Первое, что обычно упоминается, когда речь заходит о представлениях о смерти, – горе, однако его лучше отложить напоследок. Это совершенно особая эмоция, поскольку связана с диссоциативным объектом, то есть человеком, о котором разные когнитивные системы дают не согласующиеся между собой заключения. Само горе это не объясняет – только его особый оттенок по отношению к мертвым.

Почему мы в принципе испытываем горе, пока еще не очень ясно. Однако, если взглянуть с точки зрения эволюционной истории, какие-то аспекты этого чувства становятся понятнее. Потеря ребенка, любящих родителей или бабушек и дедушек, которые заботятся о вашем потомстве, – очевидная генетическая катастрофа. По сухому генетическому счету потеря ребенка – это настоящая беда, тогда как потеря младенца – это меньший ущерб (поскольку в него вложено меньше сил); утрата подростка – наихудший вариант (потерян весь вклад и средство передачи генетического материала), а потеря престарелого родителя должна казаться менее травматичной. По некоторым данным, относительная интенсивность горя (очень трудно поддается измерению, но какие-то статистические заключения на основании крупномасштабных сравнений получить можно) этим предположениям соответствует. Но мы теряем не только близких родственников. Поскольку человек – вид социальный и поскольку мы так давно живем небольшими группами, потеря любого ее члена – это утрата источника ценной информации и потенциального сотрудничества.

Тем не менее, даже если эти эволюционные соображения объясняют, почему по одним людям мы горюем, а по другим нет, нам по-прежнему не ясно, откуда в принципе возникает настолько сильное негативное чувство. Биологи выдвигают гипотезу, что многие негативные эмоции могли развиться для настройки последующих решений. Например, казнясь о том, что плохо с кем-то обошлись, мы даем себе эмоциональную установку в будущем обходиться с людьми лучше. Однако в случае чьей-то смерти это вряд ли оправдано, поскольку мертвые уже не могут участвовать ни в каком социальном взаимодействии. И все же, возможно, именно в этом аспекте и заключается то, что ускользает от человеческого сознания. Как я уже предполагал, в присутствии мертвого тела какие-то когнитивные механизмы по-прежнему функционируют так, будто человек все еще с нами. Так что, хотя общего объяснения для горя у нас нет, может быть, в нем удастся лучше разобраться, если исходить из того, что лишь некоторым из наших когнитивных систем смерть представляется концом.

Горе не единственный процесс в эмоциональной сфере, вызываемый присутствием мертвого тела. Как показали эксперименты Кларка Барретта, наше понимание смерти опирается в основном на интуитивные представления об одушевленности, сформировавшиеся в контексте избегания хищников. И хотя современные дети мало знакомы или вообще не знакомы с этим явлением, именно в этом контексте их интуитивные представления легче всего выявляются и обладают наибольшей четкостью, позволяя нам взглянуть на соответствующие эмоции под новым углом. Сторонники теории «управления ужасом» утверждали, что источником ужаса служит смертность как таковая. Однако исследования систем логического вывода позволяют предположить, что гораздо более вероятным источником интуитивных представлений и эмоций служит боязнь оказаться объектом охоты. По сути, мертвая добыча – это всего лишь одна из разновидностей мертвых тел. Однако наши интуитивные системы могут интерпретировать это с точностью до наоборот, считая добычу понятным объектом, а другие мертвые тела представляя по аналогии. Значит, если вид трупа вызывает ассоциации с чем-то мучительным, возможно, причина кроется в том, что мертвец в какой-то степени воспринимается как жертва охоты.