Книга: Сказки сироты: В ночном саду
Назад: В Саду
Дальше: В Саду

В Башне

Видения снятых, как одежда, шкур и дев-бестий кружились в голове мальчика, точно хоровод девушек из гарема, когда он оставил кедровую рощу и девочку, изнурённую рассказом и мирно спавшую на постели из сосновых иголок. Он подумал о том, что на ветвях можно разглядеть блестящие светлые глаза диких птиц, точно жемчужины нанизанные на нити тьмы и ждущие его ухода, чтобы позаботиться о ней.
Беззвучно пробираясь назад во Дворец, мальчик был почти уверен, что замёл все следы – даже Принц не мог быть таким скрытным. Но, когда он закрыл дверь в свою спальню, вспыхнула жаровня, заполнив комнату янтарным светом, как фрукт, разбитый о стену.
Динарзад сидела посреди мехов его постели, держа в руках длинную тонкую соломинку. Она подняла её – кончик ещё тлел от прикосновения к светильнику.
– Ну-ну. – Она хихикнула. – Не вини меня. Я тебя по-хорошему предупреждала.
Динарзад метнулась вперёд, будто нацелившийся на муху паук, схватила брата за предплечье и потащила вверх по длинной лестнице. Без единого слова она бросила мальчика в маленькую комнату в башне и повернула ключ в большом замке. Из мебели в комнате была только узкая койка, а по каменному полу гуляли сквозняки. Рассвет, чьи персты были унизаны сапфировыми перстнями, уже заглядывал в окно.
Мальчик завопил от досады и пнул жалкую постель, уронил на холодный пол несколько слезинок – злых как удары кулаком. Теперь всё действительно пропало: на кровати даже не имелось простыней, из которых можно было бы соорудить верёвку. Всё-таки он – глупый ребёнок, раз застрял в этой башне, точно изуродованная дева, когда ему следовало бы странствовать по болотам, как Принцу. Всё неправильно, вверх дном и противоестественно. Мальчик ударил каменную стену в немой ярости и тотчас же об этом пожалел, потирая разбитые костяшки; его глаза наполнились слезами боли.

 

Снаружи Динарзад закрыла миндалевидные глаза и сделала глубокий хриплый вдох, точно мечом провели по толстой цепи. Она знала, что понесёт ужасную кару за то, что позволила ему выбраться в ночь. Ещё не зажили следы от плетки после предыдущего раза, когда ребёнок сбежал из её детской. Но она была дочерью султана, и ни одна амира её ранга не позволила бы себе демонстрировать кому-то страх или раны. Динарзад прогнала слёзы и отправилась вниз по полированным ступеням, спрятав ключ в одеянии. Забираясь в собственную постель, она начала тихонько плакать под волчьими шкурами; слёзы падали на подушку, как дождь падает на снег. Она хотела, чтобы все её кары оказались сном и можно было проснуться во Дворце, где нет детей, за которыми она должна присматривать, нет плёток со свинцовыми шариками и драгоценных братцев, которые насмехаются над ней и презирают её.

 

Когда девочка проснулась и большие крылья исчезли с её бледного тела, она увидела, что темноволосый мальчик ушел. Горячие тайные слёзы полились на чёрную землю.
Той ночью многие плакали.

 

На следующий вечер Динарзад принесла мальчику в башню ужин, как раз в тот момент, когда роза и пламя начали делить небо. Она ничего не сказала, обозначив свой визит медленным поворотом железного ключа в замке. Мальчик ничего не съел, хотя был голоден. Он отложил немного плотного сладкого хлеба и луковицы, приберёг яблоки, точно золотые украшения, в тщетной надежде.
Мальчик прислонился к стене башни, внутри у него всё кипело. Он пытался восстановить историю в памяти, но воспоминания путались, просачивались одно в другое, как акварель. У Гнёздышка были странные глаза девочки-рассказчицы, и не удавалось припомнить даже такую простую вещь, как цвет Чудища.
Привстав на цыпочки, мальчик потянулся к подоконнику и уставился на простиравшийся внизу Сад, чтобы хотя бы поглядеть на верхушки кипарисов, под которыми могла лежать девочка. Деревья были высокими, точно перьевые ручки в чернильницах, ночной ветер медленно их колыхал. И они были красивыми, потому что она, наверное, отдыхала под одним из них.
На самом деле девочка не отдыхала, а стояла на ухоженной траве у подножия высокой серой башни и пристально смотрела на беспомощного мальчика широкими и тёмными, как совиное горло, глазами.

 

Девочка молча наблюдала за ним. Возможно, она сумеет взобраться на вершину, цепляясь за шероховатые камни и плющ, и спасти мальчика. Хотя ей не доводилось слышать о подобном. На мгновение она позволила заполнить и согреть себя мыслью о том, что он искал её.
Когда совсем стемнело, она сунула ногу в одну из трещин между камнями и полезла вверх.
Мальчик слышал, как она карабкается по плющу и крапиве, которыми обросла башня, и разволновался, чувствуя её приближение: устыдился того, что она снова его выследила. Нужно прыгнуть, точно! Сломанная нога – не такая уж трагедия.
Конечно, это не имело значения. Девочка была здесь, а это значило, что он ей не безразличен. Дело не только в том, что ей хотелось рассказывать свои истории: она должна была по нему скучать. Эта мысль взошла в нём как ослепляющее солнце. Раздосадованный, он отбросил её и подготовил самое благожелательное, но достойное выражение лица человека, знающего себе цену.
Взобравшись на подоконник, мокрая от пота, девочка не вошла внутрь, а устроилась там, словно не до конца прирученный попугай. Видимо, она боялась не только его, но ещё и быть пойманной: до сих пор наказание принимал мальчик, а если бы её поймали во Дворце, скорее всего, убили бы. От внезапного открытия и восхищения её смелостью у него перехватило дыхание. Девочка снова его превзошла.
– Я… я знаю, ты хотел услышать остаток истории… – прошептала она, и он почему-то почувствовал стыд. Впервые, будто забирал у неё что-то ценное и беспокоился лишь о блеске добычи.
Тем не менее девочка снова завела свой рассказ, и её голос заполнил комнату как звуки медного колокола. Мальчик закрыл глаза.

Сказка о Принце и Гусыне (продолжение)

– Я сдержал слово, – сказало Чудище. – После того как мы расстались с Ведьмой в её Долине, я отвёз Магадин в посёлок Мурин и устроил так, что её взяли на один из кораблей, чинить паруса. Говорят, она справляется – с учётом всех обстоятельств, конечно. Оставалась вторая часть двойной цены, которую Ведьма назначила за мою жизнь. Ты, должно быть, понял, что я связан словом чести и должен отдать шкуру. Теперь мы в расчёте.
Болотный король плюнул и проворчал что-то вроде кхм-кхм со своего насеста.
– Я нахожу это весьма и весьма неприятным! – Он устремил на Чудище обвиняющий взгляд; его глаза сверкали как угри, хлещущие хвостами. – Эта жуткая женщина тебе понравилась! Ты счёл её красивой! Это противоестественно! Думаю, ты влюбился! Как отвратительно… Ты же знаешь, что другие монстры никогда не поддержали бы тебя. Дева-бестия – одно, но человеческая женщина?! Как бы там ни было, по-моему, она тебе нравится больше меня. Не припоминаю, чтобы ты мне предлагал свою шкуру, даже когда я хотел убить несчастную саламандру, причинившую множество проблем прошлой весной.
Чудище тотчас полезло мириться и легонько боднуло Болотного короля, испачкав густой кровью его жесткую бороду.
– Малыш! Ты же знаешь, что тебя я люблю больше всех. Я решил стать твоим придворным – твоим, а не чьим-нибудь. Она ничто, мимолётное увлечение, – да что там, и не увлечение вовсе! Я восхищался ею в эстетическом смысле, вот и всё! Не злись. И не завидуй ей. Ведь у нас с тобой полным-полно забот.
Болотный король слегка приободрился, хотя продолжал пофыркивать. Вдруг он встрепенулся и кинулся прочь от Принца, бросив напоследок:
– Что ж, парень, тебе пора забрать свою добычу и, выражаясь вежливо, убраться. У нас, видишь ли, дела государственной важности.
Леандра оставили посреди болота, промокшим до пояса и со шкурой, от которой начало исходить то, чего не было поначалу, – зловоние.
Был уже почти вечер, и Принц не без угрызений совести решил, что, раз Эйвинда в скором времени ожидало предназначенное ему приключение, необязательно возвращаться в таверну, чтобы доставить послание. Возможно, всё уже случилось, чем бы оно ни было. Он пообещал себе отправить туда посыльного, когда всё закончится.
Это почти успокоило его совесть.
Итак, Принц отправился домой, открыв вторую истину о Подвигах, которая заключалась в том, что дорога домой непонятным образом оказывается намного короче, чем путь к желанной цели. Солнце легко скользило по небу, как по золотым рельсам, и земля будто быстрее вертелась под ногами. Приключения на обратном пути случаются редко, словно судьба желает, чтобы верный и удачливый Принц как следует отоспался, выполнив обещанное. Возвращаться к Ведьме было почти приятно, за исключением чувства вины и страха, которые грызли его желудок, точно голодные мыши.

 

Когда Принц вернулся к хижине Ведьмы, он дрожал, но, по крайней мере, на нём были те же самые большущие сапоги, подаренные трактирщиком, и они его не подвели. Видимо, состоявшийся обмен был равноценным. Наступила последняя ночь полнолуния, и тьма накрыла маленькую ферму Ведьмы Нож, как ладонь с толстыми пальцами. Суетливые гуси притихли, плуг стоял в полусвете звёзд и напоминал скелет. Дверь хижины была нараспашку, и Леандр со шкурой Левкроты в мешке, склонив темноволосую голову, ступил через порог.
В просторной кухне старухи не оказалось, хотя очаг сердито светился, несмотря на то что его давно оставили без присмотра. Она лежала за второй дверью, свернувшись клубочком на большой кровати и окруженная серыми гусями, соорудившими волнистое одеяло, укрывшее её скрюченное тело.

 

Леандр тихонько опустился на колени возле кровати и вложил красный узел в её руку. Она прервала храп, повернула голову и поморщилась.
– Значит, ты вернулся. – Она вздохнула и села в своей странной постели из перьев. Птицы подвинулись, наблюдая за ним десятками глаз-бусинок. – Видимо, это делает тебя Хорошим Принцем, как у вас заведено. Но ты пришел слишком рано. Тёмная луна восходит только за час до рассвета, и пока не время моей девочке рождаться во второй раз. Я должна ещё кое-что тебе рассказать.
Ведьма поёрзала, и гуси тоже зашевелились, вытянули длинные шеи, чтобы положить их ей на голову, дотронуться до неё. Серебряные крылья накрыли грудь старухи, словно скрещенные руки.
– Первую часть истории я рассказала ради себя, чтобы ты знал о прошлом. А эту поведаю ради тебя, чтобы ты узнал о будущем.

Сказка Ведьмы (продолжение)

Нож резанул сильно, но неглубоко. Волшебник даже не потрудился остановить кровь, текшую из его собственной раны. Это была тонкая алая линия под его подбородком, над железным краем ошейника: лишь одна среди многих на узкой полоске незащищенной плоти. Одним плавным движением, как ветер, перелетающий от одной ивы к другой, он схватил руку моей бабушки, переломил запястье и вонзил её нож ей в живот.
Бабушка замерла, изумлённо глядя на костяную рукоять ножа, которая торчала из её тела, будто новая конечность. Потом она внезапно поперхнулась, и яркая кровь хлынула из побелевших губ. Бабушка рухнула без сил мне на руки, а Волшебник нырнул в маленькую комнату за троном, и слуги последовали за ним, чтобы заняться его пустяковой раной.
За всё это время Король не сказал ни слова и не шевельнулся, но наблюдал с любопытством ястреба. Он не сводил с меня ледяного взгляда. Я держала бабушку в объятиях, как ребёнка. Она слабо улыбалась, кровь всё текла и текла из неё: тёмная кровь из глубин тела, густая и чёрная, а потом серебряная и бледная, струившаяся по моим рукам и коленям, будто ручеёк свежей воды. Я вся вымокла; бабушка протянула ко мне руку, с которой капала эта жидкость, и вложила пальцы в мой рот, так что капли света потекли по моему горлу.
Он был совсем безвкусный.
– Видишь? Я всё-таки могу тебя наполнить. Теперь ты – это мы. Всё, что осталось, вымокло в крови и свете, как наша давно почившая прабабка в ужасном шатре. Ты достаточно сильна, чтобы отомстить за нас. Моя смерть послужит тебе наставлением.
По её лицу пробежала и исчезла легчайшая тень улыбки, в горле раздался шум, точно сухие бобы перекатывались в тыкве-горлянке. В ней ничего не осталось: кровесвет впитался в меня, а она стала раковиной, дырой, пустым пространством.
Я не плакала, не могла позволить им увидеть мои слёзы. Я вынула нож с толстой рукоятью из плоти бабушки и крепко сжала его в окровавленном кулаке. На миг взглянув на Короля в роскошных одеждах, я увидела фигуру прямо за ним – пару чёрных блестящих глаз среди жесткой рыжей шерсти.
То был Лис, и он смеялся.

 

Я так и не узнала, что они сделали с телом моей бабушки, но его убрали из холла, как убирают кухонные отбросы, яблочную кожуру и свиной жир. Пятна на полу вытерли, когда Волшебник вернулся с перевязанным горлом.
Король по-прежнему не сводил с меня немигающего взгляда. Я стояла перед ним в лохмотьях, некогда мечтавших о белизне, обильно покрытая её кровью. Моё лицо было в кровавых полосах, точно я разукрасила себя для войны или свадьбы. Волшебник откинул седые космы с высокого морщинистого лба и обратился к Королю:
– У нас осталась только девчонка, мой господин. Если позволите, я заберу её в свою башню.
Но Король взмахнул шелково-гладкой рукой, отвергая предложение. Я уставилась на него. Его глаза шарили по моему телу, царапали меня, пытались пробраться внутрь. Ибо он воспылал ко мне ужасной страстью, и я видела, как она растёт в его глазах, точно свирепеющий вепрь.
– У тебя есть своя башня, Омир, а у меня – своя.
Его голос был тих и совершенно холоден, как мерзкий ветер, шелестящий перьями мёртвого ворона. Я увидела, что в тусклых глазах Волшебника зарождается то же понимание, которое снизошло на меня, когда я ощутила взгляд Короля. Воцарилась тишина, будто все мы утратили дар речи, и каждый яростно думал о том, как добиться желаемого.
Наконец Волшебник пробился вперёд и заговорил бесцеремонным тоном, который отбросил меня вернее, чем удар кулака:
– Мой господин, могу ли я поговорить с вами с глазу на глаз?
Двое удалились в противоположный конец большого зала. Но у моего народа чуткие уши, и я слышала их так же ясно, как фырканье собственной лошади среди поля травы.
– Мой король, у меня есть идея, которая может позволить нам достичь всех целей. Вам нужна Ведьма, мне – сила, которой бабушка могла её обучить. Зачем удовлетворять лишь вашу страсть? Почему бы вам не жениться на этом создании? – Король молчал. Под стропилами эхо вторило его расчётливым мыслям.
– Но она же дикарка, – наконец произнёс он. – Годится на то, чтобы я её использовал, а не обручался.
– Господин, – настаивал Волшебник, – если вы на ней женитесь, покажете покорённым племенам, что вам можно доверять, что вы добрый и справедливый правитель. Заполучить их доверие – единственный способ утихомирить дикие банды. Сделайте её Королевой, и за это они станут вас обожать, будут шепотом передавать друг другу, что новый Король даже с монстрами играет честно. К тому же все знают, что дикарки плодовиты, как коровы. Она будет рожать вам сыновей одного за другим. Я же смиренно прошу: в те ночи, которые она не будет проводить с вами, отдавайте её мне, чтобы я смог извлечь из неё всё, что можно, до её смерти от ваших действий или моих.
Позвольте рассказать одну байку, чтобы моя мысль стала понятнее.

Сказка Волшебника

Однажды в далёком королевстве – разумеется, оно и сравниться не могло с вашим великолепным королевством, мой господин, – жил Раджа по имени Индраджит. Он был прекрасным властителем, сильным и справедливым, как стрела, пронзающая сердце вора. Его покоряющая рука нависла над полями и фермами, точно облако, приносящее благословенный дождь. Никто не противился его власти, ни один голос не звучал против этой святейшей длани.
Он хотел принести свет и славу своего справедливого правления в самые отдалённые посёлки – стремление, о коем вам самому ведомо, мой господин. Раджа смотрел за великую реку, что струилась, как отрез шёлка, через плодородные земли королевства. И вот повёл он свою знаменитую Королевскую Гвардию, которая, если верить легенде, возникла из земли, когда Индраджит убил чудовищного вепря в дальних краях, и зубы твари упали на землю, точно град. Из тех зубов произошли сто и сорок четыре воина, которых с той поры называли Дентас Вараахасинд – Зубы Вепря. Они были сильно привязаны к Индраджиту, который, убив монстра, дал им жизнь. Солдаты-вепри отличались свирепостью, а их преданность была чиста, как снег на трупе. Они несли щиты, сделанные из огромных лопаток диких горных свиней, которые в те времена были такими же большими, как двери в сокровищницу Раджи. Их доспехи покрывала кроваво-красная шкура тех вепрей, и они носили ожерелья из длинных, изогнутых зубов, давших им жизнь. Они мазали лица дёгтем и затачивали зубы напильниками, так что вид у них был такой же, как у орды демонов, восставших под луной. Люди любили Раджу, как подобает подданным, но Вараахасинд вызывали у них хладный ужас.
Однажды летом Индраджит повёл своё преданное войско вдоль берега блистающей реки в маленький монастырь, который он хотел покорить и использовать как форпост для продвижения своей справедливой власти на юг. Любопытное дело: в храме жили одни женщины, и посвящен он был какой-то небесной змеебогине, украшенной драгоценностями. Когда женщины увидели приближающихся Вараахасинд и услышали их страшный боевой клич, похожий на вопль кабана, пронзённого копьём из ясеня, они не бросились бежать, а собрались вместе возле изображения своей богини, заслоняя позеленевшее бронзовое изваяние телами, одетыми в тонкие платья. Несколько женщин всё же показали свой страх и лишились чувств, но их поддержали другие прислужницы.
Тронутый преданностью монахинь, Индраджит не отсёк их неблагодарные груди немедля и не скормил их тела своим мужчинам. Взамен он оттолкнул женщин и просто разбил статую на острые осколки навершием эфеса своего массивного меча, прославленного во всех краях как непобедимое лезвие. И всё же женщины не закричали, как обычно бывает. Вместо этого одна из них, с глазами чёрными, будто лишенная света глотка змеи, посмотрела на великого Раджу и сказала:
– Это было злое дело. Теперь ты будешь ходить под Её проклятием до конца своих дней, которые утекут на землю, словно негодная нить из растрепанного мотка.
Индраджит не был до такой степени тронут их преданностью, чтобы задуматься над непочтительными словами. Он приказал своим людям отвести женщин в лес и там вырезать им языки, чтобы они больше не могли разговаривать с теми, кто выше их по статусу, только странствовали и попрошайничали. Однако он был очарован женщиной, дерзко с ним говорившей; её звали Серпентина. Как и любой другой Король на его месте, Индраджит захотел показать упрямой девке, каково её место в этом мире.
А ещё в его душе возникло страстное влечение к ней. В конце концов, она была очень красива в своих белых полупрозрачных одеяниях; её чёрные глаза казались такими глубокими, будто в них вовсе не было зрачков. Чёрные кудри монашки струились ниже пояса и странно блестели в лучах летнего солнца – как гладкая кожа саламандры. На её собственной коже не было ни пятнышка, а все черты по меньшей мере были безупречны. Она не отвела обезоруживающего взгляда, даже когда Король велел связать ей руки и ноги. Он перекинул её тело через своё изукрашенное медными заклёпками седло и привёз во Дворец, чтобы сделать своей Королевой.
Разумеется, женщина стала одной женой из тысячи, а невольниц у Раджи насчитывалось и того больше. Но, взяв её в жены, он надеялся одновременно насытить свою страсть и привлечь благосклонность её божества, поэтому её ценили намного выше, чем любую из несчастных кобылиц, согнанных с разных краёв принадлежавшей ему земли. Король не мог поместить монашку в надушенный гарем, так как не желал, чтобы она разожгла в бедных тварях бунтарский дух. Посему Серпентину держали в отдельной комнате, куда можно было попасть только из спальни Раджи. Перед тем как войти в сводчатое помещение, она повернулась к Индраджиту и заговорила с ним во второй раз:
– Я соглашусь стать твоей женой по своей воле и принесу клятву не затевать с тобой битву в твоих стенах. Я рожу тебе семь сыновей и семь дочерей, и все они прославятся воинской доблестью и красотой по огромному миру. Я отведу от тебя гнев змеиного божества и защищу твой дом. Но ты должен мне кое-что пообещать.
Индраджит пылал страстью к этой женщине, её странным волосам и гибкому телу. Он без промедлений пообещал бы ей то, что позволит заполучить её без боя.
– На третий день после каждого новолуния мне должно быть позволено делать то, что я желаю, и ты должен поклясться на теле Вепря, чья плоть подарила тебе преданных воинов, что не попытаешься меня увидеть или приблизиться ко мне в эти дни. Не бойся, я не покину Замок, чтобы сбежать от тебя. Таково моё условие, и оно останется неизменным.
Раджа согласился багрово-бархатным голосом. Серпентина больше ничего не говорила.

 

Годы летели как чёрные дрозды в ночи. Женщина со странными волосами действительно родила Радже семь сыновей и семь дочерей, черноглазых и кудрявых, в точности как их мать. Они совсем не напоминали отца, будто взяли кровь лишь от Серпентины, которая почти не старела и не дурнела. Даже когда дети стали взрослыми, один сильнее и ярче другого, – как она и обещала, все девушки были великими воительницами, а мальчики отличались красотой, – она рядом с ними выглядела солнцем среди свечей.
Король, как полагается, держал своё слово и занялся подчинением континента, делами государственной важности. Но по мере того как дети становились всё меньше на него похожи, росли подозрения, что Серпентина проводит новолуния, предаваясь прелюбодеянию и иным грехам. Ведь она была язычницей, совершенной дикаркой. Ей не следовало доверять. Индраджит багровел, поддаваясь своим опасениям, заболел ими и в конце концов утратил власть над собой – решил на ближайшее новолуние проследить за дикаркой-женой и застигнуть её на месте преступления.
Так всё и случилось. Это было нетрудно, поскольку её комната соединялась с его покоями. Раджа прокрался по коридору так тихо, как умеют лишь тренированные убийцы, и заглянул в щель между досками двери.
Его взгляду открылось то, что могло бы явиться демону во сне. В болезненном свете умирающей луны копошился клубок из четырнадцати змей в странных шкурах, которые мерцали в ночи пурпурным, синим и зелёным. Их тела извивались вдоль каменных стен, они говорили друг с другом на шипящем языке без названия. Они были переливчатые, словно радужные крылья стрекозы, и толстые, как тело человека. Мёртвый свет ночного неба будто питал их, они исполняли ужасный танец среди теней.
В самом центре находилась змея настолько огромная, что остальные рядом с ней выглядели наживкой для детской удочки. В обхвате она была как дворцовая колонна, и её шкура переливалась всеми цветами, как бурливый поток на закате, испуская белое сияние. Её глаза мерцали, чёрные на чёрном, зрачков в них не было. Когда змеиная королева увидела Индраджита, притаившегося за дверью и подглядывающего, её огромное тело затряслось, а крик был подобен скрежету лезвия по гранитным камням.
– Предатель! – закричала она и, расплывшись, будто он глядел на неё сквозь волны жара, превратилась в Серпентину с её летящей гривой, а маленькие змеи обратились в семь сыновей и семь дочерей. Все они кинули на него одинаковые обвиняющие взгляды, в каждом пылала ненависть, словно синее пламя.
– Ты поклялся, – закричала она, распахнув дверь с такой силой, что та разлетелась, ударившись о стену. – Ты поклялся, что это время принадлежит мне! И теперь потерял всё, несчастный Индраджит. Ты пришел в мой храм и уничтожил его, как обжора уничтожает жареного быка. Ты связал меня и приволок в это место с тёмными комнатами. Всё, о чём я просила, – один день без твоего кабаньего вонючего дыхания на моей шее. Я подарила тебе этих детей…
– Демонов! – в ужасе закричал Раджа.
– Детей! Моих детей, моих прекрасных малышей. Они совершенны! Ты не потрудился узнать, в чём суть нашего ордена, прежде чем его уничтожить. Я не поклоняюсь змеиному божеству – я и есть змеиное божество! И пребывала в небесах, когда земля ещё была лишь воздухом. Один раз в месяц я возвращаюсь к своему старому облику, чтобы искупаться в зыбком далёком свете, который могу увидеть; они отправляются со мной, потому что ты постоянно меня трогаешь, забираешь меня у меня самой, и их становится нечем кормить. Я дала тебе потомство из полубогов, Индраджит, они могли бы заполнить тысячу книг своими подвигами. Теперь же они погублены, а ты проклят!
И действительно, дети будто таяли, слёзы струились по их щекам, а тела становились всё прозрачнее, пока не исчезли, словно их сдул беспощадный ветер.
Серпентина смотрела на исчезающих детей с невыразимой скорбью во взгляде.
– Они очень хрупкие в этом возрасте, как паутинки в пиршественном зале. У нас так редко бывают дети, что мы почти ничего не знаем о том, как поддерживать в них жизнь. Дыра – всего лишь пустое пространство, и я не смогла их заполнить. Если прервать кормление и укрыть их от света материнских небес, они тают, будто утренний туман над рекой. Ты убил своих лучших наследников, Раджа, и лишил себя будущего, как ребёнок лишает неба своего жёлтого воздушного змея!
Сказав это, Серпентина бросилась на него, в мгновение ока приняв змеиный облик. Индраджит подал условный знак, и через миг двенадцать Вараахасинд были подле него, и Капитан отрубил массивную голову чудовища одним ударом меча.
По указу Раджи той же ночью для Вараахасинд устроили великое пиршество. Тело огромной змеи освежевали, порубили на части и отправили в кипящие кухонные котлы. Каждый мужчина получил долю сочного мяса, чтобы Серпентина не вернулась, волоча за собой злой рок. Сам Индраджит съел её разбухшее сердце и вобрал в себя силу змеебогини, чтобы распространить власть свою до моря.

Сказка Ведьмы (продолжение)

– Вот видите, – уговаривал Волшебник, – взяв в жены врага, Индраджит в конце концов сумел лишить его силы. Сделайте эту женщину своей Королевой и позвольте мне пользоваться ею всего раз в месяц, как Серпентиной. Мы вдвоём получим всё, что в ней есть.
Воцарилось долгое расчётливое молчание. Наконец все шестерёнки надлежащим образом сцепились, и Король начал склоняться к согласию.
– Но я не могу жениться на той, чьё лицо изуродовано татуировками и шрамами. Непозволительно появляться на людях в сопровождении этого.
– Я понимаю. Меня тоже притягивает не её плоть, а сила. Дикари, по меньшей мере, – Волшебник презрительно фыркнул, – вонючи и тупы. Но это не проблема. Я могу изменить её так, что для всех, включая вас, она будет красива, точно восходящее солнце. Уж это я умею!
Король бросил на меня взгляд через длинный холл цвета слоновой кости.

 

Уже начался рассвет, когда меня снова переместили, на этот раз в покои Волшебника, где он связал мои руки и ноги верёвками из крапивы и заткнул рот узловатым кляпом. Я лежала на холодном полу, глядя на столы, полные книг и давным-давно сгоревшими свечами, залившими восковой кровью страницы. Он готовил какую-то зловонную жидкость в стеклянном сосуде, чтобы превратить меня в какую-нибудь противоестественную тварь. Я беспомощно размышляла, испугалась ли бабушка, когда с ней случились перемены. Сама я не была уверена, что боюсь: моя кровь пульсировала, но я оставалась спокойной, как подземное озеро.
– Настал мой час, Нож. Слабоумный король пожелал сношаться с тобой. Что ж, пусть будет так, как ему угодно. Сомневаюсь, что тебе это понравится. Но мои пристрастия понравятся тебе ещё меньше. Я выиграл торг.

 

Волшебник поджал тонкие губы, наблюдая, как в сосуде клубится тёмно-красная жидкость.
– После стольких лет и стольких женщин, портивших мою прекрасную башню, ты падаешь мне прямо на колени, со всеми необходимыми знаниями, чтобы завершить мой труд. Можно поверить в предназначение. Почти что. – Он постучал по стенке флакона, в котором что-то негромко булькало, источая запах сожженного табачного поля. – Природа вселенной, маленькая моя варварка, заключается в переменах. Тот, кто контролирует перемены, по мощи и славе приближается к богам. Метаморфоз – вот главное действие. Без него ничто не растёт, не эволюционирует, не расширяется. Но должен ли я сидеть и ждать, пока прискорбно медлительная природа будет двигаться своим путём, подчиняя меня своей воле? Абсурд! Со времени моего ученичества в Южных королевствах я стремился контролировать собственные перемены, сохранил себя живым и сильным, хотя служил старому Королю до нынешнего хозяина и Радже ещё ранее. Правители сменяли друг друга, а я стремился открыть секрет, позволяющий изменять себя сообразно желаниям. Видишь ли, разум должен править телом. Менять свою форму усилием воли – компетенция богов, а с твоей помощью, мой волчоночек, я стану ярким, как Звезда. Всё дело в контроле: кто-то им обладает, а кто-то – нет.
Волшебник бросил горсть слипшихся листьев в своё тошнотворное зелье и обратил ко мне спокойный взгляд бездонных глаз:
– Разумеется, тот, у кого нет природного дара, обращается к менее изящным способам контроля. – Он схватил крысу, пробегавшую мимо и, несмотря на то что она извивалась, выдрал у неё четыре зуба и бросил их в сосуд, где они с шипением растворились. – Например, Король верит в то, что обладает властью и сам управляет своей судьбой. В общем-то, этого желают все живые существа. Но я руковожу его действиями столь же уверенно, как ребёнок с ангельским личиком управляет куклой. Ты слышала историю, которую я ему поведал? Я рассказал лишь половину – ту, что требовалась ему для того, чтобы позволить оставить тебя себе. Я хотел, чтобы ты оказалась там, где сейчас находишься, и рассказал ровно столько, сколько необходимо для самооправдания. Хочешь услышать остальное?
Я слабо пошевелилась и застонала сквозь грязный кляп.
– Разумеется, хочешь. Ты будешь слушать всё, что я говорю, верно? На чём я остановился? Ах да, Серпентина умерла, и её тело попало в сто сорок пять сытых желудков.

Сказка Волшебника (продолжение)

Дворец Индраджита Ужасного спал той ночью мирно и видел кровавые сны о праведных убийствах. Но, когда стальные зубья гор разбили ночное небо, как оконное стекло, произошла странная вещь: Вараахасинд, носители смерти, начали сходить с ума.
Поначалу никто ничего не заметил. Ведь солдаты всегда вели себя по-варварски, украшая жилища конечностями убитых дев и разрисовывая лица кабаньей кровью. Чтобы заметить в них признаки безумия, оно должно было стать сильным, точно пара волов.
Вышло так, что один из лейтенантов встретил рассвет в бане, спокойно сбривая изукрашенную бороду, которая ложилась ему на ключицы, словно клыки огромного вепря. Он аккуратно срезал её лезвием меча, уничтожая символ своей славной мужественности. Борода была гордостью Вараахасинд, сбривать её было нарушением кодекса, за это ждала смертная казнь путём выставления на солнце. Но этот человек избавился от неё так основательно, что его лицо сделалось детским и гладким, как луна.
На следующей неделе капитана нашли в бежевой лохани, где он пел гимн без слов, из одних безобразных гласных. Хуже того, лохань до позолоченных краёв была полна копошащихся зелёных змей, толстых как женская талия, которые в рептильном экстазе обвивали капитана.
Наконец, на третий день нового года второй командующий беспощадного войска утратил дар речи. Он плевался и шипел непристойным образом, его тело корёжило от усилий, требовавшихся для произнесения хотя бы одного шипящего слога. Когда придворный доктор успокоил бедолагу в достаточной степени, чтобы он открыл рот, выяснилось, что его язык стал раздвоенным – сквозь толстую плоть проходила глубокая щель.
Глядя на всё это, Раджа и глава Вараахасинд начали опасаться за собственный разум и призвали некоего волшебника, чтобы тот определил источник болезни.
Я тогда был молод, едва успел надеть ошейник при Индраджите. Впервые в жизни я был не просто Омир, роющийся на фермерском поле в поисках корней, а Омир Серв. Другие бросали это звание, точно проклятие, я же носил его как корону. Оно означало, что я больше чем картофелина, репа или свёкла, покрытая грязью. Даже раб лучше, которого до самой его смерти передают от хозяина к хозяину. Я носил железный ошейник с той же лёгкостью, с какой носят ожерелье. Он плотно охватывал моё горло от подбородка до грудной клетки. Символ моего рабского служения каждое утро полировали до блеска; он сверкал будто меч, приставленный к моей шее. Мне было запрещено вершить магию, кроме как на службе у Индраджита, и даже тогда за мной наблюдали собратья по ремеслу, словно я был обычным сапожником. Но это было лучше, чем сеять пастернак и лапать потную жену. И вот, когда меня впервые привели к Зубастому Трону, от возбуждения, после долгих месяцев скуки и напрасной траты таланта, во мне забурлила кровь.
– Омир Серв, низший из рабов, ты явился пред нами, чтобы разгадать загадку сомнамбулизма, поразившего моих людей. От скорости, с которой ты справишься с этим заданием, напрямую зависит, как долго ты проживёшь, покинув этот зал, – сурово провозгласил Индраджит, не дожидаясь вступительной речи, которую я усердно готовил.
Корона Клыков мерцала и светилась, отражая свет факелов и искажая моё зрение. Но я подумал, что, возможно, это к лучшему. Поскольку, разумеется, уже знал, что стало причиной болезни. Ведь я был мудрейшим из всех собратьев и сестёр по рабству. У меня имелось лакомство, которое можно подвесить перед этим свиным рылом, и оно позволило бы мне купить то, в чём я больше всего нуждался.
– Благороднейший из королей, – быстро заговорил я, – могу разгадать твою загадку за один миг, не обращаясь к книгам или оракулам, если ты соизволишь заплатить цену, которую я попрошу.
Я увидел, как гнев Раджи вспыхнул от подобной дерзости. Но страх одержал великую победу в битве, развернувшейся в его душе, и он кивнул, выражая согласие, которое нельзя было отменить.
– Разгадка проста. Вы убили и съели Звезду, одну из тех, кого простодушные называют богами. Её присутствие внутри вас и ваших людей пытается утвердиться, вновь приобрести форму Великой Змеи.
– И что ты просишь в обмен на эту простую разгадку?
– Свободу, мой владыка, что же ещё?
Индраджит нахмурил лоб, который стал подобен полю после бури. Когда он ответил, его голос звучал хрипло от ярости:
– Мы дали тебе своё слово, и оно нерушимо. Но за такую награду ты должен дать нам лекарство от этой язвы, чтобы покончить со злодейством, которое наша бывшая жена вершит изнутри.
Меня охватила дрожь, поскольку я не мог признаться, что подобное, вероятно, превосходило мои силы. Глупый Раджа совершил преступление, наказание за которое неизбежно. Если бы он посоветовался со мной до того, как сожрал сожительницу, я бы придумал для неё куда более сладостные пытки, в которых никого нельзя было бы обвинить. Наказания всегда вызывали у меня особый интерес.
Я быстро подсчитал. В тот момент важнее всего было дать ему что-то, некий путеводный указатель. Мой господин Индраджит находился в растерянности, не имел ни чёткого плана, ни приказов на пергаменте, подписанных чернилами, сделанными из масла раздавленных сапфиров. Он не отличался оригинальностью мысли, ему были понятны лишь планы, полные крови, причем никогда – его собственной. Учитывая такие переменные, обрисовался курс, у которого и впрямь имелись небольшие шансы на успех. И, что ещё важнее, он бы проник прямо в душу Раджи, налитую, как всегда, самым чёрным из вин, что родилось из гнилого винограда.
– Мой досточтимый лорд! Серпентина, пребывающая внутри, охвачена слепым желанием наказать мужчин, и части её бывшего тела разделены лишь сеткой из плоти. Но, если вы отправите ваше верное войско на смерть, та её часть, что находится внутри вас, уснёт и больше не проснётся, а ваше справедливое и могучее правление продолжится.
Раджа надолго замолчал и будто осел на своем громадном эмалевом троне, инкрустированном зубами многих тварей и драгоценными камнями – столь тёмными, как кровь из тайных жил покорённых. Его лицо неуловимо двигалось: произошел тектонический сдвиг черт, пока он обдумывал убийство многих людей. Я имел все основания думать, что его беспокоило не количество, а вопрос, примут ли они смиренно массовую казнь. Это были не какие-нибудь крестьяне, и лишь он знал, какая алхимия пробудила их к жизни.
Наконец, Индраджит заговорил, и его голос звучал как закрывающийся мраморный склеп:
– Пошли гонцов, Омир Серв, пусть прикажут воинам собраться в Зале голосов. На закате я обращусь к ним с речью.
Вот так, легко и просто, закончилась моя аудиенция, а моя свобода стала чуть ближе. В последний раз я ждал заката с таким нетерпением, когда был ребёнком на руках у матери и не мог совладать с восторгом, который у меня вызывали зимние фестивали и украшенные золотыми фонариками ветви деревьев.
Ночь пришла в свой черёд. Сто и сорок четыре воина прилежно собрались в похожем на пещеру Зале голосов, где шепоты усиливались до криков, пронзающих до костей. Все они явились в лучшем боевом облачении, возможно предчувствуя, что это вечер исключительной важности. Зубы вепрей болтались на их мускулистых шеях и кожаных нагрудниках, у некоторых даже пронзали ноздри и уши. Каждый был в плаще из шкуры кабана, которую вываривали и дубили до тех пор, пока она не приобретала уродливый оттенок ошпаренной розовости. Они разрисовали лица жиром и дёгтем, пропитали волосы кровью и выстроились перед Индраджитом, стоявшим на помосте. Я сидел позади него и смотрел на их грубые лица безмятежно и благоволительно.
– Преданнейшие из преданных, любимейшие из наших рабов, – начал он, простирая руки отеческим жестом, – великий страх следовал за нами по пятам, как верная гончая. Лекарство от безумия, поразившего вас, найдено, и мы пришли сюда этим вечером, чтобы принять его.
Не знаю, что он хотел с ними сделать, и уже никогда не узнаю. Воины внезапно замерли, будто сквозь них прошла чёрная молния, их мышцы сковало судорогой, лица исказились от внезапного ужаса или экстаза. Как один, сто и сорок четыре человека разинули рты невероятным образом, шире, чем положено людям. Ужасная симфония прозвучала, когда их челюсти сломались и головы откинулись назад. Я смотрел, как сто и сорок четыре мужчины заговорили одним жутким голосом, доносившимся из глубин земли, вызывая шатание гор и раскатываясь эхом под сводами холла, точно выпущенная из лука стрела:
– ТОЛЬКО ЖИВЫХ МОЖНО ИСЦЕЛИТЬ. Я МЕРТВА. ПОГЛЯДИ НА МЕНЯ, СУПРУГ МОЙ. РАЗВЕ Я НЕ КРАСИВА? РАЗВЕ Я НЕ СИЛЬНА?
Сначала Индраджит ничего не понял и, побелев как баба, кубарем скатился с трона.
– Что это за черная магия, Волшебник? Что ты наделал?
– Это был не я, ваша милость, – сказал я, запинаясь, и помог ему встать.
Тем временем беспощадный голос снова вырвался из сломанных ртов:
– ГЛУПЫЙ МАЛЬЧИШКА НА ЖЕСТЯНОМ ТРОНЕ! Я ЕСТЬ ВСЁ СУЩЕЕ. С ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛ, ЧТО МЕНЯ УНИЧТОЖИТ ОГОНЬ ИЛИ ЧТО Я СГИНУ В БРЮХАХ ЭТИХ МУЖЧИН? НО ВОТ ТЕБЯ УНИЧТОЖИТЬ НЕТРУДНО.
Внезапно тела воинов жутко затряслись, их кости застучали, точно барабаны. Из раздробленных челюстей вырвался необъяснимый свет, чёрный, бледный и зелёный, как если бы сам воздух загорелся. Великолепные волны дымчатого света сплелись в громадную колонну, и, едва осколок света покидал тело одного из Вараахасинд, это тело корчилось и умирало, превращаясь в зуб, из которого он произошел. Перестук зубов, падавших на мозаичный пол, складывался в мрачное эхо, и колонна росла.
Индраджит затрясся. Теперь ему всё стало понятно, и он беспомощно схватился за живот, зная, что внутри находится последняя часть его жены: сбежать от неё было невозможно. Змея из света нависла над Раджой, безглазая, но зрячая. Он распростёрся перед ней, безмозглый дурень, и молил о пощаде. Она заговорила опять, и на этот раз её голос, уже не исходивший из столь многих глоток, напоминал тихое шипение ветра и угасающего пламени:
– Будь ты не тем, кто ты есть, я дала бы тебе целый мир.
И свет поглотил его, прошел сквозь плоть, и от этого кровь превратились в порошок. А когда свет покинул тело, осталась лишь корона, безмолвно перекатывавшаяся на троне; все её желтые клыки были дочерна обожжены.
Сам свет будто помедлил, глядя на меня; его грозная пустота сосредоточилась на моём сердце, и я на миг испугался, что меня не пощадят, хоть я и не принимал участия в ужасном пиршестве. Я застыл перед этой полуженщиной, и её взгляд длился словно тысячу ночей.
Но вот в Зале голосов появился второй свет, и про меня забыли. Белые завитки просочились сквозь витражные окна, как золотые колонны. Новый свет был таким сильным, что я не мог на него смотреть. Он заполнил зал с ковром из сломанных зубов, точно имел вес воды, которую медленно наливают в стакан. А потом он исчез так же внезапно, как и появился. Из белого дыма перед змеёй возник мужчина в белом, с бледным копьём и развивающимися за спиной бесцветными волосами. Он с нежностью открыл алебастровый рот, и маленькая тайная вспышка света прошла между ними, ласковая как звёзды весной.
Когда он сомкнул бесцветные губы, змея исчезла. Серпентина стояла на её месте, хотя и не совсем целая. Она была жёсткой и прозрачной, будто вырезанной из стекла. Крупные ониксовые браслеты в форме беспокойных змей охватывали её руки от плеч до запястий. Кроме этих массивных украшений, на женщине ничего не было, а её волосы удерживал тонкий обруч в виде единственной змеи с многоцветной шкурой. И все эти цвета казались бледными, приглушенными, словно картина, на которую плеснули водой.
Не сказав мне ни слова, бледный незнакомец подхватил её застывшее тело и унёс прочь из Зала.

Сказка Ведьмы (продолжение)

– Ты понимаешь? Если будешь молчать и ждать, в конце концов сможешь устроить миленькую месть. Меня это не интересует. Король – неотёсанный тупица, и, когда я получу от тебя необходимое, ты окажешь мне любезность, убив его и освободив меня от службы, как когда-то освободила смерть Индраджита. Строй планы в темноте, потому что, кроме неё, у тебя ничего нет.
Волшебник отвернулся от стола, держа в руке чашу с густым зелёно-чёрным напитком, по цвету напоминавшим плесневелую плоть. Он улыбнулся – такая улыбка могла показаться ласковой или горделивой на другом лице, но не на этом. Омир поднял меня за волосы, выдернул кляп изо рта и заставил выпить зелье. У него был вкус желчи и гнилых цветов – роз, видимо. Были ещё какие-то тёмные затхлые нижние ноты вкуса, которые вполне могли оказаться по́том какого-то неназываемого тела.
Когда жидкость попала внутрь меня, и в моём животе забурлило, Волшебник швырнул меня прочь и стал наблюдать с любопытством кота, глядящего на мышь, которую он вот-вот проглотит. Я кричала и царапала саму себя – жуткое золотое облако отняло у меня зрение, а моя кожа рвалась на части, как страницы его непотребных книг. Меня дважды вырвало вперемешку с испускаемыми воплями, терявшимися под каменными сводами. Он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь, стоял и смотрел, как у меня, коленопреклонённой, крадут мою кожу.
Наверное, в конце концов я потеряла сознание. Когда пришла в себя, он держал передо мной большое зеркало, и на его губах играла жестокая улыбка победителя.
В зеркале, украшенном резной рамой, я увидела высокую женщину с волосами цвета молодой пшеницы, которые ниспадали ниже талии мерцающими локонами, с большими серыми глазами, точно озёра чистого дождя, и молочной кожей без единой отметины. Я стала долговязой, груди мои были высоки и полны, не осталось и следа хотя бы от одного узла мышц – я была слабой и мягкой, как новорожденный ягнёнок.
– А теперь, – проникновенно сказал Волшебник, – мы назовём тебя Королевой. – Увидев выражение моего лица, он рассмеялся. – Ты же не думала, что я позволю моему Королю возлечь с дикаркой! Метаморфоз – моё искусство! Теперь ты красива, и он может показать тебя людям, а ты не можешь вернуться к своему народу, потому что он тебя не признает. Ты принадлежишь нам. Мы назовём тебя Хелией в честь великого солнца, которое путешествует по небу и благословляет правление нашего Короля.
– Ты не отнимешь у меня имя, раб, – негромко сказала я, касаясь волос, подобных которым раньше никогда не видела, если не считать златогривых лошадей моей юности.
– Моя Королева, я его уже отнял.

 

Я проводила ночи по очереди с Королём и его беззвучной жестокостью – ибо он едва ли сказал мне слово после нашей поспешной свадьбы в храме, который я не смогу назвать, когда на моей талии защёлкнули пояс из золота и нефрита вместо кольца. Похоже, Король удивился, что пояс пришёлся мне впору. Другие ночи я была связанной в комнате Омира, где он пускал мне кровь, чтобы извлечь из моих жил силу, дарованную бабушкой. Волшебник вскрывал меня серебряными и золотыми иглами, даже нелепыми шипами размером с мускулистую руку. Но они проникали недостаточно глубоко, и кровь ни разу не стала серебряной. Хотя, возможно, во мне ничего и не было. Вероятно, я была пуста, как дыра в воздухе.
Омир не слушал, когда я говорила, что во мне ничего нет, что я лишь ученица и останусь таковой навсегда; забрал у меня луну и дал только неустанно обжигающее солнце.
Каждый день я проводила в башне, ставшей моей тюрьмой. Даже когда была беременна, мне не давали возможность отдохнуть, кроме как замертво лёжа на каменных плитах и прислушиваясь к звукам моей собственной, капающей сквозь щели в полу крови.
И всё же все Королевства возрадовались, когда я родила сына, названного в честь львов из диких степей. Лишь после того как я произвела на свет наследника, мне был дарован час в день, чтобы держать его на руках и смотреть, как мои слёзы падают на его гладкий лобик.

Сказка о Принце и Гусыне (продолжение)

Леандр глядел в пустоту, его руки дрожали, во рту пересохло. Птицы смотрели на него, как на неимоверно бестолкового ребёнка, который едва научился подбрасывать мячик и ловить его, не роняя.
– Хелия? – прошептал он.
– Я думала, ты догадаешься раньше. Как бы там ни было, все откровения, в конце концов, оказываются разочарованиями. Ты думал, тебя случайно ко мне занесло? Только свернул за угол, а тут я. Ты ведь предполагал, что успеешь пройти куда больше, прежде чем встретишь Ведьму? Все эти годы я ждала у границы, до которой мог дотянуться твой отец; знала, что мой сын не может всю жизнь просидеть в Замке и даже не попытаться вырваться на свободу. Я всю себя посвятила этой мысли, будто мастерила лук, чтобы пускать стрелы в твою сторону. Впрочем, я не думала, что, придя сюда, ты первым делом убьешь свою сестру.
Возможно, лишь в этот миг Леандр понял истинный смысл истории Ведьмы, и преграда на пути его слёз лопнула, как паутинка на ветру. Он не на шутку разрыдался – за сестру, и за мать, и за отца, о чьих преступлениях не догадывался.
– Но я могу её вернуть! Ведь я принёс шкуру…
– Да-да, сын мой, подожди. Ещё не время, и я не всё рассказала. – Она неуклюже потянулась, чтобы прижать Принца к себе: объятия Нож были странными и неумелыми, так тигр мог бы обнимать морского котика. Она прошептала ему на ухо голосом трескучим, словно шелест камышей:
– На твой первый день рождения твой отец устроил великий праздник. Частью пиршества должна была стать чистка тюрем – ещё живых пленников, изголодавшихся точно олени в конце зимы, собирались казнить: всех несчастных, кто остался из моего племени.
Меня, разумеется, ни на пир, ни на казнь не пригласили…

Сказка Ведьмы (продолжение)

Двор сиял как огромный пирог, покрытый глазурью, и тебя передавали сотню раз с плеч на плечи, целовали тысячи ртов, в то время как я лежала в башне, обездвиженная золотыми путами. Но, когда ночь сделалась полна, словно парус, и все выпили вина столько, сколько ненасытные козлята сосут молока из своей бородатой мамочки, я перерезала верёвки острым камнем и, спрятав грубое лезвие в платье, выбралась из башни, вниз по знакомым ступеням, в последний раз спустилась во тьму темницы, где родилась Гнёздышко.

 

Они в ужасе глядели на меня из своих клеток. Я была для них чужачкой, уродливым вурдалаком всех оттенков золота. Мне пришлось их уговаривать, объяснять, что я вовсе не Королева, а их знакомая Нож, и, как полагается ножу, я отпущу их на свободу. Они не верили. Одетый в лохмотья ребёнок, который жевал сырое мясо и гонялся за воронами, чтобы добыть их перья, не мог быть наряженным в шелка и пахнуть фиалками, выросшими на мягком мху. Они спросили меня, как отличить следы оленихи от следов оленя и сколько диких кошек я убила до замужества, как звали мою бабушку и обеих моих сестёр.
Я ответила на все вопросы и один за другим сломала замки. Соплеменники сели вокруг меня, трясясь мелкой дрожью, точно стая диких птиц. Их осталось около сорока из многих сотен воинов.
– Я не могу допустить, чтобы вы завтра пошли под королевский топор, как скот. И могу выкупить ваши жизни куда по лучшей цене, чем эта. Только вот… я не уверена, что у меня получится. Волшебник резал меня, но ничего не нашел. Я не знаю, но попробую. Сядьте ближе, чтобы я могла дотянуться до любого из вас…
Они сдвинулись со всех сторон: запах их пота и умирания проник в меня, будто медленный яд. Все эти лица с заострившимися скулами, глаза и костлявые пальцы, хватавшиеся за меня! Они не знали, к чему тянутся, но понимали, что тянутся к их Ножу и спасению.
Я закрыла глаза и сердцем своим обратилась к Чёрной кобыле, породившей звёзды в начале мира. Молила её дать мне силу, на которую у меня не было права, и свет, который не был моим. Я медленно подняла острый камень и вонзила его себе в грудь, прорезав кожу и добравшись до живого мяса так глубоко, как только могла вынести. И потекла кровь, красная и тёмная, но не серебряная.
Я резанула ещё глубже, толкая камень внутрь себя, пока он не оцарапал кость. Я закричала, и мой голос эхом отразился во тьме, эхом от эха всех моих криков при рождении дочери и тех, что я испустила, позволив ей уйти.

 

Что-то бледное закапало из меня: маленькие капли, подобные жемчужинам. Они совсем не походили на сокровища света моей бабушки, и всё же свет был на дне моего тела.
Племя сгрудилось вокруг меня, словно лишь моё тело могло их согреть, я наклонилась и показала им, что надо вкусить эту жидкость, сосать из меня жизнь, как умирающий в пустыне сосёт кровь своей лошади, чтобы не погибнуть.
Каждому досталось по капле, а я становилась всё слабее, потому что сорок мужчин и женщин могут выпить много, особенно если они испуганы. В полуобмороке, с трудом держась на ногах, я присела на корточки среди них, по одному брала их хрупкие тела в руки и переделывала, как когда-то бабушка, словно глиняных кукол на каменном столе.
Они менялись медленнее, чем Гнёздышко, потому что я была очень слаба и потому что у меня не было света из пещеры, от звёзд. Но выросли большие серебряные крылья, губы превратились в клювы, а ноги исчезли под бледными перьями. Один за другим мои родичи вскакивали и протискивались между прутьями оконной решетки, летели в ночь, подсвеченную праздничными огнями, и брали луну под крыло, приветствуя звёзды криком.
А я сидела в сырой темнице, всхлипывая и смеясь; моя кожа горела от света, руки простёрлись к ним, понуждая их лететь всё выше и выше.

Сказка о Принце и Гусыне (продолжение)

Леандр почувствовал жар и вес десятка чёрных взглядов на себе. Дикие гуси, соткавшие из своих тел одеяло для его матери, смотрели на него, лишая самообладания; их глаза были полны секретов. Нож погладила длинные шеи.
– Остальное ты знаешь. Меня наказали: тебя забрали и отдали горничной, а она сбежала и не увидела, что произошло у костра. Когда меня оставили гореть, пришла моя стая и, не убоявшись огня, освободила меня, унесла в Лес. Бедняги – они совсем не помнили себя в пернатых телах; не понимали, зачем ныряют в огонь. Некоторые из них погибли, но сделали это. Они просто знали, что любят и не могут жить без меня. В конце концов мы снова одно племя.
Леандр закрыл глаза, не в силах вынести взгляды длинношеих созданий.
– Мы подошли к сути, сын мой, – сказала она, скрестив руки на широкой груди. – Я предупреждала, что ты можешь предпочесть смерть предложенному мной спасению. Я не смогла отомстить за своих людей, лишь спасла им жизнь. Ты должен добиться большего. Когда нож войдёт в грудь твоего отца, я удовлетворюсь, а ты будешь прощён. Поклянись мне в этом!
Принц почему-то думал, что её цена будет ужаснее, не отразит и без того горячего желания отомстить за птичью хижину. Он не колебался ни секунды и почувствовал облегчение от того, что наконец может что-нибудь для них сделать. Леандр обнял мать, вдыхая её дикий острый запах, ощущая под руками толстые кости. После всего услышанного он не мог принести иной клятвы и пробормотал, что согласен. Нож похлопала его по спине и оттолкнула.
– Что ж, думаю, луна уже взошла, и ты можешь завернуть бедную сестричку в шкуру, чтобы она вновь стала целой. Не забудь, что шкуру надо наложить кожа к коже, иначе всё зря. Вяжи крепко, ибо ей придётся пробиваться наружу собственными усилиями, иначе никак.
– Это магия. Тебе стоит этим заняться, не мне.
Ведьма хрипло закашлялась и сплюнула:
– Я и займусь. Я её мать. Твоё дело – трава и листва, мальчик, а моё – кровь.
Назад: В Саду
Дальше: В Саду