Едва мы подъехали к Лиллиоуку, Софи Бурлет выскочила из автомобиля так решительно, словно подозревала, что мы с Пуаро сговорились удержать ее там помимо ее воли, и побежала к дому.

– Все изменилось, Кэтчпул, – с тяжелым вздохом произнес Пуаро, когда мы с ним выбрались на холодный воздух.

– Верно. Пара упругих, розовых почек, и никуда от этого не денешься.

– Кстати, насчет никуда не денешься… Что бы ни говорил теперь инспектор Конри, я должен просить вас задержаться в Лиллиоуке до тех пор, пока я не распутаю это дело. Ваше присутствие благотворно влияет на мои мыслительные процессы. Я готов попросить за вас ваше начальство в Скотленд-Ярде, если это поможет.

– Не надо. Я остаюсь. – Я решил не говорить ему, что уже звонил начальнику сегодня утром, прямо перед дознанием, и что одного упоминания имени Эркюля Пуаро было достаточно для получения желаемого результата. Да мне и самому не хотелось никуда уезжать прежде, чем загадка убийства Джозефа Скотчера будет разрешена.

– Я разберусь в этом деле, Кэтчпул! Можете не сомневаться.

– Я и не сомневаюсь. – Моя вера в Пуаро не уступала не только моему неверию в Конри, но и вере маленького бельгийца в самого себя.

Маленький бельгиец вздохнул:

– Этот случай полон явных противоречий. Сначала Скотчер умирал от болезни Брайта – но нет! Его отравили. Мы верили в две вещи касательно Джозефа Скотчера. Eh bien, обе оказались неправдой.

Я даже не знал, о чем собираюсь спросить, пока слова сами не сорвались у меня с языка:

– Айрис Гиллоу – что, если это она ключ ко всему?

– Что вы о ней знаете? – спросил Пуаро.

– Только то, что Рэндл Кимптон должен сказать нам, кто она такая, – да и то лишь потому, что мне кажется, без нее эта задачка не сойдется с ответом.

– Не совсем так, – раздался голос позади нас, когда мы уже стояли у входной двери.

Я обернулся. Это был Кимптон; он шел к нам, держа руки в карманах длинного серого пальто.

– Я не отрицаю, что Айрис Гиллоу принадлежит важная роль, но не значительная. Тут есть разница. Может быть, войдем? Я обещал рассказать вам все после дознания, а мы и так уже потеряли много времени.

В доме, куда мы вошли, не горела ни одна лампочка; было темно, как в пещере.

– «Брожу я по челу у ночи черной, // Чтобы тебя сыскать», – отчаявшимся тоном сказал Кимптон. – Только у нас еще не ночь, и очень хотелось бы видеть, куда ставишь ноги.

Очутившись в библиотеке, мы сразу зажгли свет, и Пуаро сказал:

– Доктор Кимптон, вы ведь знали, не так ли?

– Что знал?

– Что мистер Скотчер не был при смерти в момент убийства. Что он не страдал не только от брайтовой болезни почек, но и ни от какой другой болезни.

– Что ж… все зависит от того, как вы понимаете знание.

Мы ждали, что он скажет дальше. И Рэндл, казалось, тоже ждал, глядя на нас со своей неизменной очаровательной улыбкой. Через пару секунд он сменил ее на хмурое выражение лица.

– Сильное подозрение – еще не знание, это подтвердит вам любой детектив. Но я вижу, что данная линия расследования не представляет для вас интереса, а потому оставлю ее. Да, я знал, в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Я не верил, что Скотчер умирает, не верил, что у него непорядок с почками. Никогда не верил.

– Почему же вы не сказали мне об этом сразу, месье?

– Сразу после убийства Скотчера или сразу после вашего прибытия в Лиллиоук?

– После убийства, – сказал Пуаро.

– Принцип сохранения энергии.

– Не могли бы вы объяснить, что вы имеете в виду?

– Мне не хотелось ни вступать с вами в спор, ни тратить время на уговоры, – сказал Кимптон. – Думаете, вы поверили бы мне на слово, если б я заявил, что умереть от болезни почек Скотчеру грозит не больше, чем мне или вам? Мало есть любителей убеждать всех встречных и поперечных в том, что им предстоит отправиться к праотцам в самом непродолжительном будущем, если на самом деле ничего такого не предвидится. Я же знал, что вы сразу пойдете к Софи или к Эти и станете расспрашивать их о здоровье Скотчера, а они тут же уличат меня во лжи. И что бы вы сказали тогда: «Ну, вы и фантазер, доктор Кимптон. Но это уже слишком. Нельзя же быть таким жестоким», – или еще что-нибудь в таком духе. Однако позвольте вам заметить, Пуаро: в массе нормальных людей, которым и в голову не придет наговаривать на свое здоровье, всегда найдется один, кто именно так и поступит, сколь бы невероятным это ни казалось. Зато теперь нам с вами не о чем спорить: правда и так вышла наружу. Наконец-то.

– А как же мадемуазель Клаудия? Она верила в болезнь Скотчера?

– Клаудия? – Кимптон рассмеялся. – Ничуть. Также и Эти, и Софи, и Хаттон, и вообще все, у кого есть хотя бы капля мозгов.

– Софи Бурлет только что уверяла меня, что Скотчер был при смерти, – возразил ему Пуаро. – Она говорит, что полицейский врач солгал о состоянии его почек. Что вы скажете на это, мистер Кимптон?

– Чушь собачья. Как врач, я могу вам сказать, что любая сиделка – хотя Софи, на мой взгляд, вовсе не любая, а одна из лучших в своей профессии, – так вот, любая сиделка, проводя с больным столько времени, сколько проводила со Скотчером она, помогая ему буквально во всем, рано или поздно поймет правду о состоянии его здоровья. Вы, Пуаро, не врач и не профессор медицины, это видно, – так позвольте, я объясню вам суть: Скотчер любил поговорить о своей надвигающейся кончине, и он был худ. Это и делало его похожим на умирающего. Ни упадок сил, ни боль никогда не овладевали им настолько, чтобы он забыл об остроумии, предупредительности и такте. Спросите любого врача или медсестру о том, как ведут себя умирающие, и вы услышите, что обычно им не свойственна особая любезность. Скотчера же постоянно заботило лишь одно – как понравиться всем и каждому.

Кимптон выдвинул стул из-за блестящего от полировки круглого стола и сел.

– Софи Бурлет далеко не дура, – продолжал он. – Она проницательная и чуткая женщина. Она прекрасно знала о мошенничестве Скотчера, что не мешало ей любить его. А теперь она лжет, спасая его репутацию.

– А виконт Плейфорд с супругой? – спросил Пуаро.

– Гарри и Дорро? О, эти двое наверняка верили Скотчеру, можете не сомневаться. Как и тупица Филлис.

– Я не понимаю, – сказал Пуаро. – Если леди Плейфорд знала о том, что Скотчер бесстыдно ее обманывает, то почему она не уволила его?

– А! Вот отличный вопрос! Задайте его ей. Интересно было бы послушать, что она скажет.

– А вы сами никогда ее об этом не спрашивали? А Клаудия, ее родная дочь, тоже не спрашивала?

– Нет. Никто из нас не касался этой темы.

– Почему же?

– По разным причинам. Назову вам мою. Тщательно взвесив ситуацию, я решил, что Эти ничуть не глупее меня. Значительную часть каждого дня она проводила в обществе Скотчера. А значит, у нее были и возможность, и средство заподозрить его во лжи; более того, я уверен, что она так и сделала. И какой же тогда смысл говорить ей о том, что я разделяю ее подозрения? Ведь видно было, что она решила не отказываться от услуг Скотчера, несмотря на его обман, и продолжала говорить с нами о его болезни как ни в чем не бывало, а значит, с моей точки зрения, сама стала обманщицей. Она зашла еще дальше – наняла Софи Бурлет, чтобы та денно и нощно смотрела за всеми нуждами этого мнимого больного. То есть она уже не просто покрывала его ложь, но активно сотрудничала с ним в ее нагромождении! О нет, бросать ей вызов в такой ситуации – увольте. Эти защищала бы его, как львица – львенка, и ополчилась бы против меня. А это, в свою очередь, ужасно расстроило бы Клаудию. Она любит третировать мать, но сама не понимает, сколь сильно влияние Эти на нее. Я уверен, что она никогда не выйдет замуж за человека, которого не одобряет ее мать.

– А по какой причине мадемуазель Клаудия сама не заговорила с леди Плейфорд об обмане Скотчера?

– Спорт. – Кимптон ухмыльнулся. – Все, что делает Клаудия, она делает из спортивного азарта. Буквально обожествляет две вещи: власть и драму. В этом отношении она – точная копия самой Эти. И, уж поверьте, ее намеки были достаточно прозрачны, чтобы мать поняла – она все знает.

– Ага! – торжествующе вскричал Пуаро. – Значит, Клаудия знала, а вы – только догадывались?

Кимптон устало вздохнул:

– Вы разочаровываете меня, Пуаро. Как Клаудия могла знать больше, чем я? У нее были свои подозрения, из них она и исходила. Только представьте, что в один прекрасный день за завтраком, в присутствии Эти и всей честной компании она заявила бы Скотчеру: «Твоя болезнь, старина, одно большое притворство!» Что, как вы думаете, последовало бы за этим? Скотчер и его союзники по обману стали бы утверждать, что она не права, я и Клаудия утверждали бы обратное, но дальше этого дело все равно не пошло бы. С одной стороны, мы ничего не могли доказать; с другой, если б обман был разоблачен, то в повседневной жизни Лиллиоука не осталось бы больше ни тайн, ни загадок и застольные разговоры, лишившись интриги, сделались бы банальными, как везде. Более того, у Клаудии не было бы оснований скользить по дому с грозным видом человека, готового выбросить семейный скелет из шкафа и устроить грандиозный скандал. По-моему, Эти этого боялась, что и давало Клаудии определенную власть над ней. А моя возлюбленная обожает власть. Вы понимаете, о чем я, Пуаро? А вы, Кэтчпул? Надо полагать, наши здешние порядки кажутся вам весьма странными.

– Ничуть не более странными, чем порядки в иных домах, – возразил Пуаро.

– Ну, это вряд ли, – сказал Кимптон с некоторым нажимом, точно предупреждая. – Скажите-ка, часто ли вам случалось встречать людей, которые убеждали бы всех, что со дня на день умрут, пребывая при этом в полном здравии?

– И зная о своем здоровье? Нет, таких я не встречал.

– Ну вот.

– Зато несколько лет назад я знал одного преступника, который прилагал все старания к тому, чтобы никогда не играть в шахматы…

– Так вот, я хочу сказать, что человек, который убил Скотчера… – прервал реминисценции Пуаро Кимптон, – …не является действительной причиной его смерти. Он умер потому, что опрометчиво пригласил смерть себе в компаньонки еще при жизни. Я убежден в этом так, как никогда ни в чем не был убежден раньше. Смерть не подстерегала его, не шла за ним по пятам – напротив, долгое время она обходила его стороной, но он так усердно раздражал ее, так старательно дергал наживку из лжи у нее перед носом, что она в конце концов не удержалась и взяла свое – его жизнь. Таково мое мнение.

– Звучит не слишком научно, – сказал Пуаро.

– В этом я с вами соглашусь, – ответил Кимптон. – Надо полагать, во мне еще говорит страстный поклонник Шекспира. А тут, как назло, еще и Айрис… Это ее вина, что я никогда не смогу говорить о Скотчере объективно.

– Айрис Гиллоу? – уточнил Пуаро.

– Да. – Кимптон встал и снова отошел к окну. – Хотя, когда я впервые ее увидел, ее звали Айрис Морфет. Рассказать вам о ней?