Глава 11
Он знал, что проблем с ее уходом не будет. Он все спланировал давно. Еще до того, как она призналась ему, что беременна. Она стала обременять! И не только его! Она должна была вести себя тихо, разумно, не напрягать. И уж тем более не устраивать диких сцен в людных местах! А она что?! Две отвратительные выходки за последние полторы недели! Публичные отвратительные выходки.
К тому же стала безбожно врать. Утверждает, что нет денег, тянет с него при каждом удобном случае, а в долг дает! Та девица с булками в пакете, которую Маша трепала возле кулинарии, смотрелась жалко и потерянно. Его на какой-то момент даже проняло сочувствие. И даже мысленно он пришел ей на помощь. И поставил Машу на место, нахлестав ей по щекам. Но это все в мыслях, не наяву.
Сочувствие испарилось, когда он понял, в чем дело. Поняв, разозлился. И стал солидарен с гневом Маши. На помощь, конечно, он ей не поспешил. Он стоял на своей машине во втором ряду именно так, чтобы она его не заметила. Он не собирался ей больше попадаться на глаза. С этой идиотки станется, снова примется орать. А его персоне лишнее внимание не нужно. Ему вообще ничье внимание не нужно. Сейчас…
Он поднес левую руку почти к самым глазам и всмотрелся в циферблат часов. Почти десять вечера. Еще немного. Минут двадцать-тридцать ожидания. Потом он выберется из своей машины. Пройдет по не освещенным уличными фонарями местам к ее подъезду. Войдет, пользуясь своими ключами, в подъезд. Потом в квартиру. Ключи – он же оплачивает ее жилье – она у него не забрала. А там все случится очень быстро и просто.
Он возьмет ее, как обычно, из ванны на руки – мокрую, красивую, горячую, в клочьях пены.
– Ты как Афродита! – восторженно шептал он ей прежде.
Тогда, когда она еще ему нравилась, пока не превратилась для него в обузу. Только прежде он клал ее на простыни. Долго рассматривал, водил пальцами по ее телу, наблюдая за тем, как высыхает на ее безупречной коже вода. Сегодня он возьмет ее на руки в последний раз. Для того…
Чтобы выбросить ее с балкона! И никто ничего не увидит. И не услышит. Она не заподозрит подвоха и орать не станет. Будет тихо. Увидеть никто ничего не сможет. Напротив стройка.
Он все продумал. Все четко и незатейливо. Молодая девушка, находившаяся в сильном душевном расстройстве из-за своей нежелательной беременности, устроившая не один истеричный скандал на людях, просто не справилась с глубокой депрессией и покончила с собой. Попробуйте доказать обратное, господа полицейские!
Да, да, конечно, возможно, и станут искать виновных. Тех людей, что довели ее до такого состояния. Даже статья в Уголовном кодексе подобная имеется. Но…
Но это настолько трудно доказать! Настолько трудно, что почти невозможно. К тому же у него имеется ее посмертная записочка, в которой она просит никого не винить в своей смерти. И утверждает, что ушла из жизни добровольно и даже с радостью.
Откуда записка? Да она сама ее написала. Давно. Почти десять месяцев назад. Они тогда играли. Жестко играли, сексуально. Он что-то подобное писал, позволяя ей творить с собой невозможное. Она писала, порочно ему отдаваясь. Потом он скомкал бумаги и выбросил. Но не все. Ее «предсмертную» записку он оставил. Так, на всякий случай. Может, заранее знал, что она пригодится. Может, просто оставил, чтобы помнить об их порочных игрищах.
Но записка была! И это главное…
В машине и вокруг нее было очень темно. Он нарочно выбрал место, чтобы никто не видел ни его машины, ни его. Чтобы никто не заметил его ожидания. Он снова поднес часы к самым глазам. И еле рассмотрел, что почти половина одиннадцатого.
Пора!
Он открыл дверь, выставил ноги наружу, передернулся от противного холодка, всегда сопровождающего его в тревожные минуты. Судорожно зевнул и тут же похлопал себя ладонью по рту. Встал возле машины, подышал глубоко. Запер автомобиль на центральный замок, сигнализация была очень горластой, и осторожными шагами, всю дорогу оглядываясь, пошел к ее подъезду.
Все хорошо, все нормально. Главное, не волноваться. Волнение порождает панику. А когда человек паникует, он непременно наделает ошибок. У него нет права на ошибку. Его ждет великое будущее. И ради него он должен быть предельно собран и спокоен.
Дыхание восстановилось, сердце унялось, принявшись биться размеренно, в привычном режиме. Зевота больше не мучила. Он шевельнул плечами, задрал голову к небу и неожиданно улыбнулся пугающей черной бездне. Его лично она не пугала.
У него все получится!
До ее подъезда оставалось пять метров. Подтаявшая земля под ногами неприятно чавкала. Следы его могли бы считать умные следопыты, если бы он был глуп. Но он был умен. Он шел там, где ездили, разворачивались и буксовали машины. Завтрашнее утро не станет исключением. Завтра автовладельцы так же будут тут скользить колесами по грязи, на все лады проклиная стройку, которой нет конца и края.
Следов во дворе он не оставит – раз…
В подъезде его не может никто встретить, потому что первый этаж не был заселен, а все остальные жильцы пользовались лифтами. Их было два, работали оба исправно. Никто не ходил пешком по лестнице, он наблюдал, он знает. Это два.
Ключи от ее квартиры у него с собой – три.
Он был возле ее двери через две минуты сорок восемь секунд. Мог бы и раньше добраться, но тогда бы сбил дыхание. А зачем? Он уложился в отведенные самому себе три минуты. Все нормально.
Он вставил ключ в замок, осторожно повернул дважды. Дверь открылась. Он вошел. Закрыл дверь, прислушался. В ванной лилась вода. Все правильно, все так. Маша принимает ванну. Сейчас он…
– Что за черт?! – пробормотал он шепотом, растерянно рассматривая пустую ванну.
Нет, вода в ней была. Под самый верхний сток налилось. И из крана хлестала, взбивая пышную шапку пены. Но Маши в ванне не было. А где она?! В комнате? Но этого быть не может. Не было у нее такой привычки – налить воду и бродить где-то. Она всегда влезала в ванну, когда воды там было на треть. Потом, когда он забирал ее оттуда – мокрую, горячую, податливую, – она успевала закрыть краны и выдернуть заглушку. Это было ее привычкой. Ее правилом. А она, как и он, против правил редко шла.
Что-то не так! Что-то здесь не то!
У него неожиданно сбилось дыхание, и сердце заметалось туда-сюда, будто сорвалось с привычного места. Под мышками сделалось мокро. Он почувствовал, как по вискам течет пот. И паника! Накатила такая паника, что у него затряслись губы. Надо было поворачивать назад. Надо было уходить, бежать. Осторожно, все так же, не оставляя следов. А он что сделал?!
Он, вместо того чтобы уйти, принялся звать Машу по имени.
– Машуня-а-а! – нараспев произнес он, выходя из ванной комнаты и замирая посреди просторной прихожей. – Машуня, детка, где ты?!
Большое зеркало слева от одежного шкафа выхватило его отражение – бледный, потный, испуганный. Это никуда не годилось. Если сейчас Машка выскочит из комнаты и гавкнет – она могла так иногда попроказничать, чтобы напугать его, – он не сможет сделать то, зачем пришел. Вот дребедень-то!
– Машка, хватит уже! Хватит прятаться, выходи!
Он вытер пот с лица тыльной стороной ладони, отер ее о подол черного полупальто. Поправил слипшиеся волосы, прокашлялся, нервно улыбнулся своему отражению. Вышло так себе, но уже лучше, чем он выглядел минуту назад.
– Ма-а-а-ша-а… – нараспев произнес он снова и пошел в комнату.
Зачем он туда пошел? Потому что там горел свет? Узкая полоса пробивалась через неплотно прикрытую дверь. И он решил, что Маша там и не отзывается, потому что занята. Может, по телефону с кем-то говорит или белье свежее из шкафа достает. И он помчался на этот свет, как глупый мотылек. Открыл дверь, шагнул в гостиную и обмер. И его тут же затошнило и едва не вырвало прямо на Машку. Еле успел рот запечатать, плотно прижав обе ладони к нему.
Ее – Маши – уже не было! То, что лежало перед ним, не было Машей. Это было ее останками. Истерзанными мерзко, безжалостно. Запрокинутая голова с крепко зажмуренными глазами, крепко сжатые кулачки, прижатые к груди, судорожно сведенные колени, поджатые к животу. Это он кое-как сумел рассмотреть сквозь кровь, которой, кажется, здесь были целые лужи.
Он попятился. Мозг неожиданно заработал четко и трезво. И он тут же уставился на свои ботинки. Слава богу, он не наступил в кровь, не испачкался в ней. Его следов на дверных ручках нет. Он снял перчатки, только когда вышел из ванной и вытер пот с лица. И тут же почти сразу их надел.
Так, так, так… Что-то надо сделать еще…
Ага! Он снова вернулся в ванную, выдернул из пластиковой коробочки, которая стояла на стеклянной полочке под зеркалом, несколько влажных салфеток и тщательно затер свои следы на полу. В ванной, на пороге гостиной, в прихожей и даже перед дверью на лестничной клетке. Потом с той же трезвой осторожностью вернулся в машину. Посидел несколько минут, внимательно осматривая территорию двора. Никого. Ни единой души. Завел машину и уехал.
Дорогу до своего дома он запомнил хорошо. Он тщательно соблюдал правила дорожного движения, не привлекая внимания патрульных. На светофорах только на зеленый. На пешеходных переходах по тормозам. Думал исключительно о дороге. О Маше начал думать, лишь когда запер за собой дверь своей квартиры. Запер, оперся спиной о стену и не заметил, как сполз по ней на пол.
Кто?! Кто тот человек, что сделал его работу за него?! Почему?! За что так жестоко расправился с девушкой, у которой в городе знакомых было – по пальцам пересчитать? Или он чего-то не знал? Или она вела еще какую-то тайную от него жизнь? Или игру? Куда влезла, дура?!
Было ли ему ее жаль? Нет, конечно! Он и сам собирался с ней сделать нечто подобное. Не таким отвратительным образом, конечно, но вид у Машки был бы тоже не очень, свались она со своего этажа на землю. Испытывал ли он досаду от того, что кто-то его опередил? Это вряд ли. Он не выпачкал руки, и от этого уже легче. Но…
Но вопрос оставался открытым: кто это сделал? Что от нее хотел? Денег? Откровений? Как далеко она зашла в своих предсмертных разговорах? Не сболтнула ли лишнего?! Не разболтала ли, кто отец ее ребенка?!
Господи… Господи, спаси и помилуй!
Он еле нашел в себе силы стащить с себя ботинки и полупальто, побросал все в прихожей у стены, где сидел только что. Пошел в ванную. Разделся догола, засунул всю одежду в машинку и тут же запустил стирку. Почему-то ему все время казалось, что на нем может остаться хоть маленькая, но капелька ее крови. Точно же нет! Он не подходил близко, даже ботинки не вымазал. А вот казалось, и все тут!
Потом долго тер себя мочалкой, стоя под горячим душем. Чистил зубы, намыливал голову, скоблил щеткой ногти.
Сумасшествие! Он же не причастен! Он же не делал этого, он лишь собирался! Отчего тогда ощущение запачканности?!
Водные процедуры не помогли. Вымыть душу невозможно. Он пошел в кухню, достал из шкафчика бутылку коньяка и налил себе в стакан на четверть. Потом еще и еще. И лишь когда в голове зашумело, а по телу разлилось блаженное тепло, он пошел в кровать. Надо было выспаться. Надо было выглядеть назавтра спокойным и даже веселым, если получится.
В конце концов, он ее не убивал…
