему в лицо. Глаза у папы были вытаращены, прямо как у кота Тома, когда он увидел большую собаку.

Женя взглянул в ту же сторону, ничего такого не заметил, и все-таки ему стало не по себе. Ведь папа чего-то боялся. Он взял отца за руку, но это оказалось не лучшим решением. Шагать так почему-то было еще страшнее, чем самому по себе.

Женя, конечно, был еще слишком мал, чтобы понять, отчего самый сильный из всех супергероев на свете вдруг перестал дарить ему ощущение покоя и безопасности. Он просто отпустил папину руку и пошел рядом с ним, вглядываясь в туман. Если где-то там затаились чудовища, то надо будет предупредить папу. Уж про чудовищ-то он точно услышит.

Никаких монстров видно не было. Зато из тумана проступила фигура бабушки. Она была в коричневом платье, стояла с закрытыми глазами и улыбалась.

Папа встал перед ней, поднял правую руку и, как в прошлый раз с мамой, стал ощупывать бабушкино лицо. Его растопыренные пальцы коснулись ее глаз и погрузились в них так, как будто он решил забраться ей в голову. А бабушка продолжала улыбаться.

Жене очень захотелось отвернуться и не видеть этого, а еще лучше – проснуться. Но не получилось ни того ни другого. Кто-то обхватил его голову тонкими холодными пальцами и заставил смотреть на папу с бабушкой.

Папа вытянул левую руку и коснулся бабушкиной груди. Его пальцы снова ушли вглубь, увлекая за собой ткань платья.

В воздухе зазвучала чья-то тихая речь. Женя прислушался.

– Я могла бы быть жива, оставаться с тобой, сынок.

Женя посмотрел на бабушку. Ее губы едва заметно шевелились.

– Все могло бы быть хорошо. Но ты слушал не меня, а только ее. Что же теперь, Васенька? Где ее любовь? Она отвернулась от тебя.

Папа опустил руки. Несколько секунд они с бабушкой стояли друг напротив друга, а затем она исчезла. В тот же миг отец пошел вперед.

Жене он показался похожим на черепашку-ниндзя. Микеланджело и его друзья шагали по полу точно так же, когда им передвигали ноги. Мальчик пошел за папой, но тут и его ноги стали чужими.

«Баба-яга этой парикмахершей, как машинкой, управляет. Сидит у нее в голове и говорит, что делать», – вспомнил Женя папины слова и обмер.

Он понял, что Баба-яга теперь добралась и до них.

Вскоре папа остановился. Женя осторожно выглянул из-за его спины и увидел Любу. Сестра громко и весело рассмеялась, потом захрипела, потянула руки к лицу. Папа остался неподвижен. Люба засунула руку в рот и достала оттуда что-то, похожее на очень толстого червяка. С него на землю падали темные капли. Сестра протянула червяка папе. Тот поднял руку и принял его на раскрытую ладонь.

Женины ноги тихо-тихо шагнули вперед, туловище наклонилось. Но в слабом свете, которым был наполнен туман, он так и не сумел понять, что же видит перед собой. Может быть, потому, что очень не хотел.

– Она смеялась. Она смеялась. Она смеялась, – зачастила мгла вокруг них, то присвистывая, то шепелявя, а потом захихикала со скрипом.

Папа поднял вторую руку и положил ее сестре на голову. Его пальцы зарылись в густые волосы, которыми, как Женя знал, Люба очень гордилась, принялись перебирать локоны. Те один за другим заструились как ручейки вниз, к плечам, а оттуда разлохмаченными веревками стали падать на землю. Вскоре под папиной ладонью осталась одна голая кожа.

Люба подошла к нему вплотную и обняла его крепко-крепко. А папа так и стоял, даже не обнял ее в ответ. Сестра подняла голову и замычала, глядя ему в лицо. Женя понял, что она хотела что-то сказать, но почему-то не могла этого сделать. Люба поперхнулась, закашлялась и стала оседать на землю. Женя думал, что сестра исчезнет так же, как бабушка, но она распростерлась возле папы и лежала неподвижно. А он поднял ногу и просто перешагнул через нее, как через дерево в лесу. Вторая нога отца зацепилась мыском за Любин бок и дернула тело за собой. Сестра глухо застонала, но папа не остановился.

Жене очень хотелось закричать, но у него ничего не получалось. Тогда он попробовал повернуться и убежать. Но Баба-яга не позволила ему этого сделать и отправила следом за папой.

На этот раз они шли долго, когда остановились, Женя встал бок о бок с отцом. Из тумана к ним уже шла неясная женская фигура, вокруг которой вихрились, обтекая ее, белесые завитки. Они словно хотели удержать пришелицу у себя, не пустить ее к Жене с папой, но каждая новая попытка пропадала зазря, подобно предыдущей.

Женя признал в ней маму только с расстояния в десяток шагов. Все потому, что шла она той же походкой черепашки-ниндзя.

На этот раз повязок на ее голове не было. Женя увидел, что у мамы нет ушей. На их месте уродливо бугрилась кожа.

Папа с мамой стояли друг напротив друга, совсем как в прошлый раз. Женя посмотрел на родителей и захотел убежать еще сильнее, чем совсем недавно, когда на его глазах умирала сестра. Папа дышал громко, и в груди у него странно клокотало. Совсем как у той собаки, которую Женя видел летом на даче, когда проходил с мамой мимо какого-то забора. Лохматая псина стояла с той стороны штакетника, касаясь досок кончиком черного носа. Мама сжала Женькину руку и пошла быстрее.

Папины пальцы, которыми он трогал мамино лицо, тряслись, а губы растянулись в оскале. Мамины, наоборот, сжались в тоненькую полоску. Рукой она держала папу за горло.

Убежать Женя по-прежнему не мог, но руки у него пока что оставались свободными.

Он дотянулся до папиной ноги обнял ее что было сил и закричал:

– Папа, перестань! Проснись!

Отец ничего не заметил.

Вася очнулся моментально, без обычного перехода от сна к яви. В висках стучало, скулы ныли так, будто он ночь напролет сжимал челюсти что было сил.

Вася перевернулся на правый бок и едва не заорал от боли. Его левая рука резко вывернулась. Оказалось, что пальцы намертво вцепились в простыню.

Вася кое-как разжал их, рывком сел на кровати, спустил ноги на пол. Потом он обхватил ладонью правой руки левое плечо и принялся массировать его.

Когда боль поутихла, Вася отправился на кухню. Первый же глоток воды заставил его замереть. Зубы нестерпимо заломило.

«А все из-за нее», – подумалось Васе.

Он вскинул голову. Из-за кого еще?

Вася дернул уголком рта. Какая только чушь не приходила ему на ум в последнее время. И откуда она бралась? Взять хотя бы эти снежинки, которые вчера весь день не выходили у него из головы.

По сознанию вспышкой ударило видение. Алла стоит перед ним, он зачем-то ощупывает пальцами ее щеки и лоб, а она сжимает пальцы у него на горле. Ее лицо поразило Васю больше всего. На нем отразилась такая ненависть и жажда крови, словно перед ней не муж стоял, а…

«А тот маньяк, который маму убил и Аллу покалечил», – услужливо подсказал тихий голос в Васиной голове, точь-в-точь такой, как его собственный.

Вася сплюнул в мойку. Достало! Сел за стол, подпер кулаком подбородок. Мысли тяжко ворочались в голове. Думал он, конечно, о последних днях, начиная с субботы.

Почему эта тварь выбрала их семью? Чем они заслужили такое?

Ответов, разумеется, не было. Вася догадывался, что они могут и вовсе не появиться, даже когда маньяка поймают. Не факт, что он все расскажет или что его слова окажутся правдой.

И вообще… как он ухитрился? Вася еще мог представить себе, как появились надписи. Убийца накалил иглу на огоньке зажигалки или каким-то образом приладил ее к детскому набору для выжигания. Но чтобы взять и вырезать!..

Васю передернуло. Он сжал челюсти и тут же, казня себя за забывчивость, зажмурился от боли. Когда ему полегчало, он продолжил размышлять, в который уже раз пуская мысли по кругу, ставшему привычным.

Вырезанные органы Вася, посомневавшись, все же оставил в покое. Как знать, не исключено, что это можно было сделать и скальпелем. Но вот все остальное… Как он ни бился, ничего, похожего на разгадку или хотя бы приемлемую версию, не появлялось.

Чем можно было удалить все волосы с головы, да еще сделать это так быстро? Как маньяк заморозил маму и Алю? Ладно бы дело происходило в больнице, где имелось необходимое оборудование, а так – чем?

Следователь не звонил. Значит, у него тоже не было ответов на эти вопросы. Конечно, Вася понимал, что тот вовсе не был обязан докладывать ему о том, как продвигается его работа. С другой стороны, появись у Виктора Степановича какие-то новые зацепки, Вася об этом, наверное, узнал бы. Ясное дело, не потому, что следователь решил бы позаботиться о потерпевших. Просто ему понадобились бы какие-нибудь новые показания, встреча или опознание из-за зеркала, как в фильмах.

Вася вспомнил, как попробовал осторожно расспросить жену о том, что она видела в туалете ресторана. Он надеялся, что без полиции, успокоившись, ей удастся что-то припомнить. Но все, что рассказала жена, муж и так уже знал. Она стояла у раковины, краем глаза заметила какой-то темный силуэт, а потом – все. Алла открыла глаза и увидела Васю, а потом – себя в зеркале.

«Не понимаю, откуда он взялся, – снова зазвучал голос жены в его голове. – Дверь-то не открывалась, это я точно знаю. Из кабинок никто не выходил, я бы услышала… наверное. Там только на ручку нажмешь, сразу щелкает. Да и двери скрипят».

«Чушь какая-то. Словно Фантомас сошел с экрана, – подумал Вася и криво усмехнулся. Этому сине-зеленому такое как раз по плечу. Он смог бы и заморозить маму и Аллу с помощью очередной разработки своих ученых-рабов, взять все, что захотел, и уйти, не оставив следов. Да только это жизнь, а не французское кино.

Почему владельцы ресторана не поставили камеры наблюдения в туалетах?! Будь они там, следователь прямо во вторник уже знал бы, кого надо искать и брать за горло».

Вася моргнул, занес кулак над столом, только в самый последний момент опомнился и напряг мышцы, чтобы остановить руку. Этого ему сделать уже не удалось, однако удар все же вышел куда более слабым. Он затаил дыхание и некоторое время прислушивался. В квартире царила прежняя тишина.

Вася разжал пальцы – память тут же услужливо подсказала ему, что он уже делал это совсем недавно, в кровати, – и постарался успокоиться. Получалось плохо. Гнев бродил в крови, не давал голове остынуть. Мысли, подогретые им, неслись вскачь.

А ведь Алла на самом деле изменилась. Нет, конечно, о ненависти речь не шла. Но как назвать ее поведение? Чем она занималась с прошлого утра? Весь день ходила, строя из себя оскорбленное величество, словно это он перед ней провинился, хотя было-то все совсем наоборот.

Все Васины попытки намекнуть жене, что она не права и ей стоит извиниться, пропали втуне. Какое там! Даже когда вечером он решился сам сделать первый шаг и, считай, напрямую заявил ей, что было бы хорошо поговорить, чем Алла ответила? Правильно, притворилась спящей. За дурака его вздумала держать!

Вася задышал тяжело, с хрипами. Жена ведет себя с ним так, как будто она – его мама, а он – маленький ребенок.

Неожиданное сравнение еще больше распалило Васю. Мама – единственная. Она учила его, воспитала, помогла ему сделать первые шаги на жизненном пути. Самые важные, те самые, без которых все остальное не имеет смысла. Мама могла его поучать.

У Аллы такого права не было и быть не могло. Они оба сошлись, уже будучи взрослыми людьми, которые должны уважать друг друга.

О собственном желании заставить жену понять, в чем она перед ним виновата, Вася не вспоминал.

Ему с трудом удалось подавить порыв пойти и прямо сейчас выяснить с Аллой отношения – от и до. Выложить ей все, что накипело, чтобы до нее как до жирафа дошло наконец, как она не права. Остановила его мысль о детях. Спят ведь еще. Не разбудить бы.

Он подошел к окну, открыл его, оперся руками о раму. Холодный ноябрьский воздух обнял Васю, положил ледяную ладонь ему на лоб. Он закрыл глаза и принялся старательно делать глубокие медленные вдохи и выдохи.

Вот ведь… чуть не сорвался. Стыдно ему не было. В конце концов, он что, не человек? Тем более когда вокруг такое творится.

«Что будет, когда Алла проснется? Сумею ли я вовремя остановиться, если у нас вдруг вспыхнет? Или нет?» – Ответа в душе не нашлось.

Но Вася уже достаточно успокоился для того, чтобы отдавать себе отчет в другом. Будь жена несколькими минутами ранее рядом с ним, скандала избежать не удалось бы. Он не успел бы взять себя в руки. Стало быть, днем может и полыхнуть. Хватит малейшей искры, и тогда…

Он кинул взгляд на настенный календарь, висевший над столом. Городские огни давали достаточно света, чтобы можно было разглядеть крупно написанные числа месяца и дни недели. На дворе была пятница. Рабочий день.

Решение оформилось в голове быстро. Что будет на выходных, никто не знает. До них еще дожить надо. А сегодняшний день лучше всего было бы провести на работе, подальше от Аллы.

«Молодец, Васенька, правильно, – одобрил его решение мамин голос. – Пусть посидит одна, подумает над своим поведением. А вечером, глядишь, встретит тебя так, как подобает той женщине, которая помнит, что она – замужем. Только не вздумай утром с ней разговаривать и что-то объяснять. Зацепитесь языками, да так и останешься дома».

На душе у Васи стало заметно спокойнее. Да, так будет хорошо. Работа позволит ему отвлечься, какое-то время не думать о том, что творится дома. Может, этого и хватит для решения всех их с Аллой вопросов.

А не хватит, так можно и сверхурочные придумать. Хотя бы на субботу. Жена не поверит? Может, это к лучшему окажется. Поймет, что муж неспроста так себя ведет, и бросит ерундой маяться.

В спальню Вася вернулся с улыбкой на лице, сел на кровать, взял с тумбочки телефон. Оказалось, что шел всего-навсего третий час ночи. До подъема на работу в полседьмого еще спать и спать. Он активировал будильник, с наслаждением опустил голову на подушку и тут же заснул.

Там, впереди, был тот, кто убил Васину маму и превратил ее, Аллу, в урода. Стоял во тьме. Ждал. Она это знала наверняка. Не видела, но чувствовала. Ледяная улыбка, такие же глаза.

Он не торопился, не шел ей навстречу. Знал, рыбка поймана на крючок, и теперь уже можно не спешить – сама придет. Главное, не ослаблять леску.

Алла чувствовала эту тонкую нить, которая связывала ее с мучителем. Натянутая как струна, она тихо звенела в ее душе.

Алла все еще пыталась сопротивляться. Она напрягала всю свою волю, старалась заставить ноги если не встать на месте, то хотя бы шагать медленнее. Женщина представляла себе, как они все неохотнее сгибаются в коленях, пальцы перестают пружинить, а икры расслабляются, отказываются работать вместе со ступнями. Наконец-то она спотыкается, падает лицом на землю, со всего размаха, и лишается сознания. Уж лучше так, чем по-прежнему идти вперед.

Однако ноги продолжали размеренно совершать шаг за шагом. Тот, в темноте, ждал и отменять свидание не собирался.

Алле казалось, что она идет вот так уже целую вечность. Менялось только одно. Холодное дыхание, которое поначалу было почти что незаметным, становилось все более осязаемым. Вскоре это ощущение стало нестерпимым. От волн холода, катившихся на нее, начали слезиться глаза. Тут-то все и исчезло.

Аллино тело остановилось. Она стояла, окруженная мраком. Вокруг ни звука, ни слабого дуновения ветерка.

Женщина пребывала в полном ничто и в нигде, не имела возможности отличить одну секунду от другой. Поэтому она не смогла бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем раздался смех.

Где-то на дне памяти, как камбала из-под песка, показался на миг краешек воспоминания. Раньше – когда именно? – смех был другим. Каким? Тише или громче? Веселее или злораднее? Выше или ниже? Раскатистым или отрывистым?

Вопросы роились в голове, но ответа на них у Аллы не было. Память подразнила ее и затихла. Она уже не знала, было ли недавнее ощущение правдивым или являлось миражом.

А тот, неведомый, все смеялся как заведенный, но по-настоящему, без натуги. Смех искрился весельем. Алле казалось, что то существо, которое его издавало, наслаждалось самой возможностью хохотать, радовалось этим звукам, вылетавшим из его рта.

Алла почувствовала, как кожа на руках покрылась пупырышками, а по спине – от лопаток к пояснице – побежали мурашки. Все оттого, что смех показался ей весьма знакомым. Да, она хорошо знала человека, который смеялся точно так же, причем не только тогда, когда слышал удачную шутку. Ему было вполне достаточно хорошего настроения.

Смех оборвался.

Алла застыла в вернувшемся безвременье и размышляла. Это был единственный способ убедить себя в том, что она еще жива.

Смех был ей знаком, все так. Но совместить его обладателя с тем маньяком, который открыл сезон охоты на ее семью, у Аллы не получалось. Потому что тогда надо было бы признать жуткую вещь. Мир, который она столько лет назад выстроила вокруг себя и с тех пор уютно в нем жила – одна большая иллюзия. Мечта о безопасности и доверии.

«Но разве не пошла эта иллюзия трещинами, Алька?» – раздался в голове голос, и на душе в тот же миг стало теплее.

Этих лукавых ноток с ехидными искорками она не слышала уже очень много лет, но до сих пор прекрасно их помнила.

Леша, старший брат.

Ей завидовали все подружки. Между Аллой и Лешей была разница в восемь лет, но это не помешало им стать лучшими друзьями.

Она помнила, как бежала по коридору, прижимая к груди любимую куклу. У Василисы беда – температура высокая. Куклу надо срочно лечить. Алла открывает дверь в комнату брата и видит его за столом. Наверное, уроки делает.

Он поворачивается к сестре, на его лице нет ни следа раздражения. Узнав, в чем дело, Леша идет с Аллой в ее комнату.

«Давай будем лечить Василису. Ее надо положить в кроватку, укрыть одеялом, дать таблетку, а на лоб положить компресс», – говорит он.

Таблеткой служит самая обычная пуговица, белая, маленькая, скорее всего от какой-нибудь детской рубашонки. Но для Аллы это – лучшее лекарство для куклы. А вот компресс почти как настоящий. Это кусок марли, сложенный в несколько раз и смоченный водой.

Алла смотрит на старшего брата, и внутри у нее становится тепло-тепло. Она крепко обнимает Лешу, стоит так, прижавшись щекой к его боку, и смотрит, как он заканчивает лечение и укрывает Василису пеленкой.

Шли годы, а брат и сестра продолжали дружить. Когда за Аллой стали вставать в очередь ухажеры, именно Леша взялся советовать ей, как поступать и понимать, что говорят поклонники.

«Они такие же обормоты, как и я, Алька, – сказал он, когда они сидели на диване в ее комнате. – Кто же еще тебе расскажет все как есть?»

Леша был прав. Мать и отец, конечно, тоже старались. Они любили дочку и желали, чтобы у нее все сложилось хорошо. Алла это знала. Просто… родители были другими.

Наверное, им мешало воспитание. Мамины беседы в конечном итоге сводились к советам сохранять целомудрие до самой свадьбы. Папа тему секса подавал в виде пространных рассуждений о том, что настоящие парни, которые достойны его дочки, даже и не подумают лезть к ней под юбку, пока не получат на это официальные права, то есть кто-нибудь из них не станет ее мужем.

Много позже Алла признала, что в их словах была доля истины. Вот только годились родительские поучения скорее для того времени, когда они сами были подростками, а Советский Союз еще крепко стоял на идеологических ногах. Во второй половине девяностых эти советы уже не работали. Мир изменился. Со всех углов людям рассказывали про секс и наглядно показывали, что это такое. Ленты с жесткой эротикой и откровенным порно можно было взять в любом видеопрокате. Разговоры о том, кто кого трахнул или хотел бы это сделать, вели не только студенты и старшеклассники, но и ребята помладше. Из карманов модных джинсов нарочито торчали уголки упаковок с презервативами.

Аллины родители этот мир видели только отчасти и признавать за ним право на долгую жизнь не собирались. Леша, в отличие от них, был свободен от шор и потому мог откровенно разговаривать с младшей сестрой обо всем том, что ей хотелось узнать.

«Пусть лучше это буду я, чем твои пустоголовые подружки. Они-то уж точно ничему хорошему тебя не научат, уже одной ногой на панели стоят», – сказал он.

Тут же у Аллы в голове эхом прозвучали слова, очень похожие на Лешины, только сказанные ранее мамой с отцом. Они тоже считали, что надо рассказывать дочке об этом, но в итоге так и не поделились с ней ничем толковым. А вот брат свое обещание сдержал и снова здорово помог ей.

Леша научил сестру видеть золотую середину и держаться ее.

«Ты хотя бы помни о ней, Алька, – сказал он тогда. – Это уже хорошо будет. – Брат помолчал, хмыкнул и добавил: – По крайней мере, наутро поймешь, какой дурой была. Может, в следующий раз пригодится».

Она помнила. Конечно, гормоны и дурной пример подружек сыграли свою роль. Несколько раз Аллу все-таки занесло на поворотах. Можно вспомнить хотя бы те же вечеринки с ночевкой в общаге или пикники на природе. Но ей повезло, и эти приключения остались без последствий. Не случилось ни беременности, ни дурной болезни.

А потом, весной второго курса, они с Васей столкнулись нос к носу на улице. После полудетской влюбленности в восьмом-девятом классах парень и девушка разбежались по разным вузам и не общались. Теперь они взглянули друг на друга совершенно по-новому. Соблазны, погубившие многих их сверстников, стали для них благом.

А Лешу его свобода в конце концов подвела. Брат уже давно жил самостоятельно, в однушке, оставшейся от бабушки с дедушкой, и однажды просто пропал. Алла приехала к нему в гости, открыла дверь своим ключом и нашла квартиру пустой. В холодильнике кисло молоко и покрывался совсем не благородной плесенью сыр. Возле своей миски лежал обессилевший от жажды Пират, здоровенный черный котяра, которого Леша лет за семь до этого подобрал в подъезде совсем крохотным.

Пирата Алла взяла домой. Вместе с Васей они выходили кота. Он прожил еще довольно долго, умер, когда Женьке пошел уже третий год.

А вот о брате ей так и не удалось ничего разузнать. Там, в квартире, она нашла использованный шприц, закатившийся под кровать, в самый дальний угол. Но в милиции ей и родителям сказали, что ничего такого внутри шприца нет и не было. Обычное лекарство, только и всего.

Бывали дни, когда Алла верила в это. Случалось и наоборот, когда она вспоминала, как Леша с вечной озорной улыбкой на губах рассказывал сестре о своем знакомстве с «травкой». В такие минуты ей казалось, что в отделении просто не захотели возиться. Может, и экспертизу даже не делали.

С того дня в пустой квартире прошло уже девять лет. И вот сейчас, потеряв в темноте едва ли не всю свою жизнь, Алла заново обрела брата. Он опять был с ней, по обыкновению собирался что-то рассказать, посоветовать или просто побыть рядом, молча, обняв ее за плечи. Так не раз бывало, когда Алле казалось, что мир рухнул и дальше жить незачем.

Она даже увидела его и не смогла понять, изменился ли он или остался таким же, каким был незадолго до своего исчезновения. Леша сидел на подоконнике, висевшем в черной пустоте, болтал ногами и улыбался.

«Не надо обниматься с иллюзиями. Это вредно, сестренка, – сказал брат. – А уж цепляться за них, когда они рушатся – тем более. Сама посуди, помог тебе твой Вася там, в туалете? Может, прискакал на белом коне и прогнал дракона или хотя бы попытался? Что? Вот-вот. Наш рыцарь напился и дрых, а потом жульеном себя потчевал, пока тебе в туалете эта скотина уши резала. Крутой, ничего не скажешь. Надежа и опора, ага».

Алле едва ли не впервые в жизни отчаянно, до дрожи внутри захотелось возразить брату. Вот только что она могла сказать ему?

Мол, Васе было очень тяжело. Он нашел мать убитой, да еще таким способом. Муж переживал за жену и перепугался чуть не до обморока, найдя ее сидевшей в ванной с рукой, засунутой под струю горячей воды? Все, чего он хотел после похорон, так это поехать домой. Она это поняла, почувствовала там, на кладбище.

«Верно, сестренка. А знаешь, почему так? – Леша легко спрыгнул с подоконника и подошел к Алле вплотную. – Потому, что в конце Вася твой послал все подальше, решил остаться один и залился водкой, чтобы его не тревожили. Попросту сбежал. Удрал, понимаешь? Труса спраздновал. Дескать, пусть там женушка как хочет, так и выгребает, а моя хата с краю, ничего не знаю».

Алла опустила голову. Прямо сейчас она не выдержала бы его взгляд.

«Так что я не стал бы вот так зуб давать, что Васенька твой маньяком быть не может. Еще как! В тихом омуте… дальше сама знаешь. – Леша помолчал. – А вот он ли это на самом деле?.. Трудно сказать, Алька. С одной стороны, алиби у него железобетонное, это факт. В первый раз с тобой и детьми был, никуда не отлучался. Во второй за столом слюни во сне пускал. Все так, да.

С другой стороны, кому было легче всего пробраться в вашу квартиру, пока свекровушка твоя одна дома сидела, с Боженькой тет-а-тет общалась? Кому было знать, где поминки будут, как в туалет пройти. А ведь там окошко есть, помнишь? Может, муж твой наружу вышел, вроде как воздухом подышать, а потом через него и залез к тебе?».

«Это все чушь, – хотелось сказать Алле. – Не мог Вася быть тем чудовищем, которое взялось преследовать мою семью».

Тут снова возник тот, впереди, и засмеялся с неприкрытой издевкой. Маньяк наслаждался своей безнаказанностью и Аллиной беспомощностью, собственной верой в успех и ее сомнениями.

Аллина рука поднялась, пальцы снова коснулись его лица, скользнули ниже, к шее. Кожа, ставшая невероятно чувствительной, передала в мозг картинку. Какой-то неровный бугорок под подушечками пальцев, из которого торчит короткий волосок.

Алла проснулась с ощущением, что ее кто-то резко потряс за плечо, открыла глаза и какое-то время лежала неподвижно. Над ней смутно белел потолок, и сумрачной тенью парила под ним люстра. Слева у стены, возле входа в спальню, стоял шкаф-купе. В его зеркальных дверцах отражался кусок окна. Алла видела это краем глаза.

Ей почудилось движение, и она повернула голову. Темное зеркало шкафа медленно пересекал мерцающий огонек. Там, в небе, летел самолет.

Алле вспомнилось, как они с Васей решали, каким будет этот шкаф. Это она тогда предложила обе дверцы сделать зеркальными. Когда муж спросил, зачем – мол, хватило бы и одной, – жена ответила: «Чтобы вместе с тобой смотреть в небо».

К этому времени они уже смирились с тем, что Васе надо было непременно засыпать на правом боку и возле окна, а ей – на левом, ближе к двери. Получалось, что они отворачивались друг от друга. Первое время супруги пытались с этим бороться, менялись местами или переворачивались на другой бок, но каждую ночь рано или поздно сдавались. Потому-то Аллина идея насчет двух зеркальных дверей шкафа привела Васю в восторг.

Она перевернулась на правый бок. Вася лежал рядом. Его дыхание было ровным и глубоким. Все обыкновенно, как многие годы до этой ночи. Вот ее любимый мужчина набирается сил перед новым днем.

Там, за двумя дверьми и коридором, спят дети. Когда настанет утро, они прибегут сюда, в спальню, чтобы встретить новый день вместе с мамой и папой, или, наоборот, будут ждать, когда те зайдут их разбудить.

Ей захотелось завыть. В ее жизни не осталось ничего, что можно было бы назвать «как всегда». Ощущение невосполнимой потери заставило тело вытянуться в струнку, а затем скрутиться в клубок. Алла зажмурилась, по-детски надеясь, что сейчас все пройдет. Вот-вот, еще немного, и гроза, закрывшая небо, исчезнет, разорванная ветром на безобидные клочки.

Вышло иначе. Лежа с закрытыми глазами, Алла особенно отчетливо услышала дыхание спящего Васи. Под это ровное сопение ей самой столько раз так хорошо засыпалось. Все в порядке, кругом безопасно, мир именно таков, каким она хочет его видеть. Теперь этот звук заставил ее распахнуть глаза.

Алла повернула голову, чтобы не видеть мужа, но лучше ей не стало. Она почти сразу же поймала себя на том, что напряженно прислушивается, не изменился ли ритм его дыхания? Может, он уже не спит? Вдруг прямо сейчас?..

Память тут же подсунула Алле вчерашнюю картинку, Васин кулак, занесенный над ней. Воображение показало, как он опускается на ее голову и она отправляется во тьму беспамятства.

Алла снова уставилась на мужа. Тот продолжал спать как ни в чем не бывало, и ей стало стыдно. Понапридумывала себе черт знает чего. Какой из Васи маньяк?

Она замерла. «Маньяк». Откуда в ее голове взялось это слово? Нет, само по себе – пожалуйста, ничего необыкновенного. Вон сколько маньяков в мире было, есть и еще будет. Взять того же Чикатило, Пичушкина…

Васино сопение стало громче. Теперь оно походило на шипение и заполнило всю комнату. Алла увидела перед собой кобру с раздутым капюшоном, задрожала от внезапного озноба, и тут же все прошло. Дыхание мужа снова стало тихим. Облако стужи, окутавшее ее, рассеялось без следа.

Алла постепенно вернула себе способность размышлять и подхватила ниточку, едва не оборванную приступом страха. Да, в том, что само слово «маньяк» пришло ей на ум, не было ничего особенного. В конце концов, кто сделал все это? Ее пальцы коснулись шва на левой стороне головы.

Странно было то, что в сознании Аллы маньяк оказался по соседству с Васей. Выходит, она вообразила, будто ее муж – вот такой сумасшедший убийца?

Такая мысль выглядела столь же безумной, какими являлись все эти монстры в человеческом обличье. Но получалось, что все было именно так. У нее в голове Вася на миг стал маньяком.

Она села, скрестила ноги по-турецки и засунула руки под бедра ладонями вниз. Такая поза всегда помогала ей сосредоточиться.

«Ведь это он хотел ударить тебя, – прошептал внутренний голос. – Уже был готов это сделать. Нет, может, и неосознанно, просто на миг потерял контроль. Но что-то в это не очень верится».

Алла замотала головой. Это ерунда, чушь дичайшая. Ее Вася просто не мог быть маньяком. Она знала его с детства, со школы.

«Ты лучше вспомни, как он себя вчера вел после этого, – продолжал голос. – Прикинулся, будто не знает, почему ты отодвинулась. Да еще и несправедливо обиженным себя выставил. Мол, я к тебе со всей душой, а ты меня отшила. Весь день потом ходил надутый. По-твоему, это нормально? Похоже на него?»

Алла хотела было возразить, но не успела. На тумбочке ожил Васин телефон. Знакомая мелодия будильника – кто в здравом уме ставит на него песню под названием «Театр боли»?! – трубным гласом разорвала тишину.

Васино сопение прервалось. Он перевернулся на спину, медленно потянулся, достал пальцами до стены за балясинами изголовья кровати, открыл глаза, взял мобильник и выключил звук. Какое-то время муж лежал не двигаясь, а затем сел спиной к жене.

Алла наблюдала за ним молча, со все возраставшим удивлением.

«Он даже не пожелал тебе доброго утра, не говоря уже о всяких там нежностях», – не преминул заметить внутренний голос.

Вася обернулся. Против слабого света, лившегося из окна, его голова казалась черной дырой. Где-то там, знала Алла, должны были быть глаза. Они сейчас внимательно смотрели на нее.

Взгляд из темноты. Холод. Дыхание. Смех.

Короткая серия ощущений – так уже было? – вихрем промчалась по Аллиной душе, вздымая с ее дна тяжелые хлопья страха. Эта черная фигура. Почему Вася смотрит на нее и молчит, сидит как истукан? Где его руки? Зачем он поставил будильник?

Увидев жену, Вася застыл. Голова Аллы отчетливо белела в предрассветной мгле. Повязки по бокам сливались с кожей, придавали очертаниям черепа необычный вид. Бледное лицо с черными провалами глаз будто плавало в воздухе без тела.

Конечно, все дело было в ночнушке, темно-красной, одной из самых любимых у Аллы. Но на какой-то миг Вася про нее и думать забыл. А когда вспомнил, то облегчение, которое он испытал, оказалось мимолетным, потому что его внимание переключилось на руки жены.

Он не видел ее ладоней, и ему это не нравилось. Вася помнил, что Алла часто сидела так, когда хотела что-нибудь хорошенько обдумать. Но не в седьмом же часу утра!

Ему представилось, что он спит, а жена сидит рядом, скрестив ноги, и смотрит на него долго, пристально. Она думает, а потом тихо вытягивает ладони из-под бедер. Сначала левую. Она пустая, с ней все в порядке. Затем правую. Тут вслед за пальцами на свет появляется лезвие кухонного ножа, тонкое, уже порядком сточенное, но очень острое.

Он спит, а Алла смотрит на него, зажав в руке нож.

Вася вздрогнул и резким движением поднялся на ноги. Алла дернулась, но он этого не заметил и вышел из спальни, краем глаза продолжая следить за женой.

Оставшись одна, Алла распрямила ноги, повернулась к своей тумбочке, нащупала телефон, нажала кнопку. На вспыхнувшем экране высветились цифры: 06.32. В это время Вася обычно вставал на работу, но почему сегодня? Его ведь отпустили.

Она не знала, как ответить на этот вопрос. Вечером муж ни словом не обмолвился о том, что ему утром надо будет вставать. Впрочем, они вообще за прошлый день сказали друг другу очень мало слов. Все же о такой перемене в своих планах он должен был сообщить.

Алла задумалась, как ей поступить. Пойти на кухню и спросить, что происходит, или дождаться, пока это само собой не выяснится? А если Вася сейчас уйдет?

Несколько минут она колебалась, потом решила все-таки пойти и поговорить. Накинув халат, уже стоя перед дверью, Алла поймала себя на мысли о том, что еще неделю назад ей и в голову не пришло бы размышлять на эту тему. Такой ситуации не возникло бы. Они с Васей всегда делились всем, что было на душе.

Муж был в ванной. Оттуда, из-за неплотно прикрытой двери, просачивалась в коридор полоска света.

Алла заглянула в узкую щель между дверью и косяком и увидела, как Васина рука поднесла к струе воды станок, покрытый пеной. Он убрал руку, закрыл кран.

Она знала, что должна была услышать шум воды, а после того как он стих, может, сумела бы различить и легкий скрежет, с которым бритва идет по коже. Раньше у Аллы были все основания гордиться своим слухом. Но тишину, которая окружала ее, так ничто и не нарушило.

«Так, как раньше, слышать вы не будете», – вспомнились Алле слова, сказанные доктором в больнице.

Он как раз заканчивал зашивать рану, оставшуюся на месте правого уха.

Это на самом деле оказалось так.

«Нет. Не так, черт побери, – сказала она себе. – Это все повязки, которые как подушки на ушах. А вот когда швы снимут!..

Я проснулась и так обрадовалась. Все закончилось».

Новое воспоминание заставило ее, уже сделавшую шаг к кухне – не хватало еще под дверью стоять, ждать его! – остановиться. А ведь на самом деле совсем недавно, в ночь на воскресенье, им с мужем снились одинаковые сны.

Она попыталась вспомнить, что же было в тех кошмарах.

«Для меня самое интересное только начиналось».

Эти слова, сказанные ею тем воскресным утром в кровати, прозвучали в памяти четко и ясно, потянули за собой целую цепочку воспоминаний.

Она лежит на кровати и может только дышать. Тело стало чужим, оно не откликается на ее приказы. Ах да, еще Алла может двигать глазами и стонать.

Рядом хлопочет Вася, пытается успокоить ее, дает советы насчет того, как ей победить этот паралич, не пойми откуда взявшийся. Она честно пытается делать так, как он говорит, глубоко дышит, старается забыть про кошмар, случившийся с ней. Вот ведь и Вася говорит, что с ним только что такое же было, а теперь двигается как ни в чем не бывало.

На подгибавшихся ногах Алла добрела до стула на кухне, плюхнулась на него и тяжело привалилась к спинке. События и переживания, сохранившиеся в памяти, оказались такими яркими, что она заново пережила то утро.

Алла кое-как вынырнула из воспоминаний, сжала пальцами виски, принялась массировать их. Когда кухня перестала покачиваться, она уронила руки на колени. Путешествие в прошлое высосало из нее все силы. Больше всего ей хотелось лечь и забыться прямо здесь, за столом, так как она отнюдь не испытывала уверенности в том, что сможет дойти до спальни.

Дверь ванной комнаты отворилась. Алла повернула голову и увидела Васю, вышедшего в коридор.

– Тебе снятся сны? – спросила она.

Муж, услышав ее голос, вздрогнул. На несколько кратких секунд Алла увидела прежнего Васю, давно ей знакомого, родного до последней частички души. С такой любимой крупной родинкой на шее.

Он был явно сбит с толку ее неожиданным вопросом, пожал плечами и буркнул:

– Не помню. Неважно.

Муж прошел мимо нее на кухню, открыл холодильник и принялся изучать его содержимое. Он нашел пластиковый судок с макаронами по-флотски, кусок грудинки, пакет сливок, вытащил все это и закрыл дверцу.

Алла смотрела на мужа, как ни в чем не бывало готовившего себе завтрак, и пыталась совладать с собой. Вот решила поговорить, пошла навстречу и что получила в ответ? Спину, похожую на стену.

Она поняла, что не о чем говорить, да и не с кем, поднялась, потом все-таки остановилась на пороге кухни, обернулась и спросила:

– Ты куда в такую рань?

– На работу.

«Конечно, на работу, больше некуда. А вызвали его, понятное дело, ночью, срочно-пресрочно. Странно, что прямо сразу не убежал, в трусах и тапочках».

Она усмехнулась и пошла в спальню. На работу.

В переводе с нормальный язык это означает: «Отвали! Я хочу оказаться как можно дальше от тебя».

Ну и хорошо. Ей это уже давно стало понятно.

Права была Юля. Мужикам женщины нужны, только пока они здоровы да красивы. А стоит растолстеть, заболеть или… как у нее – все, пиши пропало. Может, и есть исключения из этого правила, да вот ей, видно, такое не встретилось.

Но если Вася надеется, что она станет бегать за ним да ноги целовать, лишь бы не бросил одну с двумя детьми, то его ждет сюрприз. Пусть он не думает, что будет играть в одни ворота. Да, она найдет, чем его удивить.

Вася тщательно вымыл за собой посуду – он может все делать сам, ни от кого не завися! – вышел из кухни в прихожую и начал одеваться. Он взял с галошницы высокие черные ботинки с острыми мысами, критически осмотрел их, надел и принялся полировать губкой для обуви.

– Папа, доброе утро.

Вася поднял голову и увидел сонного Женьку, стоявшего в метре от него. Он автоматически перевел взгляд на его ноги и качнул головой. Сын опять забыл надеть шлепки.

– Привет, малыш! – Отец подхватил Женьку на руки, прижал к себе.

Тепло маленького тела, только что нежившегося в кровати, приятно согрело шею и щеку.

– Ты чего так рано встал?

– Папа, это Баба-яга.

– Баба-яга?

– Да, – прошептал сын ему на ухо. – Она опять управляет. Только теперь тобой и мамой. Еще мной чуть-чуть и Любой.

Вася аккуратно поставил Женьку на пол и выпрямился. Его шею тут же проняло сквозняком, взявшимся невесть откуда.

– Сын, Баба-яга тю-тю, – спокойно сказал он. – Мы же ее вместе прогнали, помнишь? Она теперь сидит в своей избушке…

– Нет. – Мальчик мотнул головой и уцепился за его ногу. – Она здесь, папа! Она управляет! Я сам видел во сне!

Вася снял с вешалки куртку, всунул руки в рукава. Он не сразу попал молнией в замок, а когда сделал это, резко дернул бегунок вверх.

– Сын, Бабы-яги больше нет. Ты понимаешь?! – Отец повысил голос.

Сколько же еще Женька будет цепляться за эту историю? Вася сделал все, что только мог, настоящий спектакль разыграл. Неужели мало?

Вася нахлобучил на голову кепку, взял в руку портфель, еще раз взглянул на сына и медленно разжал пальцы, стиснувшие пухлую кожаную ручку.

Он шагнул к малышу, присел на корточки, обнял его и сказал:

– Прости, сын. Я…

«С мамой поругался, вот и бросаюсь на всех подряд». – Вася едва успел поймать себя за язык, чтобы не озвучить слова, сказанные самому себе.

Черт побери, снова Алла!

– Прости. Я плохо сделал, что крикнул. Я люблю тебя. Вот что, давай договоримся так. – Вася чуть отстранился и посмотрел на сына. – Сейчас я на работу опаздываю, а вечером приду, и ты мне все-все расскажешь про Бабу-ягу. Знаешь, это, наверное, другая. Подружка той, которую мы с тобой прогнали. Тогда мы ее найдем и тоже зададим ей перца. Ну что, идет?

Женька чуть повеселел, кивнул и по-взрослому протянул папе руку, чтобы скрепить договор.

– Вот и здорово! Тогда я пошел, сын.

– Только давай быстрее, – вмиг вернувшись в свои четыре года, попросил Женя. – Пожалуйста.

Выйдя из дома, Вася остановился возле подъезда и с удовольствием вдохнул свежий воздух. Вот чего ему все это время не хватало. Воздуха и одиночества, чтобы можно было насладиться этим богатством без помех.

Бледной тенью по самому краю сознания скользнуло воспоминание. Почти неделю назад все было точно так же, только рядом стояли дети, а впереди ждала поездка в парк Горького. Он покачал головой. Так, да не так. Все иначе, когда никто из близких не смотрит на тебя с ожиданием и ты принадлежишь только самому себе.

Вася с наслаждением потянулся всем телом, поднял руки над головой, а затем с силой развел их в стороны. По телу прокатилась пряная теплая волна, кожу закололо иголками.

Постояв так несколько секунд, он опустил руки, взглянул на свой автомобиль, припаркованный в нескольких метрах, затем повернулся и пошел по тротуару в другую сторону. Ему совершенно не хотелось садиться за руль. Тело требовало движения.

Посмотрев на часы, Вася прикинул, что вполне может дойти пешком до метро «Речной вокзал». Ему даже не было необходимости торопиться, поскольку в офисе его никто не ждал. Все знали, что их юрист выбыл надолго, на неделю как минимум. Другое дело, что Васе хотелось идти как можно быстрее.

Он припомнил, что когда-то путь от дома до метро занимал у него двадцать минут. Интересно, а сейчас получится?

На работе его появление ввело коллег в ступор. Вася улыбался, здоровался, пожимал руки, дамам адресовал легкий поклон и раз за разом говорил одно и то же. Дескать, да, тяжело, скорбим. Ужасная история. Жене тоже очень трудно. Но потому-то она и отправила его на работу. Сидя дома и глядя друг на друга, они так и кисли бы с тоски. Нужно было вырваться за пределы их сжавшегося мирка, хотя бы кому-то одному. Это поможет встряхнуться и… перезагрузиться.

Найдя удачное сравнение, Вася обрадовался. Да, перезагрузиться и принести это состояние домой.

Должно быть, не всем коллегам такое объяснение показалось убедительным, но возражать не стал никто. Неприлично указывать человеку, у которого маньяк убил мать и изуродовал жену, как ему скорбеть и справляться с этим.

– Хорошо, что ты пришел, – сказал Алексей Петрович, когда они столкнулись нос к носу возле входа в туалет. – Тут после праздников этих черт знает что творится. Всем от нас что-то надо и почему-то кажется, что мы должны были это сделать еще вчера. А спорить с ними, сам понимаешь…

Вася понимал. Фирма, где он работал, была не такой уж и крупной. Терять заказчиков, когда доллар и нефть поменялись ценниками, уж точно не стоило.

Слова Алексея Петровича Васю обрадовали. Ему предстояло много работы, а это означало, что всем другим мыслям придется выйти вон. Объяснение, которое он подсунул коллегам, хотя бы отчасти начинало походить на правду.

Придя в свой кабинет, Вася сел за стол, включил компьютер, и пока тот загружался, переговорил с помощницей Сашей, которая все эти дни работала за них двоих. Девочка была способной и трудолюбивой, но опыта ей, четверокурснице юрфака, пока еще не хватало. Какие-то моменты она могла и проглядеть.

– Я подготовила контракты и договоры. Они у вас в почте, – сказала Саша, сидевшая за своим компьютером, вполоборота к Васе.

Одета она была в светло-серый костюм и белую блузку. На ногах – Вася успел это заметить, когда Саша подходила к принтеру, – черные туфли на низком каблуке. Ничего необычного, все в строгих офисных традициях.

Но Вася почему-то никак не мог оторвать взгляд от помощницы. Он все смотрел и смотрел на нее, пока она вводила его в курс дела, и наконец-то понял, в чем дело.

Уши и волосы.

Саша зачесала светлые волнистые волосы назад и стянула их в хвост, спускавшийся ниже лопаток. Это открывало ее уши, совершенно обычные, не оттопыренные, небольшие, округлой формы. Ничего такого, на чем стоило бы заострять внимание, но Вася смотрел на них и ощущал странное возбуждение в самом низу живота.

Он не видел женщину с ушами и волосами… ну да, с самого вторника. Разве что в среду, когда гуляли, но тогда Вася не обращал внимания на других. Алла вела себя нормально, они были счастливы. А потом она все испортила.

Вася знал, что Саша ни с кем не встречается. Как-то в октябре на праздновании дня рождения главбуха зашел разговор о его семье, и он долго, со вкусом, рассказывал, как школьные ухаживания спустя годы обернулись любовью и женитьбой.

Потом Вася подмигнул и спросил ее:

«Ну а ты-то когда начальника на свадебный пир пригласишь?»

Саша покачала головой и с обезоруживающей откровенностью ответила:

«Это, Василий Андреевич, еще не скоро. Не с Маркизом же мне под венец идти».

Маркизом звали ее кота, громадного, почти черного мейн-куна, которого ей подарили родители два года назад после сессии.

Знал Вася и то, что Саша приезжая, из Новосибирска. Она указала это в резюме.

Девочка не простая, ее вот так с наскоку, в лоб, не возьмешь. С разбегу, по первому свистку в койку не прыгнет. Такое впечатление о ней сложилось у Васи с самого начала.

Тут, как на охоте, лучше всего поначалу действовать незаметно, потихоньку, чтобы не спугнуть дичь. Она уйдет, и поминай как звали. Сперва надо расставить кругом красные флажки.

«Работать! – сказал он себе. – Берись за дело!»

– Саша, а какие… – «у тебя планы на вечер?» – договоры от нас ждут в первую очередь?

Помощница принялась отвечать. Он слушал ее краем уха и автоматически делал пометки в блокноте. Воображение никак не хотело успокаиваться и уступать место рабочему настрою, рисовало ему этот самый вечер с Сашей.

Остаток рабочего дня Вася совершенно честно пытался сосредоточиться на работе и даже отчасти преуспел в этом. В какой-то момент он взглянул в окно и замер. Там, в медленно сгущавшихся сумерках, снова шел снег крупными хлопьями.

«Вот так и мы с Аллой, – возникла в голове мысль. – Как снежинки. Летим всю жизнь вроде бы рядом, но в то же время разве вместе? Хорошо было держаться за руки, пока все гладко получалось, а вот пришла беда, и что? Разбежались по углам так, словно не знаем друг друга. Это не я все начал. Я, наоборот, давал Алле шанс все исправить, даже не один. А она?

Да, вот так и летим сами по себе. А что потом?.. Краткий миг прозрения и сожаления о бездарно растраченном времени полета?»

Вася ощутил прикосновение к плечу, вздрогнул и повернул голову. Рядом с его столом стояла Саша, протянув к нему руку.

– Вам плохо? У вас такое лицо было. – Девушка слегка покраснела. – Вот я и подошла. Может, вам нужно чего?

Тут на столе зазвонил мобильник, и оба вздрогнули. Вася знал, что это Люба. На вызовы жены и дочери он поставил отдельные мелодии.

– Папа!..

Услышав ее голос, Вася мигом забыл про Сашу. Позвоночник превратился в ледяное копье, расколовшее спину. От него в разные стороны побежали морозные трещинки.

– Папа, там мама!.. Приезжай скорее!

– Что мама? – тупо переспросил он, а сам уже слышал сразу несколько вариантов ответа.

Люба зашла в комнату, а там на кровати пузырек из-под снотворного и мама.

Люба зашла в ванную, а там мама.

Люба зашла в спальню. Дверь на балкон открыта. Вышла туда. Окно распахнуто. Она выглянула, а там мама.

– Мама заперлась и не открывает!

– Где заперлась?

– В спальне. Мы с Женькой стучали-стучали, звали, а она не открывает. Папа, мне страшно! – Дочка замолчала.

Теперь Вася слышал только ее возбужденное дыхание. Он понимал, надо что-то сказать, как-то успокоить, отвлечь детей, но на ум не приходило ровным счетом ничего.

– Папа? Ты здесь?.. – и уже криком: – Папа! Хоть ты не молчи!

– Я здесь, дочка. Сейчас еду. Скоро буду. Слушай, как там Женька?

Дочка еще не ответила, а Вася уже понял – хороший вопрос. То, что надо.

– Женька?.. Он плачет, – проговорила Люба капельку спокойнее. – Сидит на кровати со своими черепашками и ревет.

В ее голосе снова зазвенела истерика, и Вася поспешил вмешаться:

– Так, дочка, я еду. Вот прямо сейчас одеваюсь и лечу к вам. А ты пока к маме больше не стучи. Вдруг она просто крепко спит? Ты же знаешь, она заболела, ей отдыхать надо. Ты лучше Женьку успокой. Ему, кроме тебя, никто не поможет сейчас.

Люба молчала, и Вася позволил себе осторожно сделать глубокий вдох. Кажется, дочка вспомнила, что она еще и старшая сестра.

– Да, папа. – Люба шмыгнула носом. – Только давай скорее, ладно?

«Только давай быстрее. Пожалуйста».

Услышав призрачный голос сына, Вася вздрогнул и чуть не выронил телефон. Он кое-как совладал с собой и еще раз заверил дочку в том, что очень постарается приехать поскорее. Вася, дождавшись, чтобы она первой прекратила разговор, принялся засовывать мобильник в карман брюк. Сначала промахнулся и чуть не выронил его, затем все же положил телефон куда надо.

Он обернулся к шкафу с одеждой и наткнулся взглядом на Сашу, державшую его куртку подкладкой к нему.

– Бегите скорее, – прошептала она. – Там ведь дети. Я тут все выключу.

Вася кивнул с отсутствующим видом. Мыслями он уже был дома, успокаивал детей. А дальше будет видно. Представлять, что может скрываться за запертой дверью спальни, ему не хотелось. Вася старательно гасил в себе эти мысли.

Он застегнул куртку, выбежал в коридор и постучался в соседний кабинет.

– Войдите, – раздалось оттуда.

Вася распахнул дверь и выпалил, стоя на пороге:

– Алексей Петрович, я домой! Там!..

Шеф замахал на него руками:

– Беги, не трать время!

Вылетев на улицу, Вася шагнул к обочине, чтобы поймать машину. Он стоял одной ногой на бордюре и размахивал рукой. Перед ним затормозил автомобиль, вынырнувший из волны белых огней, катившейся по Ленинградскому проспекту.

Вася распахнул дверцу, плюхнулся на сиденье и заявил:

– Недалеко от «Речного». Петрозаводская улица. Я покажу.

Водитель тронулся с места и кивнул. Мол, хорошо.

Вася достал телефон, открыл приложение с картами, повел пальцем по экрану сверху вниз, просматривая Ленинградку. Как он едет? Оказалось, что довольно неплохо. Вася мог быть дома минут через двадцать-тридцать.

«Только давай скорее, ладно?» – Отец снова услышал дочкин голос и взмолился: «Пожалуйста, без пробок».

Он зажмурился, пытаясь, как раньше, представить себе лицо Иисуса. Но образ Христа, несмотря на все старания, не приходил.

Вместо этого через какое-то время Васе показалось, что в темноте под веками рядом с ним есть кто-то еще. Некто, кого он здесь уже… слышал? Чувствовал?.. Как еще можно узнать о чьем-то присутствии, если разглядеть его невозможно?

Ему тут же вспомнился утренний разговор с Аллой, если, конечно, можно назвать так те несколько реплик, которыми они перебросились.

«– Тебе снятся сны?

– Не помню. Неважно».

Нашла о чем спросить. Будто ничего более серьезного в жизни нет. Лучше бы о них самих разговор завела. А то услышала, что на работу идет, и спать пошла. Ну да, ведь все нормально. Просто муж ни с того ни с сего решил в офис поехать, где его вообще-то никто не ждет.

Он снова разблокировал телефон и набрал Аллу. Подносить мобильник к уху не стал. С экрана на него глядела Алла, счастливая, улыбающаяся во весь рот.

Вася прекрасно помнил, где была сделана эта фотография – на Селигере, куда они приехали всей семьей, чтобы встретить новый, две тысячи пятнадцатый год. Васе повезло поймать момент, когда небо за спиной жены озарилось залпами фейерверков. Как же хорошо тогда было!

Алла не ответила. Почему?

Оставила мобильник где-нибудь в квартире, и теперь он звонит себе, скажем, на кухне? Нет, вряд ли. Люба увидела бы, что это папа, и взяла бы аппарат.

Выключила звук? Возможно, конечно. Хотя Алла если и переводила телефон на беззвучный режим, то только когда детей укачивала, а эти времена уже миновали.

«Папа, мне страшно!»

Теперь, когда горячка, возникшая во время звонка дочери, отчасти прошла, Васе пришлось приложить определенное усилие, чтоб произнести в мозгу слово «самоубийство», а затем представить его рядом с именем жены. Да, ей, конечно, круто досталось во вторник, никто не спорит. Но руки на себя наложить? В это Васе все-таки не верилось. Он припомнил, как в среду, когда шок наконец-то прошел, перед ним предстала почти что прежняя Алла.

Или нет?

Васе тут же вспомнилось и то, как жена сидела в ванной, пытаясь отогреть заледеневшую руку. Тогда ему в самоубийство верилось. А ведь это случилось еще до нападения. Уши были на месте…

Вася тряхнул головой, избавляясь от нахлынувших мыслей. Все пустое. Вот он приедет домой, узнает, в чем дело…

«Она опять управляет. Только теперь тобой и мамой…»

Голос сына стих, прежде чем Вася собрался его прогнать. Не до сказок было сейчас.

Воображение показало ему детей. Они, обнявшись, сидели на кровати. Рядом с ними валялись Женькины любимцы – черепашки-ниндзя. Вася вспомнил, как сын потешно обижался, когда он называл его супергероев чебурашками.

Он бросил взгляд в окно. Такси подъезжало к «Соколу» и собиралось нырять в тоннель, ведущий к «Войковской».

Так что же, черт подери, случилось с Аллой? Ладно он. На его звонки можно и не отвечать, дело понятное. Но дети-то при чем?

«Да напилась она и лежит теперь в спальне бревном, – прошептал внутренний голос. – Куда там детей услышать. Она и третью мировую проспит, не заметив».

«А ведь точно, Васенька, – согласилась мама. – Взяла и с горя-то приняла. Ты ее не ругай, она такое испытала, да еще у вас разлад пошел».

«Не ругать? – Правый угол Васиного рта пополз вверх. Ну, конечно. Забила, значит, на все болт, залезла в бутылку с головой, оставив детей за дверью, и не ругать. Похвалить, может быть? Тут, мама, ты не права. Так что если она и в самом деле напилась!..»

На выезде из тоннеля автомобиль притормозил. Вася посмотрел вперед и увидел, что шоссе забито машинами, медленно ползущими вперед.

– Теперь до моста так будет. Это уж точно, – сказал водитель. – Здесь по жизни торчим, мать его. На хрена только бабки всадили, не понимаю. Расширяли там, дальше, мост второй переделывали. Надо было эстакаду захреначить на всю трассу, вторым этажом, да и точка. Кому в область, тот по ней до кольца, и нет проблем. Правильно я говорю?

Вася, занятый своими мыслями, автоматически кивнул, среагировав на вопросительную интонацию в словах водителя.

«А вдруг это маньяк? Пришел докончить то, что начал во вторник?

Нет, какой еще маньяк. Дети ему дверь открыли бы? Ерунда. Люба и так девочка осторожная, а сейчас тем более.

А если он полицейским прикинулся или врачом, который маму пришел полечить? Много ли надо, чтобы восьмилетний ребенок поверил в обман? Белый халат можно купить где угодно. Стетоскоп на шею повесить – тоже не проблема».

Машину тряхнуло. Должно быть, она проехала по канализационному люку.

Вася очнулся, повел мутным взглядом по сторонам и не сразу понял, где они сейчас находятся. Ему почему-то показалось, что на МКАДе, хотя что им там было делать? Он пригляделся внимательнее и понял, это эстакада около «Водного». Значит, дом был уже совсем близко.

«Только бы возле Флотской не встать. Там это часто бывает».

Недавний кошмар никак не хотел уходить, плавал перед глазами, застилал собой Ленинградку, видимую через лобовое стекло. Должно быть, так было потому, что видение оказалось очень уж реальным.

«Это могло случиться на самом деле, – подумал Вася. – Если Алла напилась, то обмануть ее можно без проблем, как пару пива опрокинуть. И тогда!..»

Все-таки с кошмаром что-то было не так. Какие-то детали царапали сознание, не давали поверить в правдоподобность привидевшегося. Вася попробовал разобраться в своих ощущениях, но почти сразу же махнул рукой. Да какой там на хрен анализ!

Такси ощутимо замедлило ход.

– Сворачиваем, – бросил водитель, заметив Васин взгляд. – Пробка, мать их так, строителей! Будем объезжать. – Он перестроился в крайний правый и вскоре свернул на Флотскую.

Вася полез в телефон. А там-то что? Приложение слегка обнадежило его. Впереди, до поворота на улицу Лавочкина, как обычно, был затор. Зато она сама до перекрестка с Фестивальной и после него, до поворота на родную Петрозаводскую, приятно зеленела, обещала дать пролететь по себе со свистом.

Он снова набрал Аллу, взглянул на фото, сжал губы и поднес аппарат к уху. Смотреть на улыбавшуюся жену уже не осталось никаких сил.

Слушая гудки, Вася не то взмолился, не то выругался: «Отвечай же, мать твою!»

Ничего не дождавшись, он набрал Любу.

Дочка ответила после первого же гудка:

– Папа, ты где?

– Я уже совсем рядом, доченька. – Вася старался говорить как можно спокойнее.

Он пытался внушить Любе то, в чем сам совершенно не был уверен. Мол, все в порядке, волноваться не о чем.

– Я уже минут через пятнадцать буду. Скоро-скоро, вот увидишь. Мама проснулась?

– Я не знаю. Она не открывает!

В трубке раздался плач, тут же оборвался, сменился короткими гудками. Но Вася почти ничего не слышал, занятый догадкой, родившейся только что.

Ну конечно. Заперто! Вот что было не так с его кошмаром. Если бы маньяк пришел и ушел, то кто бы после этого запер дверь в спальню?

«Он бы и запер, – возразил внутренний голос. – Что, не знаешь, как это делается, или сам никогда не отпирал? Вставляешь отвертку в прорезь, и готово. Уж, наверное, у него есть отвертка специально для таких случаев. А нет, так можно и скальпелем, тупой стороной лезвия».

Но Васе этот вариант показался натянутым. Нет, не было никакого маньяка. Алла жива и здорова, все в порядке. Надо только прийти домой, успокоить детей и выяснить, почему же она тогда ничего не слышит.

Ничего не слышит…

Вася сел прямо. Может, вот она, разгадка? Какие-то проблемы начались? Инфекция или посттравматический синдром? Заснула, во сне слух отказал, вот и не открывает Любе.

«Конечно, Васенька, и так тоже может быть, – согласилась мама. – Вот только одного не пойму. Дверь-то она зачем заперла? Если спать легла, так чего закрываться? От детей? Им просто сказать можно было. Да вы ж всегда так и делали, если днем ложились, разве нет?»

Вася не мог не признать тот факт, что внутренний голос, с недавних пор ставший очень похожий на мамин, прав. В самом деле, они с Аллой никогда не запирали дверь, даже если им не терпелось прямо посреди дня заняться любовью. А такое по выходным случалось куда чаще, чем дневной сон.

Родители сажали детей смотреть мультик, делали звук погромче, закрывали – не запирали! – обе двери или бежали в ванную. Вот и все. Краснеть, будучи застигнутыми в самый неподходящий момент, им не пришлось ни разу.

«А ведь Алла делала это далеко не тихо», – с удовольствием вспомнил Вася.

«Вот и я о том же, сынок».

Сразу за этим голосом раздался другой:

«Я плохо себя чувствую… ощущаю».

«Так что же? – спросил себя Вася. – Все-таки напилась?»

По всему выходило, что именно так. Это объясняло и то, что Алла не слышала, как Люба стучалась к ней, звала маму, и то, что дверь вообще была заперта. У жены хватило мозгов. Она закрылась, чтобы дети не видели свою мать в таком состоянии.

Вася сжал кулаки. Два дня выкобенивалась, вместо того чтобы понять, в чем виновата, и извиниться. Теперь вот взяла и надралась. Да хрен бы с ней, пусть пьет, если ни на что другое не способна, но детей-то зачем до такого доводить? Неужто не могла сказать, мол, буду спать долго, устала очень, не беспокойте? Как проснусь, так и выйду.

Когда наконец такси подрулило к подъезду, Вася уже едва сдерживал себя. Помогала только мысль о Любе с Женькой. Что бы там ни натворила его женушка, а их втягивать в это было нельзя. Он разберется с Аллой, но так, чтобы они этого не поняли.

Вася заплатил таксисту, выскочил из машины и ринулся к двери подъезда. Он достал из кармана связку ключей и едва не уронил ее в грязь. Нашел домофонную таблетку, дернул ее вверх – остальные ключи при этом, разумеется, растопырились в разные стороны, – приложил к круглому гнезду контакта. Домофон, как водится, с первого раза не отреагировал, вынудил Васю чертыхнуться и попробовать снова.

Пока лифт ехал на седьмой этаж, он пытался хотя бы немного успокоиться, чтобы не сорваться при виде запертой двери в спальню и не разнести ее на хрен.

Дети встретили его возле двери. Стоило ей распахнуться, и они повисли на нем, обняли, замерли.

Вася прижал их к себе и какое-то время стоял, смотря в дальний конец коридора, туда, где справа виднелась дверь в спальню.

«Как ты могла?! Посмотри на них!.. Взгляни! Что ты натворила, мать твою?!»

Ощущение крушения мира, безвозвратной потери той семьи, которую Вася давно привык считать чем-то незыблемым, на миг потушило всю злость, горевшую в нем. Словно кто-то плеснул водой на костер. Однако его сердцевина оказалась слишком горячей, угли уцелели, и вскоре злость вспыхнула с новой силой.

«Как ты могла?!»

Вася закрыл глаза, глубоко вздохнул, досчитал до тридцати.

– Так, дети, идите в комнату. Я сейчас разденусь и пойду к маме. – Голос отца оказался севшим.

Может, из-за его попыток держать себя в руках.

«Все хорошо. Мама просто спит. Она очень устала и плохо себя чувствует». – Эти слова так и остались непроизнесенными.

Люба взяла Женю за руку и пошла к детской.

На пороге она обернулась.

– Папа…

Вася в это время расшнуровывал туфли. Надо делать вид, что все в порядке. Дети замечают любую мелочь.

Он поднял голову и услышал:

– Женька говорит, что мамы больше нет. – У Любы прыгали губы, она разревелась.

Женьку, стоявшего рядом с сестрой, но уже в комнате, Вася не видел, зато услышал. Сын тоненько завыл, впервые на его памяти. Обычно малыш плакал, как и все дети, громко, с шумными всхлипами, вскрикиваниями.

«А тут… словно бабка на похоронах, – подумал Вася и стиснул зубы. – Довела детей! Полюбуйся, красавица! Это ты такое сделала!»

– Все хорошо, – выдавил он из себя, даже не пробуя ободряюще улыбнуться.

Вместо слов из его горла рвалось хриплое рычание.

– Я уже иду. Ждите. – Вася стащил туфли нога об ногу и пошел вперед по коридору.

Люба взглянула на его лицо, как-то особенно резко всхлипнула, схватила брата за руку, втащила его в детскую и закрыла дверь.

Вася, который видел перед собой одну только дверь в спальню, едва ли заметил это. Дойдя до цели, он дернул ручку вниз, и та очень легко поддалась его напору. Заперто. Вася стоял какое-то время перед дверью, пока наконец-то в его мозгу, затуманенном яростью, не возник образ отвертки с широким плоским жалом.

Инструменты лежали на маленькой антресоли в прихожей. Вася, встав на табурет, распахнул дверки, вытащил наружу ящик, опустил его на пол, сорвал крышку. Один из пластиковых запоров, удерживавших ее, сухо хрустнул и отлетел в сторону.

Вася схватил отвертку и ринулся обратно к спальне. Вставлять инструмент в прорезь замка пришлось, держа левой рукой правую.

Механизм коротко щелкнул, дверь приоткрылась. Он так сильно крутанул шайбу замка, что заодно и полностью убрал язычок в дверь. Вася толкнул ее. Створка отлетела в сторону, ударилась об ограничитель, глухо задребезжала и стала отъезжать обратно.

Алла лежала на кровати, повернувшись к окну и прикрыв ноги одеялом. Над ее головой горел ночник. Картина была настолько знакомой, своей, родной, что Вася, уже занесший ногу, чтобы ринуться внутрь, опустил ее на прежнее место.

Вот сейчас, как бывало уже не раз, если он задерживался допоздна на работе, Аля повернется на спину, потянется, посмотрит на него и улыбнется.

«Ты пришел, – скажет она очень теплым и чуть хриплым голосом. – А я вот ждала-ждала и задремала. Что стоишь на пороге? Целоваться будем?»

Голова у Васи закружилась. Он схватился рукой за косяк и безотчетно взмолился о том, чтобы видение стало явью.

Форточка с громким стуком ударилась об откос, и наваждение исчезло без следа. Порыв сквозняка заставил Васю поежиться. Воздух показался ему каким-то особенно студеным.

Он вошел в спальню и аккуратно закрыл за собой дверь. Ярость никуда не делась. Она была по-прежнему в нем, но сквозняк помог отцу вспомнить о детях.

«Потихоньку, – сказал себе Вася и улыбнулся. – Нельзя пугать детей. Я не она, о них думаю».

Он обошел кровать, посмотрел на жену, моргнул, пригляделся внимательнее.

Повязок на месте не было. Аккуратно расправленный парик лежал рядом, на его подушке.

Ночник безжалостно высвечивал рану на месте левого уха во всем ее безобразии. Вася видел шов, стянувший ее края, неровную дыру, которую тот опоясывал. Чуть повыше по бледной коже тянулась тонкая горизонтальная темно-красная линия, которая, похоже, опоясывала всю голову. Во всяком случае она пересекала лоб и дальше скрывалась за подушкой, а с другой стороны уходила на затылок.

Эта линия рассекала надвое буквы, выведенные на лбу Аллы. Васе они показались черными. Еще не веря себе, тому, что увидел, он забрался на кровать, встал на колени и склонился над женой.

Только теперь до его сознания дошло то, что он мог бы заметить сразу, но был слишком занят своей злостью. В комнате совсем не пахло перегаром.

Вася протянул правую руку к Алле и тут же отдернул. Он тупо уставился на отвертку, которую до сих пор сжимал в пальцах, выронил ее на одеяло и снова повел руку к жене.

Кожа Аллы была еще теплой. Вася повел указательным пальцем по этой линии, и она вдруг раздвоилась, впустила тьму между своими краями. Какое-то время Вася не двигаясь смотрел на узкую щель, появившуюся на левой стороне головы Аллы, затем медленно улегся на бок, очень осторожно обнял жену за талию и замер, глядя ей в лицо.

«Она не слушала. Она не думала». – Призрачный шепот появился сразу же.

Вслед за ним цепочкой, шествуя с издевательской неторопливостью, перед Васей стали разворачиваться его сновидения последних дней. То, что он лежал с открытыми глазами, им совсем не мешало.

«– Тебе снятся сны?

– Не помню. Неважно».

Теперь он вспомнил, как раз за разом шел в темноте, сопровождаемый живыми детьми и мертвой мамой. Или шагал в полном одиночестве, гадая, где сейчас мать, не крадется ли следом? Впереди его ждал неведомый враг. С каждым пройденным метром Вася все больше укреплялся в мысли о том, что это Алла.

Укреплялся? Вспомнил? Сам?

«Она не думала. Она не верила».

Вася распахнул глаза, но голос, тот самый, который он услышал в своем первом кошмаре в ночь на воскресенье, а потом так легко забыл про него, продолжал хихикать у него в голове.

Алла по-прежнему лежала рядом. Васе показалось, что та самая щель даже стала немного шире.

Из детской донесся пронзительный крик и тут же оборвался. Вася вскочил с кровати. Люба!

Отец спрыгнул на пол, вылетел из спальни и ворвался в комнату напротив. Он наткнулся взглядом на распахнутую дверцу шкафа, общего для Любы и Жени. Из-под нее виднелись дочкины ноги.

Вася совершенно четко ощутил, что ему не хочется подходить к дочери.

«Ей ничего не угрожает, она там одна, – тут же прошептал внутренний голос. – Может, девочка полезла в шкаф да увидела там шального паука, только и всего?»

Он бросил взгляд на кровать. Женька был там, сидел, забившись в угол и накрывшись одеялом до самых глаз. Сын и не подумал вылезать из своего убежища при появлении отца. Какое там!.. Он даже не посмотрел в его сторону, продолжал таращиться на шкаф и сестру за дверью.

«А если там маньяк?!» – пронеслось в голове у Васи.

В следующий момент он уже стоял возле Любы и сжимал кулаки. Пара метров, разделявшая их с дочкой, осталась позади.

Она замерла перед зеркалом, висевшим на внутренней стороне дверцы. Обе Любины ладошки были прижаты к темечку. Похоже, дочка не заметила появления папы. Рядом с ней, кроме Васи, никого не было, но он на всякий случай распахнул среднюю дверцу шкафа и поворошил одежду, висевшую на вешалках.

Теперь из всех возможных причин Любиного испуга осталось одно только зеркало.

«Как заколдованная», – подумал Вася, глядя на дочь, которая за все это время так ни разу и не пошевелилась.

Он остановил взгляд на ее ладонях. Что они скрывали? Вася не горел желанием узнать об этом.

Он медленно протянул руки к Любиным ладоням, накрыл их своими и едва не отдернул. Ее кожа казалась ему заледеневшей. Отец, закусив губу, слегка сжал пальцы.

– Доча, это я, – тихо сказал он, склонившись к самому ее уху. – Я с тобой.

Стараясь действовать максимально мягко, Вася начал отводить ее ладони от головы. Поначалу дочка уперлась, и он остановился, не желая ломать ее сопротивление, но через несколько секунд Люба неожиданно поддалась.

На темечке дочки красовалась широкая улыбка, искусно выстриженная и выбритая. Пухленькие губки, белые, отменно крепкие и крупные зубы, дразнящий кончик языка между ними.

Васе не потребовалось много времени, чтобы узнать эту улыбку. Он видел ее каждый день по много раз, его Люба была смешливой девочкой.

Виктор Степанович не стал долго слушать Васю по телефону. Он уловил суть, выругался, бросил: «Едем», отключился, но тут же перезвонил и потребовал ничего не трогать.

Вася положил телефон в карман брюк и покрепче прижал к себе Любу. С той самой минуты, когда он ворвался в детскую, сын и дочка оттуда так и не выходили. Эта комната будто стала для них самым безопасным местом на свете, чего, конечно же, и близко не было. Рисунок, возникший на голове Любы, являлся более чем убедительным доказательством этого акта.

Но куда им было идти? В спальню? В комнату мамы? Детская осталась единственным местом в их квартире, где никого не убивали.

«Пока что», – тяжело проронил внутренний голос, и Вася не нашел, что ему возразить.

Еще, конечно, была кухня, но что там делать?

Это сын сказал Васе, что надо связаться со следователем. Сам он и не вспомнил о дяде полицейском. Увидел выстриженную улыбку, подхватил Любу на руки, сел с ней в огромное мягкое кресло-диван, да так и сидел, чуть покачиваясь вперед-назад, то ли дочку баюкал, то ли себя, а скорее всего обоих сразу. Женя пристроился рядом, забрался на широкий подлокотник и уселся на нем.

В детской было так тепло, уютно и тихо, что через какое-то время Васе показалось, будто ничего не случилось. Это был просто дурной сон, не более того. Вся последняя неделя – одно долгое тошнотворное забытье. На самом деле на дворе пятница, второе ноября. Он пришел с работы. Мама и жена ходят по магазинам. Они специально ему позвонили и попросили прийти пораньше, чтобы дети дома надолго одни не оставались, а то беспокоиться будут.

Еще немного, и он непременно вспомнил бы и звонок Аллы, и все то, о чем они говорили, слово в слово, со всеми интонациями. Но тут справа зашевелился Женя, до того сидевший неподвижно.

Он схватился рукой за Васино плечо и сказал:

«Папа, позвони дяде полицейскому».

После разговора с Виктором Степановичем Вася посидел еще несколько минут в кресле, ссадил Любу с колен и встал. Надо было кое-что сделать, притом непременно сейчас, до прихода следователя. Какой-то части его «я» это намерение казалось донельзя странным, неуместным, даже неправильным. Но ее голос был слишком тих, на него можно было не обращать внимания.

«На память, – сказал себе Вася. – Чтобы…»

Его разум старательно пытался найти приемлемое объяснение поступку, наконец-то признал свое бессилие и выдал:

«Чтобы всегда помнить».

Вася этим вполне удовлетворился.

Виктор Степанович стоял перед уже знакомой ему дверью и медлил. Судмедэксперт при нем оказался тем же самым, по имени Дима, и следователь чрезвычайно радовался этому обстоятельству. А вот криминалист и опер на сей раз были другими. Они молча стояли за его спиной.

Только накануне он разговаривал с Горынычем. Так они за глаза звали начальника, Илью Георгиевича. Тот ясно дал понять, мол, хватит воду в ступе толочь, результат давай! Вот он, получите, да только не тот, который нужен.

Виктор Степанович уже знал, что увидит внутри. Новый труп. Жена этого Василия Андреевича. Эх, красивая была баба, даже без волос и ушей, а уж с ними и подавно.

Опять надпись. Интересно, где и какая? Ему почему-то представилось, что на грудях, а точнее, вокруг того места, где они были.

Все та же холодная до одури кожа трупа.

И ни малейшего намека на то, кто бы мог все это натворить.

Хотя…

Нет, от мужика, который позвонил ему, Виктор Степанович не надеялся узнать что-нибудь путное. С ним еще в прошлый раз – в ресторане – все стало ясно. Этот тормоз был бесполезен, даром что оба раза оказался на месте преступления первым.

«Да и сейчас снова, – сказал следователь сам себе. – Такие фрукты смотрят и ни черта не видят. Но, может, дети смогут рассказать что-нибудь интересное. Они всегда замечают больше взрослых. А этим все карты в руки. Они находились в квартире от начала и до самого конца».

Следователь вдавил кнопку звонка, подержал немного и отпустил.

Дверь распахнулась. На пороге стоял муж.

«Вдовец», – поправил себя следователь.

– Проходите, – сказал Вася. – Алла… она в спальне. По коридору и налево.

Виктор Степанович внимательно посмотрел на него, кивнул, поманил за собой Диму и пошел в спальню. Опер Андрей отправился вслед за ними, тогда как криминалист остался на пороге и занялся дверным замком.

– Мать твою! – вырвалось у Димы, когда они приступили к осмотру тела. – Да чем же это он ее, а?

Маньяк вскрыл черепную коробку так, словно она была яйцом из киндер-сюрприза. Он разрезал кость чем-то невероятно тонким и острым. Дима приложил верхнюю часть черепа к нижней, и они совпали идеально.

Мужчины переглянулись. Они прекрасно понимали друг друга без слов. Ладно глаза и уши. В конце концов, если долго мучиться, то, наверное, можно было заточить лезвие так, что оно стало резать плоть как масло. Но кость? Здесь маньяк рассек череп, у бабки – ребра.

Тот же самый холод снова был на месте.

Дима снова снял крышку черепной коробки.

– Как в кабинете биологии, – буркнул Виктор Степанович, заглядывая ему через плечо. – Хоть сейчас учеников зови.

Маньяк не только забрал мозг с собой. Он не оставил внутри черепной коробки ни следа плоти. При свете люстры кость казалась желтоватой, старой. Виктор Степанович отвел взгляд. В сочетании с нетронутым лицом это производило сильное впечатление даже на него.

– Закрой, пожалуйста, – сдавленным голосом попросил он. – Там, у себя, еще насмотришься.

Дима с готовностью выполнил просьбу.

Следователь вздрогнул от легкого стука, с которым крышка черепной коробки встала на место, и снова посмотрел на жертву.

– «Она не думала», – вслух прочитал Дима.

Буквы были такими же тонкими, как и линия разреза.

– Видать, одним инструментом работал, – сказал судмедэксперт, имея в виду вскрытие черепной коробки и надпись. – Только здесь он его накалил.

Виктор Степанович кивнул и подумал:

«Все так же, как и в прошлые разы. Такой характерный, яркий почерк, столь сложное преступление. По-прежнему никаких следов и свидетелей. Нонсенс, небывальщина, чертовщина какая-то!»

Когда новая жертва после первого нападения осталась жива, у него появилась было надежда на зацепку, но вскоре угасла. Ничего толкового узнать не удалось.

– Ладно, – сказал он, вставая на ноги. – Ты пока тут повозись, а я с ними пойду поговорю.

Виктор Степанович вышел из спальни, остановился, прислушался и толкнул дверь напротив. Вся семья оказалась там. Вдовец сидел на кровати, дети примостились у него на коленях, обняли за шею. Никто не плакал.

Следователь взял раскладной детский стульчик, стоявший возле такого же столика, и осторожно опустился на него. Почти такая же мебель стояла и в комнате у его Макса. Он по собственному опыту знал, что стул выдержит, если, конечно, не скакать на нем по комнате.

– Привет, – без улыбки сказал он детям. – Вашу маму убил нехороший человек. – Мальчик и девочка вздрогнули, но не заплакали, только крепче прижались к отцу. – Я хочу его поймать, чтобы наказать. Тут мне нужна ваша помощь. Вы же здесь были оба?

Девочка кивнула, мальчик просто продолжал смотреть на Виктора Степановича. Каждый раз, когда следователь встречался взглядом с малышом, у него появлялось ощущение, будто тот что-то знает.

– Вот и… – Он чуть было не сказал «хорошо», но вовремя осекся. – Ладно. Расскажите, что вы тут делали, пока папа с работы не пришел.

Слушать пришлось не так уж и долго. Говорила в основном старшая девочка, которую звали Любой. С ее слов Виктор Степанович понял, что до обеда все шло как обычно. Они вместе позавтракали, затем Люба села делать уроки, которые без нее проходили в школе, а Женя потихоньку играл со своими фигурками.

– Он молодец, сегодня старался мне не мешать, – гордо сказала девочка.

Еще они попросились погулять, но мама сказала, мол, нет, сегодня с вами не пойду. Она была очень печальной. Мама вообще грустила в последние дни, но сегодня совсем сильно. После обеда сказала, что пойдет отдохнет. Попросила сидеть тихо и не мешать, а если захотят посмотреть мультики, то можно, но чтоб громко не делали.

– Мама легла, а мы к ней зашли почти сразу. Нам спросить надо было, можно «Ледниковый период» посмотреть, ведь он длинный. – При этих словах девочки ее отец дернулся, и Виктор Степанович не преминул это заметить.

– Потом мы сидели и смотрели мультик, когда он кончился – еще поиграли, – сказала Люба. – После этого я попробовала заглянуть к маме. Вдруг она уже не спит? Но дверь оказалась заперта. Я подумала, это потому, что мы тогда про мультик спрашивали, и пошла играть с братом. Время шло, а мама все не выходила. Тогда нам с Женькой стало страшно. Я начала стучать, а мама не отвечала. Там вообще было очень тихо, в спальне. Я позвонила папе, а потом мы сидели и ждали, когда он приедет.

– Ваша дочь говорила про длинный мультфильм, – сказал Виктор Степанович, внимательно смотря на вдовца. – Вас это удивило?

– Не это, а то, что они зашли. Люба мне звонила и говорила, что дверь заперта. Но она уже все объяснила вам.

Виктор Степанович кивнул.

– Это ваше? – Он достал из кармана прозрачный пакет, на дне которого лежала отвертка.

Вася вздрогнул и ответил:

– Да, моя. Дверь открывал. Выронил, наверное, где-то.

– Давайте теперь послушаем вас, Василий Андреевич. Как прошел ваш день?

– На работе, – обронил тот. – Я был там с самого утра.

– Вы всю эту неделю работали?

– Нет. Только сегодня.

– Понятно. А почему решили выйти?

На этот раз Виктору Степановичу пришлось подождать ответа. Он напрягся. Неужели лед тронулся? Или хотя бы затрещал?

– Мы… нам тяжело вместе было. – Вася тщательно подбирал слова. – Мне надо было встряхнуться. Вот я и пошел.

– Ясно. Что было дальше?

Тот снова ответил не сразу:

– Работал. Я юрист, вы знаете. Проблем много накопилось за эти дни. Разгребал. А потом позвонила Люба, и я поехал домой.

– На чем ехали?

– На такси.

– Вызывали?

– Нет. Голосовал.

– Когда вышли с работы?

Вася вспомнил, как зазвонил телефон. Он взял его и увидел на экране время – 15.53.

Виктор Степанович заметил, как взгляд вдовца поплыл, стал отсутствующим. Потом Вася зажмурился, и его лицо исказилось.

– Около четырех часов дня, – ответил он, наконец-то справившись с собой.

Столь бурная реакция показалась Виктору Степановичу интересной. Конечно, это могло быть и просто следствием пережитого за день… и все же.

Следователь наказал себе как можно скорее наведаться на работу к этому типу и осведомился:

– Долго ехали?

Он тут же наткнулся на обжигающий взгляд.

– Целую вечность! – прошипел вдовец. – Или вы ждали другого ответа? Вы должны понимать, почему я так сказал!

Виктор Степанович кивнул:

– Понимаю. Я спрошу иначе. Когда вы приехали домой?

Вася задумался.

– Сложно сказать. Наверное, после половины пятого где-то. Точнее не скажу.

– Было четыре сорок две, – сказала дочка Василия Андреевича. – Я часто на часы смотрела.

– Значит, шестнадцать сорок две. Спасибо, Люба. А позвонили вы мне… – Виктор Степанович достал телефон, посмотрел. – Да, позже. Уже в семнадцать двадцать пять. Немало времени прошло. – Он почему-то был почти уверен в том, что Василий Андреевич необычно отреагирует на это, и не ошибся.

Взгляд вдовца метнулся к дочери. Та неловким, ломаным движением поднесла руку к рисунку, выбритому на темечке, но так и не коснулась его.

Девочка отдернула пальцы так, будто он мог ее обжечь, посмотрела на следователя и спросила:

– Вам нравится?

Виктор Степанович вежливо приподнял уголки губ и сказал:

– Веселая улыбка.

– Это моя. Потрогайте.

Он встретился с девочкой взглядом, и шутка о малолетней кокетке умерла в его душе, так толком и не оформившись. Следователь посмотрел на ее отца.

– Страшно? – совершенно спокойно спросил тот. – Понимаю.

Виктор Степанович от души выругался про себя, протянул правую руку и дотронулся до одного из «зубов» улыбки-рисунка. Холод пронзил подушечки пальцев, схватил ледяными клещами кисть, тонкими сверлами ввинтился в предплечье до самого локтя. Следователь уронил руку на колено и застыл, глядя на пальцы, скрюченные от холода.

– Эта улыбка появилась, когда я ненадолго прилег рядом с Аллой, – ровным голосом проговорил вдовец. – Люба закричала. Я очнулся. Прибежал сюда, а она…

Виктор Степанович очень захотел, чтобы этот тип немедленно, сию же секунду замолчал. А еще чтобы это дело передали кому-нибудь другому. Плевать он хотел на премию и на очередное звание, которое ему по идее должны были присвоить к концу года! Пусть расследуют без него. Справятся – честь им и хвала. Не выйдет у них, он не осудит.

На какой-то миг Виктор Степанович даже представил, как встает со стула, выходит в коридор, одевается и покидает эту квартиру и злосчастную семейку на веки вечные, без права на возврат. Но он, конечно, остался сидеть на месте.

– Давайте вернемся на землю, – сухо сказал он, изо всех сил удерживая внутри себя стремительно растущее раздражение. – Если вы будете рассказывать мне сказки, то это ничем хорошим не закончится. Так откуда взялась улыбка?

Отец и дети переглянулись и снова уставились на него.

– Папа все правильно рассказал, – заявила девочка.

– Это Баба-яга сделала. Я ее видел, – проговорил мальчик.

– Хватит! – Виктор Степанович вскочил на ноги. – Довольно! Еще кого сюда приплетете?

Кровь бросилась ему в голову. Лицо закололо крохотными иголками, щеки запылали. Мало ему Горыныча – ничуть не сказочного! – который что ни день обещает с него три шкуры содрать и все на стене в кабинете повесить. Ему хватает страха за собственную семью. Он вынужден жить в одном районе с маньяком и каждый день, уходя на работу, оставлять ее без своей защиты. Так еще и эти выпендриваются! Понавыдумывали, мать их так!

Следователь с трудом взял себя в руки и прошипел:

– Дело ваше. Хотите комедию ломать – воля ваша. Но следующее представление будете давать у меня в кабинете. Повесткой вызову, ясно? И попробуйте только не прийти. – Он обвел их взглядом. – Ну? Так откуда взялась эта чертова улыбка?

Отец с детьми никак не отреагировали на вопрос, сидели молча и смотрели на него. Виктор Степанович скрипнул зубами, выскочил в коридор и с грохотом захлопнул за собой дверь. Из спальни тут же выглянул опер. Он увидел следователя, замер, затем закрыл рот и аккуратно скрылся за дверью.

Виктор Степанович ощутил, как пересохло в горле, отправился в ванную, открыл холодную воду, наклонился и принялся пить. Утолив наконец жажду, он ополоснул лицо, сел на край ванны и задумался.

Раздражение в адрес этой сумасшедшей семейки никуда не делось, но теперь его, притушенное водой, по крайней мере можно было держать в узде. Следователь сцепил пальцы, тут же вздрогнул и крутанул кран горячей воды. Он сунул правую руку под струю, ничего не почувствовал, проверил воду указательным пальцем левой руки и отдернул его. Из крана лился сущий кипяток.

«Баба-яга, – подумал Виктор Степанович. – Ну, конечно, кто же еще. А Кощеюшка на стреме стоял».

Но прежней иронии, которую ему хотелось бы ощутить в себе по отношению к словам мальчишки, не было. На ум следователю пришли прошлые подвиги маньяка – вырезанное сердце и глаза, уши, отхваченные в туалете. Как маньяк туда вошел и вышел? Почему его никто не видел, даже жертва?

«Еще, конечно, сегодняшнее нападение. Что там этот сопляк молол про стрижку сестры, дело одно, а вот то, что с головой их матери сделали…

Может, их тут на самом деле двое было, а то и трое? – Он помотал головой. – Нет, чутье говорит мне обратное. Не такие это убийства, чтобы их толпой совершать. Тут явно псих-одиночка работал.

А если сатанисты какие-нибудь, – спросил себя Виктор Степанович? – Вроде тех, что в недостроенной ховринской больнице сидели одно время? Снова нет. Где следы ритуала? Нет их и не было. – Вода все лилась, а следователь по-прежнему ничего не чувствовал. – Собственно говоря, со следами у нас пока вообще очень туго. Ни криминалисты, ни судмедэксперты ничего не нашли.

Не удалось даже понять, чем орудовал маньяк. Раны оказались совершенно чистыми, инструмент не оставил внутри ни единой своей частички. А ведь он не только кожу с мясом резал, но и ребра раскроил. Уж там-то, в костях, неминуемо должно было что-то да застрять. Но нет, не случилось ничего такого. Словно все раны возникли сами по себе. По мановению волшебной палочки, блин.

Кстати, – продолжал размышлять следователь. – Как маньяк вообще проник на седьмой этаж, если дверь ему никто не открывал? Через соседский балкон? Возможно. Форточка-то была открыта, а много ли человеку надо, чтобы пролезть внутрь, при должной-то сноровке?

А как быть с этой долбаной стрижкой? Там-то балкона нет…»

Дверь в ванную распахнулась. Виктор Степанович вскинул голову и увидел вдовца, стоявшего на пороге.

– Это вы, – сказал следователь и вздрогнул, увидев, как перекосилось лицо Васи. – Готовы рассказать мне что-то действительно стоящее?

Тот откашлялся и проговорил:

– Женя может описать ее.

– Бабу-ягу? – Виктор Степанович поднял брови. – Спасибо, я и сам могу это сделать. Нос крючком, на кончике – большая бородавка, изо рта кривой зуб торчит, и ведьма им страшно цыкает. На голове платок. Ну и так далее.

Вдовец молча развернулся и скрылся в коридоре.

Следователь несколько секунд смотрел на пустой дверной проем, затем обругал себя и выскочил наружу – извиняться и спрашивать. Конечно, скорее всего, ему не светило услышать от этого малыша и его родни хоть что-нибудь полезное, но мало ли, всякое бывает. Виктор Степанович покосился на свою правую руку.

Рассказ малыша о ведьме и о том, как его отец ее прогонял, вызвал у следователя скуку. Все так, как он и ожидал. Сказки для детей дошкольного возраста. Разве что Баба-яга оказалась не в деревянной избушке, поставленной на какой-нибудь игровой площадке, а в парикмахерской.

Виктор Степанович тут же припомнил, как орал его собственный сын Макс, стоило только усадить его в кресло перед зеркалом. Кстати, в той же самой парикмахерской. Никаких ведьм следователь там не видел.

– Нам с Аллой снились одинаковые сны, – сказал Вася. – Теперь я это помню. Она разрешила… – Лицо вдовца задрожало, но он взял себя в руки и продолжил: – Мы тогда не поняли, что это за звуки. Там темно было, понимаете?.. А это ножницы. – Он взял с детского столика помянутый инструмент и пощелкал им. – Там потом много чего было, в этих снах. Но началось все с ножниц. А еще она смеялась.

Виктор Степанович встал, задвинул стул на место.

– Если у вас появится что-то настоящее, звоните.

– Она не слышала. Она не думала. Ведьма сказала мне это еще до поминок. Понимаете, раньше!

– Да-да, конечно, – пробубнил следователь и посмотрел сквозь этого фрукта.

Господи, ну за что ему такое наказание?! Мало самого преступления, так еще и потерпевший оказался редкостным дебилом со съехавшей крышей. Да и отпрыски у него, похоже, тоже с конкретным приветом. А какие еще дети могут быть у такого отца?

– Понимаю. Пророческий сон. – Следователь не сдержался и добавил: – Когда убийца в следующий раз приснится, попросите его, пусть с повинной придет. Ему зачтется.

«Да и вам тоже», – чуть было не добавил Виктор Степанович, но все-таки смог оставить при себе эти слова.

Он вышел в коридор. Ему предстояло навестить соседей. Вдруг они заметили что-нибудь? В прошлый раз все жильцы этажа как один тут же заявили, что никого не видели и ничего не слышали. И вообще их по случаю субботы днем дома не было, вот только недавно пришли.

Дело привычное. Добиться от кого-то показаний следователю удавалось нечасто. Люди, как правило, упорно верили в то, что стражи порядка должны все делать сами, а их хата с краю. А тут, конечно, еще и боялись. Никому нет охоты высовываться, когда речь идет о маньяке.

Но шанс на зацепку все-таки оставался, и следователь не собирался его упускать.

– Могу я вас попросить?.. – проговорил Вася, встал рядом и поймал взгляд Виктора Степановича. – Мне вряд ли скажут, а вам – тут же. Узнайте, пожалуйста, в парикмахерской адрес этой женщины, которая у них работает.

Следователь резким движением одернул пиджак. Ага, конечно, разбежался. Спешит и падает исполнить просьбу, даже шнурки гладить не станет. Это чтобы неутешный вдовец, стало быть, пришел домой к этой парикмахерше и… что? Да что угодно. Может с собой священника прихватить для проведения обряда экзорцизма. Среди батюшек тоже нездоровых на голову хватает, могут и поверить. Особенно если заплатить хорошо. А то и сам попробует ведьму изгнать, так сказать, подручными средствами.

Тут Виктор Степанович, который в этот момент засовывал под мышку пухлую потертую кожаную папку коричневого цвета, очень внимательно посмотрел на вдовца.

«Сам, подручными средствами. А что, если?..»

Такая мысль была не то чтобы совсем неожиданной, но в этом направлении следователь перестал работать еще на прошлой неделе, когда понял, что у этого типа железное алиби. Однако если разобраться, то кто ему его обеспечил? Жена и дети.

«Так, может, это и в самом деле была групповуха, хотя бы вначале? – подумал Виктор Степанович. – Почему нет, если они тут все с приветом? Сначала сообща убили свекровь, единственного нормального человека. Или просто не поделили чего-нибудь. Потом этот Вася вошел во вкус и уже в одиночку принялся за жену. Она же вдобавок была еще и соучастником, который мог заложить его с потрохами. Может, тогда в туалете он просто не успел закончить, только и всего? А теперь вот и за собственных детей взялся. Запугал их так, что они пляшут под его дудку и несут всякую чушь о ведьмах, и развлекается себе спокойненько…»

Виктор Степанович одним махом оборвал поток мыслей, рожденных не в меру разыгравшимся воображением. Так можно было много чего напридумывать. Но он-то работал не писателем, а следователем, которому полагалось выяснять суть событий, а не создавать их ради красивого сюжета.

Хотя, конечно, было что-то в этой гипотезе такое… рациональное. Например, становилось понятно, как маньяк проник в дом, чтобы убить свою мать. Он просто вошел внутрь, открыв дверь своим ключом. Ведь было же установлено, что никаких следов взлома нет.

Да и ситуация со смертью жены тоже отчасти прояснялась. Никто ласточкой не взлетал на седьмой этаж, не перебирался с одного балкона на другой. Убийца снова вошел через дверь.

Правда, как быть с туалетом в ресторане, Виктор Степанович по-прежнему не знал. Вася все время сидел за столом, а непосредственно в момент совершения преступления и вовсе спал, будучи пьяным. Но если у него были сообщники…

Хватит! Следователь ударил кулаком по бедру. Надо же, как привязался к нему этот бред! Да, чушь полная, потому что доказательств пока что не было никаких. Не стоило больше об этом думать. Надо работать, идти к цели шаг за шагом, и тогда все станет ясно.

– Это невозможно, Василий Андреевич. Вы пытаетесь подменить собою следствие, а может, еще и суд. Вам лучше остановиться. – Виктор Степанович улыбнулся и продолжил: – Иначе закон будет уже не защищать вас, а преследовать.

Не тратя времени на пустые споры, он вышел на лестничную клетку.

Вася еще какое-то время постоял в прихожей, потом развернулся и пошел в детскую.

«Что ж, значит, будем все делать сами».

Эта мысль литым кулаком ударила его под дых. Он прислонился к стене, прижался затылком к ее прохладной поверхности. Перед глазами закружились черные точки.

«Все сами. Одни. Навсегда.

Гулять по выходным. Садиться ужинать перед телевизором, если там идет что-то интересное. Придумывать, куда поехать в отпуск. Лечиться от простуды, готовить обеды, украшать квартиру перед праздниками, играть на даче в вышибалу – сами, сами, сами». – Вася сполз по стене, обхватил руками колени, опустил голову и застыл.

Грудь жгло на вдохе, в горле клокотало, но слез почему-то не было.

Когда к нему подбежали дети и принялись тянуть за собой, он позволил им увести себя. Для того чтобы пойти, достаточно было согласиться с чужой волей, а для того чтобы остаться, требовалось принять решение самому.

В квартире побывала бригада, которая забрала Аллу. Следователь и его коллеги ушли в десятом часу вечера. Вася выпроводил их из квартиры под бодрый звон вилок, доносившийся с кухни, где сидели дети. Выйти из растительного состояния ему помогло чувство долга. Сына и дочку надо было готовить ко сну.

Его заслуги в том, что Люба с Женькой поужинали как следует, не было. Очнувшись, Вася обнаружил, что остался в детской один, а когда пришел на кухню, то увидел, что дочка уже все сделала сама. Она достала из холодильника котлеты и жареную картошку, разложила их по тарелкам и погрела в микроволновке. Его порция дожидалась там своего часа.

Вася достал тарелку и не смог сдержать удивленного возгласа.

Люба заметно порозовела и сказала:

– Ты же на работе, наверное, не успел пообедать.

Вася закрыл за незваными гостями дверь и вернулся на кухню. Люба, умница, не стала зажигать верхний свет. Вместо этого на стене горело бра, делая пространство вокруг стола уютнее.

«Хотя какая разница теперь-то, после всего, что случилось», – тут же подумал он.

Поели они в молчании.

Когда с ужином было покончено и на столе появились чашки с чаем, Вася взглянул на Женю и спросил:

– Сын, а избушка Бабы-яги тебе не снилась?

Тот помотал головой.

– Понимаешь… – Вася задумался, пытаясь понять, как лучше объяснить малышу то, о чем он сейчас подумал. – Это ведь не обязательно такая избушка, какую ты в мультиках видел. Это может быть и такой большой дом, как наш, а в нем – квартира. Баба-яга, она тоже… хочет жить как люди.

Женя задумался. Вася следил за выражением на его лице, затаив дыхание. Появился бы хоть маленький хвостик! Надо понять, с чего можно начать поиски! Ведь там, в парикмахерской, никто не даст ему адрес ведьмы.

– Нет, папа, – ответил сын, подняв на него взгляд. – Она не показывала мне избушку. Только тебя, бабушку, Любу и ма… и ма… – Женя начал всхлипывать, и Люба, сидевшая рядом, поспешила обнять брата.

Вася обошел стол и прижал к себе их обоих.

– Нет так нет, – откашлявшись, сказал он немного позже и добавил, стараясь изобразить воодушевление: – Мы ее все равно найдем и убьем.

Женя перестал хныкать.

– Убьем? Насовсем?

– Да, сын, насовсем. На этот раз не будет никаких заклинаний. Я обещаю.

«Горазд ты обещать, – с усмешкой выдал внутренний голос. – А силенок-то хватит? Ты хоть понимаешь, с чем дело имеешь? Маму и Алю эта тварь в бараний рог скрутила и даже не вспотела. Никто ничего не заметил. Да и тебе голову заморочила. Снежинками себя с женой вообразил, отрезанным ломтем почувствовал».

– Ты уже обещал, – с детской прямотой выложил сын то, что было у него на душе. – А она не ушла.

– Да… тогда не получилось.

«Получилось. Только не то, что было нужно. Не поверил, вот тебе и результат».

– Прости, сын. Я все исправлю.

Женька не ответил. Он просто прижался к отцу еще крепче, схватился пальцами за его запястье.

Вася высвободил вторую руку, поднял сына и понес в детскую.

– Я помою посуду, – услышал он голос Любы, и на душе у него стало теплее.

В коридоре Женя, которого уже со страшной силой клонило в сон, засучил ногами, попробовал выкрутиться из отцовских объятий.

– Зубы надо почистить, – объяснил он Васе.

Тот попробовал было переубедить сына, мол, сегодня не нужно, поздно уже, но вскоре сдался и вместе с ним отправился в ванную.

В детской Женька снова удивил его, когда пожелал раздеться и улечься самостоятельно. Собственно говоря, в том, что он мог это сделать, ничего особенного не было. Управляться с одеждой сын уже умел весьма неплохо. Но он предпочитал, чтобы родители ему помогали, а сам при этом с удовольствием изображал маленького.

На этот раз Женя насупил брови, стянул с себя дневную одежду и сложил ее, как уж мог, на стульчике. Потом мальчик влез в пижаму и забрался в постель.

– Бабушка говорила, что если она дома без вас, мы ей помогать должны, сами все делать. А ты теперь один, – объяснил он отцу.

Вся серьезность, которая в другой ситуации выглядела бы весьма комично, тут же слетела с него, как шелуха с луковицы.

– Папа… – Женино лицо сморщилось. – Я тебя люблю. И Любу, и маму.

«И я тебя», – хотел сказать Вася, но горло у него перехватило.

Он сел на кровать, взял лицо сына в ладони, большими пальцами вытер выступившие слезы. Женя рванулся, вскочил и обхватил отца за шею.

Вася слушал захлебывающийся плач сына. Он закрыл глаза, тихонько покачивался взад-вперед и привычно поглаживал малыша по спине.

«Она опять управляет. Только теперь тобой и мамой…»

Утром у Жени были слова, чтобы снова попытаться предупредить его, а у Васи имелся шанс сохранить Алле жизнь. Теперь у них остались одни слезы.

Сын постепенно успокаивался. Плач сменился всхлипываниями, которые мало-помалу становились реже и тише.

Вася ощутил рядом чье-то присутствие и тут же распахнул глаза. Страх, поднявшийся было к самому горлу, сразу отступил. Возле них стояла Люба. Отец обнял ее левой рукой.

Женька положил голову ему на плечо и начал тихонько посапывать. Вася подождал еще немного, а затем осторожно уложил его в кровать на бок, спиной к стене. Носом к ней малыш спать не любил. Вася поискал вокруг себя глазами, нашел на коробке с игрушками фигурку черепашки-ниндзя и аккуратно вложил ее Жене в руку.

– И я тебя, сын, очень-очень люблю, – тихо прошептал он. – Спи, малыш. Все будет хорошо.

Вася чуть было не добавил что-то насчет добрых снов, но осекся. Не надо. Уж лучше вовсе без них. Он уже знал, что именно снилось сыну все эти дни. Они успели поговорить перед тем, как к ним пришел следователь.

Отец подоткнул одеяло под бок сына, выпрямился и обернулся к дочке, которая отошла на пару шагов назад и теперь стояла возле столика.

– Папа, мне страшно. – В тишине, висевшей в квартире, шепот девочки прозвучал весьма громко.

Вася дернулся и посмотрел на сына. Женя спал, приоткрыв рот.

«Не надо бояться, Любаша. Все будет хорошо, вот увидишь. Мы поспим, наберемся сил, завтра обязательно найдем эту ведьму и расправимся с ней».

– Мне тоже, дочка. Но…

«Утром станет легче. День нам поможет. Ведь ты же знаешь, что днем всякая нечисть сидит в своих норах слабая-слабая. А мы, наоборот, сильнее становимся».

– Мы же вместе. Нам уже не так страшно. Понимаешь, Любаша?

– Мама, – простонала девочка. – Мамочка.

Вася шагнул к дочке, прижал ее к себе. Наконец-то к нему пришли тихие слезы. Они катились по скулам одна за другой. Вася постоянно сглатывал комок в горле, а тот только рос, словно хотел разорвать плоть, удерживавшую его.

Из горя родилась ярость, обожгла нутро вспышкой пламени, заставила закаменеть мышцы живота, изломала губы.

«Не отдам, – свирепо пообещал Вася. – Подавишься, сука!»

Знакомый смех заполнил детскую. Горе и гнев тут же отступили, по спине потянуло холодом.

Вася поежился. На сей раз хохот ведьмы звучал как-то иначе, не так, как раньше. Он поймал себя на том, что прислушивается, пытается найти различия, и в тот же самый миг понял, в чем дело.

На этот раз смех раздавался не в сознании. Он слышал его реально. Если уши Васю не обманывали, ведьма была совсем рядом. В коридоре? Он повернулся к двери, сжал кулаки. Люба тихо пискнула, разомкнула объятья и исчезла у него за спиной.

– Кто же это у нас стал такой храбрый? – спросила тьма, плескавшаяся за порогом детской.

Слабый свет ночника, висевшего на стене рядом с изголовьем двухэтажной кровати, проникал в нее едва-едва.

– Неужели Васенька больше не боится тети-парикмахерши? Он не будет кричать, когда сядет в кресло, чтобы добрая бабушка Зоя его подстригла? Васенька теперь хороший мальчик, смелый? – Ведьма снова засмеялась, а потом сказала: – Тогда иди ко мне и дочку свою приводи, красавицу писаную. Я уж вас подстригу – залюбуетесь! Никто не работает так хорошо, как я. А может, вам еще чего модного надо? Моддинг, пирсинг, шрамирование? Или, допустим, отрезать что-нибудь лишнее? Только скажите, мои хорошие, и я все для вас сделаю.

Вася шагнул вперед, и тут на его ноге повисло маленькое горячее тельце.

– Папа, не ходи! Нельзя тебе туда!.. Стой!

Вася остановился. Сердце его колотилось, перед глазами все плыло. Дверной проем то казался совсем близким, как ему и полагалось, то в один миг оказывался в немыслимой дали. В ушах рокотал океанский прибой. Он играючи ворочал громадные камни, обточенные водой, пересыпал из волны в волну мелкую гальку, шуршал ею в свое удовольствие.

Вскоре Вася успокоился и осознал, что в коридоре стало совсем тихо и пусто. Он почувствовал это всем своим естеством. Ведьма ушла. Почему, оставалось только догадываться.

«Возможно, – сказал себе Вася, – она и не хотела, чтобы мы пришли прямо сейчас. Не исключено, что ведьма еще не наигралась».

Он опустил голову. Женька по-прежнему висел на его ноге, но уже не так, как раньше, когда изо всех сил старался остановить отца.

Вася погладил сына по голове и сказал:

– Спасибо, малыш. Похоже, ты меня спас.

Женя что-то пробормотал, но Вася не смог разобрать ни слова и попросил повторить.

– Она очень хотела, чтобы ты вышел, – задрав голову, сказал сын. – А тебе нельзя было туда идти.

– Нельзя, – согласился Вася, поднял сына на руки и совершенно серьезно спросил: – А спать нам можно?

Женя немного подумал и ответил:

– Можно. Только вместе.

– Тогда ложись скорей. Ты сегодня герой, Женька. Теперь тебе надо отдохнуть, чтобы завтра снова было много-много сил. – Он опустил сына на кровать.

Тот завозился, устраиваясь поуютнее, и наконец-то успокоился, но не раньше, чем разложил рядом с собой черепашек-ниндзя, теперь уже всех, во главе с их учителем. Вася накрыл его одеялом, хотел было погладить по голове и поцеловать, но вместо этого протянул руку и осторожно пожал детскую ладошку. Он ощутил ответное усилие маленьких пальцев, выпрямился и повел взглядом по комнате. Где дочка?

Люба нашлась в дальнем от него углу, в проеме между шкафом и стеной. Она сидела на полу, сжавшись в комочек. Глаза зажмурены. С ресниц на острые коленки одна за другой падали слезы.

Вася присел перед ней, осторожно дотронулся до ноги и сказал:

– Она ушла, Любаша, ее нет здесь.

Дочка подняла голову. Вася взглянул ей в лицо и задохнулся – такая на нем была написана безысходность.

– Ну и что, – ровно сказала она.

Слезы продолжали скатываться по ее щекам, но Люба их не замечала.

«По ее лицу как по пластиковой маске безостановочно текли слезы. Кажется, одни они оставались пока что не замороженными».

Вася до боли прикусил губу. Ванная комната. Рука Аллы, на которую падает струя горячей воды. Видение поблекло и растаяло среди ночных теней.

– Это уже неважно, папа. Она вернется. За нами.

Вася понимал, надо сказать что-то ободряющее, как-то встряхнуть дочку, вывести ее из этого состояния. Тут же перед его внутренним взором одна за другой замелькали сцены из фильмов, где женщин приводила в чувство хорошая пощечина. Он подался вперед, схватил пальцами мочку уха дочери и не сильно, но резко дернул.

– Ой! – вскрикнула Люба. – Больно!

Вася услышал в ее голосе живую обиду, заулыбался во весь рот, взял дочку за руку и проговорил:

– Пойдем, маленькая, спать пора. Утро вечера мудренее. Давай, забирайся на свой насест, а я пока себе белье принесу. – Не дожидаясь ее ответа, отец помог девочке встать на ноги, подтолкнул ее к кровати и вышел из детской.

Раньше, когда Люба была маленькой и спустя несколько лет после этого, когда совсем крохотным в их семье был уже Женя, они с Аллой по очереди спали в детской, на кресле-кровати, купленном специально для этого. Эта штука была не такой уж удобной. Ребра подушек норовили впиться в бока, а скрип сочленений, проявившийся вскоре после покупки, с годами стал возникать едва ли не при любом движении и звучал невероятно ехидно. Но у Васи остались весьма теплые воспоминания о тех ночах, благодаря детям, конечно же.

Нет, ни Люба, ни Женя не были ангелами ни сейчас, ни в те дни, когда бегали по дому в подгузниках. Если Вася с Аллой слышали рассказы других родителей – да той же Юли, например – о том, как дети спят всю ночь напролет и просыпаются только ближе к девяти утра, то каждый раз удивлялись. Неужели такое возможно?

Их малыши спали по-разному. Бывало и так, что они засыпали вечером вовремя, вскоре после девяти, а поднимались достаточно поздно, где-то в половине восьмого. Случалось и иначе. Родители вскакивали к детям по несколько раз за ночь, поднятые пронзительным плачем – покормить, поменять подгузник или просто покачать, потому как дочке или сыну что-то приснилось.

В то время Вася с женой только и мечтали о том, чтобы они наконец-то смогли спать вдвоем, на широкой постели. А вскоре после того, как это случилось – как о в первый раз, с дочкой, так и во второй, с сыном, – они поймали себя на том, что с какой-то грустью вспоминают о ночах на кресле-кровати.

Тишина в детской, где спал ребенок, набегавшийся за день, казалась Васе особенной, живой, доброй и очень теплой. Обоих детей он сначала укачивал на руках.

Алла то и дело критиковала его за это. Она считала, что детей не стоит вот так плотно приучать к этому кайфу.

Затем отец перекладывал малышей в кроватки, и вот тут возникали сложности. Каждый раз он медлил, оттягивал этот момент.

«А вдруг они еще плохо заснули?» – говорил Вася в свое оправдание.

Но сам-то он прекрасно знал, что дело было вовсе не в этом, а в том, что ему не хотелось снимать с рук тихо сопящего, мягкого, бесконечно милого человечка. Такого ребенка было особенно легко и приятно любить. Едва ли не каждый вечер, глядя на расслабленное лицо Любы или Женьки возле сгиба его локтя, Вася давал себе слово в том, что будет вести себя сдержаннее, терпеливее, не станет то и дело окорачивать ребенка, даже если тот расшалится. Конечно же, он раз за разом нарушал это обещание.

Были и еще два момента, которые Вася вспоминал с удовольствием.

Ему нравилось засыпать под детское сопение, перед этим на цыпочках входить в детскую, осторожно раздеваться, подходить к кроватке, чтобы поправить одеяло и посмотреть на малыша. Улегшись, Вася поворачивался к окну, незаметно для самого себя переходил границу между явью и сном.

А утром, проснувшись, он первым делом прислушивался, спит ли еще? Если убеждался, что да, то с наслаждением вытягивался. Можно было не спешить и на законных основаниях поваляться вволю, дожидаясь пробуждения ребенка. Если, конечно, это был выходной день. В будни Вася с сожалением вставал, сгребал одежду в охапку и тихонечко уходил, искренне завидуя беззаботно дрыхнувшему малышу.

Постельное белье лежало в шкафу в спальне. Войдя в комнату, Вася не стал зажигать свет. Мол, незачем. Я и так прекрасно знаю, на какой полке лежат наволочки и простыни с пододеяльниками.

Тем самым он надеялся заглушить мысли о второй причине, по которой предпочел оставить комнату в темноте. А состояла она в том, что ему совсем не хотелось видеть перед собой оголенную кровать. Все белье следователь с коллегами унесли с собой.

Пока Вася доставал из шкафа свежий комплект белья, ворох теплых воспоминаний снова успел накрыть его с головой. Вот он берет с полки аккуратную сложенную стопку, а из ванной комнаты доносится шум льющейся воды. Аля купает Любу. Жена взвизгивает, а дочка хохочет. Должно быть, она брызнула на маму водой.

Вот он выходит в коридор, а слева к нему приближается Алла, на руках у которой уютно устроился Женька, завернутый по самые уши в мохнатое полотенце.

Вот он надевает на маленькую Любу пижамку с разноцветными лошадками – кажется, это пони из ее любимого мультсериала, – а из спальни доносится томное:

– Ты там только не засни, а то все вкусное проспишь.

Вася улыбнулся, закрыл шкаф, начал поворачиваться к двери и остановился. Он краем глаза заметил движение возле балконной двери, скрытой за плотной занавеской.

– Почему ты оставил меня сегодня утром?

До него донесся шорох, словно смутная тень – чуть более густая, чем та, которую могла бы отбросить занавеска, – переступила с ноги на ногу. А может, сделала шаг вперед?

– Тебе ведь не надо было на работу, правда?

От окна на Васю дохнуло холодом. Его руки тотчас покрылись гусиной кожей.

– Но ты ушел. – Снова шорох, на этот раз не оставлявший места для догадок.

Это был шаг вперед. Его сделали ноги, обутые в мягкие домашние тапочки.

В Васином мозгу вспышкой промелькнуло воспоминание. Он лежит под вот этой самой кроватью, которая сейчас рядом с ним, и смотрит, как в спальню входит Аля. Муж видит только ее ноги, на которых как раз те самые тапочки, бледно-розовые, отороченные по краям широкой полосой из короткого искусственного меха. Далеко не новые, но жене они очень нравятся.

Как раз перед этим Вася позвал Алю отсюда, из спальни, а затем спрятался. Он решил поиграть в игру, которая им обоим очень нравилась в первые годы супружеской жизни, когда Любы не то что в проекте, а и в мыслях даже не было.

Вот Аля подходит к кровати. Ее нога оказывается совсем рядом с Васей. Он осторожно высовывается и слегка кусает жену за щиколотку. Она взвизгивает, а он, лежа под кроватью, хохочет во все горло. В промежутках между взрывами смеха Вася пытается завыть по-волчьи, но сил хватает только на короткое «у-у». Затем его сотрясает новый приступ хохота.

– Это потому, что я стала такой, да? Но разве я виновата?

Вася услышал новый шаг. Его жена, которая сейчас говорила с ним, должно быть, уже дошла от окна до кровати.

– Неужели ты любил только мое тело? – Раздался короткий смешок.

Вася стоял не двигаясь, судорожно прижимая к груди стопку постельного белья, о котором он и думать забыл.

– Как странно. Мы разговариваем только сейчас. А надо было еще вчера утром, после того как ты захотел меня ударить.

Вася дернулся, белье посыпалось на пол.

– Да-да, любимый. Ты хотел меня ударить.

В ту же секунду Вася увидел себя глазами жены. Он приподнялся на локте, навис над ней. В глазах злоба, порожденная ужасом, губы трясутся. Рука отведена назад и в любой миг готова обрушиться с ударом.

– Да, мне надо было прямо тогда поговорить с тобой, любимый, но я очень испугалась. А ты сделал вид, что ничего не произошло, начал приставать ко мне да еще обиделся, что я не ответила так, как ты хотел.

Вася задрожал, дернулся, чуть-чуть повернул голову в сторону окна, тут же опомнился и остановился. Аля мертва. Он сам видел ее вот тут, на кровати. Лежал с ней рядом.

– Ты снова молчишь. Даже сейчас. А ведь поговори мы вчера, пусть сегодня – ведь я же пришла к тебе утром! – и все было бы иначе.

Вася скосил глаза и на фоне светлых обоев различил темную фигуру. Внизу по улице проехала машина. Лучи фар повели по потолку светлый прямоугольник. Он, конечно, не сделал ночь днем, но помог увидеть, что голова пришелицы заканчивалась плоским срезом.

– Так кто же виноват, что я теперь такая? Баба-яга? А может, останься ты дома, мы сейчас лежали бы тут и занимались бы любовью?

Каждое услышанное слово заставляло Васю опускать голову все ниже. Кто бы там ни стоял в паре метров от него, он говорил правду. Да, конечно, ведьма запудрила ему мозги, но ведь он говорил Але, что любит ее. Вася пятнадцать лет твердил ей это. Три до свадьбы, пока институт не закончили, и еще двенадцать – после. В школе тоже, а потом вот взял да забыл. Учить вежливости начал, наставлять на путь истинный. Обиделся и дверью хлопнул. Получалось, что это были только слова, раз он вот так позволил обвести себя вокруг пальца?

– Что ты делал на своей работе? Тебя же там никто не ждал.

Вася вздернул голову. Алла стояла прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, полностью перекрывая путь к двери в коридор. Теперь она стала такой, какой была до поминок, ослепительно красивой, невероятно манящей в темноте спальни.

– Расскажи, и пойдешь к детям. А то им с бабушкой, наверное, скоро станет скучно. Нельзя же так долго играть в жмурки, это надоедает.

Мама с сомкнутыми веками, ввалившимися в пустые глазницы, расставив руки, входит в комнату и останавливается возле порога. Голова ее поворачивается из стороны в сторону, уши стараются уловить пусть даже самый тихий звук, который может подсказать, где сейчас находятся дети. Вот она делает шаг, за ним другой, оказывается рядом с кроватью и останавливается.

Там, на втором этаже, сидят дети. Сестра помогла брату забраться наверх. Оба вжались в угол, Женя у Любы на коленях, подобрали под себя ноги и замерли.

Мама поворачивается лицом к кровати, смотрит на детей темными провалами с неровными краями. Должно быть, она что-то почуяла, а может, просто решила проверить кровать целиком и полностью.

Вот она подходит к кровати вплотную, там, где в деревянном бортике сделан проем над лестницей, поднимает руки. Положить их плашмя на второй этаж кровати у нее не получается, мешает небольшой рост.

Тогда мама сгибает руки в локтях, чтобы все-таки постараться дотянуться до дальнего угла, но этого ей сделать не удается. Растопыренные пальцы шарят по одеялу в каком-то десятке сантиметров от детей.

Женя с Любой молчат уже не потому, что так надо. Они потеряли голос.

Все-таки мама понимает, что добыча здесь. Она раскрывает веки, и дети видят черные дыры на месте глаз.

Мама улыбается и шипит тем самым голосом, хорошо знакомым Васе по недавним снам:

– Наш-ш-ш-ла.

Встает на цыпочки, и это позволяет ей протянуть руки немного дальше. Она цепляется левой ладонью за бортик, подтягивается еще выше. Самыми кончиками пальцев правой руки нащупывает Любину ступню под одеялом. Пытается схватить, но пальцы скользят по пододеяльнику, срываются.

– Ах… – Бабушка вздыхает.

Добыча так близко, она в западне, осталось только дотянуться. Не хватает считаных сантиметров.

Охваченная вожделением, Васина мама переступает ногами по полу, поочередно сгибает их в коленях. Она ударяется о ступеньку лесенки, ведущей на второй этаж кровати.

Потом бабушка опускает голову так, будто бы глаза все еще при ней, и она может увидеть, что же ей помешало. Женщина снова поднимает ногу, нащупывает нижнюю перекладину, неловко толкает тело наверх. Утвердившись на новой высоте, она улыбается. Теперь дети полностью в ее власти.

Женька закричал высоко и протяжно. Секунду спустя раздался и Любин визг.

Вася не понял, не смог вспомнить, как оказался в детской. Он только что был в спальне, а перед ним стояла Аля. Теперь отец уже смотрел на Любу с Женей. Они сидели на втором этаже кровати и глядели на него.

Естественно, никакой мамы в комнате Вася не увидел.

Дочка первой отреагировала на его появление.

– Папа, ты никуда не ушел? – спросила она.

– Ушел?.. – Он бросился к окну, чтобы заглянуть в проем между стеной и шкафом.

Там никого не было. Вася распахнул дверцы шкафа, но и там не увидел ничего, кроме одежды.

– Куда ушел? – Вася опустился на колени, заглянул под кровать.

– С мамой. К Бабе-яге.

Отец медленно выпрямился и, стоя на коленях, спросил:

– С мамой к Бабе-яге?

Люба кивнула и пояснила:

– Ну да. Так бабушка сказала.

Вася молча смотрел на детей.

Значит, его мама все-таки была здесь? Интересно, в каком же виде? Но отец не стал спрашивать об этом сына и дочку.

– Она пришла, стала загадывать нам загадки и сказала, что если мы отгадаем их, то Баба-яга вернет тебя и маму. А если нет, то мы вас больше не увидим. – Люба всхлипнула. – Нас отдадут чужим дяде и тете. А потом ты побежал к нам, и бабушка исчезла.

Вася поднялся на ноги, поискал взглядом Женькин стульчик, нашел и тяжело опустился на него. Иллюзия. Эта стерва опять заморочила им всем головы.

«А ведь поговори мы вчера…»

Как правдоподобно!

– Ну так что, доблестный рыцарь, ты еще не передумал сражаться с бедной старой женщиной? – спросила тьма в коридоре. – Расскажи мне, как ты собираешься это делать, если даже не можешь понять, когда я вожу тебя за нос?

Вася вскочил на ноги и повернулся лицом к двери, стараясь закрыть собою детей.

– Твои фокусы тебе больше не помогут. – Его голос постыдно сорвался и дал петуха.

– Не помогут эти, возьму другие, – безмятежно отозвалась ведьма. – У меня их много накопилось, пока всяких-разных охотников уму-разуму учила. Ты им, кстати, не чета. Неужто на самом деле думаешь, что это поможет? Спасет?

Вася не сразу понял, что ведьма имеет в виду. А потом ощутил, как в мякоть ладони впивается что-то острое, и опустил взгляд. Его рука забралась под футболку и стискивала нательный крестик.

– Бедный рыцарь. – Ведьма поцокала языком. – Не очень-то это похоже на оружие, да? Но если тебе так нравится, то на-ка вот, лови. Теперь ты сможешь думать, что у тебя вооружены обе руки.

Вася успел заметить, как из тьмы коридора вылетело что-то маленькое, а вот уклониться уже не смог. Неведомый снаряд слегка ударил его по лбу, кожа на миг ощутила леденящее касание, а затем с тихим звоном упал на пол.

– Напиши-ка лучше завещание, доблестный рыцарь. Есть у тебя, кому все оставить? Дети не в счет. – Голос нечисти осыпался на пол сухими потрескивавшими смешками.

Этот звук отворил в Васиной памяти еще одну маленькую дверцу в детство. Летом ему нравилось ловить всяких-разных жуков, собирать их в коробку, а затем наступать ногой: хрусть! Там, в коридоре, словно кто-то семенил по настоящему ковру из дохлых насекомых. Хрусть-хрусть-хрусть!

А потом наступила тишина. Вася еще какое-то время стоял, прислушиваясь. Ноги его противно дрожали в коленках. Ему то и дело казалось, что в дверном проеме возникает чей-то силуэт, то ли мамин, то ли Аллин. Но прямоугольник выхода в коридор оставался пустым и темным.

Наконец-то Вася справился с собой, шагнул к двери, закрыл и запер ее. Умом он понимал, что смысла в этом было немного. Новый морок мог возникнуть где угодно, в том числе прямо посередине детской или даже в кроватке. Ему вспомнилась Аля, ложащаяся рядом с Женькой, обнимающая его. Порой сын очень просил об этом, и жена без особого сопротивления уступала ему.

Но все же с запертой дверью было спокойнее. И ему, и детям.

Он развернулся, присел на корточки и принялся искать предмет, которым ведьма кинула в него. Вася увидел слабый отблеск возле кровати, шагнул туда, протянул руку и схватил находку. Пальцы тут же сообщили ему о форме снаряда, который метнула в него погань. Похоже, это был небольшой крестик, скорее всего нательный.

Вася поднес руку поближе к глазам, раскрыл ладонь, задрожал и едва не уронил то, что на ней лежало. Он пошатнулся, ударился плечом о поручень лесенки и, скользя по нему боком, сполз вниз. Его руки бессильно легли на пол.

Мамин крестик. Не точно такой же, не чей-то другой, а именно ее. Серебряный, потускневший от времени. С такой знакомой царапиной, косо пересекавшей нижнюю часть. Мама надела его на крещении, когда Вася учился в шестом классе, и с тех пор ни разу не снимала. Совсем простой, ничего лишнего. Гладкая поверхность и надпись «Спаси и сохрани» на тыльной стороне.

«Это, Васенька, защита наша – если вера сильна и чиста», – прозвучал в его голове мамин голос.

Они похоронили ее во вторник, и крестик был на ней. Начитавшись рассказов о жадности работников похоронной службы, Вася это проверил лично, хоть и сильно сомневался, что кто-то положит глаз на такую дешевую для неверующего вещь. Ведь не золотой даже. С другой стороны, курочка по зернышку клюет, а сыта бывает.

Выходит, не спас и не сохранил, даже после смерти. А может, это снова было наваждение, только еще более искусное?

Васина ладонь резко сжалась. Острые углы крестика тут же врезались в кожу. Нет, реальность. По крайней мере, он не слышал о таких наваждениях, которые были бы настолько вещественными.

Пустое кладбище. Ветер гонит по дорожкам опавшие листья, покрывает большую лужу у самой ограды морщинами маленьких волн, уныло шепчет что-то из ветвей огромного дуба. Под сенью его раскидистой кроны, в нескольких метрах от ствола – яма. Вокруг по краям раскиданы щепки и деревянные обломки покрупнее.

Вот яма приближается, уже можно заглянуть внутрь. Там, внизу – гроб. Вася помнит, каким он был в день похорон. Гладкое дерево темного цвета, в верхней части крышки изображение распятия. Просто, ничего лишнего. Как мамин нательный крестик, вся ее жизнь в последние два с лишним десятка лет.

Теперь распятия нет. Вместо него в крышке зияет дыра, ощерившаяся острыми зубцами. Видно лицо мамы. На лбу, в седых волосах и в глазницах земля, просыпавшаяся в гроб.

Кое-как можно рассмотреть и плечи. Платье разодрано, на шее лежит оборванный конец цепочки, на которой все эти годы висел крестик.

Слышатся шаги. Кто-то подходит сзади, с удовольствием шурша листьями на каждом шагу.

Вася поднял голову. Мыслей в голове не было никаких. Он тяжело завозился, пытаясь подняться, наконец-то ухватился рукой за перекладину лесенки и встал на колени. Отец остановился, собираясь с силами, поднял голову и наткнулся на взгляды детей, свесившихся со второго этажа.

«Все в порядке», – хотел сказать он и не смог.

Ему казалось, будто его губы превратились в сущий кисель, непонятно каким образом удерживавшийся на своем месте. Вася лишь вяло махнул рукой, надеясь, что детям этого хватит.

Он поднялся на ноги и прислонился к кровати, чтобы хоть немного прийти в себя.

«Сейчас ведьма, появись она в квартире, могла бы взять нас голыми руками», – мелькнула в голове мысль.

«А до этого разве не могла? – тут же проснулся внутренний голос. – Скажешь, что прежде ты мог дать ей отпор? Не смеши, пожалуйста».

Вася все так же вяло послал голос по адресу, и тот вдруг смолк. Вдовец не удивился и не обрадовался этому. Он просто отметил данный факт, и все.

Он нашел в себе силы отлепиться от кровати и сказал, глядя в окно:

– Пора спать. Ложитесь. Баба-яга сегодня больше не придет.

В его словах не было ни силы, ни веры. Сказанные мертвым голосом, они тем не менее возымели нужное действие. Должно быть, просто потому, что дети устали не меньше его самого и уже не имели сил бояться дальше. Будь что будет.

Люба разомкнула объятья, Женя встал на четвереньки, подполз к краю кровати, нащупал ногами верхнюю перекладину лестницы и стал осторожно спускаться к себе на первый этаж. Наверху его сестра в это время уже легла и накрылась одеялом.

Вася дождался, чтобы Женька сделал то же самое, поглядел на детей и сказал:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, папа, – вразнобой откликнулись они.

Мальчик и девочка закрыли глаза и в тот же момент выключились как игрушки с вконец севшими батарейками.

Вася еще какое-то время стоял перед их кроватью. Потом в пустоте, завладевшей всем его естеством, наконец-то возникло короткое: «Спать!» Он повернулся, подошел к креслу-кровати и разложил его неосознанными, давно отработанными до автоматизма движениями. Дальше программа дала сбой. Не хватало подушки, одеяла и белья.

Вася оглянулся через плечо на дверь и застыл в этой позе. Через десяток-другой секунд он отвернулся, подошел к шкафу, распахнул створки, вытащил с полки груду детских свитеров, бросил ее в изголовье дивана.

Из ящика слева Вася достал покрывало. Когда с детьми спала Алла, она всегда стелила его на диван под простыню. Как Вася ни бился, постичь логику объяснения «так обивка меньше стирается», он так и не смог. Какая разница, что будет тереться о ткань, простыня или покрывало?

Дети давно уже спали вдвоем, без родителей, а покрывало все так же лежало в ящике. Теперь оно пригодилось.

Мысль о том, чтобы раздеться, даже не пришла ему в голову. Вася опустился на диван в чем был, лег головой на свитера, кое-как натянул на себя покрывало. Ноги тотчас же высунулись наружу, но он этого уже не заметил. Сон сразил его в один момент, стоило ему только закрыть глаза.

Назад: Четверг

Дальше: Суббота