Отче наш, Иже ecu на небесех — взываем мы, последуя Единородному.

Я говорю: последуя. Ибо кто дерзнул бы произнести сие призывание, когда бы Единородный не соделался Первородным во многих братиях (), облекшись в плоть нашу, и если бы мы взаимно не облеклись в Него крещением? Дщери Евы производят на свет только рабов и сынов гнева: одна Церковь рождает чад свободы и благодати. Рождение в рабство совершается без нашей воли; рождение в свободу долженствует быть более свободное. Где слабый остаток первоначальной свободы воздвигается от земли, расторгает узы плоти, стремится ко благу духовному, там начинается рождение небесное, сыноположение Духа, приемлемое верою.

Часто мы произносим имя Отца Небесного; но размышляли ли мы когда о нашем праве так именовать Его? Занимаясь земными мыслями, земными желаниями, земными действиями, охотно покорствуя суете вместе с тварью, которая покорена ей неволею, беспечно продолжая быть также плотию, как и родились от плоти (), какую часть имеем мы в Отце Небесном; и как можем поставлять себя в сан Его сынов, вместе с Единородным, Иже есть сияние славы и образ ипостаси Его ()? Именуя Отца Небесного не для того, чтобы благодарственно исповедать наше благодатное усыновление, но только для того, чтобы ульстить (если бы то возможно было) Его милосердие, ужели мы думаем нашими воплями обезоружить правду Бога, испытующего сердца и утробы! Нет, отвечает Он на дерзновенные взывания чад мира и плоти, Я не Отец ваш, доколе вы не тщитесь внутренне соделаться Моими чадами: вы отца есте того, коего вожделения хощете творити (); Мне подобает быть для вас токмо Господом рабов и Судиею повинных.

Дадим, христиане, Богу нашему быть для нас тем, чем Его именуем. Отторгнем себя от земли; взыщем отечества небесного, тогда неосужденно наименуем Отцем нашим живущего на небесах, и Он без гнева услышит наши прошения.

Да святится имя Твое

- вот первое прошение. Божие имя есть вещь священнейшая в мире. Им совершаются наши спасительные таинства; им печатлеется верность наших клятв и обещаний; его полагаем мы в основание начинаний наших. Было время когда оно, исходя из уст рабов Божиих, владычественно потрясало природу и низлагало их врагов, видимых и невидимых. Сия непостижимая сила есть собственно Божия; но ее действие в нас зависит от нашей веры и благочестия. Посему заповедано нам хранить имя Божие с благоговением и употреблять с бережливостью: да не приимеши имени Господа Бога твоего всуе (). Посему, признавая себя недостойными хранителями сего небесного сокровища, мы молим Отца Небесного, да вечно святое в самом себе имя Его святится и в нас; да с благодатною силою произносим его устами; да с верностью изрекаем его делами; да свет наш просветится пред человеки, и они в нас и с нами прославят Отца нашего, Иже на небесех ().

Но что если язык молящегося, долженствующий освятить имя Божие, или паче освятиться им, еще не очищен от празднословия, злоречия, лжи, клеветы? Что если желания наших сердец противоборствуют хотениям наших уст? Если гласы молебных пений и славословий наших возмущает нами же возносимый к небу вопль нищих (), в которых мы не прославили Бога, Судию обидящих? Какая в том польза, что мы на языке носим славу Божию, если языцы, взирая на нашу жизнь в удивлении вопрошают друг друга: где есть Бог их ()?

Сколько можешь, удержи язык твой от зла, сотвори благо () всем сердцем твоим; тогда не вотще молиться будешь, да святится имя Божие.

Да приидет Царствие Твое

- вот второе прошение сынов Царствия.

Царствие Божие — царство всех веков () и еще прежде, нежели родились веки, Бог был Царем Своей сокровенной вечности. Ныне во времени Он открывает владычество Творца и Промыслителя в царстве природы и в царстве благодати любовь Отца и Спасителя, — впрочем так, что мы видим Его токмо якоже зерцалом в гадании (). Наконец, оба сии царства, постепенно достигая предопределенного совершения, преобразятся в единое Царствие славы, в котором Он явится сынам Царствия лицем к лицу и будет возводить их от славы в славу. Грядущее таким образом от Бога к человекам Царствие многих в торжественном пришествии своем обыдет и оставит ошуюю: только избранные и носящие в себе внутреннее семя Царствия призваны будут наследовать уготованное им Царствие от сложения мира (). Итак, моление наше о Царствии Божием есть благоговейное желание, чтобы Бог совершил чаяние твари, откровения сынов Божиих чающей () и нас сподобил достойно сретить сие вожделенное для всего мира событие.

Искренно ли в нас такое желание? Мы желаем Царствия Божия и знаем, что сие Царство несть от мира сего (); но не многие ли из нас в легкомысленных мечтаниях созидают здесь каждый собственное царство? Сын силы думает мечом начертать другим закон страха и умиления; мнящийся быть мудрым хочет владычествовать пером в царстве мнений; легкомысленный мечтает быть законодателем в удовольствиях и забавах; корыстолюбивый устрояет темное царство и собирает бездушных подданных в своих сокровищах. Мы желаем Царствия Божия и верим, что в него вводят узкие врата и тесный путь (), однако не часто ли, упреждая друг друга, поспешаем занять широкий путь и вступить во врата пространные? Мы любим поставлять себя одесную других, не представляя того, что по самому естественному последствию, идя таким образом навстречу Господу, мы обращаемся ошуюю Его. Мы желаем Царствия Божия и слышали, что нудится () оно; итак, делаем ли себе какое насильствие для приобретения его, и не для того ли только молимся о нем, чтобы труд сего великого дела сложить на единого Бога?

Возревнуем о служении Богу, подобно как мы ревнуем о господствовании в мире; изыдем во сретение Царствию Божию путем креста и смирения; тогда молитва о его пришествии не будет лицемерием.

Третье прошение: да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Бог наш на небеси и на земли творит вся, елика хощет: воли бо Его кто противитися может ()? Итак, без сомнения, не умножения могущества желаем мы Всемогущему в нашей молитве. Тварь, одаренная всем, но которая видит все свое блаженство в единой воле Творца своего, молит, да Его благая воля и совершенная покорить себе ее волю несовершенную и слабую, и будет в ней и еже хотети и еже деяти (). Но что есть воля Божия на земле, яко на небеси? Ангелы суть небо; человеки суть земля; когда земнородные будут служить Богу с любовию столь пламенною, с ревностью столь неудержимою, как ангелы; тогда исполнится воля Его, яко на небеси, и на земли. Церковь верующих есть небо на земли: омраченный и заблуждающийся мир есть токмо земля; когда и погибшие овцы познают спасительный глас Пастыря и сидящие во тьме и сени смертной видят свет велий; тогда исполняется воля Отца светов, яко на небеси, и на земли.

Дух есть некоторым образом небо в человеке; плоть — земля: когда внутренней человек, соуслаждающийся закону Божию, подчинит себе закон сущий во удех (), а плоть останется тем, чем ей должно быть, — покорною рабынею; тогда исполнится воля Бога духов, яко на небеси, и на земли.

Много мы говорим о воле Божией, но едва ли не более помышляем об исполнении своей воли. Мы желаем видеть землю, по исполнению воли Божией, подобною небу, или самим небом, но начинаем ли сие великое превращение с самих себя? Любовь ангельская! Где ты обитаешь? Где ты действуешь, ревность благочестивая? Где почиваешь ты, кроткая преданность воле Божией? Вместо возвышения от земли к небу, от жизни христианской к ангельской, не более ли приметно в нас нисхождение от неба к земле, унижение духа пред плотью, ниспадение от благословенного Царства благодати в мятежное владычество растленной природы? Возненавидим прежде злую волю собственную и потом уже молиться будем о благой в нас воде Божией.

Три прошения молитвы Господней, о которых я сказал, слушатели, тем с большею осмотрительностью и благоговением должны быть приносимы нами Господу, что простираются от времени до вечности. Следующие за ними четыре прошения относятся более до времени; но мы должны памятовать, что благоразумное или неблагоразумное попечение о временном приобретает нам благоволение, или воздвигает на нас гнев Вечного Бога.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Сим желанием должны ограничиваться наши попечения о благах мира. Жизнь есть благо потому, что ею можно заслужить блаженную вечность; потому только благо для нас и то, что служит к сохранению жизни. Кто знает, сколько должен он сделать для вечности, тот не много имеет времени заботиться о жизни настоящей. К счастью, благий Промыслитель слагает с нас сей последний труд, как скоро мы приемлем на себя первый: ищите прежде Царствия Божия, и сия вся приложатся вам (). И посему верные чада Божии просят не у рабов, но у Отца: просят не суетных украшений и ничтожных драгоценностей, но хлеба; хлеба не вкусного, но насущного; не в житницы на лета многа, но только днесь на трапезу. Довлеет, говорят они, настоящему дневи злоба его (); почто заранее стужать попечительному Отцу о таких нуждах, которых, может быть, заутра не будет более? Но и при столь ограниченном требовании не столько помышляют они о хлебе, насыщающем тело, как о том насущном хлебе, который питает и укрепляет существенную часть человека; ибо не о хлебе единем жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем изо уст Божиих (). Все ли мы умеем хотя чувствовать спасительный глас слова Божия, если не обретать для оного сродную пищу? Не часто ли подавляется сей духовный глад алчностью плоти, которая требует не насыщения, но пресыщения, не одежды, но убранства, не здравия для отправления дел, но неги и бездействия? Удовлетворив себе в обыкновенных временных потребностях, мы вымышляем для себя случаи непредвидимые и нужды в будущих летах, которые никогда к нам не придут. Наконец, не довольствуясь оскорблять Бога столь излишними желаниями, мы еще оставляем Его и обращаемся с оными к сильным земли, к хитростям, к неправдам, и таким образом присовокупляем к дерзости неверие.

Будем умереннее в наших желаниях и благоразумнее в выборе потребного для нас. Одна благоразумная умеренность умеет просить хлеба у Хлеба животного (Ии. 6:35).

И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим.

Сколь многочисленны долги наши Богу! Есть долг наследственный. Наш первый праотец купил запрещенный плод ценою жизни своей и своего потомства: мы родимся должниками. Есть долги собственные. Бог невидимо нам раздает многоценные таланты, внутренние и внешние, кое-муждо противу силы его (); употребление их во благо и во славу Его есть лихва, Им требуемая, а каждое беззаконное действие, каждое порочное желание, каждый лукавый помысел исчисляются всеведением и составляют ужасное множество долгов наших. Они неоплатимы. Но какой легкий договор нам о них предлагается! Аще отпустите человекам согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный (). Для сего-то священного договора мы приводим пред Него с собою наших должников; указуем Его милосердию на наше милосердие; и если бы таким образом все до единого старались изглаждать пред очами Божиими зло, сделанное человеками, то рукописания грехов наших постепенно бы оскудевали доколе, наконец взаимные прощения всех и каждого составили бы единое всеобщее оправдание, к неизреченной славе Помилователя, к несказанному блаженству помилованных.

Не так же ли удобно, скажут, милосердию бесконечному и без условия простить погрешности и заблуждения слабых смертных, сколько бы ни были они многочисленны? Но не удобнее ли тебе простить несравненно меньшие оскорбления твоего ближнего? То истинно, что милосердие Божие бесконечно; потому-то и хочет оно, чтобы не ты один, но и все получили прощение, и, подавая его тебе, как бы просит его у тебя твоим братиям. О человеке, который живет и дышит единою милостью Господа! Если ты отвергаешь Его у тебя ходатайства за ближних твоих; как может Он приять за тебя ходатайство Сына Своего? Тогда в прошении оставления долгов наших, якоже и мы оставляем должником нашим уже заключается и осудительный на нас приговор: суд без милости не сотворшему милости ().

Не забудем, христиане, миловать прежде, нежели будем просить помилования. Блажени милостивии: яко тии помилованы будут ().

И не введи нас во искушение.

Бесполезно было бы и прощение грехов, если бы мы всегда возвращались к ним с прежнею слабостью. Но как трудно не пасть когда-либо среди непрестанной брани против плоти, мира и духа злобы! Лев рыкает; лисы коварствуют. Если мы противопоставляем лукавству прозорливость, то крепость изменяет нам; если ярости силу, то коварство нас обманывает. Нет для нас иной надежды, разве единый Победитель всех врагов наших не попустит на нас более нападений, нежели мы можем выдержать, или дарует нам столько искусства и сил, сколько нужно для совершенной победы.

И мы молимся, слушатели, о сохранении нас от искушений; но не приближаемся ли к ним сами, прежде нежели они постигают нас? Молимся, да не поработит нас плоть; но не сами ли слишком заботливо питаем и греем врага сего, и служим ему, как другу и владыке? Молимся, да не очарует нас мир; но не мы ли отверзаем ухо к его тлетворным обаяниям? Молимся, да не соблазнит нас око; но не мы ли его пригвождаем к земным прелестям? Против кого в таком случае обращается наша молитва, если не против нас самих? Кийждо искушается от своей похоти влеком и прельщаем (). От нас зависит не идти навстречу искушениям: молитвою отвращать должно те, которые против воли нашей с нами сретаются.

Но избави нас от лукавого.

Есть, наконец, некоторый род зла в поврежденной природе, которое находится не столько во внутреннем существе вещей, сколько во мнении, в действии токмо наружном и преходящем ощущении. Оно не всегда есть бич карающего Правосудия; но часто поражающий жезл любви, горькое врачевство, и, так сказать, благо несозревшее. Убожество, болезнь, печаль, унижение, гонения суть зло разве тогда, когда мы виновны в них; но немощная природа содрогается при одном виде страдания. И сколь велико снисхождение Отца Небесного, Который позволяет нам просить Его, да успокоит нас от сих призраков зла; да ускорит рассеять и сии легкие тени, пробегающие по юдоли жизни!

Но тем дерзновеннее и неблагодарнее мы, когда употребляем во зло толикое снисхождение. Сколь многие вопиют к Богу на несчастия, которые суть дело их собственных рук. Тот, который неумеренностью сокрушил крепость свою, приходит жаловаться на свои немощи; тот призывает суд Божий на оскорбляющих его, кто сам осуждается пред ними своею совестью; тот окаявает свою нищету, кто привлек ее расточительностью. Просить ли таковым избавления от лукавого, или лучше благодарить Промысл за предстоящее обличение и внушаемое исправление лукавого сердца?

Будем, слушатели, с радостью сносить наказание, когда мы виновны; когда невинны, без нетерпеливости молиться об избавлении от бедствия. Весть Отец наш Небесный, ихже требуем ().

«Воскресное чтение» Ст. 14. Аще отпушаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный. Итак, величайшее для нас благо — отпущение грехов наших — Отец Небесный положил, так сказать, в собственные наши руки: прощай ближним твоим согрешения их пред тобою — Господь простит и твои согрешения пред Ним; не отпустишь другим — не отпустится и тебе. Почему так?

1) Потому, что Царство Божие есть царство любви и мира, единодушия и союза братского: может ли быть принят в него человек гневливый и раздражительный, мстительный и злопамятный? Такому приличное место, очевидно, только в аде!

2) Потому, что с правосудием Божиим примирил нас Господь наш Иисус Христос Своими страданиями и крестною смертию; а между нами и ближними нашими нет ходатая и посредника; нам должно мириться самим, пока мы на пути жизни, в противном случае соперник наш предаст нас Судии, а Судия отдаст нас слуге, который всадит нас в темницу.

3) Потому, что за все грехи ближнего нашего, следовательно, и за грех оскорбления, коим согрешил он пред нами, пролита святейшая Кровь Сына Божия: не простить ближнему согрешения его ради сей величайшей жертвы, ради которой Сам Отец Небесный прощает нам все согрешения наши, значило бы вновь распинать Сына Божия.

4) Потому, что непримирительность есть исчадие гордости и ясное свидетельство того, что в нас обитает и над нами властвует сей диавольский грех. Как же простит нам Отец Небесный грехи наши, если мы не хотим извергнуть из сердца своего исконного зла, за которое и прародители наши изгнаны из рая? Но чем же лучше всего могли бы мы доказать, что мы отверглись самолюбия и не питаем в себе гордости, как не прощением обид, как не отпущением ближним нашим согрешений их?

5) Потому, что Бог отпускает грехи только кающимся, а не нераскаянным (по той причине, что, сотворив нас свободными, не отъемлет Своего дара — призывает, а не принуждает идти в Свое Царство); но не может быть истинного покаяния без полного самоотвержения; а где же наше самоотвержение, когда не хотим простить брату нашему оскорбления?

6) Потому, что в Царстве Божием могут быть только сыны Божии, которых свойство отличительное — быть милосердыми, якоже Отец наш Небесный милосерд есть, прощать другим не седмь только крат, но семдесят крат седмерицею.

Аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный: аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших.

«Православный собеседник», 1856

Ст. 16. Егда же поститеся, не будите, якоже лицемеры сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся: аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. 17. Ты же постяся помажи главу твою и лице твое умый: 18. яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже в тайне, и 0тец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве.

К милостыне и молитве Господь присовокупляет пост, который составляет одно из важнейших средств к победе над диаволом и плотию. Пост есть жертва, которую мы приносим Богу своим телом, и объемлет собою все телесные подвиги и дела покаяния. Посему все то, что Спаситель говорит о посте, относится и к прочим внешним делам благочестия. Иисус Христос запрещает искусственное, намеренное уныние, но не печаль сердца, сокрушенного скорбью о грехах; поелику сия скорбь не может не сопровождать истинного покаяния и поста. Когда Господь говорит, что должно помазывать главу и умывать лице, то слова сии могли иметь буквальный смысл для современников Его; ибо в Палестине был обычай помазывать главу как для предохранения от солнечного зноя, иссушавшего тело, так и для чистоты. Сие полезное обыкновение оставляли фарисеи во время поста, чтобы пренебрежением наружной опрятности и притворным принятием пасмурного вида дать заметить свою подвижническую строгость и тем заставить других взирать на себя как на людей святых. Вопреки сему лицемерному благочестию Иисус Христос заповедует не изменять ничего в обыкновенном образе жизни. Так как и мы прилагаем старание о наружной чистоте, а в известные дни даже делаем выбор в одежде, то заповедь Господа должно принимать в буквальном смысле и по отношению к нам, то есть и мы не должны во дни поста оставлять в пренебрежении своей наружности и делать намеренно свое лице печальным и истощенным. Вообще заповедь Спасителя имеет тот смысл, что в покаянии и умерщвлении тела не должно стараться делать себя заметным людям. «Христос, — говорит святой Иоанн Златоуст, — заповедует нам помазывать голову не с тем, чтобы мы непременно делали сие, но чтобы тщательно старались скрывать свои подвиги».

При сих словах, говорит тот же великий святитель, прилично нам тяжко возстенать и горько восплакать. Мы не только подражаем лицемерам, но и превзошли их. Я знаю, знаю многих, которые не только, когда постятся, обнаруживают это пред людьми, но и совсем не постясь — принимают на себя лица постящихся и в извинение представляют то, что хуже самого греха. Я делаю это, говорят они, для того, чтобы мне не соблазнить других. Но что ты говоришь? Поститься тебе повелевает закон Божий, а ты ссылаешься на соблазн? И ужели думаешь, что, исполняя сей закон, ты соблазняешь, а нарушая оный, не делаешь соблазна? Что может быть хуже сего извинения? Ты хочешь быть хуже лицемеров, вдвойне лицемеришь и вымышляешь крайнее нечестие. Ужели не приводит тебя в стыд выразительность изречения Спасителя? Он не сказал, что они только лицемерят, но, желая сильнее обличить их, сказал: помрачают бо лица своя, то есть портят, искажают их. С другой стороны, Спаситель отклоняет Своих слушателей от подражания лицемерам и самою легкостью предписываемой им заповеди. Ибо Он не заповедует долгого поста, не предписывает много поститься, но только предостерегает, дабы нам не лишиться венца за оный. Итак, то, что есть тяжкого в посте, лежит и на нас, и на лицемерах, ибо и они постятся. А самое легкое дело, то есть трудиться с тем, чтобы не потерять награды, составляет Мою заповедь, говорит Спаситель. Таким образом, Он нимало не увеличивает для нас трудов, но только ограждает безопасностью награды, не желая, чтобы мы отходили не увенчанными подобно лицемерам.

«Если же и для суетной славы, — учит тот же святой вселенский учитель, — казаться бледным значит портить лице, то что сказать о белилах и румянах, которыми женщины портят лица свои на пагубу юношам сладострастным? В первом случае делают вред только сами себе самим, а в последнем и себе, и тем, которые смотрят на них. Бегите и другой язвы с возможным усилием!»

«Под елеем, — говорит блаженный Феофилакт, — разумеется также и милостыня, а под главою нашею — Христос, Которого должно умащать милостынями. А лицо умывать значит также душу очищать и чувства омывать слезами».