Концепция Хантингтона представляет собой вариант блоковой системы, где источником легитимности является культурная идентичность — приверженность тому, что он определяет как исторические цивилизации. Его книга привлекла так много внимания, потому что выразила то, что, как многие уверены, существует в виде невысказанных убеждений части политического истеблишмента, в частности тех кругов, чьи средства к существованию зависели от холодной войны. Это была некая попытка заново внести комфортную определенность биполярного мира и сконструировать новую угрозу, заменяющую коммунизм. Наверное, можно сказать, что «Война против терроризма» представляет собой некий прообраз подхода Хантингтона. Исламский терроризм сравнивается с тоталитарными учениями фашизма и коммунизма. Демократическому, либеральному и, как подразумевается, христианскому Западу приходится оказывать этому учению военное сопротивление точно так же, как он противостоял фашизму и коммунизму во Второй мировой и холодной войнах, в постоянной конфронтации, которая, согласно Дональду Рамсфелду, возможно, продлится 50 лет. Тем, что «Войну против терроризма» поставили в один ряд с холодной войной, разношерстная банда фанатиков, преступников и потерянных молодых мужчин, известная как «Аль-Каида», была возведена в ранг грозного врага вроде Германии или Советского Союза.

Хантингтон полагает, что мы вступаем в мультицивилизационный мир, в котором связующим механизмом для обществ и групп государств будет культура, а не идеология. Как указали многие критики, Хантингтон довольно невнятно объясняет, что имеется в виду под культурой, хотя очевидно, что ключевым определяющим элементом для него является религия. Итак, Запад — это христианство, но исключительно только католицизм и протестантство. Он непреклонен в том вопросе, что Турции нельзя позволить присоединиться к ЕС, поскольку это мусульманская страна, и считает ошибкой членство Греции, православной страны; согласно Хантингтону, Греция определенно не входит в состав западной цивилизации. Очевидно также, что для него ключевыми гарантами цивилизаций являются государства. Он подчеркивает роль «стержневых государств», например, США — для Запада и Китая — для Азии.

Он определяет шесть или семь цивилизаций (синская, японская, индуистская, исламская, западная, латиноамериканская и, возможно, африканская). Однако господствующее расхождение, которое придает облик глобальному порядку, пролегает, по его мнению, между Западом и исламом либо между Западом и Азией. Ислам рассматривается как угроза по причине роста населения и того, что Хантингтон считает мусульманской «предрасположенностью к насилию». Азия рассматривается как угроза по причине быстрого экономического роста, ставшего возможным благодаря тому, что Хантингтон называет «бамбуковой сетью» этнических китайцев. С точки зрения Хантингтона, Запад — это американские политические убеждения плюс западная культура. Он придерживается того взгляда, что западная культура гибнет и обязана защищать себя от чуждых культур; в частности США и Европа обязаны сплотиться, как это было в период холодной войны.

Главным источником насилия предстает то, что Хантингтон называет «войнами по линии разлома». Он полагает, что межобщинные конфликты являются данностью современного мира; иными словами, в отношении новых конфликтов он принимает примордиалистскую концепцию. Согласно Хантингтону, масштаб этих конфликтов растет отчасти по причине коллапса коммунизма, а отчасти из-за демографических изменений. (По его мнению, война в Боснии была главным образом следствием более высокого уровня рождаемости у мусульман.) Когда в межобщинные конфликты вовлекаются разные цивилизации (как в Боснии и Герцеговине), они становятся войнами по линии разлома, вызывая к жизни то, что он называет «синдромом родственных стран». Соответственно этому, Россия оказалась участницей боснийского конфликта на сербской стороне, Германия — на хорватской, а исламские государства — на боснийской. (Его немного сбивает с толку поддержка Боснии Соединенными Штатами, что не вполне соответствует его концепции, однако это можно объяснить ложным влиянием унаследованной универсализирующей политической идеологии.) Иными словами, новые войны должны считаться частью доминирующего цивилизационного столкновения, а сверхдержавы-патроны должны быть заново созданы на основе культурной общности, а не идеологии.

Хантингтон весьма критичен в отношении глобальной универсализирующей миссии, изображая себя культурным релятивистом, и в то же время он глубоко оппозиционен к мультикультурализму. Он полагает (ссылаясь на крайнее напряжение американских вооруженных сил на момент войны в Заливе), что у США больше нет потенциала для того, чтобы действовать в качестве глобальной державы, и что их задача состоит в защите западной цивилизации в мультицивилизационном мире. Кроме того, он считает, что права человека и индивидуализм — это чисто западные феномены и мы не имеем права навязывать западные политические ценности обществам, которым это чуждо. В то же время он полагает, что у США существует задача сбережения западной культуры внутри самой страны. Соответственно, он мыслит некую разновидность глобального апартеида, при котором относительно гомогенные цивилизации, сплоченные «сверху» стержневыми государствами, становятся взаимными стражами международного порядка, путем взаимной конфронтации помогая друг другу сберечь чистоту соответствующих цивилизаций. Иными словами, он предлагает некую форму блоковой политической мобилизации на основе эксклюзивной идентичности: «В более масштабном столкновении, глобальном „настоящем столкновении“ между Цивилизацией и варварством, великие мировые цивилизации... должны держаться вместе, или же они погибнут поодиночке. В нарождающейся эпохе столкновения цивилизаций представляют величайшую угрозу миру во всем мире, и международный порядок, основанный на цивилизациях, — самая надежная мера предупреждения мировой войны».

Большую проблему для Хантингтона представляет тот факт, что в мусульманском мире нет стержневого государства, способного следить за порядком. Как США нуждались в Советском Союзе, чтобы поддерживать биполярный порядок времен холодной войны, так и сценарий Хантингтона требует некоего стабильного врага. Отсутствие стержневого мусульманского государства — это не просто проблема данного тезиса: оно обусловливает хрупкость всей теоретической системы в целом. Для Хантингтона этой системой, как всегда, является геополитика. Согласно его системе, монополию на легитимное организованное насилие сохраняют за собой государства. Цивилизационная безопасность обеспечивается стержневыми государствами и в свою очередь, по крайней мере имплицитно, дает основание для легитимности цивилизационных блоков. Однако реалистичны ли эти представления?

Хантингтон не задается вопросом, почему рухнул Советский Союз или каковы те факторы, которыми характеризуется текущий переходный период. Например, Арабская весна и страстная приверженность идее ненасильственных действий были бы необъяснимы в рамках его концептуальной системы. Такие слова, как «глобализация» или «гражданское общество», просто не входят в словарь Хантингтона. С его точки зрения, история связана с изменяющимися государственными отношениями. Государственные образования можно моделировать, абсолютно не принимая во внимание изменение отношений между государством и обществом. Для объяснения конкретных феноменов (например, рост фундаментализма или сила Китая) приводятся такие, по-видимому, случайные события, как рост населения или урбанизация. Однако здесь не ставится вопрос о сути государственного управления, о том, как меняется характер политических институтов, и дается мало объяснений тому, как от сегодняшней неопределенности мир переходит к новому цивилизационному порядку. Предполагается, что способом обеспечения порядка является защита территории цивилизаций, однако это предположение игнорирует сложность форм насилия, которое не считается ни внутренним и ни внешним, ни публичным и ни частным.

Данная проблема стала явной в войнах в Афганистане и Ираке. «Аль-Каида» — это не государство, а Ирак и Афганистан не были могучими военными врагами, напротив, как стало видно впоследствии, оба эти государства были на краю несостоятельности. Поражения Талибана или Саддама Хусейна не означали поражения «Аль-Каиды». Напротив, доктрина «Аль-Каиды» черпает силу из понятия о постоянном цивилизационном конфликте, даже несмотря на уничтожение лагерей подготовки и ликвидацию или пленение некоторых ее ключевых лидеров. Нестабильность в Афганистане и особенно в Ираке создает благоприятную среду для терроризма, тем самым подрывая понятие цивилизационного порядка. Более того, коль скоро «Война против терроризма» потеряла свое центральное значение, то произошло это по политическим основаниям, в частности по причине ненасильственных протестов на площади Тахрир и в других местах — и произошло это вопреки, а не благодаря непрерывным военным кампаниям.