Глава 18
– Папа! Папа, его арестовали!
Ирина встретила отца на пороге дома. Несчастная, с нечесаными волосами и зареванным лицом. Она сильно дрожала, держала крепко сжатые кулачки возле рта и смотрела на него такими глазами…
У Сячина больно дернулось в области сердца и мгновенно засаднило в горле. Он не мог видеть свою дочь несчастной. Не мог! Это началось с самого ее рождения и продолжалось по сей день. Когда дочери было четыре месяца от роду, он уволил сразу четырех нянь. Четырех! Потому что ни одна из них не могла успокоить плачущего сутками ребенка. Он не хотел слушать тогда никаких доводов, что у ребенка газики, что, возможно, режутся зубки, поэтому она и плачет. Он метался по дому как раненый зверь и орал на всех сразу:
«Ну, сделайте же что-нибудь! Ну, сделайте!»
Ириша выросла, но его отношение к ее слезам не изменилось. Он не мог дышать, когда она плакала!
– Малыш… – Сячин отвернулся, чтобы повесить пальто в шкаф на плечики и чтобы не видеть ее несчастного лица. – Следствие со всем разберется.
– Папа! – взвизгнула Ирина и набросилась на него, принялась молотить кулачками по его спине. – Папа, ты не понимаешь! Я не могу без него! Не могу, не могу, не могу! Я люблю его!
Сячин повернулся, схватил дочь за руки, бережно прижал ее кулачки к своей груди, дотянулся до ее потного лба и крепко поцеловал.
– Па-а-апа-а-а… Я не могу без не-е-его-о-о…
Ирина начала оседать на пол. Он еле успел ее подхватить на руки. Втащил в гостиную, посадил в кресло. Крикнул домработнице, чтобы принесла немедленно воды. Принялся уговаривать, поглаживать по голове. Но она его не слышала. Она будто оглохла от горя. Что-то лепетала, что-то странное, нечленораздельное. И от этого Сячину сделалось еще хуже. Дочь напоминала безумную! Она будто лишилась рассудка от горя! И он в сотый раз за минувшие сутки проклял себя за то, что познакомил Ирину с Богданом.
Он! Только он во всем виноват! Он пригласил Богдана к ним на обед, желая познакомить с дочерью. Иришке уже двадцать два, а серьезных отношений нет и не предвиделось. А пора бы уже задуматься, пора. Он и привел перспективного, порядочного, как ему тогда казалось, парня к себе в дом. Мог бы привести кого-нибудь другого. Сына своего друга, к примеру. Или сына, или племянника, или кузена кого-то из партнеров по теннису. Это были парни их круга. Да.
Но, задавшись целью выдать Иришу удачно замуж, Сячин тут же начинал наводить справки об этих парнях. И оказалось, что один мажор, у второго уже есть серьезные отношения, третий баловался, по слухам, наркотиками. Четвертый хоть и был практически без изъянов, Иришке ни в какую не нравился.
«Папа, он же урод! – фыркала она, со смехом отворачиваясь от его фотографии. – У него же рыбьи глаза!..»
Он привел Богдана. Парень красавец. Высокий, спортивный, черноволосый, лицо такое…
В общем, Иришка за обедом от него глаз отвести не могла. И пошло-поехало. Все удачно вроде пошло и поехало, как считал Сячин. Отношения развивались. Парень в делах фирмы преуспевал, даже очень. Он, как отец, был крайне доволен. И тут такое…
Домработница вошла с подносом, на котором стоял чистый стакан и графин с водой. Сячин сделал ей знак глазами поставить поднос на журнальный столик и исчезнуть. Женщина беспрекословно подчинилась. Она была крайне умна и исполнительна. Он хорошо ей платил.
Сячин отошел от кресла, в котором безумствовала его дочь, налил воды в стакан и подал ей:
– Выпей, детка.
Странно, но она послушалась. Выпила почти всю воду. Отдышалась. Провела ладонью по лицу, будто пыталась стряхнуть наваждение. Не вышло. Снова подняла на отца наполненные горем глаза.
– Папа! – прошептала она сдавленно. – Папа, что делать?
– Я не знаю, малыш. – Сячин сел в другое кресло, стоявшее рядом. – Следователи утверждают, что все очень серьезно. Обвинения основаны на показаниях свидетелей.
– Каких свидетелей, папа? Они что, видели, как Богдан убивал эту шлюху?
– Я точно не знаю… Но…
– Так узнай, черт побери! – взвизгнула Ириша и застучала кулачками по мягким подлокотникам. – Узнай! Узнай! Сделай что-нибудь! Не сиди просто так!
– Хорошо, хорошо, только успокойся. – Сячин дотянулся до ее руки, погладил. – Я что-нибудь придумаю. Непременно. Только ты должна успокоиться. Мы должны вместе действовать, понимаешь?
– Да, да, хорошо, я успокоюсь.
Ирина вскочила с кресла, снова налила себе воды, выпила все. Вытерла краем домашней кофты лицо, совершенно не заботясь, что при отце обнажила голый живот и край груди. Пригладила волосы и заходила по гостиной.
– Мы должны нанять перво-наперво адвоката, – произнесла она твердо и громко.
Отца это порадовало. Он не любил истеричных решений. Всегда руководствовался логикой и расчетом. Мысли дочери об адвокате были правильными. С этого следовало начинать.
– Потом ты должен поговорить со следователем, который ведет это дело, и узнать подробности. И что-то предпринять.
Ирина встала перед ним, заглянула в глаза:
– Ты понимаешь, о чем я, папа?
– Не совсем.
У него вдруг вспотела шея. Взгляд дочери ему не понравился.
– Ты должен будешь дать ему денег! Что тут непонятного? Пусть найдут какого-нибудь бомжа, алкаша или беглого преступника! Пусть найдут кого угодно, кто взял бы это преступление на себя!
– Дочь, ты что мне предлагаешь?!
Честно? Он опешил. Он думать не мог, что его дочь способна на такие мысли.
– Я предлагаю тебе…
Она запнулась, и Сячин закончил за нее:
– Ты предлагаешь мне совершить преступление?! Еще одно, в довесок к тому, что совершил Богдан?
– Богдан ничего не совершал! – оборвала она его резким чужим голосом. – Он никого не убивал! И ты это знаешь!
– Нет. Я не знаю наверняка, – возразил Сячин.
И тоже вылез из кресла, хотя сидеть в нем было невероятно удобно, а он, черт побери, устал. Он хотел бы подремать в нем минут десять. Потом принять душ, поужинать и как следует выспаться. У него тоже сегодня был нелегкий день. Ириша не видела, а он видел, как Богдана выводили из кабинета в наручниках. И чувствовал себя при этом крайне отвратительно. Как будто это его повели, а не Сизова.
– Нет, папа, ты знаешь! Богдан не убивал шлюху, которая работала на тебя какое-то время.
И взгляд, которым она его наградила, ему не понравился. И он сказал то, чего не должен был говорить:
– Может, он ее и не убивал, но он спал с ней!
Ирина дернулась всем телом, будто отец ударил ее крепко, сильно. Плечи ее поникли, голова упала на грудь, и она громко всхлипнула.
– Дочь, прости!
Сячин протянул к ней руки, но она отодвинулась, выставив ладонь щитом, не позволяя ему тем самым приблизиться.
– Прости… – потерянно повторил он и зажмурился.
Он подумать не мог, что окажется в эпицентре такого жуткого скандала. Мало того что лицо фирмы не могло теперь не пострадать, так вдобавок еще и личные проблемы с дочерью.
Черт знает что!
– Я знала, – вдруг тихо промолвила Ирина.
– Что? Что ты знала? – не понял он.
– Я знала, что он изменил мне с этой… – Она запнулась, но все же нашла в себе силы вымолвить: – Стрельцовой.
– Знала? Откуда?
Он ужаснулся. Неужели сплетники донесли?! Тут же подумал про Игоря Малышко. Тот давно облизывался на Ирину, мог, стервец, и подсуетиться. Не для того, чтобы сделать ей больно, а чтобы дорогу себе расчистить. Идиот! Разве он, отец, бы допустил его до дочери?!
– Ириша, откуда ты узнала?
Он решил: если это Малышко, он его уволит и глазом не моргнет. И постарается сделать так, чтобы никто и никогда в этом городе о нем больше не слышал.
– Богдан сам рассказал мне, папа.
– Богдан? Сам рассказал?
– Да. Он был в отчаянии. Мучился. И во всем мне признался. Я… Я прогнала его.
– То есть ты с ним рассталась? – удивился он. – Но когда? Почему я ничего не знал?
– Я не афишировала. А вам с мамой не до меня, – вдруг поддела она, вспомнив их скандал двухдневной давности, когда они обвиняли друг друга в неверности.
Отец сделал вид, что не понял, и спросил:
– И что потом?
– А потом я его простила.
– Он просил прощения?
– Конечно, просил! Сразу, как признался мне во всем. Но простила я его не сразу. Он не надоедал мне. Он просто страдал. На расстоянии. Я это знаю, я это видела.
Ирина медленно вернулась в кресло, свернулась в нем клубочком. Уставила невидящие глаза на окно, за которым чернели поздние сумерки.
– Он страдал. Но не надоедал мне. Я потом ему позвонила. И попросила приехать. Потому что не могу без него жить, дышать… Ты это понимаешь? – По ее лицу покатились слезы. – А тут все и началось. Я его жду. А к вам следователь явился. Богдан потом мне рассказал, как он вынимал из вас душу, этот Волков. Как он говорил с вами…
– Как?
Сячин подошел к креслу, в котором корчилась от горя его дочь, присел перед ним на корточках, погладил девушку по коленке, обтянутой домашними трикотажными штанами. У него просто разрывалось сердце от ее боли. У него взрывался мозг от того, что он все это просмотрел. Все просмотрел!
И роман Богдана с Марией Стрельцовой. И его признание дочери. И ее прощение. Их примирение. Он ослеп? Слишком погрузился в себя? Почему он все это проглядел?
– Он говорил с вами, папа, как с потенциальными преступниками!
– Это Богдан тебе нажаловался?
Он поднялся с корточек, отошел к окну, уставился на мокрый от растаявшего снега сад. Зря! Зря он познакомил этого парня со своей дочерью. Не вышло толку из их отношений.
– Богдан мне не жаловался. Он просто рассказал мне все.
– Что – все? – напрягся Сячин.
– Что эта Маша была настоящей шлюхой! Что соседи утверждают, что к ней ходил не один мужчина, а сразу несколько! И быть отцом ее ребенка мог каждый!
– Он и об этом тебе рассказал? О том, что Мария была беременна?
– Конечно!
– Но зачем?!
– Затем, папа, что ранее он думал, что является отцом этого ребенка, понимаешь! Он страдал от этого! И переживал настолько сильно, что…
– Что взял и убил ее, – тихо, скорее для себя, обронил Сячин.
Но дочь услышала. И неожиданно встала у него за спиной и проговорила:
– Нет, папа, он этого не делал. И мы оба это знаем. И ты сделаешь все, чтобы вытащить его из этой гадкой тюрьмы! Ты должен нанять адвокатов, заплатить им, сколько они запросят! Можешь подкупить следователей, судью, весь этот мир с его гребаной системой! Но ты вытащишь Богдана из тюрьмы, понял?!
И ее кулачок, кулачок любимой единственной дочери, врезал ему что есть сил между лопаток. У него, честно, свело шею от ее удара. Сячин медленно повернулся. Уставился на нее, как если бы видел впервые.
Красавица! Даже в растрепанном заплаканном виде – все равно красавица. Она же его дочь! Родная! Плоть от плоти, кровь от крови. Почему она смотрит сейчас на него холодно и отстраненно?! Что? Что произошло?!
– Ты простила ему его измену, так? – спросил он, медленно боком обходя Ирину и отходя метра на два.
– Да, простила.
– Ты простила ему то, что он сделал этой девке ребенка?
– Не факт, что это был его ребенок! – фыркнула она с бешеной злостью. – С этой шлюхой не спал только ленивый!
– И все же… Вдруг это был именно его ребенок? Ты простила ему это?
– Да. Простила.
И вдруг она сказала так надменно, так цинично, что у Сячина мурашки помчались по спине.
– Этот зародыш умер вместе с матерью, папа. Так что прощать мне теперь Богдану нечего. Так что скажешь? – Она снова подкралась и опять встала у него за спиной.
– По поводу? – Он не обернулся, внутренне сжавшись и ожидая от нее удара в спину.
– Что ты намерен предпринять для того, чтобы вытащить Богдана из следственного изолятора, а, папа?
– Я не знаю, дочь… – Сячин зажмурился, втянул полную грудь воздуха. – Я не знаю, что могу сделать. И главное… Главное, хочу ли я!
– В смысле?! – Ирина обежала его и встала перед ним лицом к лицу. Лицо злое, напряженное. – Что значит, хочешь ли ты?!
– А если это он ее убил? Он состоял с ней в отношениях. Он не скрывал это от тебя. Не скрыл и от следствия. Она, возможно, была от него беременна. И, возможно, шантажировала его. Это способно вывести из себя, знаешь! А Богдан парень горячий. И главное… У него нет алиби, Ириша. На вечер убийства Марии Стрельцовой у него нет алиби.
И тут его дочь, его родная единственная дочь, плоть от плоти, кровь от крови, тычет его в грудь пальчиком и говорит:
– Это у тебя, папа, на вечер убийства Марии Стрельцовой нет алиби! А у Богдана оно есть! И поэтому…
– Что ты несешь, дура?
Он не выдержал и ударил ее по руке. Как ему показалось – слегка. Но она ойкнула. Значит, получилось больно. Он не хотел! Честно, не хотел! Просто не рассчитал удара! В нем много силы! Господи, что он наделал?!
– Прости! Прости, милая!
Он хотел поймать ее пальчики и зацеловать, как в детстве, когда ей бывало больно. Тогда папины поцелуи помогали всегда. Теперь не помогли. Она не позволила. Она отскочила от него, как от прокаженного, и повторила:
– У Богдана, папа, есть алиби на вечер убийства, потому что я следила за ним в тот вечер. Я следила за ним каждый вечер после того дня, как мы с ним расстались. Просто ездила за ним следом и смотрела, смотрела, смотрела. Чем он занимается. Чем и кем живет. Так вот… В вечер убийства он не был у Марии Стрельцовой, понял!
Он молчал. Ему нечего было сказать. Он ждал.
– Он подъехал к ее дому, долго сидел в машине, но так из нее и не вышел. Он хотел позвонить ей, но не стал. Он не вышел из машины, папа. Он не вошел в ее подъезд и не пошел к ней. А вот ты…
И она запнулась. А его мир сделался мгновенно пустым и черным. В нем не осталось места ни для чего, и даже крохотного уголка в нем не было, чтобы спрятать там любовь к дочери.
– А что я?
Сячин сузил глаза, уставившись на девушку, стоявшую перед ним. Он не узнавал ее больше. Он не знал ее.
– А вот ты вошел к ней, папа. И я знаю, во сколько ты туда вошел, сколько там пробыл и во сколько вышел.
– И что ты этим хочешь сказать?
Бешеное сердце колотилось, кажется, во всем теле. Его невероятной силы толчки гоняли кровь по венам, мешали дышать, мешали смотреть, мешали думать.
– Что у тебя было достаточно времени, папа, чтобы от нее избавиться. От нее вместе с ее ребенком. У меня вопрос, папа…
Ему показалось или последнее слово она произнесла с издевкой?
– Спрашивай, – хрипло отозвался он и потер глаза ладонью, он будто ослеп.
– Это ты убил ее?..
