Рубелий
Как же ему плохо! Внутри будто что-то зажгли, и этот яростный огонь постепенно пожирает его… Ещё и мутит… Проклятый гусь! Так и норовит выбраться обратно… Зря не послушал Мирцею… Она предупреждала, что гуси нынче слишком жирные…
Рубелий скривился. Тошнота и не думала проходить, накатывая волнами. Как и предательская слабость, выжимавшая из его крупного тела обильный липкий пот. «Придётся вызвать Лабуса. Не верю я этому шарлатану – угробил Палия, сварг, но… не гахарского же звать. Этому паршивому овцепасу Мануку, Мирцееному любимчику, веры и того меньше… Что ему стоит сляпать какое-нибудь зелье, и всё, сдохну в два счёта, как кобель подзаборный… Сволокут в пирамиду, там места ещё полным полно…»
Слабость… Она изводила его больше всего, не давая даже думать, заволакивая мысли какой-то серой пеленой. Два дня назад он не смог заставить себя встать с дивана и пойти в Зал Малого Совета. Конечно, не велика потеря, что не услышал, сколько сена сожрали за зиму лошади мерланов и сколько литов недополучила казна в результате мора от зимней лихорадки в каменоломнях Сентории… Если бы не слабость…
Это не мог быть яд. Он ел и пил только то, что перед ним пробовал специальный прислужник, а тот весел и бодр, как всегда. Придётся всё же позвать Лабуса…
Дьявол бы побрал этих антубийских девок! Сначала Гульмира померла от непонятной хвори, которую подхватил от неё переводчик. Теперь Пальмина безостановочно рыдает в своей комнате, собирая с подушки клочки золотых волос. Странно, переводами они с ней вроде не занимались… Этой сучке трахаться бы сутками напролёт, но ему-то такие излишества уже малоинтересны. Ну да, девка в самом соку, кожа бархатная, у-у, а заводится… Пальцем проведи по нижним губкам – так соком и брызжет! Покувыркались пару ночей – и сердце так прихватило, что аж в пот холодный бросило. Решил уже – всё! Лабус приволок микстуру и ехидно так, паршивец плешивый, заметил, что молодая кобыла, мол, старого жеребца в два счета заездит. Ей-то что, кобыле…
«Идти нужно… Прибыло посольство из Солонии, и мне придётся выслушивать, чего они там просят… Лихорадка их забери! Что они могут просить? Выдать им эту чокнутую бабу, конечно! Мать их драгоценного Юнария, моего новоиспечённого племянничка! Палий… да мог он, вполне мог, кобель бешеный, заделать ей ребёнка! Он сам хвалился тогда, с мерзкой такой улыбочкой, как поимел дочку лангракса. И, хохотнув, добавил, что был у неё первым. Да уж, порезвились мы в молодости… Может, и мой сынок гуляет где-то…»
Задыхаясь от усилия, он кое-как выбрался из кресла и стащил с себя пропитанную потом рубаху. Его прислужник, стоявший рядом с чистой рубахой, тихонько охнул. Рубелий удивлённо глянул на него и перевёл взгляд на свой живот. На слегка желтоватой коже проступали бесформенные пятна неприятного буро-коричневого цвета.
Тошнота, слегка отпустившая, вдруг накатила с новой силой, и Рубелия вырвало прямо на ноги прислужника, в ужасе уставившегося на Повелителя.
– Дай полотенце! И молчи обо всём. Понял?
Бледный Фирон кивнул и бросился за полотенцем. Спустя полчаса Рубелий, тяжело ступая, вошёл в Зал Малого Совета. Корона чугунным обручем сдавила голову, и он едва передвигал ноги под её тяжестью. Белый воротник удавкой впился в шею, скрывая от посторонних взглядов появившееся чуть выше ключицы пятно.
Усевшись на трон, Повелитель постарался сосредоточиться и унять неприятную дрожь в пальцах. Члены Совета были в сборе. Мирцея с тревогой посмотрела на мужа, но ничего не сказала. Видя, что он не выражает ни малейшего желания начинать Совет, она поправила тонкими пальцами свою причёску и заговорила:
– Вы все знаете, что за дверью нашего разрешения ожидает посольство лангракса Солонии. Хотя, и это известно каждому, в Нумерии посольство может быть только у Повелителя государства, а не у какого-то захудалого лангракса.
Мирцея помолчала, пережидая раздавшиеся возгласы.
– И я уверена, вы знаете, для чего оно прибыло!
Согласные кивания голов присутствующих были вполне достаточным ответом.
– Отдать им женщину мы не можем. Она умерла и похоронена. А то, что предано земле, там и должно оставаться. Самый страшный грех – разрыть чужую могилу, потревожив покойного.
Главный сигурн, усмехнувшись, перебил Мирцею:
– Но они всё равно потребуют её, живую или мёртвую. Ради этого они и прибыли сюда. И чихали они на эти предрассудки.
Мирцея скривилась, как от зубной боли. Этот человек раздражал её с каждым днем всё больше, и она в мыслях уже представляла тот счастливый день, когда с треском выставит этого умника за дверь Совета.
– Вы говорите очевидные вещи, Мустин Беркост. Конечно же потребуют. Каждый любящий сын должен поступить так. Но… вот тут нам и пригодится ваше умение дипломата, Главный сигурн! Вы должны убедить этих людей в том, что Эльма Гинратус умерла от какой-то внезапной и очень заразной болезни, которую она подцепила в дороге. Несмотря на все усилия наших лучших лекарей и созданные нами идеальные условия, бедняжка всё же погибла. И была похоронена, – голос Мирцеи взлетел над возникшим шумом, – сразу после смерти! Дабы предотвратить распространение этой жуткой заразы по Остенвилу!
Мужчины переглядывались и скептически качали головами, вполголоса обсуждая сказанное. Даже всегда невозмутимый Фортус Хальдекаст был сегодня не похож на себя – на его бледном лице выступил лихорадочный румянец. Тостин Арвидол, министр тайного приказа, потирая покалеченную кисть левой руки, нарушил вдруг повисшее в зале молчание:
– Глупости! Не поверят они. Я бы тоже не поверил, слушая такое наглое враньё. Если бы она умерла в той гостинице, где остановилась со своими людьми, которых мы, надо сказать, бесславно упустили, ещё можно было о чём-то говорить. Но её арестовали и увели в Саркел. И этому было, как минимум, тысячи полторы свидетелей!
Мирцея злобно уставилась на говорившего:
– Да уж, скажите честно, это вы их упустили, драгоценный наш Тостин! Ваши хвалёные соглядатаи, на которых мы каждый год тратим уйму денег! И что-то мне подсказывает, вы вряд ли сможете дать нам полный отчёт, куда уходят все эти денежки!
Министр только пожал плечами. Не имело смысла спорить с Мирцеей. Особенно сейчас, когда нужно было срочно решать проблему, о которой он твердил Повелителю с первой же минуты заключения Эльмы под стражу. Этот Корстак оказался ещё упрямей своего брата… Но какова его жёнушка! Вот же сволочная баба! Он много чего знал о ней, и у него было чем прикрыть её ротик, но… не сегодня.
Тостин Арвидол перевёл взгляд на Повелителя. Тот безучастно сидел, привалившись к спинке трона, и, казалось, с трудом улавливал суть происходящего. «Совсем раскис, дьявол его побери! Что же это происходит? Куда Лабус смотрит, хрен он собачий?! Мирцея и его подкупила? Или запугала? Не похоже на него… Сегодня же зайду к нему и всё выясню…»
Мирцея выждала, пока под её горящим взглядом шум стихнет, и продолжила:
– Мы должны предложить им вместо трупа заключение нашего лекаря, всеми уважаемого Лабуса Сусвинта. Его репутация высока, и он известен своим непреклонным характером далеко за пределами Остенвила.
– Вот именно! – Главный сигурн ухмыльнулся и с издёвкой посмотрел на Мирцею. – Он никогда не подпишет такое заключение, уж я-то Лабуса знаю!
Женщина поджала губы и, прищурив глаза, одарила Беркоста презрительной улыбкой:
– А вот это уже не ваша печаль, Главный сигурн! Подпишет. А если нет… – И, обрывая дальнейшие возражения, махнула рукой стоявшему у дверей лантару.
В зал вошли трое. Впереди шагал высокий мужчина лет сорока. В его коротких волосах уже кое-где блестели седые пряди, но тёмные глаза оглядели сидящих цепким взглядом. Одет он был в длинный тёмно-синий кафтан и высокие блестящие сапоги из прекрасно выделанной кожи. Крупные пуговицы бежали по его груди серебряной змейкой с сапфировой чешуей. Серебряный пояс, также отделанный сапфирами, туго охватывал его талию.
Вторым шёл грузный мужчина с роскошными рыжеватыми усами, свисавшими ниже гладко выбритого подбородка. Его когда-то восхитительная шевелюра была изрядно потрепана годами, но её с избытком компенсировали густые кустистые брови, из-под которых грозно сверкали зелёные глаза. Ноздри мясистого носа яростно раздувались, красноречиво говоря о кипевших в его хозяине чувствах.
Массивная золотая серьга и чуть раскачивающаяся походка выдавала в нём старого морского волка. Он ступал, широко ставя кривоватые ноги в мягких сапогах из лосиной кожи, как будто под ним стелился не мраморный пол дворца, а деревянная палуба прыгающей по волнам галеры.
Широкий пояс, стягивающий его объёмистое брюхо, был собран из толстых золотых и серебряных пластин с огромной застёжкой в виде головы спрута и был украшен целой россыпью драгоценных камней. Тёмно-бордовая короткая куртка и такого же цвета штаны из бархата довершали его наряд.
Третьим в этой компании был худощавый молодой человек в неприметном сером костюме, единственным украшением которого стала серебряная цепь, каждое звено которой было выковано в виде прыгающих дельфинов. Серые холодные глаза юноши внимательно разглядывали всех присутствующих в Зале приёмов…
Подойдя к возвышению, троица остановилась, всем своим видом показывая, что не намерена изображать почтение к Повелителю Нумерии. Наконец, когда затянувшееся молчание грозило стать просто неприличным, Мустин Беркост взял на себя обязанности радушного хозяина.
– Повелитель Нумерии Рубелий Первый приветствует вас, достойные граждане Солонии! И готов выслушать ваши просьбы, ради которых вы проделали столь долгий путь.
От глаз Мирцеи не ускользнула ненависть, промелькнувшая на лицах посланников при этих словах. Высокий мужчина сделал шаг вперёд и громко произнёс:
– Рубелий Корстак! Досточтимый лангракс Солонии Юнарий Гинратус требует немедленного освобождения из Саркела своей матери, благородной госпожи Эльмы Гинратус, заключённой туда с нарушением всех законов Нумерии! Я, Суан Дейлоп, главный советник лангракса Солонии, направлен моим господином и Повелителем, дабы сопроводить её домой со всеми причитающимися ей почестями!
Первым пришёл в себя от столь неслыханной наглости Главный судья. Подскочив так, будто его кто-то снизу ткнул мечом в мягкое место, он истошно завопил, брызгая слюной и размахивая руками:
– Да как вы посмели что-то требовать у нашего Повелителя? Вы… вы можете только, преклонив колени, просить его высочайшей милости!! И при этом ещё вы… – Аврус Гентоп закатил глаза и чуть не задохнулся от избытка чувств, – вы посмели назвать Повелителем какого-то… лангракса! Это же гнусное предательство и государственное преступление! – Голос Главного судьи упал до трагического шёпота, должного придать большего веса его словам.
Гости не шелохнулись и не выказали ни малейшего страха перед столь тяжкими обвинениями. Дейлоп ухмыльнулся и нарушил повисшее после слов судьи молчание. Глядя прямо в лицо Рубелия, он повторил:
– От имени моего господина и Повелителя, мы требуем, чтобы Эльма Гинратус была немедленно освобождена и доставлена сюда!
Судья, покрывшийся багровыми пятнами, уже открыл рот, чтобы излить очередную порцию праведного гнева, но Мирцея, подняв руку, заставила его попридержать свой язык.
– Наши гости несколько утомлены дальней дорогой, и поэтому не всегда могут почтительно выразить возникшую у них мысль. Но Повелитель Нумерии великодушен и не собирается считать их нешуточное беспокойство за свою госпожу Эльму государственным преступлением. Это уж слишком, дражайший Гентоп! Слишком! Тем более что досточтимую госпожу никто и не задерживал.
Посланники в замешательстве переглянулись. Мирцея с непроницаемым лицом продолжала:
– Госпожу Гинратус действительно вывели из Зала и доставили во Дворец Правосудия, но… лишь для того, чтобы спасти её! Рассерженная толпа, не поверившая ни единому её слову, уже готовилась наброситься на госпожу Эльму, и тогда даже доблестным Золотым Мечам вряд ли бы удалось предотвратить безжалостную расправу.
Толстяк с серьгой в ухе громко хмыкнул и, уперев крепкие руки в бока, пробасил:
– Глотка Вельзевула! Так это меняет дело! Значит, мы сейчас же увидим свою госпожу!
Мирцея придала лицу скорбное выражение и сочувственно вздохнула:
– Всё не так просто, уважаемый Эйлин Крок. К моему огромнейшему сожалению, в тот же день госпожа Эльма внезапно впала в нервную горячку, вызванную её эмоциональным выступлением, отнявшим у бедняжки столько сил. Наш лучший лекарь Лабус Сусвинт, известный своим искусством далеко за пределами этого дворца и даже Остенвила, приложил все свои усилия, чтобы вылечить госпожу. Но видимо, силы её были слишком подорваны, да ещё в долгой дороге к ней привязалась какая-то жуткая хворь, мгновенно превратившая эту цветущую женщину в умирающий цветок. И через два дня мы уже горько оплакивали её безвременный уход…
Главный сигурн прикрыл лицо рукой, очень надеясь, что его трясущиеся в беззвучном смехе плечи со стороны похожи на рвущиеся из души рыдания. «Вот же сучка гахарская! Врёт так, что вот-вот сама слезу пустит!»
Эйлин Крок, по мере того как до него доходил смысл сказанного, багровел всё больше и больше. От его рёва, привыкшего соперничать с грохотом морских волн, затряслись витражные окна в Зале приёмов.
– Вы подло уморили нашу госпожу?! – Его руки судорожно шарили по поясу, ища оставленный при входе меч.
Не найдя его, он угрожающе двинулся к трону, готовый голыми руками разорвать виновных в этом злодеянии. Рубелий дёрнулся, выходя из прострации, но Мирцея даже не шелохнулась. Золотые Мечи, положив руки на рукояти своих мечей, сдвинулись и преградили толстяку путь к возвышению.
Суан Дейлоп шагнул вперёд и опустил руку на плечо своего товарища. Тот зарычал и сбросил её, но Суан был настойчив. Громко пыхтя и ругаясь самыми грязными словами, толстяк нехотя отступил.
Прошло несколько минут, прежде чем все немного успокоились, и Мирцея смогла продолжить, правда, уже без прежней сочувственной нотки:
– Мы сожалеем, что госпожа Эльма умерла, но даже наш лекарь не способен на чудеса. Она была похоронена сразу же, в этот же день, – мы не могли допустить, чтобы страшная неизвестная болезнь уничтожила всех жителей Остенвила!
– Не думаю, что от этой заразы, которую вы так испугались, пострадал здесь ещё хоть кто-то. – В голосе молодого мужчины, всё время державшегося за спинами товарищей, звучала нескрываемая горечь. – Но если моя мать действительно умерла, мы настойчиво требуем выдать нам её тело, чтобы с полагающимися почестями похоронить в семейной усыпальнице лангракса Солонии.
Мирцея с интересом разглядывала говорившего. Молодой человек был красив, с тонкими чертами лица. На плечи падали густые, чуть волнистые пряди каштановых волос. Тёмные глаза его смотрели грустно-насмешливо.
– Я надеюсь, в нашем требовании нет ничего противоречащего законам Нумерии?
Аврус Гентоп опять подскочил как ужаленный. Его пронзительный голос впился в потолок:
– Конечно же есть! Третий пункт Закона о смерти гласит, что «погребённый покойник, похороненный в земле или в специальном сооружении, не может быть извлечён оттуда ни при каких условиях, дабы не тревожить священный прах усопшего нашими земными делами, а его душу – суетой жизни».
Суан Дейлоп усмехнулся:
– Ничего, госпожа Эльма простит нам суету этой жизни! Но если мы оставим её лежать в чужой неприветливой земле, её душа будет преследовать нас вечно.
Гентоп, усевшийся на своё место с чувством исполненного долга, вздёрнул подбородок:
– Душа не покинет своего тела, так что вам в Солонии она не страшна.
Ярость плеснулась в глазах Эйриса Гинратуса, но он вполне спокойно произнёс:
– Уважаемый судья забыл, видимо, что гласит второй пункт этого Закона: «Каждый усопший должен быть оплакан своими родными и получить все причитающиеся ему почести». Моя мать, увы, была лишена этого, а значит, вы нарушили свой собственный закон.
Быстро моргая своими поросячьими глазками, Аврус уже приготовился вступить с наглецом в перепалку, когда Мирцея, резко взмахнув рукой, решительно прекратила не в меру затянувшуюся дискуссию, грозившую загнать присутствующих в беспросветные дебри юридических хитросплетений.
– Довольно! Мы понимаем вашу боль, господа, но тело останется там, где ему и положено быть, в земле! И передайте вашему ланграксу наши глубокие соболезнования!
Но Дейлоп не собирался отступать так просто:
– Мы хотели бы увидеть могилу, чтобы украсить её любимыми цветами госпожи Эльмы.
– Это совершенно невозможно! Болезнь слишком заразна, уже умерла прислужница, ухаживавшая за вашей госпожой. Поэтому наш Совет принял мудрое решение сохранить в тайне место захоронения!
Уже две руки с обеих сторон опустились на плечи Эйлина Крока, разразившегося новой порцией отборных ругательств, самыми нежными из которых были «вонючие ублюдки» и «проститутки кусок». Мирцея брезгливо поморщилась, но продолжила, слегка повысив голос, чтобы перекрыть этот бычий рёв:
– Единственное, что мы можем вам предоставить, – подписанное лично Главным лекарем заключение о причине смерти госпожи Гинратус, которое вы сможете отвезти своему ланграксу. Если оно вам потребуется, я готова… мы готовы вам его передать.
Эйрис коротко взглянул на товарищей:
– Хорошо. Мы хотим завтра же получить это заключение. Но… – его глаза впились в лицо Мирцеи, – сначала мы желаем лично побеседовать с вашим Главным лекарем. Причём немедленно!
Смятение, мелькнувшее на лице жены Повелителя, которое она постаралась тут же скрыть за напускным безразличием, сказало ему больше, чем все произнесённые до этого момента слова.
– Мы подумаем и дадим вам ответ позже! – Мирцее хотелось поскорее закончить этот тягостный разговор, и она повернулась в Рубелию.
Тот, изнемогая под тяжестью короны и жестоко потея в плаще из плотного шёлка, решительно заявил:
– Вы получите наш ответ. И заключение тоже. Прощайте.
Дверь за послами закрылась. В мрачной тишине, повисшей вдруг в Зале, было слышно только шумное дыхание Повелителя.
