V
– Марина, я все эти годы проклинал себя. Сначала за то, что вообще с тобой связался, потом за то, что не хватило духу рассказать тебе все как есть, потом за то, что ничего толком не знал о тебе – ни фамилии, ни адреса, ни телефона, ни даже института, в котором ты училась. Ни-че-го! А значит, найти тебя в пятимиллионном городе было нереально...
* * *
Да и нужно ли? Мог ли он взвалить на плечи девчонки, влюбившейся в него, свои проблемы? Он был хорошо воспитан и что такое ответственность знал не понаслышке. У него был младший брат, и родители с детства твердили ему, что за Ваську он несет полную ответственность, если остается с ним без взрослых. И он нес. Даже Васькины двойки были его виной – плохо учил с ним уроки дома!
Марина в ее двадцать казалась ему девочкой хоть и не глупой, но юной, чуть старше ребенка. Если бы их связывала дружба, он легко рассказал бы ей по дружбе истинную причину своего отшельничества. Но он сразу увидел, что у нее к нему чувство, и не успел глазом моргнуть, как и его накрыло ответное. Он и рад был, и не рад, потому что так все по-дурацки получилось, хоть плачь!
Сказать ей, смотрящей на него по-собачьи преданными глазами, что в горах он не гербарий собирает, а скрывается от милиции, что ищут его не просто так, а как подозреваемого в убийстве, значило не только напугать девочку, но еще и накликать дополнительных неприятностей. Кто знает, а вдруг ей в голову взбрело бы начать выяснять, что к чему, или еще веселее – заявиться в милицию.
Он сидел в горах уже больше двух месяцев и ждал, когда все будет готово для его новой жизни. И был лишь один-единственный человек на всем белом свете, который знал о нем все: где он, как его найти и как дать ему знак, если вдруг в условленный день их встреча по какой-то причине не состоялась бы.
Он соблюдал полную конспирацию. Практически не выходил из своего укрытия в выходные дни, когда на пляже было много людей, да и по будням спускался со своей поляны к морю только для того, чтобы искупаться. При этом он не снимал темные очки, ни с кем не знакомился, даже не спрашивал, который час. Время ему было без надобности. Он ориентировался по солнцу.
Раз в неделю поднимался на гору, ходил в лавку за продуктами. Бояться ему было некого – вряд ли тут его станут искать: на Фиолент он приехал из Керчи. В той стороне полуострова хватало своих пещер и катакомб, но там была вероятность встречи с кем-то из знакомых. Да и милиция там, разыскивая его, наверняка шерстила пристанища бомжей. А здесь его вряд ли стали бы искать. И пересидеть ему надо было только лето.
В том, что произошло, он винил лишь себя. Он устал сидеть затворником. Его тянуло к людям, поэтому он и предпринимал вылазки на пляж. Иногда Андрей лежал на дальнем камне, с тоской глядя на людей, которые беззаботно плескались в волнах, смеялись, дурачились, а с наступлением сумерек уходили по тропам вверх и уезжали домой.
Он хорошо понимал, что в сложившейся ситуации ему лучше не думать о доме, не заглядывать в чужую жизнь, закопаться по самые уши в песок и не высовываться. Перетерпеть. Будь он виновен, он, наверное, так и сделал бы и ни о чем бы не жалел. Инстинкт самосохранения отбил бы всякое желание стремиться к людям.
Но у него был иной случай. Андрей не был виновен в гибели своего друга Пашки, и никто бы не поверил, что он мог его убить. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Но область чувств и отношений для милиции – пустой звук. Факты – вот вещь упрямая. А они были против Андрея. Он знал, что пройдет время, и он разберется в этой запутанной истории. Ему мало было разобраться во всем. Ему еще нужно было доказать родителям Пашки и своей маме, что он не убивал. Но это потом. Для того чтобы доказать, надо находиться на свободе. Из-за решетки много не докажешь. И сейчас у него был один-единственный выход: тихо сидеть в горах и ждать своего часа. И желательно носа не казать! Что он и делал. Вот только от ощущения собственной невиновности в нем все восставало против этого тюремного заключения, в котором он вынужден был находиться.
А потом он увидел Марину. Сначала у ручья, где он напугал ее, сам того не желая. Просто вырвалось – расхохотался, когда она завизжала от холода. А потом – на пляже. Он, конечно, узнал ее. Только теперь она была совсем одна, без компании. И он решился познакомиться с ней.
Потом он сто раз казнил себя за то, что увлекся сам и охмурил девчонку. Понимал ведь, что никакого продолжения не будет. Но оттого, что вины его в смерти Паши Райнера не было, а он вынужден был из-за всей этой истории прятаться в горах, он будто назло обстоятельствам кинулся в эти отношения. Как все нормальные люди, которые приезжали на этот дикий пляж, чтобы влюбляться тут, нежиться на солнышке, врать о неземных чувствах, мечтать о будущем.
* * *
– ...Нет, Марин, я не врал тебе. – Андрей заворачивал в трубочку уголок скатерти. – Я... Ну, в общем, все не просто так было. Знаешь, каково мне пришлось?! Я никому не рассказывал о том времени, потому что непременно спотыкался на твоем имени. Больно было...
...Влад тогда проявил максимум любопытства – начал пытать его о том, что он делает на Фиоленте, рассказал, что керченская милиция буквально перерыла город, разыскивая его. Он начал было говорить ему, что не виноват, что Пашка Райнер был ему ближе брата родного, поэтому глупо думать о том, что он мог бы его убить. Но это он так думал, а дознаватель иначе считал, и в гробу он видел какие-то доводы его. Компаньонами по бизнесу были? Были. Мотив убийства был? Был. Деньги общие. И очень большие деньги. Ну и все!
Он говорил все это Владу, с которым они выросли в одном дворе, играли в войну, за одними девчонками ухлестывали, вместе закурили первый раз в подворотне, и видел, что тот не верит. Молчит, только смотрит с любопытством. И не верит! Друзьями они с Владом не были, но это же не значит, что можно было не верить! Все во дворе знали, что они с Пашкой были больше чем друзья. Почти братья. И даже на мгновение заподозрить его в убийстве Пашки было безумием. Но Влад задал страшный вопрос: если невиновен, то почему прячешься?
* * *
...Пашу Райнера выбросили из окна его квартиры в Керчи. Но экспертиза показала, что до этого его пытали и били, да так, что в окно он вылетел уже не живым. Орудие убийства – кусок трубы со следами крови – нашли через несколько дней на пустыре. И хоть отпечатков пальцев на нем не было, дознаватель упрямо выспрашивал Андрея про эту трубу.
– Я понятия не имею, что это за труба, – устало отвечал Андрей, не отводя взгляда от оловянных глаз дознавателя, который с презрением кривил губы и на каждое слово откликался: «Ну-ну!», что значило только одно: «Не верю!»
Андрей так и сказал ему в конце их беседы:
– Вы, я вижу, не верите мне...
– Честно? Не верю.
– Почему?
– Потому что у вас мотив очень даже был избавиться от Райнера!
– Да какой мотив?! Мы бизнес этот с Пашкой вместе начинали, вместе поднимали и хорошо понимали, что ни я без него, ни он без меня не потянем! Но не это главное. Паша мне как брат... Был. И еще. Я знаю, кто мог его убить.
– И кто же?
– А смысл есть говорить, если мне не верят?!
Андрей знал, вернее, догадывался, кто убил Пашу. И дознаватель все-таки выдавил из него версию.
– Витя Щеголев, кличка – Щегол. Не он сам своими руками, конечно, но его бойцы – я уверен. Они давно нас жать начали, машину нашу рабочую – «каблук» – сожгли. Опять же пойманы не были, но особо и не скрывали: открытым текстом сказали, что если не уберемся сами, уберут...
* * *
У Андрея с Пашей Райнером дело было свое. Не ахти какой промысел, но все-таки на жизнь хватало. Как только разрешили на заре перестройки создавать кооперативы, так они и объединились. Вспомнили свое детское увлечение фотографией и организовали передвижную фотолабораторию. В поисках клиентов катались не только по Крыму, но и по соседним районам.
– ...Это сегодня, Мариш, у всех фотики цифровые и каждый сам себе режиссер, а тогда было все сложнее. Хорошая фотокамера была предметом роскоши, да и отпечатать фотографии качественно в домашних условиях мог далеко не каждый. А тогда...
* * *
А тогда и в городе-то было не так просто это сделать, а уж в селах отдаленных – просто невозможно. Ни техники, ни мастера. Еще не зная, что такое пиар-компания, Андрей с Пашей развернули такую деятельность, что скоро про них узнали в каждой деревне. Работы было просто завались. И платили хорошо компаньонам, особенно на свадьбах.
Конечно, скоро у них появились последователи, но, во-первых, Андрей и Паша уже успели застолбить за собой территории, а во-вторых, был у них талант и вкус особенный. Они не просто щелкали жениха с невестой и довольных гостей, а еще и альбом для молодых оформляли, а то и не один. И кино снимали на свадьбах, школьных праздниках.
Потом прикупили поляроид и удивляли всех моментальными снимками. А еще приобрели мартышку Мишку – не юного, но вполне фотогеничного. Мишку наряжали в штанишки и крохотную соломенную шляпку и фотографировали с ним всех желающих на пляже.
Бизнес развернулся. Пришлось даже двух пацанов для технической работы в лаборатории нанимать – фотографии печатать.
Конкуренты у них были, но им всегда удавалось договариваться, пока не объявился Щегол, который начал беспредельничать. Он обложил данью всех кооператоров на восточном берегу, и бороться с ним было бесполезно. Все начали платить Щеглу дань, а Андрей с Пашей не хотели. Вернее, не могли прийти в этом вопросе к единому мнению. Андрей говорил, что надо как-то договариваться с щегловскими бойцами, а Пашка был против. Он вообще был прямолинеен и наивно полагал, что все можно сделать по-честному. Они даже поссорились накануне убийства, наговорили друг другу «приятного» и поорали малость. Вроде и не очень громко, но соседи слышали, и это было совсем не в пользу Андрея.
– А вы, говорят, поругались накануне вечером? – хитро посмотрел на Травина дознаватель.
– Поругались, да. Но это ни о чем не говорит! Мы решали наши производственные вопросы, и в таких ситуациях все бывает!
– Ну хорошо, вы поругались, и что было дальше?
– А дальше я уехал домой, лег спать, а утром был поднят звонком – оперативники едва двери не выломали! – рассказывал Андрей все как было.
– И ночью вы никуда не выходили из дому? – тянул свою линию дознаватель.
– Нет. Спать лег, и все!
– А кто может это подтвердить?
– Ну... Я не знаю кто. Я один был. Никто в общем-то меня не видел.
– Ну вот! А как вы ругались – слышали многие! И вы угрожали Райнеру!
– Да вы с ума сошли! Ничего подобного не было! Какие угрозы?!
– Ну какие, это я вам позже покажу. – Дознаватель достал из тонкой папочки бумажку. – А пока вот вам подписка о невыезде.
– Извините, но у меня вперед на месяц график работ расписан! И кормить меня некому! – Андрей никак не мог понять того, что происходит.
– Значит, придется вам работу поменять! – Дознаватель снова ухмыльнулся.
Андрей скрипнул зубами. Все складывалось так плохо, что дальше некуда. Рассказывать о том, что из дома Пашки пропала большая сумма денег, при таком раскладе он не стал. Деньги были общими, честно заработанными, но скажи сейчас о них, и дознаватель озаботится еще больше. «Пусть дознается, если такой умный», – решил Андрей.
А еще он решил, что как только выйдет за ворота отделения милиции, так ноги в руки – и в горы. Иначе доказывать свою невиновность ему будет куда сложнее. Вообще-то удивительно было, что дознаватель отпускает его. Впрочем, у него были лишь подозрения, ничем не подкрепленные.
...Пашу хоронили через два дня. На кладбище было не до разговоров, но, когда после всего Андрей подошел к Пашкиной матери Валентине Михайловне, она поджала губы, подбородок задрожал, и она отвернулась, зарылась лицом в кофточку сестры, которая махнула Андрею: мол, отстань от нее, не до тебя!
– Нам следователь сказал, что это ты... Пашу, – сказала Андрею Света, младшая Пашкина сестра. – Я не верю, но мама... она, знаешь, в таком состоянии сейчас, и эта весть для нее... В общем, Андрей, ты сейчас не говори ей ничего. Не примет она. Потом.
– Спасибо, что ты не веришь, Светка. Это не я. Пашка мне как брат. А то, что мы с ним поскандалили накануне, так это не относится к делу. Я догадываюсь кто. И докажу.
Вечером этого дня Андрей заскочил к матери. Она заголосила так, что не унять было. Он устало присел у стола и сказал коротко:
– Мать! Ты меня знаешь? Знаешь. Все, больше ничего не скажу.
И ушел.
* * *
Денис Терентьев был дома, ждал его.
– Андрюха! Заходи! – распахнул двери армейский друг.
Они договорились обо всем и в ночь выехали. Вещичек своих Денис накидал в сумку, благо размера одного были. Палатку старую дал, спальник походный, из посуды кое-что.
Высадил его Денис у обрыва глубокой ночью. Условились о связи, о встречах и о том, как будут действовать.
– Домой не возвращайся, езжай в деревню, как договорились, денька три поживи у бабки, – наставлял Андрей. – Если к тебе пожалуют, то бабка будет твоим алиби. Черт возьми! Раньше такие слова только в кино и слышали, а сейчас вот надо обеспечивать это самое алиби. Все, Диня, с Богом! За помощь – спасибо!
– Да ладно тебе, «спасибо»! А ты бы, можно подумать, не помог бы!
– Помог бы, конечно. Но лучше бы отмотать назад четыре дня, чтобы не было всего этого...
Через две недели Денис привез нерадостные вести: Андрея ищут. Всех друзей и знакомых прошерстили. Но самое главное – Щеголева, Щегла никто не дергал.
– Андрюх, я узнал через своих: прикрыт Щегол очень мощно. Ментами прикрыт...
Они помолчали.
– Получаюсь я главный подозреваемый...
– Получаешься...
– Диня, придется тебе еще помочь мне...
У Андрея были сбережения, которые он предусмотрительно прихватил с собой, уходя из дому. Их должно было хватить на все задуманное. Вот только...
– Придется тебе пересидеть тут, пока я договорюсь обо всем, а потом переправлю тебя в Москву. – Денис закурил. – Надеюсь, тут искать тебя никто не будет.
– Не должны... Но ты все-таки поспеши. Увы, скоро только котята родятся и сказки сказываются. Нужного человека в Москве не оказалось. Нужный человек был за границей.
– Андрюх, он появится в середине сентября. Там проблем не будет, но до этого времени надо прятаться. Может, в Москву?
Андрей пожевал горькую травинку, сбил с ноги муравья, который явно заблудился.
– Нет, Динь, я тут буду ждать. Некуда мне в Москву, да и дорого там все. Нет, я тут пересижу. И мне нужна вся информация. А еще, Динь, мне мало исчезнуть. Мне нужно Щегла принести следователю на блюдечке с голубой каемочкой. Доказательства надо добыть...
* * *
– ...Вот так, Мариш, я оказался там, где мы встретились. Я знаю, что ты спросишь. Почему я не открыл тебе все тогда? А что бы это изменило? Ты влюбилась, ты готова была сама там со мной остаться или уехать со мной на край света – я видел. Только это был не вариант. Прошло много времени, пока все не разрешилось. Осенью мы с Денисом уехали в Москву, где мне сделали новые документы, – я стал Пал Палычем. Догадываешься почему?
Марина кивнула.
– Вот. Тогда же мне немного подправили лицо. Совсем чуть-чуть, но изменился я очень сильно. Ты спросишь, зачем все так радикально? А не было у меня выхода. К тому времени Денис узнал, что Щеголева привлекать никто не собирался – тыл у него был хорошо прикрыт. Потом оказалось, что дома у меня нашли какие-то вещи, испачканные кровью, Пашкиной кровью. И в итоге меня уже разыскивали как убийцу.
Андрей помолчал.
– Мне потребовалось три с половиной года, чтобы доказать всем, что я не верблюд, но это уже совсем другая история. Когда-нибудь я тебе расскажу ее. Но пока я собирал доказательства, умерла моя мама, за ней – Пашкина. Они так и не узнали всей правды. И доказательства моей невиновности просто стали никому не нужны. Ну разве что тем людям, которые знали меня. Городок маленький, и о том, что Андрей Травин не виноват в смерти своего друга Паши Райнера, узнали все. Нас жалели. Убитого Пашу и меня, утонувшего...
Андрей поднял глаза на Марину. Она, казалось, наблюдала за примостившимся на соседний столик голубем.
– Я мечтал о том дне, когда снова стану Андреем Травиным. Я хотел, чтобы моя мама плакала светлыми слезами облегчения, узнав наконец, что в смерти Пашки нет моей вины. Я хотел, чтобы Пашкина мать обняла меня, как сына, и мы бы вместе сходили с ней на кладбище. Но я опоздал. И я не стал возвращать себе свое имя. Зачем? Лишние хлопоты.
* * *
Марина внимательно посмотрела на Андрея. Черт возьми, она никак не могла назвать его другим, незнакомым ей именем – Павел. Да, собственно, она и не собиралась никак его называть. Андрей или Павел – какая теперь разница?! И зачем он вообще все это рассказывает ей? Ах да! Она же хотела знать эту правду. Вот и знает. И никаких «когда-нибудь расскажу»! Зачем ей эти его истории? Она узнала то, что хотела, и сейчас соберется и уедет. Вот и все.
– Марина, я очень хотел найти тебя, но я ведь ничего о тебе не знал! Совсем ничего! Я не знаю, почему у нас все так по-дурацки получилось. Но вот ведь какая штука – судьба! Говорят, если судьба, то все само по себе сложится.
– А что сложилось-то? – холодно спросила Марина.
– Ну как?! Мы встретились!
– Да. «Мы странно встретились. И странно разойдемся». – Марина отодвинула чашку с остывшим кофе. – Мне пора.
– Как?! Марина! Ты же умная женщина, ты все понимаешь!
Марина встала из-за стола, аккуратно задвинула под его крышку стул на тонких гнутых ножках. Подержалась двумя руками за его спинку, словно раздумывая, сказать что-то или промолчать.
Промолчала. Лишь улыбнулась загадочно.
– Марин, ты прости меня...
– Простила. Давно простила. А теперь вообще отлегло от сердца.
– Правда?!
– Правда. Но мне пора.
– Ты хочешь уехать сегодня? Останься, хоть на день!
– День ничего не даст. Тут уже и вся оставшаяся жизнь ничего не даст...
Андрей посмотрел на нее долгим взглядом, в котором читалось: «Не понимаю...» Марина снова улыбнулась ему. Он ждал, что она что-то скажет, что-то хорошее, обнадеживающее. А она качнулась, как в лодке, которая вдруг отчалила от причала, и пошла прочь.
– Но ты ведь не уедешь вот так, да? – негромко сказал он ей вслед.
Она не ответила.
* * *
«Ну вот, вещи собраны, слова все сказаны, и точки над «i» расставлены». Все совпало удачно: и отпуск кончился ровно к тому моменту, когда ей открылась тайна Черного моря давних-давних лет. Нужна ли она ей была? Наверное, нет. Уже нет. Да и не было для нее никакой тайны. Все эти годы она жила, прекрасно зная, что произошло тогда в августе на скалистом крымском мысу на юге Гераклейского полуострова. Не знала только, как и почему появился на нем Андрей Травин, в которого она влюбилась до потери пульса. Потом она и думать об этом забыла. Да и какая, в сущности, разница, как и почему? Был человек, и нет человека, а на нет и суда нет.
А теперь есть человек, который почти четверть века утонул во время приливной волны на мысе Фиолент. И от его второго появления в ее жизни произошло смятение чувств. Еще вчера ей было спокойно и тихо на душе, в которой поселилась вечерняя скрипка цыгана Ромы, а от раннеутренних купаний на пустом пляже она ощущала себя малой песчинкой в космосе. Песочной принцессой... Да.
А теперь вот незнакомый Пал Палыч Лесников, хозяин этой уютной маленькой турбазы на Южном берегу, который оказался не просто хорошим знакомым из юности, а похороненной любовью. И еще отцом ее сына Гошки. Конечно, Гошка двадцать два года жил без него вполне благополучно, почитая отцом Левушку Стрелкова. Но это было тогда, когда о Пал Палыче Лесникове Марина ничего не знала, а Андрей Травин погиб едва ли не на ее глазах. А теперь она знает, что все не так просто, что вот он, живой и невредимый Андрей. Судя по всему, очень не плохой человек. Она, правда, почти ничего о нем не знает, кроме того, что сам он ей рассказал, но, судя по тому, как уважительно говорили о нем женщины на турбазе, можно было вывод сделать, что и в самом деле положительный герой.
«И что вы мне теперь прикажете со всем этим делать?!» Марина никак не решалась выйти из домика с вещами, сесть в автомобиль и уехать навсегда. Наверное, сознание того, что для нее понятие «родные люди» всегда было очень важным. У Марины всей родни на белом свете – раз-два и обчелся. Пальцев на двух руках хватит, чтобы всех перечислить, и в это число еще войдут Наташка Стрелкова с дочкой Женькой, которые по крови совсем не родня, но роднее родных. Вот такая маленькая семья. Марина всегда немного завидовала тем, у кого были братья и сестры, а также дяди и тети, и кучами племянники, внуки, шурины («и Мурины!»). А у нее родни совсем негусто. И потому откидывать внезапно найденного родственника было неразумно. Но и как его было принять – она не знала! И Андрей, наверное, имел право знать, что у него есть взрослый сын. Индийское кино! Рам и Шиам! Или Шарам?!
Марина ни на шаг не продвинулась в своих раздумьях, решение не принималось. Смятение захлестнуло ее, как приливная черноморская волна. Не цунами, конечно, как на Тихом океане, но тоже прилично – этак метра в полтора!
Вот при такой волне, если умеешь хорошо плавать, скрыться от любопытных нетрудно, что Андрей в тот день и сделал: поднырнул под водяной вал и, как рыба, ушел на глубину – и сразу к подводному гроту, о котором мало кто знал на берегу. В нем пересидел до темноты и вышел из укрытия, когда берег опустел.
Душу больно драло, как рану от морской воды. Но что интересно! Болит нещадно ссадина от соли, но и заживает быстро! Море лечит. И для него такой разрыв со всем миром, и с Мариной тоже, был наилучшим вариантом. Он был взрослым человеком, понимающим ситуацию так, как надо. До их последнего дня он, потеряв рассудок, купался в море чувств к юной девушке, говорящей по-другому, правильно, по-ленинградски, без характерного южного «гхеканья». Он открыл ее для себя, дал ей особенное имя, провел ее лабиринтом познавания. Он потерял бдительность, и его отшельничество закончилось страшно – небытием. Другого ему не дано было после встречи с Владом.
Он хорошо понимал, что известие о его смерти убьет его мать. А Марина... Ну, Марина еще так молода, что успеет залечить эту рану. А может, случится так, что он найдет ее! Если – судьба, то от нее никуда не уйти.
Он ведь не знал тогда, что у Марины появится его точная копия – сын, и все эти годы, глядя на него, да и не глядя даже, она будет помнить этот печальный день конца лета...
* * *
За окном послышался шум двигателя. Марина вытянула шею. Пусто. Только за воротами на дороге облачко пыли – уехал кто-то. Она выглянула в окно: на стоянке не было темно-зеленого «фольксвагена». Значит, уехал Андрей. Его машина. Еще в первый день отдыха, когда ей показывали место для Мотьки, про этого зеленого сказали – «хозяйский».
Марина достала из сумки ручку. Бумаги не было. Взяла с тумбочки информационный листок для отдыхающих, на обратной стороне написала: «Андрей! Ты, наверное, очень хороший человек. Нет, не так! Ты очень хороший человек. Судьба обошлась с тобой очень жестоко. Я рада, что ты вылез из всего...»
Надо было как-то написать ему, что в Петербурге у него есть сын. Мы так одиноки в этом мире, что любой родной человек – это счастье. А тут – сын! Кстати, Андрей ни словом не обмолвился о том, что у него есть семья, дети.
Надо написать...
Но как?! Какие слова найти, чтобы было все правильно?!
Не нашлось у нее таких слов. И боялась, что не так поймет. Кто его знает! Вот турбаза своя у него, да и тогда, двадцать с лишним лет назад, он уже свое дело имел, вдруг подумает, что польстилась на его благосостояние и на ходу все это придумала?!
Марина поломала голову. Ничего не придумала. Сложила пополам и еще раз пополам листок, сунула в сумочку. «Не стоит торопиться! – так решила. – Адрес теперь есть, вот даже телефоны на рекламном буклете. Придумаю как и сообщу. А вот так, с бухты-барахты, не хочу!»
Марина захлопнула двери и поспешила на ресепшн. «Тьфу! Привязалось слово! «Ресепшн»! Как будто по-русски нельзя! – подумала она. – А как, кстати, по-русски?!» Придумать не успела, уткнулась носом в этот самый «ресепшн».
* * *
Галина Даниловна, главная по работе с отдыхающими, достала из сейфа Маринин паспорт, заглянула в него для верности:
– Ваш!
– Спасибо! Я вам еще что-то должна?
Женщина заглянула в журнал учета отдыхающих, прочертила указательным пальцем от фамилии до самого конца, сверяясь с датой заезда.
– Нет, все оплачено, день в день.
– Хорошее совпадение, – сказала сама себе Марина.
– Что вы имеете в виду? – переспросила Галина Даниловна.
– А? Нет-нет, это я сама себе... – Марина еще раз поблагодарила ее за хорошее обслуживание.
– Вы прямо сейчас уезжаете? Может быть, вам приготовить поесть?
– Нет, спасибо, не хочется. – Марина улыбнулась, попрощалась и вышла.
Она подогнала Мотьку к самому крыльцу домика, открыла багажник и вынесла из дома вещи. Сумка не влезала, и ее пришлось устраивать на заднем сиденье. Марина делала все преувеличенно медленно, будто ждала, что вот-вот покажется за воротами зеленый «фольксваген», «хозяйский», приедет Андрей, или Пал Палыч, как зовут его сейчас.
«Странно! Уехал, не попрощался, хоть и знал, что я уеду... – думала Марина. – Говорит, что готов был искать меня, но ничего обо мне не знал. А разве я не говорила ему свою фамилию? Тогда откуда я знаю его фамилию? Странно. Или я все забыла?!
...Впрочем, до меня ли ему было?! С его проблемами-то... Сам же сказал, что сначала скрывался, потом доказывал всем, что нет его вины в смерти друга. А потом... А потом, наверное, и забылось все. Ну да, красиво – «песочная принцесса»! Кого еще так звали, когда?! Но это все слова. Ну, три года он был занят поиском доказательств... Или четыре? Да, четыре. А потом? Почему потом-то он не пытался меня найти?!»
* * *
А все было банально. Сказка о песочной принцессе не то чтобы забылась, нет. Просто это в сказках принцы непременно встречают своих принцесс, даже после вынужденного скитания за тремя морями. В жизни все по-другому.
Да, сначала он вылезал из своих проблем. А потом, когда все встало на свои места, на него навалилась жуткая депрессия. Он тяжело привыкал к тому, что у него другое имя, биография без прошлого, никаких старых друзей – только новые знакомые. К друзьям старым можно было вернуться, но ему не хотелось. Даже с Денисом, который все о нем знал и руками которого он восстанавливал справедливость и возвращал себе честное имя, вернее, память о нем, они встречались не так часто. Наверное, проблемы способны выжигать человека, менять его до неузнаваемости. Да и доктор над его образом поработал так, что он часами рассматривал свое отражение в зеркале и не узнавал. Теперь он – другой человек. И не только в зеркале, но и в жизни. Причем в том возрасте, когда уже и менять что-то вроде поздно. Можно было только заводить заново: друзей, а вернее, знакомых, любимых, а вернее, любовниц, дом, а вернее, крышу над головой. И от всего этого было тошно. Да и слово это – «заводить» – применимо не к любимым и друзьям, а к домашним питомцам, а еще лучше – к тараканам, которые, как известно, сами заводятся.
Вот так «завелась» в его жизни Лариса. Он толком даже не помнил: он ли ее пригласил или она сама пришла. У него уже была тогда эта турбаза, правда, один-единственный гостевой домик, который он сдавал отдыхающим, а сам жил в палатке.
Да, в палатке... Как тогда, на берегу.
* * *
Он вообще любил палаточную жизнь. В ней все просто и ясно было. И другой жизни он не хотел. А Лариса... Для нее это было просто приключение: лето, море, солнце, чай у костра по вечерам из закопченного чайника и красивый мужик – молчаливый и сильный.
Лариса приехала на турбазу с компанией, а когда все собрались уезжать, она осталась. Только переселилась к нему в палатку, так как домик заняла другая компания отдыхающих.
А потом закончился сезон, пошли дожди, и гостевой домик освободился. Андрей, который вот уже несколько лет был Павлом, перешел в домик и затеял большое строительство. Хотя Лариса звала его на зиму в город, где у нее была квартира.
Но надо было знать Андрея. В город его не тянуло. Ему было там скучно. Да и дел полно было на турбазе. И он отказался.
Лариса уехала. А приехала в декабре с большим животом и расплывшимися чертами лица: нос превратился в картошку, губы вывернулись, а лоб и щеки покрылись жуткими коричневыми пятнами.
И то ли оттого, что эти превращения для него не были постепенными, к которым он мог бы привыкнуть, живи они вместе, то ли оттого, что минувшим летом произошло все слишком обыденно, Андрей, который в то время был уже Павлом, не знал, что с ней делать.
Лариса плакала, некрасиво кривя губы, и почему-то обвиняла его в том, что он ее не любит.
– Не люблю... – Андрей виновато смотрел на ее большой живот. – Но не отказываюсь от ребенка.
«Вот и ребеночек завелся», – почему-то подумал он безо всякой радости.
Казалось бы, ему сорок с хвостиком – возраст, когда мужики детей уже хотят. «Ничего подобного. Хотят – может быть. Но от любимых женщин, а не просто так», – с тоской думал Андрей. Нет, тогда уже Павел. И даже Пал Палыч.
Они промучились втроем три года. Он полюбил дочку, души в ней не чаял. И готов был жить в этой семье, ничего не меняя в жизни. Ну живут же другие без любви ради детей?! Живут! И он был готов так жить.
И тут Лариса отомстила ему за нелюбовь его: она уехала, оставив письмо. Уехала в неизвестном направлении, забрала дочку. Забыла только старенькие дочкины тапки под диваном и описанные малышкой в последний момент коричневые колготки. Видимо, сухие надела, а мокрые кинула в угол, где и забыла.
Он, как пес, нюхал эти колготки и вспоминал, как малышка каталась у него на шее, вцепляясь тонкими пальчиками ему в волосы, и визжала от восторга, когда Андрей, ставший давно Павлом, ржал как конь:
– И-го-го!
* * *
И вот расплата за нелюбовь – пустой дом и проссанные детские колготки. Он вспоминал малышку. Он скучал по ней. Но не искал Ларису, чтобы вернуть ее. С нелюбимыми женщинами из-за детей не живут.
Дочку он назвал Мариной. Лариса подозрительно спросила тогда, что это за Марина, чье имя он дочке дал?
– Марина значит «морская», – коротко ответил и надолго задумался.
