Глава 16
Рекена
Сборы были недолгими. У наркомана имущества немного, и ничего ценного у него не задерживается – тут же продается или обменивается на дозу. Фран кинул в потертую спортивную сумку четыре грязные футболки, мятые брюки и несколько разных носков, которые никогда не мог собрать попарно. Положил и еду, какую радостно покупал на вечер, и помятую кастрюльку. Уже уходя, вспомнил, что забыл замечательную книгу, которую тогда спер у женщины в метро. Вернулся и засунул экземпляр «Винта» в сумку поглубже, немного смяв. Еще решил взять на память свой последний шприц, так и пребывающий в заначке в укромном месте на плинтусе. Кровь на нем уже свернулась и засохла. Прошел мимо комнаты Лако, уже впавшего в обычный ступор у окна. Тот заметил его, с сумкой на плече, и понял, что Фран уходит. Переубедить даже не попытался – хорошо знал, чего стоят человеческие связи в их странном больном мире – рвутся, не успев начаться. Просто вяло пожал Франу руку.
– Прощай, Лако, ты был хорошим товарищем.
– Здесь никто никому не товарищ.
– Ну так ты походил на него больше других.
Лако улыбнулся второй раз за то время, что Фран знал его. Улыбка была очень грустной, и казалось, что другой быть и не может. Фран тогда не знал, что увидит ее снова.
Он шагал и шагал в никуда по улицам Мадрида, думая, что же теперь делать. Было около часу ночи. Дождь и ветер пробирали до костей, но еще холоднее было от неуверенности и тоски. Следовало побыстрее определяться.
Конечно, в бомжовниках под мостами всегда найдется пустое гнездо, сложенное из картонных коробок, газет и всякого хлама. Непревзойденный стилек Барранкильяс в самом чистом выражении. Но там небезопасно, вряд ли ему, чужаку, позволят просто так там слоняться. Другая опция в нашей игре – мусорный бак. Там тепло. Но когда их увозят? Утром? В котором часу? А если он там заснет, а его, спящего, – в грузовик? Гвоздевой сюжет для теленовостей.
Когда Фран размышлял об этом, ему на глаза попался зеленый мусорный бак, а дождь вдруг припустил как из ведра. Фран открыл крышку. Бак был совершенно пуст. Холодные струи уже текли с волос по спине, и Фран решил, что как временный вариант бак не так уж плох. Оглянулся – никого. Нырнул в бак и закрыл крышку.
Внутри воняло. Алюминиевые бока контейнера были выпачканы чем-то, о чем не хотелось думать, дно было липким. Зато наконец не лило сверху и было не так холодно, как под дождем. Фран натянул рубаху на голову, чтобы меньше мучиться от вони, сам-то он, конечно, тоже благоухал не фиалками, однако вынести собственный запах легче, чем смрад помойки. Сжался в комок и обхватил себя руками, надеясь согреться.
Так он лежал на дне контейнера, как отброс жизни, размышляя о том, что́ с ним произошло. Несколько часов назад он летел на крыльях, ликовал, ждал любви. Теперь сидит в мусорном баке, и весь мир обрушился на его голову.
Карлос, елозящий по Саре. Лако, перетягивающий себе предплечье, со шприцем в руке. Метадон в пластиковом стаканчике. Ночные выезды на воровство макулатуры с Кико. Водка из горлышка литровой бутыли в девять часов утра. Пиво в парке в шесть вечера. Вонючий керосиновый обогреватель. Сара, свернувшаяся рядом с ним калачиком под одеялом. «Доктор Живаго». Титры и погасший экран. Бомжовники. Вспухшие от уколов вены. Кариес всех зубов сразу. Вирус СПИДа. Ломка с судорогами. Синдром абстиненции. Книга «Шаг винта». Сумка через плечо. Грязная одежда. Рука Сары в его брюках. Воровство сумок в метро. Карлос, потихоньку притыривающий у них героин. Прямо без презерватива. Сара! Мусорный бак. Реабилитация. Наркоша. Сара.
Сара. Сара. Сара. Сара. Жизнь без Сары.
Жизнь без наркотика.
Она ему не подходит. Может, подошла бы в иных обстоятельствах… нет. Он отбросил эту вероятность. В других обстоятельствах они просто не познакомились бы.
Если ему сейчас никто не поможет, то он умрет. Лучшая помощь, какую может получить человек, – помощь от себя самого. Самый искренний вариант. Но сейчас ему по-настоящему необходима помощь кого-то другого.
Хуже этого только смерть. Это похабно, непереносимо. Это его единственный и последний шанс.
Каждый звук извне бака словно вбивал гвозди в его гроб. Фран, дрожа, представлял, как сейчас какой-нибудь полуночник подходит к контейнеру, чтобы выбросить свой пакет с мусором, и видит внутри его, Франа. Ну, и что тогда сказать?
Наконец он заснул и проснулся утром от косых лучей солнца, светивших сквозь неплотно прикрытую крышку. Фран быстро выбрался из бака, стараясь не глядеть вокруг, подхватил на плечо сумку и зашагал по улице, словно и не ночевал сегодня в мусорном баке.
В восемь пятнадцать он был у дома Рекены. Самому не верилось, что он опять здесь, потому что другого выхода нет. В последний раз он вышел из этой двери со стереосистемой в сумке, которую загнал, как и все остальное, что смог тогда вынести из дома. Чтобы продать и купить дозняк. Вещи Рекены. Его лучшего друга, товарища по школе. Конечно, еще до того, как наркотики победили. Они вместе снимали квартиру. Он не видел лицо Рекены, когда тот пришел с работы и увидел свою комнату ограбленной, но часто воображал это лицо. За два года не было ночи, чтобы он не представлял его. Да, предательство друга тоже давило ему на плечи. Медленные, тягостные потери. Понемногу, потихоньку… Когда не знаешь, куда идешь, приходишь именно туда, где сейчас Фран.
Он постучал в дверь костяшками пальцев. Миновала целая вечность, прежде чем щелкнул замок и перед его глазами предстал Хуан Рекена – мокасины, джинсы, свежевыглаженная рубашка. И еще одна вечность прошла, пока они глядели друг на друга. Рекена не верил своим глазам: рот у него наивно приоткрылся в жесте полного изумления.
– Привет, – наконец произнес Фран.
Он был готов к тому, что дверь захлопнут перед его носом.
– Что ты тут делаешь?
– Мне необходимо тебя видеть.
– И все?
– Нет, кое-что еще.
– Чего же ты хочешь еще? Кроме телевизора, компьютера и стереосистемы? Мой проигрыватель?
Фран не знал, как ответить. Просить прощения через два года? Какая фальшь! Но нельзя же делать вид, будто ничего не было. Он отступил от двери на два шага. Дружеских объятий не ожидалось. Да чего он хотел-то? Как встретить человека, который сделал то, что сделал он?
– Прости. Я зря пришел. Забудем.
Подтягивая сумку на плечо, он двинулся вниз по лестнице.
– Подожди!
Фран повернул голову.
– Ты сюда пришел, полагаю, не из любопытства. Зачем?
Фран молчал.
– Пройди и выпей горячего кофе.
Он нерешительно шагнул обратно.
– Входи в квартиру или иди на фиг. Умолять тебя, что ли?
Фран прошел оставшихся два шага. Да, дверь закрылась, как он сто раз воображал, но он находился внутри. Хуан налил две чашки кофе. Одну с молоком и сахаром, другую черного.
– Помнишь, значит, как я пью кофе.
– Мы его с тобой немало выпили.
– Да.
Снова зависло неприятное молчание. Похоже, не в последний раз.
– Знаешь что, Фран? Не просишь помощи – ну и не получишь ее. Я не фея из сказки. Ты не можешь ожидать от человека, которого три года назад избил в кровь, что при встрече он тебя крепко обнимет и поцелует.
– Я и не рассчитываю.
– Это хорошо, меньше разочарований.
– Мне очень нужна твоя помощь.
Хуан молча слушал эти неправдоподобные слова. Не верил, что Фран произнесет их.
– Проглотил, значит, гордость, пришел и попросил.
– Нет, Хуан, глотать особо нечего. Ничего не осталось. – А если и было что, так сгинуло на дне того контейнера, подумал Фран. – И прийти к тебе трудно не было. Правду сказать, если бы не твой кофе, сидел бы сейчас голодный.
– Какая помощь нужна?
– Мне надо где-то жить.
Жить и выжить, подумал Фран, с трудом сглотнув.
– То есть куда-то подселиться? Ты готов делить с кем-либо комнату? Сколько можешь платить аренды?
– Нет, сейчас не могу платить. Зарабатываю только на еду. На аренду, газ, воду, электричество… ни на что не хватит.
– Ну и работа у тебя. И как ты живешь, за чей счет? Слушай, я тебе не святой и здесь не исповедальня. Иди куда-нибудь, где отпускают грехи, я не могу.
– Хуан, за два года я так натерпелся, что, наверное, уже искупил кое-что.
– Меня это не коснулось.
– Да, признаю. Тебе я много еще должен.
– Ну так что ж ты мне скажешь?
– Правду. Это все, что у меня есть.
– Я тебя слушаю.
– Последнюю неделю я прохожу дезинтоксикацию. За последние два года это у меня первая неделя, когда я обхожусь без ежедневных героиновых инъекций. Я только что ушел с квартиры, которую делил с другими наркоманами… Причина в одной девушке. Я видел ее вчера в постели с типом, зараженным всеми инфекциями, которые есть на свете. Она отдалась ему за маленькую дозу героина. Жить рядом с теми, кто каждый день колется и самому не колоться почти невозможно. Я побросал вещички в сумку и пришел сюда.
– Что, прямо сюда?
– Нет. Не спрашивай, где я провел ночь. Поверь только, что я в полнейшем дерьме. Сейчас мне идти некуда.
– Хреново.
– Сам видишь, я пришел к тому, кого предал, над чьими чувствами надругался… и у него же попросил помощи. Если прогонишь меня, я встану и уйду без обид. А ты будешь прав. Впрочем, не думаю также, что я тебя прощу. За эти годы я стал махровым эгоистом. Еще один порок, который надо изживать.
Рекена молчал несколько минут. Они пили кофе, ели кексы, Фран терпеливо ждал. Да и что ему оставалось делать? Наконец Рекена произнес:
– Фран, не хочу отвечать сейчас. Вообще не люблю принимать решения в спешке, если помнишь. Поговорим вечером, когда приду с работы. Буду поздно.
– Договорились.
Фран снова стал пристраивать ремень сумки на плечо, но Рекена протянул ему ключ.
– Я вернусь не раньше десяти – половины одиннадцатого. Не хочется думать, что чего-нибудь недосчитаюсь в доме. В холодильнике оставалась какая-то еда из китайского ресторана, подогрей в микроволновке. На диване в большой комнате есть постель, простыни чистые. Твою бывшую комнату я приспособил под кабинет в прошлом году.
– Понял.
– Душ тебе ни в коем случае не помешает. Губку возьми любую, но потом выброси.
Рекена встал, энергично оделся и направился к выходу. Фран побрел за ним.
– Рекена!
– Да?
– Спасибо. В любом случае, что бы ты ни решил. Спасибо.
– Увидимся.
– Я буду ждать тебя.
– Пока.
Дверь закрылась. Фран тяжело прислонился к ней и глубоко вздохнул. Ему дали шанс. От одной мысли, что его отсюда не прогнали пинками, хотелось жить. Это был почти триумф.
Рекена невидящим взглядом уставился на улицу перед собой. Он думал о том, что дружба неизменна. В отличие от друзей.
С глаз Томаса сняли повязку, и они зажглись восторгом: он увидел в гаснущем свете дня свою новую лесную крепость. Мальчик онемел и не мог двигаться, глаза сияли, как светлячки в ночной листве. Его друзья замерли при виде сооружения из дерева и веревок, которое придумала для них Анхела. Наконец та не выдержала:
– Ну, и чего вы ждете? Бегите туда!
И они побежали. Одни мгновенно взобрались на платформы по лестницам, словно выросшим из корней старого бука, другие, подтягиваясь, лезли по веревкам. Минуты не прошло, как все приглашенные на день рождения находились там, наверху, изумленно озираясь на лес, который совсем иначе выглядел сверху. Последним взобрался Томас – он был занят делом неотложным и правильным: пылко целовал мать в обе щеки.
Анхела сама была взволнована не на шутку; нога ее непроизвольно отбивала дробь. Казалось, что подарок был сделан ей, а не ею: она брала в дар ту радость, какую излучал ее счастливый ребенок, прыгая по платформе.
Дети без устали играли все то время, которое понадобилось двум супружеским парам, родителям приглашенных, Анхеле, Эстебану и Давиду, чтобы развести хороший костер из бурелома и обложить его камнями, пока не стемнело.
Дети вопили, прыгали, карабкались, взбирались, облепив всю лесную крепость, которая побывала и деревней эвоков из «Звездных войн», и пиратским кораблем у Карибского побережья, и еще дюжиной разных мест, о каких взрослые даже догадаться не могли, – по-прежнему оставаясь сооружением из дерева, металла и веревок, хорошо закрепленном на старых буках.
Костер разгорелся, наполнив лесную поляну приятным смолистым запахом горящего дерева. Стали жарить отбивные, кровяную колбасу, сосиски.
Давид размышлял о том, что за тайна скрыта в ночном костре, в этом огне, собирающем вокруг себя людей. Дело было не в приятном его запахе, конечно, и даже не в том, что созерцание пламени будит воображение. Вряд ли решающую роль играли шорохи и звуки леса, где возились и жили своей таинственной ночной жизнью десятки видов ночных зверьков и птиц. Нет, лесной костер пленял человека тем, что будил подсознательную память о древних временах, когда еще не было истории и не было времени иного, чем время жизни обитателей леса. Но не одного Давида зачаровал огонь. Дети незаметно сгрудились вокруг и в один голос стали просить Эстебана рассказать какую-нибудь историю.
– Ох, маленькие мои, не сегодня.
– Эстебан! Почему?
– Да я не собирался сегодня ничего рассказывать, ничего и не вспомню.
– Да ну тебя, Эстебан! Только одну, пожалуйста, Эстебан!
Тот слегка, не разжимая губ, улыбнулся. Тяжело, неподвижно сидя перед огнем, обвел взглядом круг освещенных пламенем лиц и вздохнул:
– Что ж… был у нас однажды странный случай во время плавания…
Гром аплодисментов грянул так, словно он уже закончил рассказ. Шикая друг на друга, дети завозились, пробираясь поближе к рассказчику и устраиваясь поудобнее.
– Шестьдесят седьмой и шестьдесят восьмой годы у меня выдались довольно холодными. Марсело, мой чилийский друг, предложил мне, когда я сидел без работы после полугодового тихоокеанского рейса на торговом судне, завербоваться на строительство чилийской метеостанции в Антарктике на острове Короля Георга, которую назвали именем тогдашнего президента Чили Эдуардо Фрей Монталва. Было мне тогда двадцать лет, и любое море казалось по колено, теплое оно или ледяное. Интересно было посмотреть на континент, о котором Марсело столько рассказывал, мы вообще увлекались с ним Южным полюсом, читали все, что попадало в руки, но, как ни готовься, разве можно приготовиться к тому, что ждет прибывшего в Антарктику? Тринадцать миллионов квадратных километров вечных льдов…
Южный полюс – это, ребята, гигантская снежная гора, она находится на противоположном полушарии, как бы в самом основании нашей планеты. Конечно, воображаемом основании. Там так холодно, что зимой, это в наших месяцах июне – июле, море замерзает, и лед плавает огромными кусками. Их называют айсбергами, и они такие здоровенные, что могут раздавить любой корабль, если он попадет между ними.
А остров Короля Георга, где решили строить метеостанцию, находится на северо-востоке Антарктиды, всего в девятистах километрах от аргентинского побережья. Впрочем, случись что, и это расстояние маленьким не покажется.
А знаете, кто открыл антарктические острова? Пираты. Да, дети мои, знаменитые пираты, огибавшие мыс Горн: Джеймс Кук и Фрэнсис Дрейк. Кук вообще был первым, кто плавал в антарктических водах. Но высадился на антарктический берег только Уильям Смит в 1819 году, это был остров, который потом назвали именем Ливингстона. И только через три четверти века, в 1865 году, люди ступили собственно на землю этого континента – Антарктиды.
Международное географическое общество приняло решение осваивать и изучать вновь открытые земли. Снарядили экспедиции. Одни были научными, которые наносили ландшафт на карту и описывали флору и фауну. Другие имели одну, но героическую цель – просто дойти до географической точки, именуемой Южным полюсом. Он вот там – видите? – где земля как бы глядит прямо вниз.
Да, это было время великих свершений, подвигов. Много было тех, кто получил от Антарктики больше, чем мог унести, и много было тех, кто погиб в ее льдах в назидание живым.
Амундсен – вот кто вошел в историю как пионер, достигший Южного полюса в 1911-м. Члены его экспедиции провели антарктическую зиму в хижинах, которые сами построили, и весной, когда взошло солнце, отправились навстречу славе. Вы ведь помните, как я объяснял: в Южном полушарии и день и ночь длятся месяцами, сначала четыре месяца незаходящего солнца, которое только ходит по кругу на небе, – а потом четыре месяца полной тьмы, когда оно вообще не появляется. У них имелись продукты на четыре месяца, и они привыкли к минус тридцати.
Преодолев тысячу четыреста километров по снежным заносам, ледяным торосам, в метель и бураны, 14 декабря они достигли географического Южного полюса. Усталые, но довольные, водрузили там шелковое знамя и назвали плоскогорье именем своего норвежского короля, Хокона Седьмого. Они герои. Достигли своей цели.
Но Антарктика имела не только своих героев. Амундсен, конечно, заслужил славу, но экспедиция Роберта Фалькона Скотта – вот по ком пролилось столько слез, что они могли бы покрыть Антарктику еще одним слоем льда.
Скотт, как и Амундсен, стремился оказаться первым на полюсе, но в этой гонке должен был быть только один победитель. Скотт проиграл, потому что его экспедиция выбрала для тягловой силы не собак, а пони. Они сильнее собак, но проваливаются в рыхлый снег, а главное, потеют через кожу, отчего покрываются коркой измороси и погибают. Возникли у них и другие трудности, например, они стартовали с острова Росс, который находился на сто с лишним километров дальше от полюса, чем база Амундсена. В общем, они достигли полюса на месяц позже него. Опоздали на свидание со славой. На полюсе их ждали норвежский флаг и палатка Амундсена, в которой были упакованы письма, адресованные их королю. Истощенные и павшие духом, члены экспедиции Скотта отправились в обратный путь, терпя ужасные лишения.
Один из них, Лоуренс Отс, почувствовав, что становится обузой для товарищей, просто вышел из палатки в пургу и исчез в ней. Его больше никогда не видели. Группа отправилась дальше, но из-за ужасной бури застряла всего в восемнадцати километрах от базы, где их ждало около тонны продовольствия и отдых. Все они замерзли насмерть, и даже тела их нашли только следующим летом. Они до последнего несли на себе коллекцию минералов и подробный отчет об экспедиции, написанный лично Робертом Скоттом.
В первые месяцы работы на станции мы с Марсело много выслушали подобных историй. Вечерами ребята садились у огня, вот как мы с вами сейчас, и рассказывали друг другу истории об этих потрясающих людях – первопроходцах континента, которые были вооружены кое-чем получше современной техники: несгибаемым духом и благородством. Да, между льдов лежало много их трупов, но память об этих людях была жива, и не кончались истории о них. Их передадут и в следующие поколения.
Станцию начали строить в начале 1968 году. Я помогал на монтаже, но как моряк работал главным образом на погрузке и переброске стройматериалов на остров. То есть вы не поверите, но я даже имел власть, распоряжался тем и сем; но в подобном месте все это не очень ценится. Там загрубеваешь, понимаешь цену вещам. Например, погода бывала по неделям такой, что нас эвакуировали со станции, пережидали на базе. А знаете, как там ветер бьет о ледники? Как тяжелые океанские волны о берег.
Это сейчас на станции все есть – и аэродром, и школа, и больница, и почта, и банк, и лыжная база для желающих! Летом, разумеется. А вот тогда была только сама станция и пара строений, где размещались ученые и мы, строители.
В тот первый год строительства чилийское правительство решило использовать мои рейсы между островом и материком, смонтировав на корабле взлетно-посадочную площадку для вертолета. На нем должны были облетать местные острова, изучая береговую линию и фауну: там было много пингвинов – и хохлатые, и пингвины Адели, и еще какие-то. Вертолет взлетал, а через несколько часов работы возвращался на корабль дозаправиться. Сначала им ставились только задачи наблюдения и съемки, но однажды все изменилось. Обнаружилось кое-что, чего никто не ожидал.
Помните, я рассказывал вам об англичанине Уильяме Смите, который официально считается первым человеком, ступившим на землю Антарктики? Так вот, это было на острове Ливингстона, километрах в ста к югу от нашего острова Короля Георга, где строилась метеостанция. И в записях того времени упоминается о судне «Сан-Тельмо», которое шло из Испании в колонии, но в бурю отклонилось от курса и разбилось у берегов Антарктики, а потом вроде бы было обнаружено Уильямом Смитом. А при облете островов с нашего вертолета на острове Ливингстона заметили останки корабля.
Был ли обнаруженный корабль «Сан-Тельмо»? Предполагалось, что в 1819 году Смит обнаружил именно его, но это никогда не было ни доказано, ни опровергнуто. Корабль вызвал интерес всех исследователей – даже исследователей пингвинов, не говоря уже об историках. Связались с чилийскими официальными лицами, получили разрешение сесть на остров и, обследовав все, что возможно, прислать им о находке подробный отчет.
Стали формировать состав разведэкспедиции. В вертолете имелось четыре места – два для экспертов и два для членов экипажа, которые должны были вести машину и помогать ученым во всем. Представляете, как рвались на эти два места мы с Марсело, подогретые всеми прочитанными книгами об Антарктике и ее героях – о Скотте, Амундсене, Шеклтоне, Уэдделле, Эдеберге и прочих? Марсело все давил на то, что галеон испанский, и меня, как единственного среди всех испанца, просто не имеют права лишать возможности присутствовать при историческом событии, то есть при обнаружении корабля – иначе это станет оскорблением великого испанского народа. В конец концов, сплетя множество хитроумных интриг и подкупив алкоголем конкурентов, мы пробились на эти два места членов экипажа.
Позднее, уже после возвращения из Антарктики, я узнал, что капитан тоже был тогда за наши кандидатуры. Людей у него было немного, а мы были не самыми квалифицированными моряками. В случае чего он потерял бы не самые ценные кадры и в любом случае дошел до острова Короля Георга, а платили-то ему именно за рейс. В общем, мы вошли в четверку разведчиков и получили возможность лично участвовать в одном из тех детективных сюжетов, из которых состояла вся история освоения Антарктики.
Взлетели благополучно, взяли курс на остров Ливингстона. Мы с Марсело еле дышали от волнения. Все, помню, переглядывались и заговорщически подмигивали друг другу. Просто мальчишки какие-то, а не двадцатилетние парни.
Приземлились на ровную площадку, довольно далеко от останков корабля, зато надежно – никто не посмел бы рисковать вертолетом. К кораблю, который был, по нашим предположениям, «Сан-Тельмо», идти пришлось около получаса.
А когда дошли, он «Сан-Тельмо» и оказался. Об этом свидетельствовала проржавевшая металлическая пластина на корпусе. Он, конечно, сел на мель, и она по прошествии десятилетий стала частью прибрежного ледника. Воды, закаменевшие под ним, когда-то качали его из стороны в сторону, и теперь он застыл в одном из таких наклонов, кренясь на левый борт, – словно униженно молил о чем-то. Бушприт глубоко вмерз в ледяную стену тороса. Когда они погибли здесь, никто не знал толком, ни что такое Южный полюс, ни где находится это место. Некому было спасти их.
Мы с Марсело взобрались на палубу, карабкаясь прямо по неровной стене корпуса. Все части остова, столько времени открытые всем антарктическим ветрам, были покрыты толстым слоем льда и измороси. Паруса, разумеется, не сохранились, мачты сиротливо торчали, и весь корабль, точнее его остов, показался нам каким-то голым. Чего-то в нем недоставало. Может, деревянные части разнесло бурей – или сами жертвы крушения с «Сан-Тельмо» сожгли их?
Мы спустились в каюты. Пусто. Только ветер завывал среди покореженного обледенелого дерева, продувая его насквозь, от фортштевня до ахтерштевня. Мы с Марсело, наверное, одновременно почувствовали тревогу, вздрогнув. На корабле царил мертвый штиль, какая-то нехорошая, зависшая в неподвижности атмосфера. Словно время застыло после неведомого катаклизма и замерли стрелки часов – но вот-вот дрогнут и пойдут. Мы ожидали найти горы оставленных вещей – баулов, частей мебели, тряпок, корабельных карт. Ничего. Что бы на этом корабле ни было раньше, оно исчезло. Мы искали во всех помещениях, пока не добрались до кухни. Там-то все и открылось.
Замерзшее, не тронутое тлением тело скорчилось у давно погасшего огня под огромной охапкой одежды. Время законсервировало его, оставив лишь тяжелые наледи на лице и иней на ресницах. На голове была какая-то странная накидка вроде самодельного капюшона, а мертвые руки навсегда вцепились в лист бумаги. Мы переглянулись: последний выживший унес тайну погибшего экипажа с собой. Но вглядевшись в очаг, который был просто огромным, поняли, что видим рядом с гвоздями и несгоревшими щепками бусины, кости и человеческие черепа. Огонь выжег их дотла. Значит, он жег здесь все, что мог: утварь, мебель, вещи, мачты и рули и, наконец, трупы своих товарищей. Они по очереди умирали и становились топливом. Расчлененные до того, как мороз делал их каменно неподатливыми. Когда же сгорел последний, а ослабевшие руки уже не смогли выломать очередной кусок из деревянных конструкций корабля, ему осталось только сесть у медленно гаснущего огня и ждать тихой, как сон, смерти. Сначала руки и ноги теряют чувствительность, тянет в сон, потом глаза закрываются, и уже навсегда.
Никто из них не был готов встретить этот мороз. Они плыли в колонии – просто сбились с пути. Может, корабль захватило антарктическое течение – самое мощное и глубокое в Мировом океане, ведь его образуют остывающие воды сразу трех океанов – Атлантического, Тихого и Индийского. Их потащило, бросило на мель… Вот он, кошмар всех моряков. Я в ужасе спрашивал себя: как они терпели безнадежность, неотвратимость близкой смерти? Как могли выносить осознание своей малости, бессилия перед бесконечными льдами?
Перед тем как уйти, я рассмотрел труп последнего выжившего. На рукаве блестела капитанская нашивка. Это он, капитан, жил дольше всех и покинул свой корабль, как положено, последним. Листок бумаги у него в руках оказался письмом. Едва читаемый текст, однако, давал понять, что оно было от сестры капитана Лусии Эрнандес. Он перечитал письмо при последнем свете костра, в котором сгорал последний из его мертвых товарищей.
Мы вернулись на вертолете на свой сухогруз. Между собой увиденное мы почти не обсуждали, а с другими и вовсе об этом не говорили. Послали радиограмму в Чили, там уже готовили серьезно оснащенную исследовательскую экспедицию. Без придурковатых морячков, начитавшихся легендарных историй, зато с серьезными учеными.
Метеостанция имени Эдуардо Фрея Монтальво открылась 7 марта 1969 года. Теперь там авиабаза. После торжеств и поздравлений мы подхватили свои немногие вещички и подались домой. Я смотрел с борта сухогруза, как удаляется линия антарктического горизонта, и прощался с тенями героев-первопроходцев, которые навсегда остались во льдах. Марсело вернулся в Чили. Уезжая из Антарктики, мы оба чувствовали, что сердце уже не такое горячее, как раньше.
Давид так искренне увлекся мысленным созерцанием холодных антарктических ландшафтов, что не без удивления снова увидел огонь лесного костра, круг раскрасневшихся детских лиц, зачарованных сюжетом. Анхела первой захлопала в ладоши, и все подхватили аплодисменты, устроив переполох среди ночных обитателей леса, вряд ли привыкших к условностям светской жизни. Эстебан, торжественно и светло улыбнувшись, поклонился публике.
Прислонившись к толстому комлю бука, Давид вдруг ощутил внутри какое-то тревожно-радостное возбуждение. Возможно, нечто подобное испытывал Шерлок Холмс, когда к нему приходило решение загадки. Внутри разлилось тепло, кинувшись в лицо и защекотав затылок так, что вроде бы даже волосы шевельнулись. Прилив силы и ликования побежал по венам, как наркотик. Где-то тут, в затылке, возникла уверенность, что писатель, которого он искал, и есть Эстебан. Моряк, ну разумеется! Как Поль Остер, прежде чем начал сочинять. Как же он раньше не догадался? Постоянно находились рядом, с первой минуты после приезда в Бредагос. Из всех тех, кого он перебрал, кандидатура Эстебана была самой очевидной. Ну нет у него шести пальцев на руке, но эта загадка уже разрешена – тут многие шестипалы. Нечего было механически следовать указаниям, незачем проводит сомнительные эксперименты – следовало положиться на собственное чутье. Интуиция подсказывала: это Томас Мауд.
Слушая историю Эстебана, Давид был ровно под теми же чарами, что при чтении «Винта». Эстебану как писателю особенно удавались жизнеподобие и достоверность. Давид, давно не десятилетний ребенок, конечно, не верил в историю про корабль, погребенный во льдах, но это не мешало ему наслаждаться ею. Скорее всего Эстебан слышал по радио о строительстве чилийской антарктической станции, и в соединении с историями про освоение шестого континента его воображение заработало, породив сюжет о «Сан-Тельмо» и его несчастном экипаже.
Ведь уже там, в «Эра Уменеха», Давид понял, какого дарования рассказчик перед ним, но тогда не сопоставил факты. Уперся в поиск шестипалых… Но теперь все ясно. Он обошел полмира, видел моря и океаны, разные страны и культуры, и у него было время размышлять и составлять сюжеты, оттачивая изобретательность воображения и используя сокровища своего огромного жизненного опыта как основу.
Например, история о храме молчания вполне могла бы быть полностью правдивой в той части, где описывался бар, азиатские девушки и драка. Вероятно, в бар вошел монах, и необычная его фигура подтолкнула фантазию Эстебана. Многочисленные беседы с авторами научили, что сюжеты бродят вокруг нас, но видеть их могут только писатели. Чем они и отличаются от прочих смертных. А вдруг именно появление монаха в баре разбудило писательское воображение Эстебана? Прежде он не знал, что может сочинять, а когда на корабле ему пришла в голову та история о храме, понял, что какая-то деталь жизни может спустить курок его писательского дара. И стал им пользоваться. Вот как сейчас, у костра. Эстебан ведь импровизировал.
А что же включило изобретение сюжета «Винта», что явилось зародышем самой знаменитой в мире фантастической саги? Умберто Эко написал «Имя розы», представив однажды, что его отравил монах. Стивен Кинг задумал «Керри» у прилавка с медицинскими компрессами. Кену Фоллетт пришла в голову идея его «Основ земли» возле собора Питерборо. Уильям Питер Блэтти готовил научный доклад по феномену экзорцизма, а потом развил тему в романе. Мэри Шелли замыслила «Франкенштейна» на вечере, где гости – среди них находились Байрон, Китс и Перси Шелли – рассказывали страшные истории. А как обстояло дело с «Винтом»? Что подтолкнуло Мауда? Он читал что-нибудь? Газету, потерянную кем-то в далекой стране? Давид поклялся, что обязательно спросит его, когда тайна псевдонима будет раскрыта.
Он молился, чтобы Эстебан оказался Маудом, потому что сил не оставалось. Он просто не пережил бы еще одного провала. Опять лезть на деревья не было ни малейшего желания.
Дети решили, что останутся на ночь в лесной крепости и тем самым откроют ее по-настоящему, но родители этому плану воспротивились. Анхела уверяла, что домик будет здесь и завтра, и послезавтра, и вообще всегда их ждет, так что торопиться некуда. Дети упрямились долго, но смирились с тем, что их бой проигран. Пока собирались и гасили костер, Эстебан улучил минуту, чтобы подойти к Томасу с пакетом в руке и протянуть его мальчику:
– С днем рождения, Томас!
– Ой, спасибо! – воскликнул мальчик, уже не ожидавший иных подарков. Он хотел открыть пакет немедленно, но Эстебан мягко остановил его:
– Подарок выбирала Алисия. Это ее личная вещь, которую она дарит тебе.
Томас открывал пакет бережно. Все от Алисии встречалось здесь, в Бредагосе, с большим уважением. В пакете оказалась книга – старое издание «Бесконечной истории» Микаеля Энде. Корешок книги был двуцветным, оранжево-серым, а шрифт текста разноцветным – то красным, то зеленым. Переплет, обложка сильно потерлись – видно было, что книгу перечитывали много раз.
– Алисии всегда нравилась эта книга. Она очень хотела бы, чтобы и ты ее прочитал.
– Я прочитаю! Обязательно!
– Она тебе ее надписала, – добавил Эстебан.
Томас открыл книгу и прочитал на первой странице: «Ноги нам нужны, чтобы передвигать тело, а книги – чтобы двигался наш разум. Найди свою собственную походку, Томас, и найди свои книги. С днем рождения, дорогой мой мальчик! Я тебя целую. Алисия».
– Она написала это давно, когда еще могла.
Томас подошел к Эстебану и обнял его.
– Вот бы она была с нами, – прошептал он.
– Ей бы тоже хотелось. Мы завтра пойдем к ней и поблагодарим, – произнесла Анхела.
Томас кивнул.
Пока размещались в машине, Давид не отрывал от Эстебана глаз. Больше тот ему не казался грязноватым деревенским жителем на корявой ржавой тачке. Теперь Давид видел в нем писателя своей мечты: такого, что не презирает чужих суждений о своих книгах, потому что совершенно в них не нуждается.
