Глава 3. Начало Великой Отечественной войны
С июня 1941 года Мехлис становится заместителем Верховного главнокомандующего, одновременно продолжая возглавлять Главное политическое управление РККА. Приближение к вождю было обусловлено опасениями Сталина относительно усиления пораженческих настроений среди военного командования после первых побед германской армии. От последствий этого шага пострадал в том числе и начальник Генштаба – будущий маршал Жуков. В его «Воспоминаниях и размышлениях» детально описан доклад Верховному главнокомандующему 29 июля 1941 года:
Захватив с собой карту стратегической обстановки… я прошёл в приёмную И. В. Сталина, где находился А. Н. Поскрёбышев, и попросил его доложить обо мне.
– Садись. Приказано подождать Маленкова и Мехлиса.
Минут через десять все были в сборе и меня пригласили к И. В. Сталину… Разложив на столе свои карты, я… рассказал о группировках немецких войск и изложил предположительный характер их ближайших действий.
– Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска? – резко и неожиданно бросил реплику Л. З. Мехлис.
– Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, – ответил я, – но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать только так, а не иначе…
– Вы что же, – спросил И. В. Сталин, – считаете возможным ослабить направление на Москву?
– Нет, не считаю. Но противник, по нашему мнению, здесь пока вперёд не двинется, а через 12–15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий.
– А Дальний Восток отдадим японцам? – съязвил Л. З. Мехлис…
– А как же Киев? – в упор смотря на меня, спросил И. В. Сталин…
– Киев придётся оставить, – твердо сказал я.
Вспылив и назвав предложенный Жуковым контрудар Красной Армии под Ельней чепухой, Сталин освободил будущего маршала от должности.
Если читатель по какой-то причине не доверяет воспоминаниям Жукова, подтверждением роли Мехлиса в снятии Жукова может служить приведённая Юрием Рубцовым в книге «Мехлис. Тень вождя» записка Берии от 1 июля 1953 года, направленной главе правительства Георгию Маленкову и другим членам Политбюро: «Зловещий Лаврентий к этому времени уже сидел под арестом и молил бывших “товарищей” выслушать его. Его свидетельствам следует верить, ибо быть лишний раз уличённым во лжи в той ситуации – значило для него потерять последнюю надежду, что к нему прислушаются. Итак, вот он, фрагмент записки, написанной, к слову, безграмотно и сбивчиво (что, в общем-то, неудивительно, учитывая положение вчера всесильного министра, а сегодня заключённого): “Дорогой Георгий и дорогие товарищи, я сейчас нахожусь в таком состоянии, что мне простительно, что так приходиться мне писать… Кобудто я интриговал перед т. Сталин[ым], это если хорошо вздуматься просто недоразумение[.] что это не верно, Георгий[,] ты то это хорошо знаешь[.] Наоборот все т[оварищи] М[икоян] и Молот[ов] хорошо должны знать, что Жук[ов,] когда [его] сняли с генер[ального] штаба по наущению Мехлис[а], ведь его полож[ение] было очень опасно, мы вместе с вами уговорили назначить его командующим [Резервным] фронтом и тем самым спасли будущ[его] героя нашей Отеч[ественной] войны…”»
В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года был введен институт военных комиссаров. В тексте указа констатировалось, что «навязанная» Советскому Союзу война «в корне изменила обстановку работы в Красной Армии. Война расширила объем политической работы в нашей армии» и потребовала, чтобы:
• «политработники не ограничивали свою работу пропагандой, а взяли на себя ответственность также и за военную работу на фронтах»;
• «командиру полка и дивизии была оказана полная помощь со стороны политических работников не только в области политической работы, но и в области военной»;
• «была повышена роль и ответственность политработников – подобно тому, как это имело место в период гражданской войны против иностранной военной интервенции».
Во всех полках и дивизиях, штабах, ВУЗах и учреждениях Красной Армии вводился институт военных комиссаров, а в ротах, батареях, эскадронах – институт политических руководителей. Указ в первую очередь бил по принципу единоначалия в армии.
Согласно положению о военных комиссарах, полную ответственность за выполнение войсковой частью боевых задач возлагалась не только на командира, но и на военного комиссара. Утверждению дуализма в руководстве личным составом способствовало также то, что все приказы по полку, дивизии, управлению, учреждению должны были подписываться не только командиром, но и военным комиссаром. Также к числу обязанностей комиссара была отнесена беспощадная борьба с трусами, паникёрами и дезертирами, насаждение твёрдой рукой революционного порядка и воинской дисциплины.
Характерный эпизод, свидетельствующий о том, как именно товарищ Мехлис боролся с потенциальными предателями и как к этому относились военные, приводит в своей книге Юрий Рубцов: «Уместно сослаться и на мнение заместителя начальника Центрального штаба партизанского движения полковника И. Г. Старинова, который встречался с Мехлисом на Западном фронте в качестве начальника нештатной оперативно-инженерной группы, направленной Наркоматом обороны для устройства заграждений и подрыва мостов. Когда у офицера-подрывника родилось смелое предложение совершить рейд по немецким тылам, окончательное решение по нему выносил начальник ГУПП, он же – член Военного совета фронта. Лев Захарович выслушал собеседника настороженно, подозрительно. Потребовал полные данные на всех, кто просился в тыл врага. «Решил, что никаких данных Мехлису о сапёрах… не дам, – писал Старинов. – Вдруг кто-либо пропадёт без вести на оккупированной территории? В таком случае его семье не сдобровать. Этот циничный деспот припомнит всё».
Кстати говоря, тот же Илья Григорьевич Старинов в книге «Записки диверсанта» так вспоминал об одной из первых встреч с Мехлисом:
Первое, что бросилось в глаза в кабинете Мехлиса, – письмо Военного совета Юго-Западного фронта, лежащее на столе армейского комиссара первого ранга. Это обнадёживало!
– Слушаю вас, – выслушав представление, угрюмо сказал Мехлис.
Я начал излагать суть дела, но на третьей или четвертой фразе был прерван:
– Не о том говорите! Не это сейчас нужно! Резким движением Мехлис отодвинул письмо Военного совета, поднялся, вышел из-за стола и, расхаживая по кабинету, стал упрекать меня и авторов письма в безответственности: о каких минах, да ещё замедленного действия, о каких «сюрпризах» может идти речь, если армии не хватает обычных снарядов и нечем снаряжать авиабомбы?
– Глубокий вражеский тыл, коммуникации! – с едкой иронией воскликнул Мехлис. – Вы что, с неба упали? Не знаете, что враг стоит под самой Москвой?!
– Но мы учитываем…
И снова Мехлис перебил:
– Учитывать надо, что наступила зима! Что надо полностью использовать те преимущества, какие она дает! Нужно заморозить гитлеровцев! Все леса, все дома, все строения, где может укрыться от холода враг, должны быть сожжены! Хоть это вам понятно?!
Я осторожно заметил, что леса зимой не горят и что они – база для партизан. А если жечь деревни – лишатся крова наши же люди. Возражение лишь подлило масла в огонь. Мехлис обозвал меня и Невского горе-теоретиками, слепцами, потребовал передать генералу Котляру, что Подмосковье нужно превратить в снежную пустыню: враг, куда бы ни сунулся, должен натыкаться только на стужу и пепелище.
– Если ещё раз посмеете побеспокоить товарища Сталина своими дурацкими идеями – будете расстреляны! Можете идти.
Генерал Котляр ждал меня. Выслушал, покачал головой:
– Н-да, неожиданно… Очень! Да вы не расстраивайтесь так, Илья Григорьевич! В жизни, знаете ли, надо надеяться на лучшее. Может, всё ещё изменится.
Котляр утешал, я был ему благодарен, но состояние подавленности не проходило: всё пошло прахом, всё!
К тому же я вспомнил, что требование поджигать леса, высказанное Мехлисом, это требование самого Сталина! Точно! Он говорил об этом ещё в выступлении по радио 3 июля сорок первого года! А я-то пытался объяснить Мехлису, что поджог лесов – несусветная чушь! Что же теперь будет? Скажу честно, мне стало страшно…
