43
От его прикосновения меня тряхнуло слабым, но все же ощутимым электрическим током. Озадаченный не меньше моего, Габриэль выпустил мою руку.
– Bonjour, – прочирикала я по-французски, широко улыбаясь. – Je m’appelle Laura Light.
– Господи! – всполошился Джонни. – Я забыл пригласить фотографов… Какой был бы кадр для прессы!
Пока он сокрушался и переживал свое упущение, я повернулась к Габриэлю и внимательно посмотрела на него. Я понимала, почему Джонни хотел привлечь его для съемок – стройный, русоволосый, голубоглазый, с правильными чертами чуть удлиненного лица, он бы хорошо смотрелся на экране. Ему лет двадцать пять, но до сих пор в нем проглядывает что-то мальчишеское. Абсолютно закрытый человек, внезапно поняла я – и не оттого, что находится в чужой стране, языка которой не знает, а из-за острого недовольства собой или, может быть, ощущения неустроенности своей жизни. Интересно почему? Профессию его банальной не назовешь, денег она приносит достаточно, женщины – да, женщины, конечно, легко влюбляются в мужчину, у которого такие глаза и верхняя губа в форме лука Купидона. Нет, наверное, я ошиблась и он просто не привык еще к Америке. Мой изучающий взгляд Габриэлю не понравился, он едва заметно поморщился и, вскинув голову, посмотрел мне прямо в глаза с некоторым вызовом.
– Зачем вы ударили меня током? – спросил он по-французски, понизив голос.
– Нет, это были вы! – возразила я.
– У меня и в мыслях не было так поступать!
– Да неужели? – рассмеялась я.
Он озадаченно посмотрел на меня и неожиданно засмеялся сам.
– Вы совершили чудо, мадемуазель, – пророкотал фон Клюге на французском языке с сильнейшим немецким акцентом. – Впервые с тех пор как мы приехали в Америку, я вижу, что наш король воздуха улыбается.
– А-а, – протянула я, заинтригованная. – Так король воздуха – это вы? Вас еще называют Le roi de l’air! Вы облетали вокруг Эйфелевой башни… или под ней? И поставили какое-то немыслимое количество воздушных рекордов!
– Эти рекорды бьются чуть ли не каждый день, – пожал плечами Габриэль. – Я всегда жалею, что не попал на войну. Когда моя страна сражалась, я был слишком мал.
– Очень хорошо, что вы не попали на войну, – сказал фон Клюге серьезно. – Я был там, Габриэль, и могу сразу же сказать: ничего хорошего в войне нет.
Тут только я обратила внимание на то, что он немного неестественно держит левую руку, и поняла, что это было следствием ранения.
– Я и не знал, что ты говоришь по-французски, – сказал мне Джонни. – Очень хорошо, потому что трое из них по-английски не говорят, а Баксли уверяет, что переводчик из него никудышный, потому что он недостаточно знает французский.
К нам подошел Эдди Марстон, который являлся при группе авиаторов кем-то вроде их агента на территории Америки. Эдди когда-то был актером, потом пытался разбогатеть, используя не всегда честные методы, а во время кризиса подался в агенты. Людям, которые плохо его знали, он казался добродушным простачком, но как только я увидела его физиономию, я сразу же подумала, что участие летчиков в фильме обойдется Шенбергу недешево.
– Ну, как? – жизнерадостно спросил Эдди, обращаясь к летчикам. – Готовы полетать?
Баксли перевел его слова на французский. Шарль Бернар насупился. Из всей группы авиаторов он был самым старшим. Коренастый, с крупными руками и обветренным лицом, он странным образом напоминал о земле, о тяжелом физическом труде, и я не удивилась, когда позже узнала, что он был сыном разорившихся крестьян, перебравшихся в Париж в поисках заработка.
– Для кого нам летать – для этой швали? – спросил он, кивая на местных миллионеров и их разряженных в пух и прах спутниц.
Фон Клюге нахмурился: я стояла слишком быстро и могла разобрать, что говорит француз.
– Достаточно поглядеть на их рожи, чтобы стать коммунистом, – не унимался Бернар. – И где они берут таких уродливых шлюх?
– Мсье Бернар! – Немец попытался призвать его к порядку.
– Хватит, Шарль, – вмешался Габриэль. – Я полечу.
Его лицо изменилось, в мгновение ока куда-то исчезла присущая ему замкнутость. Теперь оно воплощало только решимость и сосредоточенность, и невольно я залюбовалась.
– А, король воздуха покажет несколько фигур, прекрасно, прекрасно! – прокричал Эдди.
…Я вижу, как самолет разгоняется, как он отрывается от земли, и у меня замирает сердце. День был прохладный, но я вся вспотела. С земли самолет казался совсем маленьким, и когда Габриэль стал выделывать воздушные трюки, каждый из которых мог стоить ему жизни, я вся превратилась в сгусток ужаса.
– Хоть бы он упал, – с небрежной улыбкой промолвил стоявший возле меня миллионер Гиффорд. – Было бы гораздо интереснее, правда?
– Хоть бы вы умерли, – не удержалась я.
Он оторопел.
– Нравится? Тогда почему вы позволяете себе говорить о других такие вещи?
– Я просто пошутил, мисс Лайт, – пробормотал он.
– Значит, я тоже просто пошутила, – отрезала я и отвернулась.
Джонни неодобрительно оглянулся на меня.
– Лора, что на тебя нашло?
…Действительно, что на меня нашло?
– Мне все надоело, – объявила я вслух. – Если ты собираешься снимать его в фильме, зачем ему сейчас рисковать собой, выделывая фигуры перед этими болванами? Им же все равно!
– Лора!
– Ты даже фотографов не пригласил! – выпалила я первое, что пришло мне в голову, чтобы дать выход своему раздражению.
Вокруг все оживились: без пяти минут звезда закатывает скандал на ровном месте.
– Можно было снять его полет и сделать отличный рекламный материал! Сразу же привлечь внимание к фильму! А ты…
Самолет стал снижаться, и, забыв о Джонни, я следила, как он садится.
– Я тебя прошу в другой раз не кричать на меня при посторонних, – шепнул мне Джонни. – Может быть, ты права, и я не все продумал… Но не надо со мной так обращаться!
– Извини, – сказала я механически. – Я хочу есть, и вообще я устала. – В голову мне пришла новая мысль: – Давай повезем их в ресторан.
В ресторане летчики оживились. Я посадила Габриэля рядом с собой. По другую руку от меня оказался Джонни, но я забыла о его присутствии еще до того, как принесли меню. Обычно он быстро замечал, если мне кто-то нравился, и реагировал довольно болезненно, но, к счастью, Шарль Бернар был так рад возможности поговорить по-французски, что отвлек на себя все внимание. Он жаловался, что кофе в Америке ужасен, еда – безвкусная, а журналисты – хамы. Фотографы суют камеру в лицо, репортеры задают вопросы, по которым видно, что они вообще ни черта не смыслят в авиации.
– Ты им скажи, – пытался отвлечь меня Джонни, – что я хочу нанять их для трюков. Еще их пару раз покажут в кадре, но без текста, потому что они не говорят по-английски.
– Неужели? – вскинулся задиристый Баксли. – Так-таки никто не говорит?
– Вы не подходите для кино, – попытался вывернуться Джонни.
– Слушай, – сказала я, – все это лучше с Эдди обсуждать.
– Действительно! – воскликнул Эдди, которого мы были вынуждены захватить с собой в ресторан и посадили за соседний стол, потому что наш был рассчитан только на шесть человек.
– Когда фон Клюге познакомился с Габриэлем, – сказал мне Бернар, – то спросил у него, как облететь Эйфелеву башню. А Габриэль ему говорит: «Элементарно, дорогой барон. Сначала вы строите у себя башню. Потом облетаете ее на самолете!»
И рассказчик громко рассмеялся. Габриэль улыбнулся, не разжимая губ.
– Что там ваш Гитлер затевает, а? – внезапно спросил Бернар у немца, перестав смеяться. – Небось опять хочет оттяпать наш Эльзас?
– Хватит, Шарль, – оборвал его Габриэль. – Довольно политики. Мы летчики, рыцари неба. Давайте не будем поливать друг друга грязью из-за того, кто где родился.
Мне понравилось это выражение – «рыцарь неба». Оно очень шло к самому Габриэлю.
– Охохо, Габриэль, – вздохнул Бернар. – Ты что, не видишь? Мир раскалывается на две части – коммунизм и фашизм. Будет война, и такая, что прошлая, боюсь, покажется легкой прогулкой…
Джонни, который прислушивался к беседе, пытаясь понять хоть что-то, помрачнел.
– Он что, коммунист? – спросил Джонни с тревогой, глазами указывая на Бернара. – Лора, я не могу снимать коммуниста. Скажи ему…
– Да успокойся ты, – оборвала я его, чувствуя нарастающее раздражение. – Никакой он не коммунист.
И я заговорила с летчиками о фильме, который Джонни собирался делать.
– Вы там тоже играете? – спросил Баксли. – Если да, то я тоже поучаствую.
– А вы, Габриэль? – Я повернулась к своему соседу.
– Не знаю. Я никогда не снимался в кино.
Шарль Бернар желчно засмеялся.
– Зато его жена мечтает стать актрисой, – объявил он. – Если найдете роль для Франсуазы, то Габриэль вынужден будет сняться за компанию.
Я почувствовала, как у меня застыло лицо. Жена. Ничего удивительного, в общем-то. Можно было сообразить, что молодой красивый авиатор, автор многочисленных рекордов, пользуется успехом у женщин и хоть одна из них сумеет довести его до алтаря. Но он не носил обручального кольца, и когда Бернар упомянул о его жене, лицо Габриэля стало вконец замкнутым, отчужденным. Не очень-то он был с ней счастлив, похоже.
– Так вы, значит, женаты? – спросила я у него. – Как зовут вашу жену?
– Франсуаза.
– Сколько ей лет?
– Двадцать пять.
– Она снималась раньше?
– Нет. Вообще-то она манекенщица. И немного певица.
– У вас есть ее фотография? – Я пояснила: – Мне нужно понять, какую роль мы можем ей дать.
Габриэль поколебался, достал из кармана бумажник и извлек из него фотографию.
– В чем дело? – спросил Джонни.
– Он хочет, чтобы его жене дали роль, – объяснила я.
– В сценарии одни мужчины, кроме тебя. Скажи ему…
– Там еще есть девушка, ты забыл?
– Какая еще… – Но я успела пнуть Джонни ногой под столом, и он понял. – А! Да, верно, есть еще одна.
– Ну вот и прекрасно, – объявила я, разглядывая фотоснимок. С него на меня смотрела хорошенькая брюнетка с хищной наштукатуренной мордочкой. Бывают лица, на которых крупными буквами написано: «Шлюха», и именно такое лицо было у жены Габриэля. Да, парень, ты попал. Нашел на ком жениться.
– Думаю, она может играть в кино, – сказала я, возвращая снимок незадачливому мужу. – Но точно можно сказать только после пробы. Мадам Леруа сейчас здесь?
– Нет, она в Париже.
– Ну так телеграфируйте ей, чтобы она плыла до Нью-Йорка, а дальше поездом к нам. Мы попробуем ее на роль.
– Быстро у вас тут делаются дела, – сказал Бернар с невольным уважением. Я улыбнулась ему и предложила тост за будущий фильм.
