Книга: 50 оттенков серого кардинала: кто правит миром
Назад: Глава 2. Экономический диктатор «Третьего рейха»
Дальше: Часть 6. Михаил Суслов. Самый серый кардинал
Глава 3. Нюрнбергский трибунал
На Нюрнбергском процессе подсудимым предъявлялись обвинения по четырём пунктам:
1. Планы нацистской партии, включающие агрессию против всего мира.
2. Преступления против мира.
3. Военные преступления.
4. Преступления против человечности.
Шахта судили только по первым двум – по третьему и четвёртому пункту обвинения ему не предъявлялись. Обвинение стремилось доказать, что «до конца 1937 года Шахт был основной фигурой в деле вооружения Германии, экономического планирования и подготовки войны, что без его работы нацисты не смогли бы выжать из своей экономики те огромные материальные предпосылки, которые были необходимы для вооружённой агрессии, что Шахт, полностью зная об агрессивных целях, посвятил свои усилия достижению этих целей, которым он служил», а также оказал содействие приходу Гитлера к власти. Доказательства обвинения по делу подсудимого Шахта ограничивались вопросами о планировании и подготовке агрессивной войны и об участии в заговоре, направленном на развязывание и ведение агрессивной войны.
В начале процесса бывший экономический диктатор Германии заявил Густаву Гилберту, работавшему на трибунале переводчиком и тюремным психологом: «Я вообще не понимаю, почему мне предъявлено обвинение». Не скрывая своего возмущения тем, что его содержат наряду с настоящими преступниками, Шахт первоначально высказывал полное доверие судьям и не сомневался в исходе процесса в отношении него лично: «Что касается меня, то мне потребуется от силы полчаса, поскольку всем и каждому известен факт моей оппозиционности агрессивной политике Гитлера. Именно за это он заточил меня в концентрационный лагерь, где я пробыл 10 месяцев, и после этого меня тащат сюда как военного преступника. Вот что меня больше всего возмущает».
На процессе Шахт придерживался следующей стратегии: он – патриот-националист, идеалист и демократ. К Гитлеру примкнул, поскольку фюрер возглавлял крупную политическую партию, программа которой не была слишком радикальной. В 1934 году Шахт-де сумел добиться фюрера заверения, что на промышленность антисемитизм не распространится, и пока банкир «находился на посту, никакой дискриминации не было». Более того, об ужасах и злодеяниях он впервые узнал в концлагере Флоссенбург, когда сам туда попал.
Рассуждая о ремилитаризации, Шахт высказал убеждение, что Германии нельзя было отставать от своих соседей, поскольку те разоружаться явно не торопились: «Я лишь стремился поднять германскую промышленность. И пресловутое “финансовое колдовство” состояло лишь в действенном сосредоточении и использовании финансовых механизмов и средств Германии. Единственное, в чём меня действительно можно обвинить, так это в нарушении Версальского договора. Но если это считать преступлением, то и самим судьям неплохо бы в нём покаяться. Англия не только молча взирала, как мы вооружались, а даже в 1935 году заключила с нами пакт, согласно которому численность наших военно-морских сил ограничивалась одной третью от военно-морских сил Великобритании. Когда мы вводили всеобщую воинскую обязанность, никто из мировых держав и не пикнул. Их военные атташе присутствовали на наших военных парадах и видели всё своими глазами…».
Шахт признавался, что у него «хватило глупости на первых порах поверить в мирные намерения Гитлера. Я лишь в той степени поддерживал ремилитаризацию, в какой она могла способствовать безопасности Германии. Но моё недоверие росло по мере того, как всё больше средств выделялось исключительно на вооружение. А пелена с глаз упала тогда, когда он сместил с должности начальника штаба генерала фон Фрича, тот всегда был противником агрессивной войны, а на его место сунул своего лакея Кейтеля (речь идёт о феврале 1938 года. – Прим. С. Т.). Я пытался попридержать деньги, не позволить транжирить их на дальнейшее вооружение, в результате чего меня просто вышвырнули. По мере роста его агрессивности, мои позиции слабели. Кончилось всё тем, что он в 1944 году упрятал меня в концлагерь».
По Шахту, общего с нацистами у него было очень мало, и ничего, кроме презрения, они у него не вызывали. Геринг параллельно комментировал слова Шахта в духе: «И глазом не моргнет утверждать такое! Нет, вы только послушайте, как он лжёт!» После реплики Шахта о том, что если бы он знал о намерениях фюрера потратить деньги на вооружение, то никогда бы не стал снабжать его ими, Геринг был вне себя от злости, а Редер заметил: «Кто в такое поверит?». По словам охранников на процессе, Геринг заявил сидевшим перед ним адвокатам: «Он лжёт! Он лжёт! Он лжёт! Я сам присутствовал, когда Гитлер прямо заявил ему, что нам нужно больше денег на вооружение, на что Шахт ответил: “Да, нам без сильной армии, военно-морского флота и авиации не обойтись!”». Солидаризировался с Герингом и Риббентроп: «Да, я тоже это слышал. Это было в 1940 году».
Кстати говоря:Дураком или тугодумом Шахт уж точно не был. Скорее, наоборот. В «Нюрнбергском дневнике» Густава Гилберта приводятся данные тестирования нацистских подсудимых на IQ. Высокомерный и тщеславный Геринг оказался только на третьем месте, а на первом был его постоянный оппонент Ялмар Шахт. Комментируя эти данные, Гилберт пишет: «Данные оценки интеллектуальных способностей показывают, что нацистские бонзы за исключением Штрейхера продемонстрировали интеллектуальные способности выше среднего уровня (IQ 90–110), что лишь подтверждает факт о том, что самые выдающиеся личности в любой области человеческой деятельности – будь то политика, промышленность, армия или преступный мир, – как правило, отличаются более высоким уровнем интеллекта. При этом не следует забывать, что IQ передаёт лишь механические способности человеческого мозга, не имеющие ничего общего ни с характером, ни с нравственностью испытуемого, равно как и с остальными неотъемлемыми при оценке той или иной личности признаками. Истинный характер познается прежде всего на основе личной шкалы ценностей каждого индивидуума и его основных мотиваций».
Результаты тестирования уровня интеллекта нацистских лидеров
На перекрёстном допросе обвинитель Джексон представил доказательства того, что участие Шахта в приходе Гитлера к власти было куда более активным, чем обвиняемый пытался представить. Во второй половине 1932 года, когда нацисты дважды подряд потерпели поражения на выборах в рейхстаг, Геббельс записал в дневнике, что из-за нарастания кризисных явлений в партии «фюрер помышляет о самоубийстве». Что Шахт пишет в этот момент в письме Гитлеру? «В эти дни Вам могут помочь несколько слов самой искренней симпатии. Ваше движение руководствуется такой внутренней правдой и необходимостью, что победа в той или иной форме надолго не сможет от Вас ускользнуть… Куда бы моя деятельность ни привела меня в ближайшем будущем, даже если Вы меня когда-нибудь увидите в крепости, Вы всегда можете надеяться на меня как на надежного помощника».
Тут даже изворотливый Шахт выглядел сконфуженным. Обвинитель продолжал приводить новые свидетельства: в ноябре 1932 года Геббельс записал в дневнике: «В беседе с доктором Шахтом я убедился, что он полностью отражает нашу точку зрения. Он – один из немногих, кто полностью согласен с позицией фюрера». Известно, что Папен заявил во время суда, что в решающие дни 1932 года Шахт явился к нему и без обиняков заявил, что ему, Папену, следует уступить место рейхсканцлера Гитлеру – «единственному человеку, который может спасти Германию».
Что касается милитаризации экономики, известен факт: 3 мая 1935 года в секретном меморандуме Гитлеру Шахт писал, что успешное и быстрое осуществление программы вооружения «является основной проблемой немецкой политики, и потому всё остальное должно быть подчинено только этой цели». Для покрытия расходов на перевооружение Шахт бросает «в общий котёл даже находящиеся в Рейхсбанке вклады иностранцев, а затем похваляется: “Таким образом, вооружение частично финансируется за счёт вкладов наших политических противников”». Militarwoche-Blatt ещё в январе 1937 года писала: «Вооруженные силы Германии сегодня с благодарностью произносят имя доктора Шахта как одного из тех, кто совершил незабываемые подвиги для развития германских вооружённых сил в соответствии с указаниями фюрера и рейхсканцлера. Вооружённые силы обязаны величайшим способностям и мастерству доктора Шахта тем, что, несмотря на финансовые трудности, они в соответствии с планом сумели из армии численностью 100 000 человек вырасти до нынешних размеров».
Многие дальнейшие действия Шахта свидетельствуют точно не об оппозиции к нацистскому режиму. Приведём фрагмент допроса, касающийся присоединения Австрии в 1938 году:
Джексон: После аншлюса Австрии, когда была применена сила, которую вы якобы не одобряли, вы немедленно поехали в Австрию и взяли на себя руководство австрийским национальным банком, не правда ли?Шахт: Да, это был мой долг.Джексон: И вы ликвидировали его в пользу империи?Шахт: Я его не ликвидировал. Я осуществил его слияние.Джексон: Произвели слияние. И вы приняли его служащих?Шахт: Я всё взял.Джексон: Хорошо. И декрет об этом подписан вами?Шахт: Конечно.Джексон: И вы 21 марта 1938 г. собрали всех служащих?Шахт: Да.Джексон: И произнесли перед ними речь?Шахт: Так точно.Джексон: Говорили ли вы им среди прочего: «Мне кажется, что будет целесообразно, если мы вспомним эти вещи для того, чтобы разоблачить всё ханжеское лицемерие иностранной прессы. Но, слава богу, всё это, в конце концов, никак не может помешать великому германскому народу, потому что Адольф Гитлер создал единство воли и мысли немцев; он скрепил всё это новыми мощными вооружёнными силами, и он, наконец, облёк во внешнюю форму внутреннее единство между Германией и Австрией.Я известен тем, что иногда высказываю оскорбительные мысли, и здесь я не хотел бы отклоняться от этой привычки».Указано, что в этой части вашей речи раздался смех.«Я знаю, что даже в этой стране есть некоторые лица, – я думаю, что их очень немного, – которые не одобряют событий последних дней. Однако я не думаю, чтобы кто-либо сомневался в цели, и надо сказать всем ворчунам, что всех сразу удовлетворить нельзя. Некоторые говорят, что они, быть может, сделали бы по-другому. Однако фактически никто этого не сделал» – здесь в скобках снова стоит слово «смех». Теперь продолжаю цитировать вашу речь:«…Это сделал лишь наш Адольф Гитлер. А если и следует ещё что-либо усовершенствовать, то пусть эти улучшения будут внесены этими ворчунами внутри германской империи и внутри германского общества, но нельзя, чтобы это было сделано извне».Вы это говорили?Шахт: Да.Джексон: Другими словами, вы открыто высмеивали тех, кто жаловался на эти методы действия, не правда ли?Шахт: Если вы это так воспринимаете, то пожалуйста.Джексон: Затем, выступая перед служащими австрийского национального банка, которых вы приняли, вы сказали следующее:«Я считаю совершенно невозможным, чтобы хотя бы одно единственное лицо, которое не всем сердцем за Адольфа Гитлера, смогло в будущем сотрудничать с нами».Продолжаю цитировать речь:«Кто с этим не согласен, пусть лучше добровольно покинет нас».Скажите, это так было?Шахт: Да.Джексон: В тот день, выступая перед служащими банка, вы сказали – не правда ли? – следующее:«Рейхсбанк никогда не будет не чем иным, как национал-социалистским учреждением, или я перестану быть его руководителем».Это так и было?Шахт: Да, так точно.Джексон: Вы сказали, что вы никогда не присягали Гитлеру?Шахт: Да.Джексон: Я спрашиваю вас, сказали ли вы в качестве руководителя Рейхсбанка служащим, которых вы взяли себе в Австрии, следующее. Я цитирую:«Теперь я попрошу вас встать (присутствующие встают). Теперь мы присягаем в нашей преданности великой семье Рейхсбанка, великому германскому обществу. Мы присягаем в верности нашей воспрянувшей, мощной, великой германской империи. И все эти сердечные чувства мы выражаем в преданности человеку, который осуществил все эти преобразования. Я прошу вас поднять руки и повторить вслед за мной:“Я клянусь, что я буду преданным и буду повиноваться фюреру германской империи и германского народа Адольфу Гитлеру и буду выполнять свои обязанности добросовестно и самоотверженно”.(Присутствующие принимают присягу путём поднятия рук.)“Вы приняли эту присягу. Будь проклят тот, кто нарушит её. Нашему фюреру трижды “Зиг, хайль!”.Это правильное описание того, что произошло?Шахт: Эта присяга является предписанной для чиновников присягой. Всё в ней полностью соответствует тому, что я вчера показывал здесь в зале суда, а именно, что мы присягали главе государства.
За год до австрийских событий – в апреле 1937 года – Шахт выступает с поздравительной речью по случаю дня рождения Гитлера, в которой, помимо прочего, характеризует именинника как человека, «которому германский народ более четырёх лет тому назад вручил свою судьбу и который завоевал душу германского народа». На вопрос обвинителя Роберта Джексона, правильно ли он процитировал, Шахт ответил: «Вы цитируете совершенно правильно, и я не думаю, чтобы кто-либо в день рождения главы государства мог сказать что-нибудь другое».
Бывший экономический диктатор неоднократно комментировал свои апологетические высказывания в адрес Гитлера в духе: «Помилуй Бог, разве это противоречит тому, что в душе я был антифашистом и на деле боролся против Гитлера. Я ведь вынужден был маскироваться». Антифашист Шахт был весьма сконфужен, когда стал известен тот факт, что после вручения ему золотого значка нацистской партии он ежегодно с 1937-го по 1942 год перечислял в фонд партии тысячу рейхсмарок.
До каких пределов доходила «маскировка» Шахта? Он убеждал судей в том, что не только не пособничал нацистам, но возможности мешал им и оставался в правительстве для корректировки политики Третьего рейха: «Гитлер своей политикой террора не давал возможности для образования какой-либо политической оппозиции, без которой не может жить ни одно правительство. Была только одна-единственная группа людей, которая имела возможность критиковать, создать фактическую оппозицию и предотвратить проведение вредных и ошибочных мероприятий. И это как раз было само правительство. С сознанием этого я и вступил в него… Торможение и исправление неправильных мероприятий можно было производить только будучи членом правительства».
После этих слов не выдержал Геринг: «Только послушайте, как он лжёт!» – громко воскликнул бывший рейхсмаршал, обращаясь к другим подсудимым. Во время обеденного перерыва Фриче назвал выступление Шахта «пропагандистским самоубийством», а Функ процитировал Штреземана: «Самое чистое в Шахте – его белый воротничок».
Впрочем, Шахт продолжал гнуть свою линию: Гитлер – предатель всех немцев-идеалистов. Глава Рейхсбанка не одобрял аншлюс Австрии и аннексию Чехословакии, тем не менее с готовностью взял под свою опеку банки этих стран. Оккупацию Польши, Норвегии, Голландии, Бельгии, Франции и ряда других стран Шахт однозначно охарактеризовал как акт агрессии. Окончательно уверившись в том, что Гитлер намерен воевать и начал устранять со своего пути всех тех, кто мог ему помешать развязать войну; он, Шахт, непосредственно готовил его свержение, в подтверждение чего упоминает показания свидетеля Гизевиуса, сотрудника немецкой полиции и Абвера Верховного командования Вермахта, одного из участников антигитлеровского заговора 1944 года. Правда, сам Ханс Бернд Гизевиус сообщал, что Шахт даже не знал конкретно, когда намечалось покушение на Гитлера.
Комментируя линию защиты Шахта на процессе, Бальдур фон Ширах, предводитель немецкой молодёжи (1933–1940) и гауляйтер Вены (1940–1945), отметил: «В моих глазах Шахт потерял лицо. Слишком многое мне о нём известно! Когда он тут рассказывает, каким непримиримым противником был, у меня это вызывает лишь улыбку». Когда Гилберт предложил собеседнику представить, к каким аргументам прибегнул бы Шахт, если бы Гитлер одержал победу в войне, и Шахту пришлось бы отвечать за своё предательство, Ширах выдал блестящую импровизацию:
Разумеется, он стал бы утверждать, к примеру, что-то в этом роде: “Как можете вы подозревать меня в подготовке какого-то путча против Гитлера? Я всегда был самым верным его сторонником! Только потому, что это утверждает Гизевиус? Так он – предатель, и никто с этим спорить не станет, изменник, который в годы войны пособничал врагу. Вы что же, не помните кадры “Германского еженедельного обозрения”, где я восторженно приветствую Гитлера? И прошу вас не забывать, что именно я позаботился о том, чтобы крупные промышленники выделили средства на его поддержку на выборах 1933 года. А векселя “Мефо”? Ведь ими мы профинансировали ремилитаризацию! Вы что же, считаете, что мы смогли бы выиграть эту войну, если бы среди вас не было меня? Ну а что до контактов с заграницей и польской кампании – Боже мой, всё только ради того, чтобы втянуть их в войну. Вы же помните мои речи в Праге и Вене после аншлюса! Как вы можете подвергать сомнению мою верность и любовь к нашему фюреру!”
По мнению Шираха, Шахт «всегда ставил на двух лошадок… его просто снедало тщеславие стать рейхспрезидентом. Ему это не удалось в годы Веймарской республики, и он решает попытать счастья при Гитлере. Но и при Гитлере не вышло, и тогда он ради достижения своей цели вступает в сговор с Герделером».
Финансист Шахт действительно всегда старался диверсифицировать риски. Джордж Мессерсмит, Генконсул США в Берлине с 1930 по 1934 год, вспоминал: «Доктор Шахт всегда пытался вести двойную игру. Однажды он сказал мне (и я знаю: это же говорилось им другим американским, а также английским представителям в Берлине), что у него почти ни в чём нет согласия с нацистами. Сразу же после прихода нацистской партии к власти Шахт утверждал, что, если нацисты не будут остановлены, они приведут Германию и весь мир к гибели. Я точно помню, как он подчёркивал, что нацисты неминуемо вовлекут Европу в пучину войны».
С 30 августа 1933-го по 29 декабря 1937 года послом США в Германии был Уильям Додд. Вот одна из его записей о Шахте от 21 июня 1935 года: «В Германии, да, пожалуй, и во всей Европе, вряд ли найдётся такой умный человек, как этот “экономический диктатор”. Положение его весьма затруднительное, а порой просто опасное. Когда я увиделся с ним в начале июня 1934 года, первым, что он сказал, было: “Я ещё жив”. Фраза эта показалась мне довольно рискованной». Кроме несомненного драматического таланта и невероятной изворотливости, которые потом пригодятся Шахту в Нюрнберге, стоит отметить и тот факт, что в показаниях на трибунале экономический диктатор не говорил о разногласиях с нацистской верхушкой на момент лета 1934 года. А значит, он уже тогда понимал, с кем имеет дело в лице Гитлера и готовил возможные пути отхода.
Кстати говоря, после очной встречи с «антимилитаристом» Шахтом в декабре 1938 года в дневнике Додда появилась цитата экономического диктатора Третьего рейха: «Если Соединённые Штаты… предоставят Германии свободу рук в Европе, всеобщий мир будет обеспечен». Запись заканчивалась выводом: «Хотя Шахту и не нравится гитлеровская диктатура, он, как и большинство высокопоставленных немцев, жаждет аннексий мирным путем или же посредством войны, но при условии, что Соединённые Штаты будут стоять в стороне. Хотя я и восхищаюсь Шахтом за некоторые его смелые действия, я теперь опасаюсь, что, если он эмигрирует в Соединённые Штаты, вряд ли из него получится хороший американец».
Вальтер Функ, преемник Шахта на постах имперского министра экономики и президента Имперского банка, высказался о защите Шахта в Нюрнберге так: «Я всегда был высокого мнения о Шахте, однако теперь вынужден был усомниться в его моральных качествах. Он отвечал за перевооружение. В этом нет и быть не может никаких сомнений. Не забывайте, он был министром по делам вооружений. Дело в том, что он невзирая ни на что преследует свою цель. Шахт каким был, таким и остался». В Разговоре с Гилбертом Функ признал, что «среди всех нас нет ни одного, кто с чистой совестью мог бы заявить, что не несёт никакой моральной ответственности за содеянное. Даже Шахту, и тому никуда не деться от моральной ответственности. Он же всё-таки был президентом Рейхсбанка и министром без портфеля. И не ушёл с этих должностей. Если бы мы все действовали заодно и в один прекрасный день отказались участвовать в этом безобразии, возможно, нам удалось бы предотвратить наихудшее. Моральная вина никого из нас не обошла. Я даже представить себе не могу, что этот суд кого-либо из нас оправдает».
Вальтер Функ действительно был приговорён в Нюрнберге к пожизненному заключению. Ялмар Шахт, Франц фон Папен и Ганс Фриче были полностью оправданы. Признав, что Шахт был «центральной фигурой в германской программе перевооружения» и «использовал возможности имперского банка в наивеличайшей степени для германских усилий в области перевооружения», судьи тут же оговорились: «Но перевооружение как таковое не является преступным актом в соответствии с Уставом. Для того чтобы оно явилось преступлением против мира, как оно предусматривается статьёй 6 Устава, должно быть доказано, что Шахт проводил это перевооружение как часть нацистского плана для ведения агрессивной войны».
Исходя из текста приговора, Шахт вооружал вермахт, не зная, что Гитлер собирается использовать его для войны. Он, оказывается, «принимал участие в программе перевооружения лишь потому, что хотел создать сильную и независимую Германию, которая могла бы проводить внешнюю политику, способную завоевать ей уважение и равное положение с другими европейскими странами».
В приговоре констатировалось, что Шахт, в числе прочего:
• Разработал систему, согласно которой выпущенные на пять лет векселя, известные под названием векселей «МЕФО», гарантированные имперским банком и обеспеченные фактически лишь его положением как эмиссионного банка, использовались для приобретения крупных сумм на перевооружение за счёт краткосрочных денежных операций.
• В качестве министра экономики и генерального уполномоченного по вопросам военной экономики активно участвовал в организации германской экономики для войны.
• 3 мая 1935 года он послал меморандум Гитлеру, в котором говорилось, что «выполнение программы вооружения в количественном отношении и в наикратчайший срок является задачей германской политики, и поэтому всё остальное должно быть подчинено этой цели».
А когда подсудимый осознал, что гитлеровцы перевооружаются с агрессивными целями, он пытался замедлить темпы перевооружения, и «уже в 1936 году Шахт начал выступать за сокращение программы перевооружения но финансовым соображениям. Если бы политика, за которую он выступал, была проведена в жизнь, Германия не была бы подготовлена к общеевропейской войне. Его настойчивые попытки провести эту политику привели впоследствии к его отставке со всех постов, имевших экономическое значение в Германии».
С другой стороны, в приговоре признаётся, что «Шахт, будучи прекрасно осведомлённым в германских финансах, находился в особенно выгодном положении для того, чтобы понять подлинный смысл сумасшедшего перевооружения, которое проводил Гитлер, и осознать, что принятая экономическая политика могла иметь своей целью только войну».
Концовку приговора Шахту приведем без сокращений:
Шахт не был причастен к планированию ни одной из агрессивных войн, которые инкриминируются разделом вторым. Его участие в оккупации Австрии и Судетской области (ни одно из этих действий не вменяется в вину как агрессивная война) было столь ограниченным, что оно не является участием в общем плане, инкриминируемом в разделе первом. Он, несомненно, не принадлежал к кругу приближенных Гитлера, который был очень тесно связан с общим планом. Он рассматривался этой группой с нескрываемой враждебностью. Показания Шпеера указывают на то, что арест Шахта 23 июля 1944 года в той же мере основывался на враждебности Гитлера к Шахту, выросшей из его поведения до войны, как и из подозрений в его причастности к покушению. Поэтому обвинение против Шахта покоится на предположении, что Шахт фактически был осведомлён о нацистских агрессивных планах. Трибунал рассмотрел с величайшим вниманием все эти доказательства и пришёл к заключению, что представленные доказательства не позволяют с несомненностью прийти к указанному выше выводу.
Почему Шахт был оправдан? В мемуарах «экономический диктатор» писал: «Если бы обвинителям удалось добиться моего осуждения на Нюрнбергском процессе, то было бы легко пригвоздить к позорному столбу много других лидеров германской промышленности». Действительно, последующие процессы над немецкими промышленниками проводились не Международным военным трибуналом, а американскими военными судами.
В «Нюрнбергском дневнике» американец Гилберт приводит цитату Шахта: «Если вы, американцы, хотите предъявить обвинение промышленникам, которые помогли вооружить Германию, то вы должны предъявить обвинение себе самим… Заводы “Опель”, например, ничего, кроме военной продукции не производившие, принадлежали вашему “Дженерал моторс”. Нет, так поступать нельзя. Разве промышленники виноваты во всём этом?». Анализируя итоги трибунала, Шахт отметил: «Обвинение было очень разочаровано, когда я был оправдан, потому что это очень затруднило представление всего германского финансового и хозяйственного мира уголовно ответственным за войну».
Итак, 1 октября 1946 года Ялмар Шахт был полностью оправдан и покинул зал суда, с презрением отвернувшись от других подсудимых. Пока обвиняемые, которых Трибунал признал виновными, готовились выйти в зал для выслушивания своего приговора, Гилберт успел побеседовать с получившими оправдание Шахтом, Папеном и Фриче. Находившийся в приподнятом настроении Папен «извлёк из кармана апельсин, который решил придержать после обеда, и в приливе чувств попросил меня передать его Нейрату. Фриче попросил меня отдать его апельсин Шираху. Шахт решил вкусить свой десерт сам».
В январе 1947 года Шахт всё же получил первую и последнюю судимость: к восьми годам тюрьмы его приговорил немецкий суд по денацификации «за участие в создании и в деятельности национал-социалистского государства насилия, принесшего бедствия многим миллионам людей в Германии и во всём мире». Но уже в сентябре следующего года он вышел на свободу. Своё освобождение Шахт вспоминал так: «У меня в кармане было две марки. Назавтра я стал директором банка». Окончательно на пенсию он вышел только в 1963 году. 3 июня 1970 года Шахт умер в Мюнхене, оставшись в памяти немцев гениальным финансистом, спасителем марки и экономическим диктатором Третьего рейха.
Назад: Глава 2. Экономический диктатор «Третьего рейха»
Дальше: Часть 6. Михаил Суслов. Самый серый кардинал
