Грасарий
Приготовления к свадьбе шли полным ходом. До события оставалось всего два дня, и Грасарий волновался, что Главный смотритель дворца, неторопливый полусонный толстяк Кестин Пундор, обязательно что-нибудь забудет или перепутает и вся церемония пойдет наперекосяк.
Дворец был полон слухов, которые сбившиеся с ног слуги усердно перетаскивали из одного конца в другой, и его личный прислужник, бойкий быстроглазый Микон, разводя вечером огонь в камине спальни, вываливал их на хозяйскую голову со своими неизменными комментариями:
– Ваша Осмила закатила вчера отцу очередную истерику. Это ж надо быть такой стервой! Мало того что бедный Главный сигурн почти что поседел за эти два месяца, так теперь ей ещё и ювелир не угодил – изумруды, видите ли, в её диадеме оказались не того оттенка зелёного, как ей виделось! А ничё, что сами они чуть меньше куриного яйца! А башмачник? Тот вовсе был изгнан чуть не пинками! Он, сволочь тупая, посмел сделать застёжки на её туфлях не слишком изящными.
Слабый огонёк лизнул горку тонкой щепы, примеряясь, как бы ловчее на неё наброситься.
– А Зенда, её личная прислужница? Уж на что девушка на редкость кроткая и терпеливая, и та сегодня прям рыдала на кухне, всерьёз пригрозив утопиться в дворцовом колодце! Сам слыхал. Так Гулида еле-еле отпоила её чаем с мятой, битый час уговаривая не делать такой глупости. Вы, господин, не заметили разве, что на обед был подан слишком уж зажаренный пирог с мясом ягнёнка?
Огонь уже ярко горел, наполняя комнату живым теплом.
Грасарий сидел в кресле, вытянув ноги и устало прикрыв глаза. Конечно, он прекрасно знал, что его будущая невестка обладала вне всякой меры заносчивым и упрямым характером. А то, что Мустин Беркост решил выдать дочь замуж помимо её желания, и вовсе уничтожило последние крохи имевшегося у неё благонравия. Не такой хотел бы он видеть жену Динария, не такой, но наступившие времена не располагали к мягкотелости. Ему сейчас, как никогда, требовался прочный союз с Главным сигурном, чья невидимая власть позволила бы Грасарию занять трон в случае прямого противостояния с братом.
Мужчина тяжело вздохнул. Он прекрасно помнил, какую сумятицу в головы присутствующих внесла Эльма Гинратус, вдруг выступив из заднего ряда и предъявив права своего сына на трон… Да, всё не так просто! И притязания Рубелия оказались далеко не бесспорными. В первую секунду он обрадовался, видя, как занервничал брат. Но отрезвление пришло очень быстро – к их тёплой компании добавился ещё один претендент! А насколько он силён и представляет ли реальную угрозу – покажет время.
И как виделось ему, Грасарию, покажет весьма скоро. Женщина погибла три дня назад и, как все преступники против короны, была похоронена в безымянной могиле. То, что об этом в скором времени станет известно её сыну Юнарию, можно было не сомневаться. Вот тут-то и начнётся самое интересное…
Грасарий открыл глаза. Зажжённые свечи горели ровно, создавая в комнате приятный полумрак. Микон, покончив с камином, приготовил серебряный таз и теперь стоял с кувшином и белоснежным полотенцем, готовясь лить воду на руки господина. Сняв камзол и рубашку, Грасарий с удовольствием ополоснул лицо и грудь прохладной водой и, вытирая крупные капли мягкой тканью, вдруг спросил:
– А что, Осмила по-прежнему страдает по моему зятю? Или уже выбросила его из головы?
Микон сложил пухлые губы в презрительную усмешку и прищурил хитрые глаза:
– Это вряд ли. Судя по её любви к деньгам, она уже давно поняла, что юноша из семейства Корстаков несравнимо богаче сына какого-то доланита. Да каждая поломойка в Остенвиле знает, что Турс Либург никогда не запускал руку в армейскую казну, считая это ниже своего достоинства. А теперь так и вовсе… – Микон округлил глаза и быстро зашептал, – больно шаткая у него должность стала. С вечера лёг спать доланитом, а просыпаешься утром, и – бах! – ты уже и не доланит вовсе! Так-то…
– А как же любовь? Она ведь знала, что Граст не слишком богат, и всё равно его любила.
– Любовь? – Микон скроил кислую рожу. – Скажете тоже! Сказки это всё! Для девственниц, чтоб не так страшно было в первый раз ноги раздвигать! Ну, понравился ей Граст, а кому бы такой красавец не понравился? Ну, порыдала немного, когда на вашей дочери женился, да и ладно. Чем ваш Динарий-то хуже? Да такого другого поискать ещё! Это она сейчас свой гонор показывает, выпендривается перед ним, а заделает он ей ребятёнка, наследничка, – и баста, заткнётся как миленькая! Баба – она ж баба и есть!
Натягивая ночную рубаху, Грасарий краем уха слушал дальнейшие рассуждения прислужника о том, как правильно усмирять баб с норовом. Выверты Осмилы его заботили мало – в Нумерии с мнением женщины считаться было не принято. И мало кто из них мог поставить себя в один ряд с мужчиной, а если такое и случалось, то это касалось исключительно каких-нибудь торговых или мастеровых дел, а уж никак не управления государством.
Его сейчас куда больше волновала другая мысль – как бы остаться в стороне от неминуемой схватки Рубелия с ланграксом Солонии. Если верить тем немногим сведениям, которые просочились в Остенвил, Юнарий обладал взрывным и упрямым характером и ни за что не стерпит нанесённую его семье обиду.
«А ведь он и вправду вылитый Палий! – Грасарий вспомнил, как два дня назад беседовал с торговцем, прибывшим из Ундарака ещё осенью. Тот, в благодарность за большую покупку, подробно рассказал ему о характере и внешности лангракса Солонии. – И если он хотя бы наполовину также амбициозен и сумасброден, как мой безвременно почивший братец, Нумерии следует ждать бо-ольших неприятностей…
Не думаю, что торгаш стал бы мне врать, какая ему с того выгода… А значит, как ни крути, за эти годы Солония стала самым богатым ланом в стране. И Юнарию ничего не стоит собрать войско… Плати звонкой монетой, и выродки всех мастей быстренько слетятся на их звон… Нужно предупредить Либурга – пусть потрясёт Хальдекаста и Марталя. А то эти два денежных мешка подзабыли, что литы из казны должны в первую очередь идти армии, а только потом – их ненасытным жёнам!»
Грасарий усмехнулся. Надо же. Думает о чужих жёнах, а о своей вспомнил первый раз за весь день. И даже не зашёл сегодня посмотреть на новорождённого сына. Элида после стольких лет разродилась наконец-то наследником, но мальчик был так слаб, что Грасарий первые две недели даже и не надеялся, что ребёнок выживет. Главный лекарь двора только головой качал на все его вопросы – нужно ждать.
Элида сидела у постели сына день и ночь, пробовала кормить его грудью, но ребёнок сосал с трудом и сразу засыпал от слабости. Она за эти тревожные дни даже как-то усохла и постарела, а в глубине её глаз поселилось отчаяние. Но, как ни боялись они худшего, ребёнок выжил, и вот уже несколько дней женщина встречала мужа радостной улыбкой, безостановочно щебеча, сколько раз её дорогой мальчик покушал и сколько раз выдал лишнее, пачкая пелёнки ярко-жёлтым, кисло пахнущим калом.
Эта бабья трескотня раздражала, и, поглядев, как его сын, с ещё желтоватым личиком и какими-то бесцветными глазками, бессмысленно пялится в потолок, Грасарий быстро покидал комнату. Надо же, сегодня он просто забыл о нём!
Лёжа в постели, Грасарий прикрыл глаза, позволив прислужнику поправить шёлковое, подбитое мехом одеяло. Тот ещё какое-то время потоптался по комнате, гася свечи, и наконец удалился, продолжая что-то бурчать себе под нос про заслуживающих хорошей трёпки коварных женщин.
«Боги всесильные! Другой бы кто послушал – так решил, что этот стервец пять раз был женат и все его жёны – порядочные суки!» – Грасарий ухмыльнулся. Его прислужнику было не больше двадцати трёх лет, и весь его огромный опыт семейной жизни сводился к нескольким скоротечным свиданиям во внутренних коридорах с помощницей кухарки Лисмой, рыжей кареглазой девахой с круглым румяным лицом и пухлыми губами.
«Интересно, почему сегодня Рубелий пропустил заседание Совета? Он в последнее время выглядит каким-то понурым и уставшим… или это власть на него так давит? – Грасарий потёр ноющий висок. Мучившая его весь день головная боль не утихала. – Зато Мирцея сияет, как только что отчеканенный лит!» Он никогда не любил невестку, не без основания считая её жестокой и изворотливой дрянью.
Пока ни она, ни Рубелий ни разу не выказали своего недовольства его семье. Более того, Мирцея даже лично принесла подарок его новорождённому сыну и приняла самое активное участие в подготовке свадебной церемонии, заменив занятую ребёнком Элиду. Но обольщаться не стоило. Его не трогали только потому, что он, Грасарий, не сделал пока ни одной ошибки – ни разу открыто не заявил своих претензий. А значит, мог пока жить спокойно. Пока…
Он уже почти засыпал, когда яркой вспышкой выстрелила мысль: «Мальчика назову Одарий. И нужно послать Великому салвину лишнюю сотню литов – пусть усерднее молит своих Богов о его здоровье…»
