Обойдя весь остров вдоль побережья и тщательно исследовав его внутренние области, Тарзан убедился, что, кроме него, людей здесь нет.

Он не нашел ни одного свидетельства того, что кто-нибудь хотя бы ненадолго останавливался на его берегах. Правда, ему было хорошо известно, как быстро буйная тропическая растительность стирает любые следы человеческой деятельности. Поэтому он мог и ошибиться.

На следующий день после расправы с Нумой Тарзан и Шита наткнулись в лесу на племя Акута. При виде пантеры огромные обезьяны бросились наутек, но спустя какое-то время Тарзану удалось их вернуть.

Ему пришло в голову, что было бы неплохо провести любопытный опыт: попробовать примирить таких заклятых врагов, как пантера и обезьяны.

Тарзан с удовольствием брался за все, что могло занять его, когда он не ел и не охотился, иначе его в тот же момент начинали осаждать мрачные мысли.

Властелину джунглей не составило труда сообщить о своем плане антропоидам, хотя в их словаре явно не хватало многих подходящих слов. Но донести до узколобой злобной Шиты, что теперь ей нужно не нападать на соплеменников Акута, ее законную добычу, а охотиться вместе с ними, оказалось нелегко даже для человека-обезьяны.

Кроме прочего оружия, у Тарзана была длинная крепкая дубинка. Сделав из аркана нечто вроде ошейника и посадив пантеру на привязь, он использовал эту дубинку против рычащей хищницы, пытаясь донести до нее нехитрую мысль: нельзя нападать на больших и косматых зверей, похожих на человека. Кстати, те, увидев, что на шею Шиты надета веревка, уже не боялись ее и подошли ближе.

То, что огромная кошка не набросилась на Тарзана и не разорвала его на куски, было похоже на чудо и могло объясняться тем, что дважды, когда она с рычанием поворачивалась к своему партнеру по охоте, он больно бил ее по очень чувствительному носу. Так появился благотворный страх перед дубинкой – и перед обезьянами, которых та защищала.

Трудно сказать, была ли понятна самой пантере истинная причина ее привязанности к человеку-обезьяне. По всей видимости, какая-то подсознательная тяга к Тарзану, вызволившему ее из ловушки, и возникшая в последующие несколько дней привычка быть рядом много сделали для того, чтобы хищница терпела подобное обращение, – любому другому в таких обстоятельствах она бы перегрызла горло.

А кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и могучую силу человеческого разума, способного оказывать мощное воздействие на низшие существа. Скорее всего, именно поэтому Тарзан оказывал такое сильное влияние на Шиту и на других живущих в джунглях зверей, которые попадали под его власть.

Как бы то ни было, человек, пантера и большие обезьяны несколько дней вместе бродили по джунглям, вместе охотились и делились друг с другом добычей. Но никто из всей их компании не имел такого устрашающего вида, как самый мощный хищник с гладкой белой кожей. А ведь всего несколько месяцев назад он был желанным гостем во многих лондонских гостиных.

Иногда члены охотничьей команды разлучались на час или на целые сутки, чтобы заняться своими делами. Именно в такой день человек-обезьяна, перелетая с одной ветки на другую, добрался до берега моря и растянулся на песке под жарким солнцем. Здесь его и обнаружили с невысокой скалы ближнего мыса чьи-то зоркие глаза.

Несколько мгновений обладатель этих глаз в изумлении глядел на белого дикаря, нежащегося под лучами жаркого тропического солнца. Затем он повернулся и подал знак стоящему сзади товарищу. Теперь еще одна пара глаз смотрела вниз на человека-обезьяну. Потом присоединились несколько других. Наконец все двадцать весьма озабоченных воинов-дикарей легли на животы за гребнем скалы и принялись наблюдать за белокожим незнакомцем.

Ветер дул со стороны Тарзана, поэтому он не чуял их запаха. А поскольку он лежал к ним спиной, ему не было видно, как чужаки осторожно перелезли через гребень скалы и поползли по высокой траве к песчаному пляжу.

Это были рослые, как на подбор, мужчины в туземных головных уборах, со страшными размалеванными лицами. Металлические украшения и великолепно раскрашенные перья только подчеркивали воинственную свирепость их наружности.

Подползя ближе, они, полусогнувшись, осторожно поднялись с земли и, угрожающе держа наготове тяжелые боевые палицы, начали медленно приближаться к ничего не подозревающему белокожему человеку.

Из-за душевных мук, вызванных печальными мыслями, невероятно острые обоняние и зрение Тарзана притупились, и потому дикари едва его не схватили.

Однако его разум и мускулы настолько были готовы откликнуться на малейший сигнал тревоги, что, почуяв наконец опасность, он вскочил, чтобы немедленно отразить нападение. Едва Тарзан оказался на ногах, воины, дико вопя, ринулись на него с поднятыми палицами, но те, кто подскочил к нему первым, тут же пали под ударами длинной крепкой дубинки человека-обезьяны. Его гибкая мускулистая фигура так и мелькала среди врагов, нанося направо и налево яростные, точные и мощные удары, которые сеяли панику в рядах нападающих.

На какое-то время уцелевшие воины отступили и принялись совещаться, а человек-обезьяна стоял неподалеку, скрестив на груди руки, и наблюдал за ними. На его красивом лице играла улыбка. Наконец воины снова пошли в атаку, на этот раз потрясая тяжелыми копьями. Они отрезали Тарзана от джунглей, встав полукругом.

Казалось, у человека-обезьяны нет шансов уцелеть, если туземцы одновременно метнут в него огромные копья. Чтобы спастись, ему оставалось либо прорвать цепь атакующих, либо броситься в море.

Положение Тарзана было поистине опасным, когда ему в голову пришла отличная мысль, после которой улыбка на его губах превратилась в широкую ухмылку.

Туземцы все еще находились на некотором расстоянии от него, потому что теперь наступали медленно, подняв, как у них принято, устрашающий шум. Они дико кричали и топали босыми ногами, а также высоко подпрыгивали в яростном боевом танце.

Так продолжалось, пока человек-обезьяна не издал громовым голосом несколько диких, ни на что не похожих воплей, которые заставили растерянных дикарей оцепенеть. Они вопросительно переглядывались, потому что эти крики были настолько ужасны, что их собственные пугающие завывания не шли с ними ни в какое сравнение. Туземцы знали: ни одно человеческое горло не в силах исторгнуть такие звериные звуки. Однако они видели собственными глазами, как белый человек открывал рот и из него вылетал этот невероятный клич.

Правда, они заколебались лишь на несколько секунд, а затем снова перешли в наступление. Но внезапно в джунглях позади них послышался треск, который опять заставил их остановиться. Когда они обернулись и посмотрели в направлении, откуда шел этот новый шум, их взорам предстала картина, от которой кровь застыла бы в жилах и у более храбрых людей, чем воины племени вагамби.

Перепрыгивая через невысокие кусты на краю джунглей, к ним направлялась огромная пантера с горящими глазами и обнаженными клыками, а штук двадцать могучих косматых обезьян, неуклюже сутулясь, поспешали за ее спиной на кривых ногах. Их длинные руки доставали до самой земли, на которую опирались ороговевшие костяшки пальцев, поддерживая грузные тела. Покачиваясь из стороны в сторону, могучие антропоиды приближались нелепыми прыжками.

Звери Тарзана явились на его зов.

Прежде чем воины-вагамби смогли оправиться от удивления, эта наводящая ужас орда атаковала их с одной стороны, тогда как Тарзан напал с другой. Чернокожие отбивались, метали тяжелые копья и наносили удары страшными палицами. Хотя многие обезьяны упали, чтобы никогда более не подняться, рядом с ними полегло и немало дикарей.

Жестокие клыки Шиты и ее острые когти вонзались в тела людей и рвали их в клочья. Могучие желтые зубы Акута пустили кровь из сонных артерий у нескольких дикарей. Тарзан появлялся то здесь, то там, подбадривая своих свирепых союзников, и воины-вагамби несли тяжелые потери от его длинного тонкого ножа.

В мгновение ока чернокожие были рассеяны и бежали, спасая свои жизни. Из двух десятков туземцев, спустившихся со скалы, только одному воину удалось избежать смерти от диких животных, истребивших его соплеменников.

Это был Мугамби, вождь племени вагамби с реки Угамби. Когда он скрылся в густых кустах, покрывавших вершину той самой скалы, с которой дикари начали нападение, только зоркие глаза человека-обезьяны могли различить, где именно нужно его искать.

Оставив свою банду лакомиться мясом жертв – сам он не мог к нему притронуться, – Тарзан стал преследовать единственного врага, выжившего в недавней кровавой стычке. Уже за скалой он увидел дикаря, огромными прыжками бегущего сломя голову к длинной боевой пироге, вытащенной на берег подальше от линии прибоя, чтобы ее не унесло приливом.

Бесшумной тенью человек-обезьяна ринулся за объятым страхом чернокожим. В голове у белого человека был готов новый план, родившийся при виде пироги. Если чернокожие прибыли на его остров с другого острова или с материка, почему бы не воспользоваться их средством передвижения, чтобы попасть в страну, из которой они приплыли? По всей видимости, она была обитаема и либо имела сообщение с Африканским материком, либо находилась на нем.

Тяжелая рука обрушилась на плечо Мугамби прежде, чем тот понял, что его преследуют. Когда же он обернулся, чтобы сразиться с противником, сильные пальцы сомкнулись у него на запястьях, и усевшийся на него верхом великан швырнул вождя на землю, не дав тому нанести ответного удара.

Тарзан решил заговорить с лежащим под ним на языке западноафриканского побережья.

– Кто ты? – спросил он.

– Мугамби, вождь народа вагамби, – отозвался чернокожий.

– Я сохраню тебе жизнь, если поможешь уплыть с этого острова, – пообещал Тарзан. – Что ты на это скажешь?

– Я согласен помочь, – ответил Мугамби. – Но ты убил моих воинов, и я сам не знаю, как попасть домой, потому что теперь взяться за весла некому, а без гребцов далеко не уплывешь. Мы не сможем отправиться по морю в мою страну.

Тарзан встал и позволил пленнику подняться с земли.

Воин представлял собой великолепный образец туземной мужской красоты. Его тело было точной копией прекрасно сложенного белого человека, с которым он столкнулся. Единственное отличие заключалось в том, что он был темнокожим.

– Пойдем! – сказал человек-обезьяна и зашагал обратно, туда, откуда еще доносилось рычание пирующей звериной орды.

Мугамби попятился.

– Там нас ждет смерть, – пробормотал он.

– Думаю, нет, – возразил Тарзан. – Эти звери мои.

Чернокожий по-прежнему колебался, боясь последствий и не решаясь приблизиться к страшным тварям, пожиравшим тела его воинов. Но Тарзан заставил его идти следом, и некоторое время спустя они вернулись на место недавней битвы, где перед ними предстало ужасное зрелище. Пришедших звери встретили угрожающим ворчанием, но Тарзан шагнул к ним, таща за собой дрожащего от страха вождя.

Как Тарзан вынудил обезьян принять в свое общество Шиту, так он заставил их признать членом своего племени и Мугамби. Это оказалось даже проще. Но Шита, казалось, была совсем не способна понять, что пообедать воинами Мугамби человек-обезьяна ей позволяет, а поступить точно так же с самим Мугамби ей запрещено.

Однако теперь она была сыта и потому удовлетворилась тем, что стала прогуливаться вокруг охваченного ужасом дикаря, временами издавая тихое угрожающее ворчание, и смотрела на него злобным огненным взглядом.

Мугамби жался поближе к Тарзану, который едва удерживался от смеха, наблюдая, в какое жалкое состояние поверг вождя страх. Но в конце концов белый гигант взял пантеру за загривок и, подтащив ее близко к туземцу, принялся резко шлепать хищницу по носу всякий раз, когда та принималась рычать на чужака.

При виде такого чуда – человека, голыми руками бьющего безжалостную и свирепую обитательницу джунглей, – глаза у Мугамби чуть не вылезли из орбит, и угрюмое уважение к белокожему великану, который взял его в плен, сменилось благоговейным страхом.

Уроки, преподаваемые Шите, действовали так хорошо, что через короткое время Мугамби перестал быть для нее объектом повышенного внимания и в ее компании чернокожий начал ощущать себя в несколько большей безопасности.

Но сказать, что Мугамби чувствовал себя как дома в новом окружении, значило бы сильно погрешить против истины.

Всякий раз он закатывал глаза, когда мимо него проходил то один, то другой зверь из свирепой компании, так что бульшую часть времени у него были видны только белки глаз.

Тарзан и Мугамби вместе с Шитой и Акутом отправились охотиться на антилопу. Они устроили засаду рядом с водопоем, и, когда по сигналу человека-обезьяны все четверо разом прыгнули на застигнутую врасплох Бару, туземец был готов поклясться, что несчастное животное умерло от страха прежде, чем кто-то из них успел его коснуться.

Мугамби развел костер и зажарил свою часть добычи. Но Тарзан, Шита и Акут разорвали каждый свою долю острыми зубами на куски и ели ее сырой, рыча друг на друга, когда кто-то смел приблизиться к чужому мясу.

Вообще-то, не было ничего странного в том, что белый человек окажется ближе к повадкам животных, нежели к обычаям черных дикарей. Все мы, в конечном итоге, дети привычки, и, когда необходимость соблюдать этикет отпадает, мы самым простым и естественным образом возвращаемся к тому, что в нас неистребимо заложено с рождения.

Мугамби, например, сколько себя помнил, не ел иного мяса, кроме жареного, тогда как Тарзан никогда не пробовал приготовленной пищи до тех пор, пока не стал взрослым. Человек-обезьяна приучился к принятому в людском обществе столу лишь в последние три или четыре года. Есть пищу сырой ему повелевала не только выработавшаяся в течение всей жизни привычка, но и вкусовые пристрастия, потому что для него всякая еда, над которой поколдовал повар, казалась испорченной и не шла ни в какое сравнение с парной сочной свежатиной.

То, что Тарзан с удовольствием вкушал сырое мясо, закопанное им в землю несколько недель назад, а также наслаждался маленькими грызунами и отвратительного вида личинками, может показаться чудовищным нам, людям, никогда не рвавшим связь с «цивилизацией». Но если бы мы питались такими блюдами с рождения и видели, как окружающие смакуют то же самое, то деликатесы человека-обезьяны показались бы нам не более тошнотворными, чем многие наши величайшие лакомства, от которых любой африканский каннибал с отвращением воротил бы нос.

Например, в окрестностях озера Рудольф обитает племя, которое не ест ни баранины, ни говядины, хотя их соседи делают это с удовольствием. Поблизости живет еще одно племя. Там любят ослятину – обычай, крайне отталкивающий для окружающих племен, которые брезгуют таким мясом. Кто посмеет утверждать, что обычай употреблять в пищу змей, улиток и лягушачьи лапки прекрасен, а пристрастие к личинкам и жукам омерзительно? И кто сказал, что сырые устрицы, копыта, рога и хвосты менее отталкивающи, чем ароматное чистое мясо только что убитого животного?

Следующие несколько дней Тарзан посвятил изготовлению из коры особого дерева прочной ткани, которую собирался пустить на парус для пироги. Он отчаялся научить обезьян управляться с веслами, хотя и пытался, посадив несколько своих подопечных в утлое суденышко, которое они с Мугамби провели на веслах через внешний риф, туда, где вода была совершенно спокойной.

Во время пробных поездок Тарзан вручил человекообразным приматам весла, и антропоиды принялись подражать движениям его и Мугамби, но беднягам оказалось так трудно сконцентрироваться на монотонной работе, что вскоре стало ясно: понадобятся многие недели терпеливого труда, прежде чем их услугами удастся воспользоваться. К тому же удачный исход этой затеи все равно оставался под вопросом.

Акут, впрочем, представлял собой единственное исключение. Почти с самого начала он продемонстрировал живой интерес к новому занятию, что говорило о более высоком уровне умственного развития по сравнению с другими его соплеменниками. Похоже, он единственный понял, зачем вообще нужны весла, и, когда Тарзан это заметил, приложил все усилия, чтобы на скудном обезьяньем языке объяснить ему, как ими лучше всего грести.

От Мугамби Тарзан узнал, что материк лежит совсем недалеко от острова. Похоже, воины-вагамби отважились заплыть на своей утлой пироге слишком далеко в океан. Их подхватило сильное течение, грести против которого мешал дувший от берега ветер, и они потеряли землю из виду. После того как незадачливые мореплаватели гребли всю ночь, думая, что направляются к дому, они на восходе увидели землю и, приняв ее за родное побережье, завопили от радости. Мугамби и не подозревал, что попал на остров, об этом он услышал от Тарзана.

Вождь вагамби сомневался, поможет ли им парус, потому что никогда не видел такого приспособления. Его страна лежала в верхнем течении большой реки Угамби, и воины племени вышли в океан в первый раз.

Однако Тарзан был уверен, что при хорошем западном ветре сможет довести свое суденышко до материка. Во всяком случае, решил он, куда предпочтительнее погибнуть в пути, чем оставаться на неопределенный срок на отсутствующем, по всей видимости, на всех картах острове, к которому никогда не подойдет ни один пароход.

Вот так и вышло, что при первом же попутном ветре человек-обезьяна отправился в плавание, захватив с собой самую странную и опасную команду, какая когда-либо плавала под началом у шкипера-дикаря.

С ним отправились Мугамби и Акут, а также Шита и дюжина огромных самцов – человекообразных обезьян.