Глава 20
На следующее утро их уже ждал заказанный заранее внедорожник. Водитель вполне сносно объяснялся на английском, и, прихватив воду и кое-какие необходимые мелочи, они двинулись в путь. Дорога шла в гору. Нельзя сказать, чтобы подъем был крут, но перевал за перевалом, серпантин за серпантином они поднимались все выше. Сергей удивлялся жене: Ириска всегда отличалась обостренным любопытством и жаждой нового, и он думал, что она будет снимать и снимать, и специально взял флешку, чтобы скачать снимки, когда у фотоаппарата карта памяти наполнится под завязку. Но Лара вообще не брала камеру, она с самого приезда словно ушла в себя и теперь смотрела на дорогу равнодушным взглядом, думая бог знает о чем, либо вообще сворачивалась калачиком на заднем сиденье и дремала. То ли на нее так действовала высота (все-таки они уже очень заметно превысили привычные высоты), то ли она нервничала, думая об отце, – но Лара была практически некоммуникабельна, и, предоставленный самому себе, Сергей смотрел в окно, что-то фотографировал и пытался общаться с водителем.
Пейзаж менялся в сторону монохромности. Редела и пропадала зелень, и теперь впереди возвышались горы, словно выполненные сепией на голубом фоне. Коричневые, рыжие, бежевые тона и оттенки смешивались в самых невероятных пропорциях. Впрочем, нет, палитра здешних мест была намного богаче: склон в тени отсвечивал вдруг пронзительной синевой, а тот, что освещался солнцем, – переливался от нежно-розового до оранжевого колера. Снежные пики на вершинах четко вырисовывались на фоне безмятежно голубого неба, и сразу становилось понятно, что если где и искать обитель богов, то лишь здесь, в этом странном и лишенном всего лишнего месте.
Не то чтобы совсем пустыня: редко, но попадались машины, где-то мелькали домики на склоне ближайшей горы, но чувствовалось, что все это чуждое, наносное и до слез недолговечное. А горы как лежали, так и останутся здесь, топорща пики и размахнувшись склонами, не желая считаться ни с кем и не потрудившись создать людям хоть мало-мальски комфортные условия для существования.
Один раз им пришлось преодолевать реку. В узкой долине, куда не проникает солнце, дно оказалось завалено валунами и крупными камнями. Неясно, что за великаны вели тут горнодобывающие работы, но карьер они выкопали бестолково. По этим камням, не сильно обкатанным и производившим на автомобилистов неприятное впечатление своими острыми гранями, несся белый поток. Вода была непрозрачной не потому, что ее замутили ил или песок. О нет, просто она вся состояла из пены, кружась и разбиваясь на камнях и не находя ни метра ровной поверхности. Здесь собралась целая очередь: две машины стояли на краю потока, а здоровенный тягач, за рулем которого восседал совершенно невозмутимый тип, тянул лебедкой привязанную тросом машину. После того как автомобиль достиг берега, все причастные к процессу, включая зрителей, собрались в кружок и закурили. Потом все началось сначала. Ларе и Сергею пришлось ждать своей очереди, а затем переходить речку вброд – в салоне оставался только водитель, категорически отказавшийся покинуть своего верного скакуна, то есть внедорожник. Лару и Сергея по крупным валунам перевели легко. Лишь в одном месте пришлось делать довольно длинный прыжок, но все обошлось.
Машина также благополучно пересекла поток, и все, включая водителя, опять уселись в кружок на камни и покурили.
И вот после очередного серпантина впереди показалась долина, где даже имели место кое-какие посадки и зелень. А на склоне ржавого цвета горы, словно гнездо гигантских пчел, лепилась кучка белых построек. Отчетливо видны были плоские крыши и разновеликие, построенные вплотную и один над другим домики, их темнеющие окошки. Ткнув пальцем в это причудливое образование, водитель важно произнес:
– Гомпа Рамсу.
Попасть в монастырь оказалось проще простого. Они оставили машину внизу, там, где кончилась дорога, и по пыльной, но не слишком крутой тропинке стали подниматься в гору. У Лары колотилось сердце, и она судорожно хватала ртом разреженный воздух. Шли медленно, и Сергей поглядывал на жену с тревогой. Когда дорожка вышла на «финишную прямую» к воротам гомпа (честно сказать, и забор и ворота скорее выглядели как констатация намерений, чем как стена и дверь. Забор – поставленные на расстоянии метра друг от друга невысокие каменные блоки, а ворота – еще один проем, немного шире, чем другие), они увидели, что вдоль обочины стоят высокие и тонкие жерди. Меж ними натянуты веревочки, на которых трепещет множество разноцветных флажков.
– Ишь ты, – пробормотал Сергей, разглядывая местами выцветшие, местами рваные, но все еще яркие тряпицы. – Праздник, что ли, у них тут…
Во дворе они увидели двух пожилых монахов. Одетые в желтые и малиновые одежды, они сидели на лавочке и следили за стайкой мальчишек, которые носились по пятачку перед каменным строением, гоняя по этому пыльному и не слишком просторному полю пластиковую бутылку вместо мяча. На европейцев они никак не отреагировали, и пришельцы в растерянности остановились, не зная, куда идти дальше.
Кто-то дернул Лару за рукав, и, глянув в сторону, она увидела невысокого и тощенького мальчишку, одетого в желтую хламиду. Он был настолько худ, что у женщины жалостно кольнуло сердце. На бритой голове едва отрос темный ежик, и каждый мог видеть, какая эта голова шишковатая.
– Что вы хотите? – спросил монашек на сносном английском.
Лара принялась объяснять, что ей надо найти человека, который, может быть, потерялся и теперь живет здесь. Монашек выслушал, разглядывая их темными глазами и ничем не выдав удивления или других чувств. Потом сказал:
– Я позову к вам старшего.
– Настоятеля? – спросила Лара и удивилась, услышав:
– Нет, вопросами персонала занимается его заместитель.
Она опешила было, но потом сообразила, что мальчишка, видимо, часть фраз заучивал из какого-то учебника, и теперь просто подобрал подходящее к случаю клише.
Монашек провел их в храм. Там возвышалась высокая – метра полтора, да еще поднятая на постамент – статуя Будды. Позолоченное дерево кое-где потрескалось, но все же Будда выглядел очень солидно, и на лице его скульптор запечатлел легкую улыбку (не менее загадочную, чем у Моны Лизы).
Храм украшали и другие статуи, поменьше. Они рассажены были как гости на деревенской свадьбе – на столах, поставленных буквой П. Основными цветами штор и драпировок в помещении оставались желтый и красный.
Вскоре монашек вернулся. За ним в зал вошел старик, его лицо покрыто было таким множеством морщин, что среди них совершенно терялись и незначительный нос, и узкие глаза. Старик сел на скамеечку у ног Будды, а гостям жестом указал на два низких, похожих на игрушечные, стульчика. Сергуля садился на свой очень осторожно, опасаясь переломать местную мебель, рассчитанную на гораздо более субтильную публику.
Процесс общения шел не слишком просто. Пожилой человек не говорил по-английски, и Лара излагала суть дела молодому монаху, который, в свою очередь, переводил ее речь на местный диалект. Она коротко рассказала об экспедиции в Китай и о своей надежде на то, что отец жив…
– Как зовут твоего отца? – произнес старческий надтреснутый голос на неизвестном языке, и молодой монашек перевел фразу на английский.
– Тимур… Тамерлан, сын Таймаса.
– Здесь нет человека с таким именем.
Вот так. И можно ехать обратно. И ни к чему была ужасная дорога, и тяжесть в груди, и грязь, и невероятное небо, на которое ей почему-то страшно смотреть.
– У него на левой руке два шрама, вот так и так, – она показала, – и на спине, справа под лопаткой, рваный шрам. Я просто хотела знать, жив ли он…
Монашек перевел, и в комнате воцарилось молчание. Потом старик что-то сказал, встал и ушел. Лара взглянула на монашка. Тот подошел к ней и, осторожно коснувшись руки женщины сухой худенькой лапкой, сказал:
– Иди за мной.
Сергуля начал было подниматься с места, но монашек отступил и замотал головой.
– Я пойду одна, – устало сказала мужу Лара и последовала за мальчиком.
Они вышли из помещения и потом на просторную площадку, с которой открывался вид на горы. Сбоку ступеньки – не ступеньки, чуть выровненные и обтесанные камни вели вверх. Лара с трудом карабкалась за монашком, который козленком прыгал по негабаритным булыжникам, ловко переступая босыми ногами. Они поднялись по склону выше монастыря, и теперь сверху виднелись все плоские крыши, игрушечные домики и натянутые вдоль дорожки веревочки с разноцветными флажками. Наверное, это своего рода видовая площадка: небольшой ровный участок, здесь можно сесть, прислониться спиной к нагретому солнцем камню и любоваться видом на долину. Мальчик велел ждать, робко улыбнулся, услышав слова благодарности, и запрыгал вниз.
Лара сидела и тихо радовалась, что на ней плотная с длинными рукавами рубашка. Странное какое место – солнце жарит, а воздух холодный. Вообще она для себя выяснила, что высокогорье переносит плохо. Все время хочется спать и голова кружится. Время от времени как-то муторно подташнивало. От тяжкого самочувствия местные красоты смазывались, и в глаза лезли раздражающие моменты типа плохих дорог, грязи, нехватки зубов у многих представителей местного населения, хоть и совсем не старых. Стоматология, должно быть, совсем никакая. Но ведь если честно – здесь, наверное, красиво. Только чужое все. Горы эти невозможные. Синева неба резала глаза, и она зажмурилась, а потом вдруг почувствовала, что рядом кто-то есть. Испуганно дернулась, чувствуя, как заколотилось сердце, и увидела человека в желтой одежде и с бритой головой. Еще один монах. Он подошел, сел рядом и сказал:
– Здравствуй, детка.
Лара, не веря себе, разглядывала отца. Да, точно он. Худой, и кожа стала еще более темной. И очень чудно видеть его бритую голову. Она робко протянула руку и коснулась его щеки. Тимур, видя, что она плачет, погладил Лару по голове. Она привалилась к его плечу, удивляясь странному запаху. Дым и что-то еще. Благовония, может быть.
– Прости. – Она всхлипывала и размазывала слезы по лицу, не подозревая, что оставляет на щеках темные полосы пыли.
– Ты ведь не думала, что я умер. Зачем же ты плачешь?
– Просто мне тут плохо. Тяжко.
Он понимающе кивнул. Они посидели еще, потом она сказала:
– Мама тоже не верит, что ты погиб там, в Китае.
– Я знаю. Нас смыло тогда в реку оползнем. Выжил я и проводник-китаец. Он притащил меня в какое-то селение, и я долго болел. Не помнил, кто я. Они приспособили меня к работе, ходить за скотом. – Он усмехнулся. – Не слишком интеллектуальная работа, но за это время я успел выучить китайский. А когда вспомнил, кто я и откуда, то решил, что не хочу возвращаться. Пошел по монастырям и вот осел здесь. Но может, потом уйду еще выше… там много долин и немало монастырей.
– Почему?
– Потому что в городе мне тяжко. Я уже стар для экспедиций. Что я стал бы делать в Москве? Преподавать? Не мое. На даче с мамой сидеть?
Лара даже представить не могла Тимура на даче, занятого прополкой клумб или бесконечными чаепитиями с соседями.
– Тебе здесь хорошо? – спросила она.
– Да. Здесь мне видно горы. И я знаю, что они тоже смотрят на меня. – Он, не щурясь, глядел в яркое небо.
– Ты… неужели ты совсем не скучаешь по нас?
– Скучаю. Но лучше хорошо скучать, чем плохо жить вместе.
– Может, ты и прав.
Они посидели еще немного, потом Тимур сказал:
– Тебе пора. Ступай. И обязательно выпей чая перед отъездом. Он здесь поистине целебный.
Лара поднялась и послушно пошла к лестнице. Оглянулась, уже спустившись на несколько ступеней. Тимур сидел на каменной площадке и смотрел на нее. На его лице было то же выражение, что у Будды, который встречал посетителей в молитвенном зале: спокойствие, проистекающее не от равнодушия, а от чего-то другого. То ли от глубины знания, то ли от безграничной веры.
Она вернулась в монастырь, нашла Сергея, который сидел на скамеечке у стены и жмурился на солнце. При виде жены он взволнованно спросил:
– Ну что? Видела его?
– Да.
Рядом вдруг возник тот же худенький монашек. Он держал в руках деревянный поднос, когда-то покрытый лаком, а теперь порядком облупленный. На нем дымились две пиалы с чаем. Лара с сомнением посмотрела на мутную жидкость, потом на монаха. Мальчишка улыбнулся, показывая неровные, но еще белые и вполне комплектные зубы, и кивнул. Она вздохнула, взяла пиалу и принялась осторожно, маленькими глотками пить отвратительную на вкус жидкость. Сергей чай выпил быстро, он, похоже, не находил в нем ничего особенного. И опять принялся тормошить жену.
– Как он?
– Он здесь счастлив и совершенно не собирается домой.
– Ни фига себе… А как же он сюда попал?
Они поговорили еще немножко, потом пошли к машине. Но тут оказалось, что в монастыре они провели слишком много времени, и шофер решительно отказался возвращаться в Наггар, объяснив, что до темноты не успеть, а в темноте по горам ездить никак нельзя. Сам он собирался ночевать в машине. Лара и Сергей, пребывая в растерянности, вернулись в монастырь и увидели на лавочке, где только что сидели, все того же монашка. Лара сказала, что им негде ночевать, и спросила, смогут ли они найти ночлег в деревне, – она махнула рукой в сторону долины. Мальчишка покачал головой и поманил их за собой. Несколько поворотов, один домик, другой, дверной проем, прикрытый пологом циновки, и они вошли в маленькую комнатку с низким потолком. На полу лежали два тюфяка, набитые соломой и прикрытые циновками. На них – скатанные шерстяные одеяла. Убедившись, что гости никуда не сбегут, мальчишка ушел и скоро вернулся с ужином: лепешками, фаршированными кусочками фруктов, и неизменными пиалами с чаем. Лара послушно выпила чай, потому что осознала вдруг, что гадкий напиток действительно принес облегчение: голова прояснилась и дышать стало легче. Ночью они спали как убитые и утром поднялись с рассветом. Мальчишка сидел у дверей и, услышав, что они зашевелились, убежал и вернулся с чаем и фруктами. Когда они прощались с ним на ступенях лестницы, ведущей в долину, он вдруг протянул худую смуглую руку и переложил что-то из своего костлявого кулачка в ладонь Лары.
– Тебе подарок. – И убежал.
– Смотри, и здесь обзавелась поклонником, – хмыкнул Сергей.
Лара, хмурясь, разглядывала шнурок, на котором болтался бронзовый шарик, покрытый витиеватым узором. Вроде бы она видела такой вчера на шее у отца? Она обернулась, и ей показалось, что над монастырем, на склоне горы, она видит маленькую фигурку человека. Хотя что там можно разглядеть на таком расстоянии. Да еще пылища за машиной… Она надела на шею шнурок и стала думать о том, что скажет матери.
