Когда дикарь из племени мануемов увидел перед собой странное существо с ножом в руке, выросшее из темноты, он вытаращил глаза и позабыл о ружье, которое держал в руках. Он не смог даже крикнуть. Мануем думал лишь о том, чтобы убежать от этого страшного белого дикаря, этого великана, чьи мощные мускулы рельефно выделялись при свете костра. Но прежде чем дикарь успел повернуться, Тарзан бросился на него. Часовой хотел позвать на помощь, но было уже поздно. Огромная рука схватила его за горло и с силой оторвала от земли. Чернокожий яростно сопротивлялся, но тщетно: сильные пальцы все больше сжимались на его шее. Глаза часового вылезли из орбит, язык вывалился изо рта, лицо сделалось лиловым. Наконец дрожь прошла по его телу, и он замер.

Человек-обезьяна взвалил его тело на плечо, забрал ружье и бесшумно прошел мимо спящих хижин к дереву, которое позволяло ему так легко проникать в огражденную деревню. Он поднял труп часового в гущу листвы, снял с него патронташ и некоторые понравившиеся украшения, а затем положил тело в развилку ветвей. Взяв ружье, Тарзан перешел на ветку, с которой хижины были видны лучше всего. Прицелившись в ульеобразное строение, где ночевали главари арабов, он нажал спусковой крючок. Послышался стон. Тарзан улыбнулся: еще один удачный выстрел!

Мануемы и арабы повыскакивали из хижин, словно злые осы. Но захватчики больше боялись, чем злились. Напряжение предыдущего дня вылилось в страхи, которыми были одержимы и черные, и белые, и теперь один-единственный выстрел в ночи вызвал настоящий переполох. Когда обнаружилось, что пропал часовой, арабы принялись палить в сторону запертых ворот, хотя не видели там врагов.

Тарзан воспользовался оглушительным шумом и сам выстрелил в толпу, бесновавшуюся прямо под ним. На этот выстрел никто не обратил внимания из-за грохота нескольких ружей, но вдруг один из арабов рухнул на землю, к изумлению стоявших поблизости. Они наклонились к нему и убедились, что он застрелен. Началась паника, и арабам потребовалось немало усилий, чтобы удержать мануемов от беспорядочного бегства в джунгли: они готовы были нестись куда угодно из этой ужасной деревни.

Спустя некоторое время люди успокоились. Других загадочных смертей не приключилось, и они приободрились. После непродолжительной передышки Тарзан испустил боевой клич, а когда захватчики подняли голову, человек-обезьяна, раскачав тело часового, швырнул его прямо в гущу толпы.

С воплями ужаса все кинулись в разные стороны: все боялись оказаться добычей нового чудища, которое парило где-то высоко над ними. Тело часового, упавшее на землю с раскинутыми в стороны руками и ногами, они приняли за какого-то хищника из джунглей. Кто-то из мануемов перепрыгивал через ограду, а кто-то выламывал колья из ворот и сломя голову мчался через поляну в джунгли.

Какое-то время никто не осмеливался хотя бы обернуться и посмотреть, что же их напугало. Но Тарзану настала пора уходить: как только арабы поймут, что тело упало с дерева, они не смогут этого объяснить, но примутся стрелять. Он бесшумно покинул дерево и при свете луны направился по верхним террасам деревьев к югу, где находился лагерь.

Наконец один араб рискнул обернуться: то, что упало с дерева, лежало теперь неподвижно на том же месте, посреди улицы. Он осторожно подошел ближе и разглядел, что это всего лишь человек. Подойдя еще ближе, он узнал мануема, который был поставлен часовым у ворот. Араб позвал остальных, и после непродолжительного бурного обсуждения было решено поступить так, как и предвидел Тарзан. Вскинув ружья, арабы принялись палить в дерево, откуда был сброшен труп. Если бы Тарзан находился на дереве, то на его теле не осталось бы живого места от пуль.

Когда арабы и мануемы обнаружили на теле часового следы гигантских пальцев, задушивших его, их отчаяние усилилось еще больше. Оказывается, они не были в безопасности даже в деревне, внутри ограды. Враг сумел пробраться в их лагерь и голыми руками задушить часового – это было недоступно их пониманию, и суеверные мануемы тут же приписали беды действию сверхъестественных сил. Но и арабы не могли предложить более убедительного объяснения происшедшего.

Человек пятьдесят покинули деревню и разбежались по лесу. Можно было только гадать, кто их таинственный враг и когда он опять начнет убивать. Неудивительно, что захватчики всю ночь не сомкнули глаз. Мануемы согласились остаться в деревне до рассвета только после того, как арабы твердо пообещали, что рано утром все отправятся в обратный путь. Страх перед неведомым убийцей был сильнее привычного страха перед жестокими хозяевами.

На следующее утро Тарзан и его воины вернулись, чтобы возобновить нападение. Они обнаружили, что захватчики собираются уходить из деревни. Мануемы были нагружены награбленной слоновой костью. Увидев это, Тарзан только усмехнулся: он был уверен, что далеко они свою добычу не унесут. Но он испытал волнение, когда увидел, что мануемы зажигают факелы в углях потухающего костра: они хотели поджечь деревню.

Тарзан сидел на ветви высокого дерева в нескольких сотнях ярдов от ограды. Приложив руки ко рту, он громко выкрикнул по-арабски:

– Не поджигайте наши дома, или мы убьем вас всех! Не поджигайте наши дома, или мы убьем вас всех!

Эту фразу он повторил раз десять. Мануемы замерли в нерешительности, а потом один из них бросил факел в костер. Другие хотели последовать его примеру, но к ним подбежал араб и начал палкой подгонять рабов к хижинам, очевидно приказывая поджигать.

Выпрямившись во весь рост, Тарзан встал на ветви дерева, в ста футах над землей. Он вскинул ружье, тщательно прицелился и выстрелил. Араб, гнавший мануемов поджигать хижины, упал замертво, и тогда рабы побросали факелы и побежали прочь от деревни. Тарзан видел, как мануемы устремились в лес, а арабы стреляли им вслед.

Как бы ни злились арабы на неповиновение рабов, они убедились, что не следует поджигать деревню, оказавшую им такой неласковый прием. Но они испытывали ярость и клялись, что еще вернутся сюда с новыми силами и отомстят за поражение.

Арабы тщетно высматривали человека, который громкими криками напугал их рабов. Однако даже самые зоркие из них не могли ничего разглядеть в густой листве. Правда, в первую секунду после ружейного выстрела, от которого пал их товарищ, они увидели дымок и немедленно принялись палить в этом направлении, но безрезультатно. Тарзан был слишком умен, чтобы сделаться чьей-то мишенью. Не успел прозвучать сделанный им выстрел, как человек-обезьяна был уже на земле и несся к другому дереву, в сотне ярдов от первого. Тарзан снова забрался на ветку, с которой можно было наблюдать за действиями захватчиков.

Он решил еще позабавиться и снова крикнул, сложив руки наподобие рупора:

– Бросьте слоновую кость! Бросьте! Мертвецам не нужна слоновая кость!

Испугавшись, мануемы начали опускать свой груз на землю, но для жадных арабов это было уже слишком. Громко ругаясь, они наставили ружья на носильщиков, угрожая немедленной смертью всякому, кто положит груз на землю. Арабы могли отказаться от намерения поджечь деревню, но были не способны бросить огромное богатство, которое составляли запасы слоновой кости, и предпочли бы смерть.

Захватчики двинулись прочь из деревни Вазири. Рабы несли такое количество слоновой кости, что этого хватило бы на выкуп нескольких царей. Они направлялись на север, к своим поселениям в диких и неисследованных землях за рекой Конго, в дебрях Великого Леса. А за ними, невидимые и неутомимые, следовали их враги-туземцы.

Руководимые Тарзаном, чернокожие воины устраивали засады на пути, которым шел караван. Прячась в густых зарослях, на большом расстоянии друг от друга, они то и дело выпускали стрелу или копье и ни разу не промахнулись. Убив врага, араба или мануема, воин из племени Вазири исчезал в лесу и бежал вперед, чтобы приготовить следующую засаду на пути каравана.

Туземцы не наносили удар, не убедившись, что попадут в цель и что не будут замеченными. Поэтому стрелы и копья летели во врага редко, но неумолимо, и тяжело нагруженные, с трудом передвигающиеся мануемы испытывали настоящий ужас: никто не знал, кто и когда падет следующим.

Арабам с трудом удавалось удерживать своих людей от бегства. Мануемы десятки раз пытались бросить груз и кинуться, как перепуганные зайцы, вперед по тропе.

Так прошел день, за ним другой, показавшиеся захватчикам сплошным кошмаром. По ночам воины Вазири отдыхали, чувствуя усталость от хорошо сделанной тяжелой работы. Арабы же по ночам наскоро сооружали «бому» где-нибудь на поляне у реки и скрывались там, но все равно не находили покоя: иногда откуда-то сверху раздавался ружейный выстрел – и кто-нибудь из десятка выставленных ими часовых падал замертво. Все это было невыносимо: захватчики понимали, что если дело пойдет так и дальше, то враг истребит их всех, одного за другим, но сам не понесет потерь.

Жадность белого человека такова, что арабы продолжали цепляться за награбленное и с наступлением утра заставляли отчаявшихся мануемов поднимать груз и плестись дальше в джунгли.

Этот страшный поход продолжался три дня. Каждый час безжалостная стрела или копье уносило чью-то жизнь. Ночью раздавался грохот невидимого ружья. Назначить кого-то часовым означало подписать ему смертный приговор.

На четвертый день арабам пришлось застрелить двух мануемов, чтобы заставить остальных поднять груз и пойти вперед. Как только караван двинулся, из джунглей раздался чей-то голос, ясный и громкий:

– Вы сегодня умрете, мануемы, если не бросите слоновую кость! Нападайте на жестоких хозяев и убивайте их! У вас есть ружья, что же вы не стреляете? Убейте арабов, и мы не тронем вас. Мы отведем вас обратно в нашу деревню, накормим, а потом целыми и невредимыми выведем из нашей земли. Бросайте груз и убивайте хозяев – и мы вам поможем. Иначе вы умрете!

Голос смолк. Сначала все стояли не шевелясь. Арабы настороженно смотрели на своих рабов. Мануемы выжидающе переглядывались друг с другом: кто начнет? В живых оставалось около тридцати арабов и примерно сто пятьдесят чернокожих. Все были вооружены. Даже у носильщиков за спиной висели ружья.

Арабы сплотились. Их шейх приказал рабам идти вперед, а сам поднял винтовку и прицелился. В тот же момент один из чернокожих бросил свой груз и, схватив ружье, выстрелил в гущу толпы арабов.

В одну секунду развернулось кровавое побоище: визжащие и бранящиеся бесы палили друг в друга из ружей и пистолетов и орудовали ножами. Арабы держались вместе, защищая свои жизни, но с самого начала было понятно, что им не устоять. Рабы поливали их свинцовым дождем, а туземцы – ливнем стрел и копий. Не прошло и десяти минут, как все арабы были убиты.

Тогда Тарзан снова обратился к мануемам:

– Возьмите слоновую кость и возвращайтесь в нашу деревню, откуда вы ее унесли. Мы не причиним вам зла.

Мануемы колебались: у них не хватало духа пуститься в тяжелейший трехдневный поход. Они шепотом поговорили друг с другом, а потом один из них, став лицом к джунглям, громко прокричал:

– А откуда нам знать, что вы нас не убьете в деревне?

– Вы знаете только то, что мы обещали не трогать вас, если вы вернете нам слоновую кость. Но вы точно знаете, что мы можем вас убить, если вы не послушаетесь. И чем больше вы нас разозлите, тем вернее погибнете.

– А кто ты, говорящий на языке наших хозяев-арабов? – спросил парламентер. – Покажись, и тогда мы дадим ответ.

Тарзан вышел из джунглей и встал в десяти шагах от них.

– Глядите! – сказал он.

Увидев белого человека, мануемы преисполнились благоговения. Им никогда не приходилось раньше видеть белых дикарей, а его огромные мускулы и атлетическая фигура привели их в восхищение.

– Можете мне верить, – сказал Тарзан. – Если вы сделаете, что вам сказано, и не будете трогать наших людей, то мы не причиним вам зла. Ну так что? Берите слоновую кость и идете в нашу деревню, или мы будем следовать за вами, как делали последние три дня, если вы пойдете на север.

Напоминание об этих ужасных днях стало решающим аргументом для мануемов. Немного посовещавшись, они подняли тюки и направились в деревню Вазири той же дорогой, что и пришли.

В конце третьего дня они подошли к деревенским воротам, где их встретили туземцы, не участвовавшие в походе. Когда захватчики покинули деревню, Тарзан отправил во временный лагерь туземцев вестника, и он сообщил им, что можно спокойно возвращаться. Теперь Тарзану требовалось проявить всю силу убеждения, чтобы не дать народу Вазири растерзать мануемов. Он объяснил, что дал слово: если мануемы вернут слоновую кость туда, где взяли, то останутся живыми и невредимыми. Туземцы, впечатленные победой, которую одержали благодаря Тарзану, подчинились его требованиям и позволили каннибалам разместиться в пределах деревни.

Вечером в племени долго совещались о том, как отпраздновать победу и кого избрать новым вождем. После смерти старого Вазири эту роль взял на себя Тарзан с молчаливого согласия всех туземцев – тогда им было некогда выбирать нового вождя. Но успехи, которых они достигли под предводительством человека-обезьяны, для всех в племени были очевидны, и поэтому им захотелось передать Тарзану высшую власть. Туземцы боялись потерять то, что завоевали, они уже успели убедиться в том, как опасно поступать вопреки словам этого белого дикаря: старый вождь отправил людей в атаку и сам же и погиб. Племени было несложно признать Тарзана новым вождем.

Лучшие воины сели вокруг небольшого костра, чтобы обсудить достоинства того, кто должен был наследовать старому Вазири. Слово взял Бусули:

– Вазири мертв и не оставил сына. Среди нас есть только один, кто проявил себя в деле и доказал, что будет хорошим вождем. Есть только один, кто может успешно вести нас в бой с белым человеком и добиться победы, не потеряв ни одного своего воина. Есть только один, и это белый человек, который руководил нами в последние дни.

Бусули вскочил на ноги, поднял копье и, пригнувшись, стал медленно кружить вокруг Тарзана, приговаривая нараспев:

– Вазири, король Вазири. Вазири, убийца арабов. Вазири, король Вазири.

Остальные воины в знак согласия один за другим стали присоединяться к этому торжественному танцу. Подошли женщины и сели у костра, образовав второй круг. Они принялись подпевать, бить в тамтамы и хлопать в ладоши в такт движениям танцующих. В центре круга восседал Тарзан из племени обезьян – отныне король Вазири: как и его предшественник, он должен был принять название племени в качестве собственного имени.

Туземцы двигались в танце все быстрее и быстрее, их дикие крики становились все громче и громче. Женщины поднялись и запели в унисон, их голоса звучали в полную силу. Мужчины размахивали копьями в танце, наклонялись к земле и ударяли своими щитами по утоптанной земле. Зрелище являло собой нечто дикое и первобытное, как будто все происходило на заре человечества, в другой эре.

Поддавшись общему порыву, человек-обезьяна вскочил и присоединился к танцу. Стоя в центре, окруженный блестящими при свете костра черными телами, он скакал, рычал и потрясал тяжелым копьем с таким же воодушевлением, что и все его дикари. Тарзан превратился в первобытного человека в полном смысле слова, забыв обо всем на свете. Он наслаждался свободой дикой жизни, которую так любил, и радостно принимал свое венчание на царство в племени диких туземцев.

Если бы Ольга де Куд увидела его сейчас, она вряд ли узнала бы в нем того хорошо одетого, сдержанного молодого человека с аристократическими чертами лица и безупречными манерами, к которому ее так влекло несколько месяцев назад. А Джейн Портер? Смогла бы она любить этого вождя первобытных воинов, танцующего обнаженным среди дикарей? А Д’Арно? Поверил бы он, что это тот самый человек, которого он ввел в десяток лучших парижских клубов?

И что сказали бы члены палаты лордов, если бы кто-нибудь указал им на этого танцующего рослого мужчину с варварской шевелюрой и металлическими украшениями:

– Лорды, это Джон Клейтон, лорд Грейсток!

Так Тарзан из племени обезьян оказался королем среди людей. Медленно, но верно он эволюционировал, как и его предки, начав с самых низов.