Ф. Надеждин.

«Духовная беседа», 1859

Наше сердце там, где предмет нашей любви и привязанности, или, как говорит Евангелие, идеже есть сокровище ваше, ту

будет и сердце ваше (). Но где наше сердце со своим сокровищем, не там ли и вся наша душа? Так, чем живет сердце, исходище (), источник нашей жизни, тем живет и весь человек, около того сосредоточивается вся его жизнь и деятельность.

Неудивительно, если от таких или других свойств предмета, особенно любимого нами, и вся наша жизнь и деятельность принимает такой или иной характер. Чем возвышеннее и благороднее предмет нашей сердечной привязанности, чем способнее он возбуждать и питать в нашем сердце истинно христианские чувства и желания; тем скорее можно ожидать от человека характера благородного и высокого, деятельности благотворной и общеполезной. И наоборот, чем ничтожнее и мелочнее предмет нашей любви, чем менее привязанность к нему сообразна с требованиями закона евангельского и совести, тем ничтожнее и мелочнее характер человека, тем более бесполезна или положительно вредна его жизнь и деятельность. Это — постоянный и неизменный закон духовно-нравственной жизни человека везде, где только сердечная привязанность к предмету искренна, нелицемерна.

Человеческая жизнь представляет много примеров, которые могут служить самыми очевидными доказательствами этой истины.

Так, один из самых поразительных примеров подобного рода представляет нам жизнь людей, сердце которых привязано к земным сокровищам. Если любовь к этим сокровищам поглощает все чувства сердца, все желания и помышления человека и развивается до крайней жадности, до отвратительной скупости, то человек ради своего мертвого и бездушного сокровища умирает для всего живущего и чувствующего. Его сердце делается бесчувственным и хладным ко всем воплям и мольбам несчастных. Эта жестокость, эта холодность и безжизненность сердца скупых выражаются и во всех отношениях их к ближним и во всей обстановке их жизни.

Угрюмость и холодность и недоступность во взгляде и лице, почти постоянная суровость в разговоре и в обращении с другими, боязливая мнительность, подозрительность и осторожность даже в присутствии таких людей, честность и прямодушие которых всем известны, желание постоянно жить в отдалении от других людей и других удалять от себя — вот свойства, которые более или менее, смотря по степени развития страсти, определяют характер скупых. Вся обстановка их домашней жизни — одежда, утварь, множество различных, нужных и ненужных вещей — все это, сберегаемое ими в течение многих лет, покрытое пылью, снедаемое молью и ржавчиной, устарелое и истлевшее, полуразрушенное, не веет ли могильным холодом, не показывает ли, что скупые заживо отреклись от жизни, отказались от всех, даже самых невинных потребностей и удовольствий жизни? Так мертвое и бездушное сокровище сердца передает свои свойства и сердцу, и характеру, и всей жизни человека! Конечно, привязанность к земным сокровищам не всегда развивается до такой степени, не всегда является в виде крайней, отвратительной скупости. Но если она есть первая и главная привязанность сердца, то, в каком бы виде ни являлась, до какой бы степени ни доходила, она всегда более или менее убивает в сердце человека любовь и сочувствие к ближним, делает его своекорыстным, помышляющим только о своих выгодах и удовольствиях, но холодным и равнодушным к несчастиям и страданиям других.

Посмотрите при свете здравого рассудка и особенно при свете Евангелия на другие сердечные привязанности, которые являются в форме изящной и прекрасной, основаны на требованиях мнимого просвещения, цивилизации, современного вкуса и общественного благоприличия. И здесь вы приметите, как эти привязанности, не подчиненные высшим и благороднейшим требованиям человеческого сердца, гибельно действуют на характер и жизнь человека, как ужасно расстраивают его отношения к ближним, как незаметно влекут его к погибели, скрывая от него самого ближним, как незаметно влекут его к погибели, скрывая от него самого безобразное под видом прекрасного, ничтожное и низкое под маскою великого и высокого.

В наше время многие имеют страсть одеваться изящно, новомодно. И как, по видимости, извинительно это пристрастие именно потому, что уже слишком обыкновенно, что день ото дня более и более оно распространяется между людьми! Как не следовать обыкновению почти всеобщему, почти превратившемуся в закон общежития? Многие так и думают — и все свое сердце, все помышления, всю жизнь отдают в жертву страсти к нарядам и убранствам, повинуются ее требованиям в такой же мере, в какой бы следовало повиноваться только требованиям благоразумия, совести и закона. Удивительно ли, если эти люди, постоянно занятые мыслями о модах, которые постоянно изменяются, очень часто меняют свои мысли, чувства, взгляды, убеждения и делаются в характере своем капризными и непостоянными? Обратитесь к опыту и присмотритесь внимательнее к быту, например, женщины, пристрастной в нарядам и уборам. В такой же мере, в какой нищего гнетет забота о дневном пропитании, сердце этой женщины угнетает забота о том, как бы одеться лучше, как бы своей одеждой обратить на себя общее внимание. Может ли быть что-нибудь мелочнее и ничтожнее подобной заботы? Но вот ей удалось одеться, по ее мнению, лучше и новомоднее всех своих соперниц — и тогда в ее сердце пробуждается иное чувство, чувство тщеславия! Переполнив сердце, это чувство часто изливается и наружу — является в гордом и высокомерном взгляде, которым поражают соперниц.Но и этим, как показывает опыт жизни, дело не всегда кончается: ко взгляду нередко присоединяется и язвительное слово то в виде тонкого, но едкого намека, когда говорят в присутствии соперниц, то в виде насмешек явных, суждений самых оскорбительных, часто от одежды доходящих до нравственных недостатков, когда говорят заочно.

За насмешки, в свою очередь, платят насмешкой; тщеславие отражают тщеславием; презрение — презрением; сказанное лукавым намеком так же ясно, как сказанное прямо, и сказанное заочно очень редко сохраняется в тайне, но, переходя из уст в уста, доходит до тех, о которых сказано. И вот зло, порожденное пристрастием к модной, нарядной одежде, растет день ото дня более и более. Нередко самые нежнейшие чувства, самые священные обязанности приносятся в жертву этому ничтожному, но изящному идолу! Что, например, священнее и ненарушимее любви супружеской? Но женщина, сердце которой предано модным нарядам и убранствам, часто жертвует для них и любовыо к супругу, по крайней мере настолько ценит его любовь к себе, насколько она служит средством к удовлетворению любви к нарядам. Она платит за нежность нежностью, за ласки — ласками только тогда, когда супруг удовлетворяет ее пристрастию к нарядам. Но ее чело покрывается облаком печали, взор делается угрюмым и мрачным, из уст слышатся упреки в холодности и равнодушии, когда супруг не хочет или не может удовлетворить ее прихотям, слишком безумным и разорительным… Отсюда сколько неприятностей и огорчений семейных! Но вот супруг ищет средств удовлетворить недовольную супругу и, как часто в подобных случаях, не находя средств законных, прибегает к незаконным, жертвует долгом и совестью, низвращает правду и суд, оправдывая виновных, осуждая невинных! Сколько зла для общества! Сколько плача и слез для несчастных! А сколько огорчений для супруга от насмешек, на которые он не смеет отвечать, от обличений, которых не может отражать, от упреков совести, часто заглушаемых, но никогда не заглушимых!.. После любви и привязанности супружеской самая нежнейшая и сильнейшая привязанность, которую сама природа возбуждает в сердце женщины, это привязанность к детям, любовь материнская… Но, как несомненно доказывает опыт жизни, и эта священная привязанность часто приносится в жертву страсти к модам и убранствам! И есть ли время женщине, пристрастной к нарядам и уборам, думать о детях, когда она весь день думает о собраниях, где любит блистать этими нарядами, а потом, изнеможенная и усталая, покоится до другого вечера, в который делается то же? Не так же ли действуют и все другие привязанности нашего ветхого человека? Не простирают ли они своего гибельного влияния на характер, жизнь и деятельность людей?

Вот человек, сердце которого привязано к удовольствиям самым чувственным и грубым: он любит шумные пиршества и собрания; он ищет своего утешения в вине, своего веселия в обществе людей развратных. Что же удивительного, если в его характере и поведении более или менее обнаруживается его сердечная склонность? Что удивительного, если в его мыслях — крайняя рассеянность и беспорядок, в его воображении — образы нечистой похоти, в его словах — соблазнительная двусмысленность, в его взорах, лице, походке, телодвижениях, во всем обращении — крайняя вольность и бесстыдство? Иначе и быть не может: яд разврата, отравив сердце, из сердца проникает в помыслы, в слова и дела человека!

Вот человек, сердце которого пленилось поверхностным, ничтожным блеском земной славы: он желает во что бы то ни стало, каким бы то ни было путем, добиться наград, почестей и отличий. Неудивительно, если он и своих ближних ценит и уважает в той мере, в какой они содействуют достижению его цели. Лукавство, хитрость, двоедушие управляют его жизнью и делами, если под маскою почтения и уважения, светских благоприличий, вежливости и приветливости он строит козни своим ближним. Честолюбец унижается до крайнего раболепства пред теми, которые могут возвысить его, осыпать почестями и отличиями, для их прихотей он жертвует совестью и законом, по их приказанию теснит и угнетает своих ближних, разрушая все преграды на пути к своей цели, он сталкивает с места других, более его достойных и способных. И это все нисколько не удивительно: наше сердце по самой природе своей таково, что для предмета своей искренней и глубокой привязанности готово жертвовать и ближними, коль скоро они идут вопреки этой привязанности…

Но от привязанностей грубых и чувственных, или тонких, но мелких и ничтожных, односторонних и своекорыстных, обратимся к той привязанности сердца, которая и по самому предмету своему должна быть возвышенна и благородна, и по своему влиянию на характер, жизнь и деятельность человека благотворна и общеполезна. Есть люди, которые все свое сердце, все помышления, всю жизнь отдают науке, посвящают на изыскание истины. Что может быть возвышеннее и благороднее подобной привязанности? Что общеполезнее и благотворнее жизни, посвященной на изыскание и распространение истины, в которой так многие нуждаются? И здесь скорее всего, кажется, можно бы ожидать характера возвышенного и благородного, чуждого всякой уклончивости и лукавства — деятельности сколько благотворной, столько же достойной человека. Подлинно сердечная привязанность к науке, жажда знаний достойны полного уважения!

Но если эта привязанность не подчиняется другой, высшей привязанности сердца человеческого, если в изыскании истины понимают истину по-своему, ищут ее только в своих мнениях и убеждениях, предположениях и соображениях, — тогда и эта сама по себе благородная привязанность сердца может сделаться источником многих раздоров и разделений, вражды и неудовольствий, источником действий своекорыстных, крайне унизительных для человека и разрушительных для благоденствия общественного, тем более разрушительных, чем более наука дает средств представлять их благородными, высокими и общеполезными.

Но где найти высшую привязанность? Где найти предмет, вполне достойный нашей любви и притом столь высокий и благородный, чтобы истинная и полная привязанность к нему исключала даже возможность ничтожества и низости в характере и деятельности человека? Где найти предмет, который бы, овладев нашим сердцем, пленив его любовью к себе, от себя самого дал нашему сердцу свойства истинно прекрасные, нашему характеру и всей деятельности истинное величие и достоинство? В вере, только в вере можно найти столь драгоценное сокровище сердца, но не во всякой вере; потому что и вера, если только она произошла от людей, от их заблуждений и мудрований, может крайне развращать сердце и растлевать всю жизнь человека. Только в вере, данной нам Самим Богом и Единородным Сыном Божиим Господом Иисусом Христом, только в вере христианской можно найти предмет, вполне достойный нашей любви.

Что же говорит нам вера? Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим () — так, как Он Сам требует в Своем святом законе, в Своем откровении человечеству. Вот привязанность сердца, вполне достойная христианина!

Эта привязанность не исключает вовсе, не уничтожает других сердечных привязанностей; но, подчиняя их себе, облагораживает и возвышает их, дает им направление истинно полезное и благотворное. И любящие Бога, как и все люди, часто пользуются благами земными — богатством, почестями, отличиями, невинными удовольствиями и удобствами жизни, и учреждения не принесут никакой существенной пользы. Ибо не из убеждений разума, большею частью приобретаемых и наживаемых извне, принимаемых и отвергаемых сообразно с такими или иными расположениями сердца, не из случайной обстановки внешней жизни, из ее улучшений и усовершенствований, а из самого человека — из его сердца, из того сокровища, к которому привязано его сердце, возникает со своим характером и плодами жизнь и деятельность человека. От сердца, исходища живота — от сердца бо исходят помышления (); благий человек от благого

сокровища сердца своего износит благое: и злый человек от злого сокровища сердца своего износит злое () во все свои желания и помышления, во все слова и дела, во все отношения к своим ближним.