Боевая пирога с грузом диких зверей на борту медленно плыла к проходу в рифах, через который ей предстояло выйти в открытое море. Тарзан, Мугамби и Акут были на веслах, потому что берег загораживал им западный ветер, и тот не мог надуть их маленький парус.

Шита свернулась в клубок у самых ног человека-обезьяны: Тарзану казалось, что свирепую хищницу лучше держать подальше от других членов команды, ведь она могла по малейшей причине вцепиться зубами в горло кому угодно, кроме белого человека, на которого теперь явно смотрела как на хозяина.

На корме устроился Мугамби, прямо перед ним примостился на корточках Акут, а между Акутом и Тарзаном на дне лодки сидели двенадцать косматых обезьян, опасливо озирающихся по сторонам и то и дело с тоской поглядывающих на удаляющийся берег.

Все шло хорошо, пока пирога не миновала риф.

Здесь бриз задул в парус, и утлое суденышко запрыгало на волнах, которые по мере удаления пироги от берега становились все выше и выше.

Пирогу так сильно качало, что обезьян охватила паника.

Сперва они беспокойно заерзали, потом начали ворчать и скулить. Какое-то время Акут с трудом успокаивал своих подопечных, но, когда налетел порыв ветра и их подбросило на особенно крутой волне, страх оказался сильней послушания. Вскочив, косматые мореплаватели чуть не перевернули пирогу, и Акуту с Тарзаном едва удалось их успокоить. Наконец обезьяны смирились и понемногу привыкли к странным выходкам, которые иногда позволяла себе их лодка, после чего никаких проблем с пассажирами больше не возникало.

В дальнейшем плавание протекало без приключений, ветер дул ровный, так что после десяти часов пути сидевший на носу Тарзан напряг зрение и увидел полоску теперь уже близкого берега. Смеркалось, и было слишком плохо видно, чтобы определить, близко ли они подплыли к устью реки Угамби. Поэтому человек-обезьяна сразу повел пирогу к берегу через полосу мощного прибоя, чтобы там дождаться рассвета.

Едва нос лодки коснулся песка, как ее развернуло бортом к берегу, и она тут же перевернулась, после чего вся дикая команда в панике устремилась на сушу. Накатывающие валы сбивали их с ног, но в конце концов все они добрались до безопасного места, и спустя минуту неуклюжую пирогу вынесло на пляж следом за ними.

Остаток ночи самцы из племени Акута жались друг к другу, стараясь согреться, тогда как Мугамби развел поблизости костер и устроился перед ним. Тарзан и Шита, однако, не захотели к нему присоединиться. Ни человек-обезьяна, ни пантера не боялись провести ночь в джунглях, и сильное чувство голода позвало их в кромешную тьму леса на поиски добычи.

Они шли бок о бок, если на тропе было достаточно места, чтобы пройти вдвоем, а в узких местах – друг за другом.

Тарзан первым учуял запах буйвола, и через некоторое время они скрытно подобрались к зверю, спящему в густых зарослях тростника недалеко от реки.

Они подкрадывались все ближе и ближе к ничего не подозревающему животному. Шита зашла справа, а Тарзан слева, со стороны сердца. Они охотились вместе уже довольно давно и потому действовали слаженно, лишь иногда обменивались сигналами, тихо урча.

Пару секунд они лежали совсем неслышно рядом с добычей, а потом по знаку человека-обезьяны Шита вспрыгнула на широкую спину буйвола и вонзилась острыми зубами в его шею.

Тот немедленно вскочил на ноги, мыча от боли и ярости, но в тот же миг Тарзан подскочил слева с каменным ножом и дважды ударил под лопатку.

Одной рукой человек-обезьяна ухватился за густую шерсть на загривке у буйвола, который бешено бросился вскачь через тростники, потащив за собой и Тарзана. Шита же цепко держалась на спине, вонзив когти в хребет и в шею, и наносила глубокие укусы в надежде добраться до спинного мозга.

С оглушительным ревом буйвол тащил на себе обоих охотников несколько сотен ярдов, пока нож не достал наконец до его сердца, и тогда животное упало на землю, напоследок тихо промычав, как всхлипнув. Тарзан и Шита принялись пировать и ели, пока не насытились.

После ужина они забрались в самую чащу леса, где заснули, свернувшись в один большой клубок, и черноволосая голова человека покоилась, как на подушке, на темном боку пантеры.

Вскоре после рассвета они проснулись и снова поели, а затем вернулись на берег моря, где Тарзан собрал свою команду и отвел туда, где лежали остатки туши буйвола.

Позавтракав, звери заснули, а Тарзан и Мугамби отправились на поиски Угамби. Они не прошли и ста ярдов, как внезапно набрели на широкую реку. Туземец тут же признал в ней ту, по которой он и его воины попали в море во время их злополучного плавания.

Затем оба двинулись вдоль русла до самого океана и обнаружили, что река впадает в бухту, находящуюся не более чем в миле от того места, где осталась их пирога.

Тарзан очень обрадовался такому открытию, зная, что вблизи большого водного пути можно будет найти местных жителей, от которых, скорее всего, удастся получить какие-нибудь известия о Рокове и мальчике. Он не сомневался, что русский, высадив Тарзана на острове, постарается как можно скорее избавиться и от ребенка.

Вместе с Мугамби человек-обезьяна привел пирогу в порядок, и они принялись спускать ее на воду, что было непросто из-за сильного прибоя, волны которого одна за другой накатывались на песок. В конце концов это им удалось, и вскоре они уже работали веслами, направляясь к устью Угамби. Правда, войти в реку долго не получалось: препятствовали течение и отлив, словно объединившие усилия, чтобы им помешать. Воспользовавшись тем, что у берега течение было помедленнее, они к наступлению сумерек все-таки сумели доплыть почти до того места, где осталась на ночлег косматая часть их команды.

Крепко привязав лодку к ветке, нависающей над рекой, Тарзан и Мугамби направились в джунгли и вскоре набрели на нескольких своих обезьян, лакомящихся фруктами поодаль от тех тростниковых зарослей, где лежали остатки туши буйвола. Шиты нигде не было видно. Не вернулась она и ночью, и Тарзан решил, что хищница ушла прочь искать кого-нибудь из себе подобных.

На следующее утро спозаранку человек-обезьяна повел свою команду к реке. По дороге он несколько раз издавал громкий клич. Спустя какое-то время издалека раздался ответный рык, и еще через полчаса, когда обезьяны уже боязливо забирались в пирогу, из джунглей показалась Шита.

Подбежав, огромная хищница, выгибая спину и урча, как довольная кошка, принялась тереться боками о Тарзана, а затем по его команде проворно прыгнула на свое прежнее место на носу лодки.

Когда все уже заняли свои места, обнаружилось, что двух обезьян Акута не хватает. И хотя сам вожак и Тарзан звали их почти целый час, никто не откликнулся, так что пришлось отчалить без них. Поскольку именно отсутствующие меньше других выражали желание уехать с острова и больше остальных проявляли испуг во время плавания, Тарзан был совершенно уверен: они нарочно не явились, чтобы снова не оказаться на пироге.

Когда после полудня команда пристала к берегу в поисках еды, их заметил стройный голый дикарь. Какое-то мгновение он наблюдал за ними из-за густой завесы зелени, окаймлявшей берега реки, а потом исчез, словно растворившись в лесу. Туземец побежал куда-то вверх по течению.

Словно быстроногая антилопа, несся он по узкой тропе, горя желанием поскорей сообщить новость. Наконец он ворвался в родную деревню, расположенную в нескольких милях от места, где Тарзан и его команда собрались поохотиться, и направился прямо к самой большой в селении круглой хижине.

– Приехал другой белый человек! – крикнул он вождю, сидящему на корточках перед входом. – Еще один белый человек, а с ним много воинов. Они приплыли в огромной пироге, чтобы убивать и грабить, как делал тот чернобородый, который только что отбыл.

Кавири вскочил на ноги. Совсем недавно он на своей шкуре испытал, каково иметь дело с белыми, и сердце дикаря было полно горечи и ненависти. В мгновение ока деревню наполнил грохот боевых барабанов, призывающий охотников возвратиться из леса и земледельцев прийти с полей.

На воду спустили семь больших боевых пирог, в которых сидели устрашающе раскрашенные воины в головных уборах из перьев. Эти ощетинившиеся копьями лодки бесшумно скользили по реке, подгоняемые ударами весел, которыми гребли сильные дикари с огромными буграми мышц под глянцевой кожей цвета черного дерева.

Тамтамы теперь смолкли, и рев туземных рогов тоже стих, потому что Кавири был опытным воином и не хотел идти на риск, если в том не было острой необходимости. Он предпочитал тихо подкрасться со своими семью пирогами и внезапно наброситься на белого человека – раньше, чем его ружья нанесут нападающим непоправимый урон. Кроме того, пришельца предполагалось впечатлить численностью атакующих.

Пирога самого Кавири плыла немного впереди остальных, и когда она вошла в излучину, где река делала крутой поворот, то, подхваченная быстрым течением, едва не напоролась на плывущую ей навстречу лодку.

Вождь успел разглядеть только белое лицо человека, сидящего на ее носу, так близко оказались обе пироги одна от другой. Затем они столкнулись, и люди Кавири, вопя, словно сошедшие с ума черти, повскакали со своих мест и принялись делать выпады длинными копьями, направленными в противников.

Но так продолжалось не более секунды. Когда до Кавири наконец дошло, что за команда сидит в пироге белого человека, он был готов отдать все бусы и браслеты, которые были на нем, чтобы добраться живым до своей вдруг показавшейся такой далекой деревни.

Дело в том, что, едва две пироги сошлись, страшные обезьяны Акута поднялись со дна лодки, распрямили спину и принялись ужасающе реветь. Они хватались длинными волосатыми лапами за угрожающе наставленные на них копья и выдергивали их из рук воинов Кавири.

Чернокожих охватил ужас, но ничего иного, как сражаться, им не оставалось. Теперь приблизились остальные боевые пироги. Находившиеся в них дикари горели желанием вступить в схватку, считая, что их врагами являются белые люди и туземцы, их носильщики.

Вот почему подошедшие пироги сперва сгрудились вокруг лодки Тарзана. Но когда сидевшие в них увидели, что за враги им противостоят, гребцы развернули свои пироги и быстро заработали веслами, чтобы поскорее уплыть вверх по течению.

Лишь еще одна из них приблизилась к лодке Тарзана, так как воины в ней не сразу поняли, что их товарищи напоролись на демонов, а не на людей.

Едва пироги соприкоснулись бортами, Тарзан подал команды Шите и Акуту, и, прежде чем нападающие воины успели отступить, на них с ревом, от которого стыла в жилах кровь, прыгнула огромная пантера, а за ней на корму вскочил мощный самец человекообразной обезьяны.

На одном конце пироги сеяла смерть ужасная пантера, орудовавшая могучими когтями и длинными острыми клыками, а на другом Акут прокладывал путь к середине лодки, прокусывая шею своим жертвам и сбрасывая перепуганных туземцев за борт.

Кавири бился с демонами, напавшими на его собственную лодку, и не мог помочь своим воинам в другой. Наконец белый великан, этот сущий дьявол, вырвал у него из рук копье с такой легкостью, словно он, могучий Кавири, был новорожденным младенцем. Косматые чудовища одолевали его соплеменников, а такой же черный вождь, как и он сам, тоже дрался на стороне ужасной команды вражеской пироги.

Кавири сражался храбро, ибо чувствовал дыхание смерти. Единственное, что он мог сделать, – это бороться изо всех сил и отдать жизнь как можно дороже. Но вскоре стало понятно, что именно сил ему совершенно не хватает, чтобы противостоять такому сверхчеловеческому существу, словно сотканному из мощи, быстроты и сообразительности. Наконец противник ухватил Кавири за горло и повалил его спиной на дно пироги.

Голова у вождя закружилась, перед глазами все спуталось и померкло. В груди пульсировала невыносимая боль, пока он силился вздохнуть и продлить жизнь, которую навалившийся на него чужак хотел вынуть из него навсегда. Затем сознание покинуло Кавири.

Когда он снова открыл глаза, то, к своему удивлению, обнаружил, что еще жив. Крепко связанный, он лежал на дне собственной пироги. У него на ногах сидела огромная пантера и глядела на него.

Кавири содрогнулся и снова опустил веки, ожидая, что кровожадная хищница набросится на него и навсегда избавит от жалкого страха.

Спустя несколько секунд, так и не почувствовав, как клыки вонзаются в его охваченное дрожью тело, он опять отважился открыть глаза. Позади пантеры на коленях стоял победивший его белый великан.

В руках он держал весло, которым греб, а сразу за ним Кавири увидел нескольких своих воинов, занятых тем же самым. За их спинами сидели на корточках несколько косматых обезьян.

Тарзан увидел, что туземец пришел в себя, и обратился к нему:

– Твои воины говорят, что ты вождь многочисленного народа и что твое имя Кавири.

– Это так, – подтвердил тот.

– Почему вы напали на меня? Я пришел с миром.

– Другой белый человек тоже «пришел с миром» три луны назад, – ответил Кавири. – А после того, как мы принесли ему в дар козу, маниоку и молоко, он стал стрелять из ружей и убил много моих людей. А потом пошел своей дорогой, забрав всех наших коз и много молодых мужчин и женщин.

– Я не такой, как тот белый человек, – возразил Тарзан. – Я не причиняю вреда, когда на меня не нападают. Скажи, как выглядел тот плохой белый человек. Я разыскиваю похожего на него, который причинил мне зло. Возможно, это он и есть.

– Это был человек с недобрым лицом, с большой черной бородой, и он очень, очень плохой. Да, очень плохой.

– Не было ли с ним маленького белого ребенка? – спросил Тарзан, чувствуя, как замирает его сердце в ожидании ответа вождя.

– Нет, бвана, – мотнул головой Кавири, – маленький ребенок был не с этим человеком, а с другими.

– С другими! – воскликнул Тарзан. – С какими другими?

– С теми, за кем гнался этот очень плохой белый человек. В том отряде были другой белый человек, женщина и ребенок. Еще с ними шли шесть носильщиков из племени мосула. Они прошли вверх по реке за три дня до появления очень плохого белого человека. Скорее всего, они от него убегали.

Белый человек, женщина, ребенок! Тарзан не знал, что подумать. Ребенок, наверное, и есть его маленький Джек. Но кем могли быть женщина и мужчина?

Неужели один из сообщников Рокова договорился с какой-то женщиной – как видно, сопровождавшей этого русского – украсть малыша?

Если дело обстоит именно так, они явно собираются добраться с ребенком до цивилизованных мест и там постараться получить за маленького пленника либо награду, либо выкуп.

Но теперь, когда Рокову почти удалось их настигнуть, загнав в удаленные от побережья места на берегах дикой реки, не вызывало сомнений, что негодяй в конце концов до них доберется. Если только, что еще более вероятно, их не захватят и не убьют те самые живущие в верховьях Угамби каннибалы, которым, как теперь Тарзан хорошо знал, Роков намеревался передать малыша.

Пока человек-обезьяна разговаривал с Кавири, пироги, преодолевая течение, медленно двигались вверх по реке, направляясь к деревне. Воины Кавири сидели на веслах во всех трех лодках, бросая искоса испуганные взгляды на своих опасных соседей. Три обезьяны Акута были убиты в стычке, но вместе с ним оставалось еще восемь самцов самого устрашающего вида. И это не считая Шиты, Тарзана и Мугамби.

Воины Кавири не сомневались, что никогда в жизни не видели команды ужасней, чем эта. Эти храбрые люди ежеминутно ждали, что победители набросятся на них и порвут в клочья. А между тем Тарзану и Мугамби действительно с трудом удавалось сдерживать сердито рычащих зверей, чтобы те не покусали туземцев, блестящие обнаженные тела которых при гребле то и дело касались шкур своих пассажиров. К тому же страх пленников еще более возбуждал и без того взбудораженных животных.

В деревне Кавири Тарзан пробыл не дольше, чем требовалось, чтобы насытиться поданным туземцами угощением и договориться с вождем, чтобы тот выделил ему дюжину гребцов.

Кавири был рад удовлетворить все просьбы человека-обезьяны, чтобы хоть немного ускорить отъезд ужасной команды. Однако оказалось, что проще пообещать гребцов, чем действительно их набрать. Когда соплеменники узнали о намерениях вождя, самые большие храбрецы, которые еще не убежали в джунгли, поспешили, не теряя времени, присоединиться к своим более робким товарищам. Поэтому, когда Кавири обернулся, намереваясь выбрать тех, на кого возложена опасная задача, он обнаружил, что, кроме него, в деревне никого не осталось.

Тарзан улыбнулся.

– Похоже, они не горят желанием нас сопровождать, – сказал он. – Но погоди, Кавири, сейчас ты увидишь, как твой народ соберется вокруг тебя.

С этими словами Тарзан встал и, созвав свою команду, велел Мугамби оставаться вместе с Кавири, а сам исчез в джунглях вместе с Шитой и обезьянами, которые следовали за ним по пятам.

С полчаса тишина сумрачных джунглей нарушалась лишь обычными лесными звуками, которые усугубляли порождаемое ими чувство мрачного одиночества. Кавири и Мугамби сидели вдвоем в обнесенной частоколом деревне и ждали.

Через какое-то время издалека раздался леденящий душу звук.

Мугамби узнал в нем дикий клич человека-обезьяны.

Немедленно вслед за этим с разных сторон донеслись похожие крики и визги, в которые то и дело вклинивался вой голодной пантеры.