Глава 13

Новая куртка, штаны и мокасино-чулки были гораздо удобнее и, что самое главное, теплее предыдущих. Аккуратно скроенные мехом внутрь с прошитыми и проклеенными краями, а снаружи крашенные и пропитанные жиром так, что редкие капли, нет-нет падающие вместе со снежными хлопьями, скатывались вниз, не в силах проникнуть внутрь. Расстаралась Туя, одела мужа на совесть. В такой одежде, накинув на голову широкий капюшон, не будет страшен ни ветер, что, говорят, все время дует зимой вдоль реки, пробирая иногда до костей, ни дождь и снег. Сверху на куртку Миша надел пояс, повесил на него в петлю новый топор, аккуратно прикрыв лезвие от влаги меховым чехлом, вымазанным изнутри по шерсти топлёным жиром.

С другой стороны пристроились расшитые ножны с ножом. Узор на них был под стать вышитому на рукавах и верхней части мокасино-чулок, и как он теперь знал, указывал на род Пегой лисицы – саотов. Ещё к поясу были привязаны небольшой мешочек из оленьей кожи со всякой мелочью вроде кусков кремня, пучка сухих травяных волокон, костяной расчески. В другом, который был пристроен возле тюков, лежала руда – не для того чтобы менять, а спросить: видел ли кто ещё что-то такое. В тюках, замотанных в прожированную шкуру, лежали горшки с красками, основным товаром саотов. Чуть дальше – связки крашеных кож тонкой выделки, пару больших горшков с бобами, корзины с сухими ягодами, прикрытые всё теми же шкурами, и несколько горшков с мёдом. Вот, собственно, всё, что везли на обмен, не считая Мишкиных ножей и небольшого количества мехов.

Большую часть груза везли они, Мишка сидел спереди большой лодки и время от времени грёб коротким широким веслом. За ним располагалась поклажа, за ней сидел Койт и уже за ним, в самом конце, Ур. Старик не изменил своей привычке и снова потащил здоровяка с собой. Вот и сейчас он сидел на корме, если эту неотличимую от передней части можно так назвать, и периодически взмахивал широким веслом, а то рулил, подправляя направление. Впереди шла вторая лодка, в ней груза было поменьше. Правили ею Таука с Унгой.

Миша осмотрелся по сторонам и невесело вздохнул. Они плыли уже четвёртый день. Погода стояла откровенно мерзкая: небо низкое, с него из тяжёлых туч то и дело сыпался снег, который ближе к земле становился дождём, постоянный ветер, иногда такой холодный, что на толстой куртке от стекающих капель образуется ледяная корка, иногда просто промозглый, разносящий повсюду опостылевшую уже влагу. Хорошо хоть сверху лодка перекрыта толстыми шкурами говов, прочно подвязанными к бортам, ногам, по крайней мере, сухо. Темная речная вода расходилась вокруг мелкими волнами, которые гнали налетающие время от времени порывы, постоянные завывания, казалось, уже навсегда засели в ушах…

На ночь приставали к берегу, вытаскивали на него лодки по очереди, вначале все вместе большую, потом так же – малую. Из прихваченных с собою жердин ставили навес, перекрывали его всё той же шкурой, и уже потом разжигали костер, готовили пищу, грели воду. Потом его тушили, и остатки дров убирали до следующего раза. Иначе никаких дров не напасёшься, а их, по крайней мере, сухих, для растопки, приходится везти с собой. А после всего этого, закутавшись поплотнее в одежды от ветра, засыпали. Спали, как правило, недолго, еще затемно вставали, собирались и стаскивали лодки на воду. Река спокойная – за день можно и поспать по очереди, если бы ещё не этот нескончаемый снего-дождь и ветер, то было бы вполне ничего.

Миша прикинул: четыре полных дня пути плыли они примерно со скоростью, на которой тут в степи ходят, то есть километров пять в час, и в лодках проводят целый день с рассвета и до заката, то есть часов так десять-одиннадцать. Итого получается, что в день километров по пятьдесят проходят. И если сейчас к концу подходит уже пятый день, то километров двести пятьдесят они уже отмотали. Очень прилично. Не по прямой, конечно же, речка всё же идёт по пути наименьшего сопротивления и все возвышенности огибает, петляет иногда, но всё равно явных кривых Миша не заметил, а коль так, пусть километров на сто семьдесят – двести, но от посёлка они отдалились.

Уже осталось далеко позади место Большой охоты. Старый Койт рассказывал о ней, сняв капюшон и водя по сторонам руками, забыв о холоде и дожде. Забавно довольно при этом выглядел: видно было, что для него это не только и не просто добыча мяса, но прежде всего – ритуал, память.

Сама Большая охота в Мишкином понимании охотой совсем не являлась, скорее – бойней. Именно бойней, больше никакого сравнения на ум не приходило. Проходила она на берегу, возле неширокого брода, зажатого между склонами двух высоких холмов. В этом месте на поверхность выходило скальное основание, которое река была просто не в силах размыть, поэтому между холмами в естественной низине водотока образовался пологий спуск. Вся прилегающая к нему равнина и склоны ближайших холмов были буквально вспаханы сотнями тысяч ног. Дёрн и земля, перемешанные местами на глубину до метра, вздымались корявыми грязевыми гребнями. Кое-где из этого месива торчали обглоданные уже крупные костяки… Но это-то было нормально, здесь проходило огромное стадо и то, что в относительно небольшом проходе остались трупы затоптанных или ещё как умерших животных, волне естественное дело. И то, что их быстренько подъели следующие за стадами, снующие вокруг в поисках добычи хищники, тоже нормально.

Способ охоты, когда о нём Мише рассказали, – вот что вызвало у него как восхищение, так и глубокое противоречие с образом доблестных охотников. На этом броде были охотничьи угодья трёх родов: Барсука, Чёрного енота и, собственно, Пегой лисицы. Что любопытно: местные считали всех трёх животных прямыми родственниками медведей! Про барсука и енота Миша в общем-то, может, и согласился бы, но лисица… Тут были у него определенные сомнения, о которых он промолчал, благоразумно не встревая в теологические споры.

Так вот – охота. Её принцип был, на Мишкин взгляд, прост до гениальности и убийственно эффективен. На склоне холма была вырыта довольно широкая, если смотреть с реки, то метра почти два, траншея, отводящая на пару десятков метров в сторону и заканчивающаяся большой ямой, в дно которой вбиты острые колья. Вход в неё перекрыт чахлой жердяной калиткой. Больше никаких таинственных технологий не применено. Принцип работы прост: когда стадо подходит к броду между холмами, оно неизбежно кучкуется, и часть говов, бизонов местных, попадают в проход. А поскольку развернуться они не могут, то так и прут вперёд, пока не падают в заботливо приготовленную для них яму. Когда та наполняется, вход перекрывается калиткой. Как говорится, добивай и потроши.

Такой способ охоты, разумеется, исключительно сезонный и жёстко привязан как к географии, так и инстинкту крупных копытных, который гонит их на юг по давно намеченному маршруту. И, судя по масштабам этих самых стад, таких переправ должно быть никак не меньше десятка, в противном случае все берега вокруг должны быть завалены тысячами падших, растоптанных трупов. Иначе никак: в образовавшейся давке шансов у слабых и молодняка просто не было бы… На заданный вопрос Койт кивнул, соглашаясь, и поведал, что дальше почти на всех бродах почти такая же картина. А бродов тех, соответственно, много…

Вот такая экология получается. Эти огромные стада питают огромное количество организмов в степи. Начиная от хищников, которые поедают старых, больных и просто отставших, птиц, которые поедают то, что осталось после пиршеств плотоядных, и после них самих, когда тем наступит время умирать. Растения, которые прорастают в перемешанном, обильно удобренном травоядными и хищными животными плодородном слое, и, в свою очередь, ставшими пищей говов и иже с ними. И, наконец, людей, которые научились охотиться на эту огромную движущуюся живую массу без риска быть попросту раздавленными или самим стать добычей, и что в итоге позволяет им жить охотой, не особо думая о сельском хозяйстве. Хотя те же саоты бобы выращивали довольно активно, наверное, оттого, что те хранятся хорошо и даже не один год. Мясо-то, как ни крути, а продукт скоропортящийся. И ладно бы соль была в избытке, тогда можно было бы говорить о солонине, окороках и куче ещё разнообразных белковых блюд длительного хранения. Но нет соли в таких количествах: так, мелкие мешочки, лишь кашу подсолить хватит.

Вот, собственно, один из товаров, за которым они на торг, или если точнее выразиться, на мену и собрались. Соль нужна, и чем больше, тем лучше…

На передней лодке радостно загомонили. Таука показывал рукой вперёд, крича:

– Вон! Огонь! Койт, там огонь!

Старик привстал и всмотрелся вдаль. Мишка тоже пригляделся. На реку опускались сумерки, но пока ещё было достаточно светло, чтобы безошибочно определить костерок. Поэтому пришлось пошарить глазами в указанном направлении. Небольшой костерок на берегу, почти полностью скрытый навесом и целым рядом непонятных вытянутых холмиков по самой кромке реки. Миша еще раз пригляделся. Лодки! Это же лодки! Много лодок, наверное, несколько десятков, все вытащены на берег и перевернуты днищем вверх, чтобы внутренняя часть от дождя не отсыревала.

Повинуясь короткой команде Койта, они дружно налегли на весла, и через совсем непродолжительное время носы их лодок ткнулись в покатый в этом месте берег.

Из темноты послышался оклик. Старик встал на корме и громко произнёс:

– Это мы, саоты. Я – Койт, со мною родичи. Мы пришли на торг.

Из темноты вышел коренастый мужичок, одетый в поблескивающую от жира куртку, снял капюшон, обнажив длинные светлые космы, обветренное лицо, заросшее густой бородой, и щербато улыбнулся:

– Я – Гото, из рода Речной выдры. Вижу, твои белые волосы с годами так и не выпали. Рад снова видеть тебя, Койт.

Старый Койт неожиданно ловко спрыгнул в воду, прошёл навстречу и крепко пожал за предплечье протянутую ему руку.

– А твои волосы, Гото, так и не стали белыми… Почему ты поставил стоянку не на холме?

– Там мало места, а нас целая рука и ещё три. Мы пришли на четырёх лодках, привезли много меха, речного желудя, пера гуся, сушёной рыбы. А наверху уже поставили свою стоянку куницы… Куницам и выдрам нет места в одном стойбище.

Койт понимающе кивнул и жестом показал вытаскивать лодки на берег и разгружать. Сам же степенно двинулся на холм.

Мишка с Уром вылезли в мелкую у берега воду и, не дожидаясь Унги с Таукой, ухватились за края, потянули лодку на себя, вытаскивая её на сушу. Неожиданно ещё несколько пар рук ухватились за борта и с силой потянули. Судя по всему, это были ребята из рода Выдры, с главой которого только что расшаркивался Койт. От помощи никто отказываться не стал. Сначала вытащили их лодку, затем всей толпой лодку Тауки с Унгой. Выгрузили тюки и связки, аккуратно перенесли на песочек повыше товары, а сами лодки перевернули. Затем Выдры позвали к костру. Но от этого Унга вежливо отказался, сказал, что рано отдыхать, пока не разбили стоянку. А через некоторое время появился Койт и позвал всех за собой.

Стоянку разбили на вершине холма, прямо у хорошо утоптанной широкой площадки, среди полутора десятков таких же. Поставили навес, и пока Мишка, Ур и Таука перетаскивали под него тюки с товарами, Унга развёл перед ним костерок, спустился к реке, набрал в горшок воды, сыпанул бобов, поставил его на огонь и принялся строгать в будущую кашу вяленое мясо и рыбу. Строгал много и новым железным ножом, чем вызвал любопытные взгляды окружающих. Но взглядами всё и ограничилось, никто не подошёл, не поинтересовался…

Пока готовилась каша, разбили ещё один навес – уже для себя. Чуть-чуть подальше от площадки, но так было даже лучше: хоть с одной стороны ветра меньше. Закончили и пошли рассаживаться вокруг костра на постеленные на мокрую землю шкуры. Кипящую кашу Унга снял с огня и поставил на землю. Все заулыбались, засуетились, доставая кто костяную, кто деревянную – не ложку, а скорее, лопатку, которой удобно черпать из общего котелка. Мишка тоже достал свою. Как он жалел, что пока было время, не вырезал себе ложку, теперь приходилось есть наскоро выструганной на одном из привалов деревяшкой.

Кстати, дома саоты ложками, как ни странно, не пользовались и из общего костра не ели. Обычно для еды использовались глиняные плошки, куда берестяным черпаком и накладывалась порция. Ели её берестяными же лопатками, поднося плошку ко рту и подгребая содержимое к краю. А тут вон походный «коммунизм», все едят без мисок и из единого котла. Впрочем, так тоже ничего, но вот ложку Миша вырезать решил твердо – плоские дощечки это, конечно, тоже неплохо, а всё-таки – баловство. Тем более ложку вырезать ему есть теперь чем. Вырезал бы в дороге, но там как-то свободного времени не было – на лодке не повырезаешь, а на привалах нужно было успеть выспаться, да и в темноте резать из куска дерева – занятие довольно сомнительное, даже при свете костра.

Во время еды Койт поведал о нынешней ситуации на торге. В этот год на него пришли три полных руки и ещё два, то есть семнадцать родов. Что довольно хорошо, потому как в прошлый год пришли все тридцать (шесть полных рук), так что места на холме для всех не хватило. Поговорить со всеми Койт, разумеется, не успел, но кое-что всё же узнал. Выдры с куницами опять враждовали: вспомнили старые обиды. Кто-то там кого-то когда-то во время охоты зарезал, не поделил добычу или ещё что. Об этом старик упомянул вскользь, все понимающе закивали, припоминая. Поэтому род Речной выдры встал на реке, возле лодок. Не хотели они устраиваться рядом с куницами. Мишка особо вникать не стал, больше думая о сне и завтрашней торговле.

Род Быка, на землях которого торг традиционно и проходит, в этом году принёс с охоты столько мяса, что сам всё не съест, и выставил его теперь на обмен. Барсуки почему-то не пришли. Род Чёрной лисицы – тоже. Пришли в основном рода, что живут вдоль реки, из степных были только сами Быки и род Красного оленя.

Во всём остальном ничего особенно нового. Миша с этим мог бы легко поспорить, но вот смотреть сейчас в спустившейся темноте было совершенно не на что. Разве что на разведённые тут и там костры с сидящими возле них людьми. Но тут такого могут и не понять, каждый костёр – свой род, без приглашения лучше к нему не подсаживаться. Тем более после целого дня на реке, на холоде и дожде, да ещё после сытного ужина. Глаза стали слипаться сами собой, поэтому, поплотнее укутавшись в меховые одежды, Миша уютно устроился под навесом и почти сразу задремал.

Утром заметно похолодало. Миша проснулся, выпустил изо рта облачко пара и заспешил в сторону склона, подальше от стоянок исполнить утренний туалет. Трава покрылась инеем, кое-где тонкой корочкой льда и хрустела от каждого шага… Но сейчас Мише было не до этого: он стоял на небольшой кочке и с огромным удовольствием поливал с неё желтой струйкой наметённый позёмкой снежок. Впрочем, ему всё одно предстоит вскоре растаять под дневным солнцем, потому как греет оно, несмотря на зиму, довольно хорошо.

Увлеченный занятием, Миша не сразу заметил приближающиеся шаги, а когда всё же обернулся, увидел Гото, неторопливо подходящего к нему. Вожак выдр кивнул в приветствии, Мишка кивнул в ответ, затягивая ремешок и заправляя под куртку штаны.

– Койт, у которого белые волосы, сказал, что это ты сделал те ножи, что он с утра показал всем старшим от пришедших родов.

Мишка только пожал плечами и кивнул. Раз Койт сказал, значит, так и есть.

– А можешь ты на следующий торг, когда зима уйдет, взойдет новая трава и в степь придёт лето, принести мне две руки наконечников для копий и пять рук наконечников для стрел из этого металла, и что за это хочешь?

Миша нахмурился. Не самое здесь подходящее место для ведения переговоров, ещё и не позавтракав до кучи. Не так он представлял местные сделки… Да и сам Гото явно чувствует себя не совсем в своей тарелке. Видно, не привык он так вот, тайком, договариваться…

Тайком! Точно, тайком! Мишка оживился. Вот, значит, как проходят в местных условиях сделки по продаже оружия в «санкционные» роды. Род Куницы, небось, большой и сильный и ссориться напрямую с ними никто не хочет. Отсюда и выгоду гребут вот такими тайными сделками. Однако старик молодец, вот так, прямо с утра быка за рога, и чёрный рынок оружия на раз-два организовать, это вам не хухры-мухры! Это настоящий политик, с ударением на последний слог – на французский манер.

– А что сказал Койт?

Гото невесело вздохнул:

– Он сказал, что если ты согласишься, то роду пегой лисицы за это нужно будет отдать две руки больших коробов соли, три руки тюков зимнего меха, руку овец и еще короб жил… Остальное велел спросить у тебя, – совсем невесело проговорил вожак Выдр, с интересом рассматривая Мишку. С интересом, потому как бороды у него не было – её он сбривал, а на лице красовалась густая, отросшая за время плавания, светлая щетина. Другие саоты бороды тоже подрезали, чтобы те не мешались, но вот до бритья ещё не доросли, и пусть короткая, но борода была у каждого взрослого мужчины. Мишка же был явным исключением, отчего частенько на него смотрели с любопытством, порой даже с неодобрением. Но на это Мише было глубоко наплевать.

– А что у тебя есть? – задал Миша единственный подходящий к ситуации вопрос. Пока внутренне удивлялся: с чего бы это Койт отправил его к нему договариваться? На Мишкин, сугубо дилетантский взгляд, цена была вполне даже нормальная… Или… Или старик специально это сделал, чтобы он понял, насколько по-настоящему ценен в этих краях металл… Мишка было прищурился, но тут лицо Гото расплылось в довольной, что ему сразу не отказали, а пошли на диалог, улыбке. И вожак Выдр тут же изобразил приглашающий жест в сторону своей стоянки и, приосанившись, произнёс:

– Пойдем к моему костру, Мисаш, там поедим, выпьем ягодного настоя и не спеша всё обсудим.

Ну что же, еда – это совсем неплохо. Тем более своей утренней каши Мише сегодня, скорее всего, уже не достанется. Если он её хотел всё же отведать, то не болтать сейчас надо было, а бежать обратно на холм, готовя на ходу лопатку-ложку, чтобы хоть что-то урвать. Потому как, судя по всему, встал он сегодня совсем не рано, а в большой семье, как говорится…

– Пойдем, – кивнул Миша. – Покажешь, что ещё у тебя есть.

У костра Выдр Мишу посадили на почётное место. Рядом уселся Гото, а над самим костром охотники споро организовали из связанных деревяшек небольшие упоры, на которые поставили импровизированный вертел из неошкуренного ствола небольшого деревца с насаженной на него тушкой упитанной косули. В сам костёр подбросили дров, но не много, чтобы пламя высоко не поднималось и мясо не палило. И вот тут Миша увидел, как один из охотников вытаскивает откуда-то из тюков туесок, запускает туда руку и обильно солит ещё не начавшую шкворчать тушу… С голодухи немало усилий стоило оторвать взгляд от этого кулинарного действа. Но, сглатывая слюну, Миша всё же отвернулся и, напустив на лицо задумчивый вид, поинтересовался:

– Так что ты, Гото, можешь предложить мне за работу?

Гото, до этого также наблюдавший за приготовлением, снова тяжело вздохнул и сказал:

– Что ты захочешь, то и дадим. Роду Выдры этот металл очень нужен…

Миша кивнул.

– Хорошо. А из чего я тогда могу выбирать?

Такая постановка поставила Гото в тупик. Как это не знает из чего выбирать? Все знают, что род Выдры выменивает на берегу моря соль и раковины. В лесу, что начинается на границе его владений, охотники бьют бобра, птицу и другую речную живность. В реке ловят рыбу. В степи добывают говов, когда придёт время Большой охоты. А осенью там, где река впадает в море, охотники прямо с лодок ловят в камышах сетями гусей…

Мишка слушал и гадал, что же ещё попросить за работу, если всё же за неё возьмется. А просить надо, иначе не поймут ни свои, ни чужие. Но нахрена ему эти шкуры да соль в промышленных количествах? Куда их девать-то ему лично?

– А что-нибудь необычное у тебя есть?

Гото яростно зачесал затылок, стимулируя умственную деятельность. Потом обрадовался, явно что-то сообразив, и выдал:

– Барашек вот родился с тремя ногами! Я думал: к чему? А вон оно к чему! Его ты хочешь?

Миша от такого предложения аж поперхнулся, закашлялся, проглотил скопившуюся от запаха поджаривающегося мяса слюну и отрицательно покачал головой.

– Нет, ешь сам своего барашка! – И тут его голову посетила интересная мысль. – А много ли у тебя, Гото, баранов?

Гото приосанился, выдвинул вперед нижнюю челюсть и гордо продекламировал:

– Много, больше, чем четыре раза по две руки. Род Выдры – большой род, и овец мы держим тоже много.

Миша кивнул, ещё немного подумал, вытащил из-за пояса свой железный нож (глаза охотника блеснули), отхватил от туши длинный кусок, дал его Гото, второй оставил себе и, начав с аппетитом жевать, проговорил:

– Я понял тебя, Гото, и помимо всего за работу с тебя возьму три выделанные толстые шкуры и шерсть, которую ты сострижешь весной с половины своего стада овец.

При этих словах Миша выжидательно посмотрел на охотника взглядом человека, которому, как он старался показать, это всё совсем не нужно… Тем более это было совсем недалеко от истины. Лично Мише все эти заморочки были особо и ни к чему, но раз уж старый Койт начал такую игру и приплёл в неё и его, то это наверняка не просто так. Да и интерес, чего греха таить, появился.

Гото недовольно повел головой. Видно было, что общая цена его не устраивает. Понятно: много с него просят за то, чтобы вооружить половину его рода по последнему слову. Но до этого ведь недовольства он особо не проявлял. Понимал, что и почём… А вот сейчас прямо ощущается его недовольство и неприязнь. Неужели из-за шерсти? И в чём проблема? Подумаешь, овцу обкорнать… Мишка невольно улыбнулся: ему просто нечем стричь овец! Нет у Гото для этого ничего подходящего… Тогда Миша вытер об колено потекший жир со своего ножа, о грубую кожу чулка-мокасина подправил заточку и демонстративно аккуратно срезал шерсть на лежащей рядом шкуре…

– Такие же ножи есть у Койта. Выменяй один и точи вначале камнем, а потом, как я сейчас показал, и шерсть ты срежешь как… – Хотел было сказать «как по маслу», но мозг не нашёл аналогов, поэтому произошла запинка, – как топлёный жир. Такова моя цена, если хочешь получить летом, что просишь – соглашайся.

Гото сидел, ещё некоторое время раздумывал, а потом громко крякнул и, видать, плюнув на всё, выдохнув, сказал:

– Согласен, Мисаш. Летом на торг я привезу всё, что ты просишь. Только скажи, зачем тебе баранья шерсть?

Мишка усмехнулся.

– Буду делать войлок…

– Чего делать?

– Как привезешь шерсть, так и покажу… А ещё, – в этот раз Мишка лукаво улыбнулся, – если исполнишь всё, как обещал, и принесёшь мне другой металл, какой попадёт тебе в руки, то…

Он вытащил из петли, скидывая в сторону чехол, и с глухим стуком вонзил в лежащее рядом полешко свой топор.

– То получишь такой же!

Глаза Гото расширились и округлились. Несомненно, медные топоры он видел, но вот такой… Миша, чтобы добавить интереса, демонстративно быстро обстругал полешко, обкорнав со всех сторон и заострив конец, сделал маленький колышек. А потом, для пущего эффекта, ещё и расколол вдоль на ровные половинки. При этом показал, что лезвие ничуть не погнулось и даже не затупилось.

Когда он уходил к своему костру, Гото сидел с широко раскрытыми глазами в полном смятении от увиденного. Не в лучшем состоянии были и его охотники… Мишка про себя усмехнулся. Наверняка Койту теперь придётся держать осаду от навязчивых «покупателей». Ну, как говорится, за что боролись, на то и напоролись – народная мудрость, как-никак.

Главу рода он застал за буйной торговлей с похожим на него стариканом, одетым в белые шкуры и с кучей разнообразных ожерелий на шее и всяческих непонятных, вплетённых в косички на голове амулетов. Волосы его тоже были седые, но кое-где в них ещё встречались тёмные пряди. По вороту куртки у пришлого старикана шёл довольно затейливый узор из крашеных нитей, а за широким поясом с наклепанными медными бляшками торчала длинная рукоять ножа. Причем сам нож, как смог разглядеть Миша, был изготовлен из клыка огромных размеров, с острой и зазубренной внутренней стороной. Старики спорили до хрипоты, но в итоге при долгом перечислении того, кто кому что должен, кивали головами, при этом оба делали крайне недовольный вид.

Мишка подавил в себе смешок и протиснулся к своему навесу. Здесь, развалившись на земле, сидели Ур с Таукой. Судя по всему, кто-то из них, а может оба, с утра смотались на охоту, потому как на углях сейчас запекались аппетитные кусочки мяса. А сбоку в горшке закипала вода под кашу. Бульон как таковой не прижился. Да у Мишкиного очага никто от него не отказывался и пил вполне с удовольствием, но вот сами варить не стали. Не то чтобы не нравилось или было непривычно, просто как-то не варили, и всё… А вот кашу делали почти всегда, разве что после большой охоты, когда род объедался мясом, в срочном порядке её не варили. Хотя обычно как раз она и была основной едой.

Мясо обжарилось, и они не спеша принялись есть. Незаметно подошёл Унга, плюхнулся на шкуру, отложил в сторону топор и тоже принялся есть.

– Как долго будет торг?

Есть прекратили. Это было неожиданно для всех, никто не ждал, не думал, что Миша вот так начнёт говорить. Он и сам не ожидал, просто в дороге его, наконец, пробрало, наверное, рухнул тот самый пресловутый языковой барьер. И пусть его знание языка было ещё далеко от совершенства, но понимать и главное – говорить, ему стало как-то легко и естественно…

– Обычно три, а когда приходит много родов, тогда и руку дней, – ответил Унга и с любопытством посмотрел на него.

– А Койт уже выменял то, что нам нужно?

– Почти, сейчас уговаривается с шаманом племени Большой кошки, что бродит по степи и имеет такие зубы, что может пронзить ими гова…

– А когда Койт закончит, мы пойдем домой?

– Нет, – Унга покачал головой. – Когда закончится обмен, шаманы и вожди соберутся в круг и будут камлать… Решать, кому и из какого рода отдать невест, кому прийти на посвящение молодых. Сейчас им это все надо обговорить, чтобы всё успеть на новом торге летом.

– Понятно, – буркнул Миша и задумчиво почесал щетину на подбородке. – А как я могу поменять что-нибудь для себя?

Охотники рассмеялись. И в этот раз поучать его взялся Таука.

– Так ты подойди к навесу и спроси…

– А что менять?

Вопрос поставил всех в тупик.

– Что хочешь, то и меняй… – протянул Таука, не совсем понимая, что от него хочет Миша.

– Ясно… – А потом Мисаш сказал совсем уж что-то непонятное, к чему Таука, Ур и Унга давно уже привыкли. – Понятна теперь ваша каменновековая экономика.

А затем уже на понятном языке:

– Пойду, осмотрюсь.

Что он хочет осмотреть, охотники не поняли, но всё равно важно закивали, соглашаясь.