Возможно, этот небольшой экскурс в эволюцию и психологию нравственных интуитивных установок прояснит нам самые общие свойства человеческой нравственности. Развившиеся в ходе эволюции предрасположенности увязывают определенные эмоциональные состояния с определенными ситуациями социального взаимодействия. Поэтому конкретные этические предписания сильно варьируют от культуры к культуре, но их связь с социальным взаимодействием остается неизменной. О том, насколько человек расположен к сотрудничеству, нам сообщает множество сигналов, однако они зачастую привязаны к определенному укладу. Если перед нами оказывается представитель иной культуры, с иными привычками и языком, нам становится почти не на что опереться в оценках. И наоборот, признаки склонности к сотрудничеству можно продемонстрировать только тому, кто их распознает. Неудивительно, что история племенных обществ во многом сводится к объединению внутри племени и войне с чужаками. Вероятность того, что представители другого племени пойдут на сотрудничество, невелика, учитывая, что они попросту не считывают наши сигналы, а мы не распознаем подаваемые ими. А значит, лучше даже не пытаться с ними кооперироваться.

Связь между нравственностью и социальным взаимодействием отчетливо прослеживается и у детей. Нарушения этических норм, вызывающие отторжение у четырехлетних испытуемых Тюриеля и его коллег, зачастую являют собой поступки, препятствующие сотрудничеству. Детей возмущает хулиганство: например, когда в самый разгар настольной игры соперник расшвыривает все фишки. Однако детям пока не хватает умения распознавать, кто пойдет на сотрудничество, а кто нет. Такую информацию считывать нелегко, поскольку она полностью зависит от контекста. И приспособиться можно, только пережив на собственном опыте достаточное количество разных ситуаций. Мы ругаем детей за отказ делиться игрушками с приехавшим в гости двоюродным братом – при этом дети своими глазами видят, что мы и сами не раздаем свои вещи прохожим на улице. Таким образом, им приходится учиться распознавать и классифицировать разные ситуации социального взаимодействия в конкретной социальной среде.

Не стоит удивляться, что во всех культурах моральные принципы и нравственные установки более чем достойно выглядят в теории («мир – величайшая ценность», «гость священен») и куда менее достойно на практике («давайте нападем на соседнюю деревню», «ограбим этого богатого туриста»). Это не вопиющее двуличие, а следствие ограничений, связанных с демонстрацией надежности и сотрудничеством. В таких ситуациях приходится выбирать между предложением сотрудничества (с риском быть облапошенным) и отказом от него (с риском упустить взаимную выгоду). Поэтому мир ценится в принципе, как абстракция, но его приходится противопоставлять возможной опасности бездействия при наличии агрессивных соседей. Точно так же и с гостем – его берегут тем меньше, чем меньше ожиданий относительно дальнейшего взаимодействия с ним. Представители Запада могут позволить себе морщиться при виде племенной вражды и систематического кумовства, потому что они до определенной степени защищены от этих зол законодательством и другими государственными институтами. Нравственные понятия у враждующих племен и западных пригородов схожи, а вот представления о том, насколько безопасно предлагать сотрудничество незнакомым партнерам, разнятся. Так что, вопреки мудрствованию многих моралистов, «бальзам прекраснодушия» не дефицит, однако расходуется он не бездумно, а в соответствии с определенными принципами.