• 48 •
Белая косынка медицинской сестры доставала Ванзарову до плеча. Девушка взглянула на него очень внимательно, будто хотела что-то спросить, но не стала и предложила следовать за ней.
– Позвольте представиться: чиновник для особых поручений от сыскной полиции Ванзаров, – сказал он.
Обычно эффектный чин производил на милых барышень нужное впечатление. Они принимались охать, удивляться, спрашивать, как много злодеев поймал и в каких сериях можно узнать про его подвиги – про Ната Пинкертона или Ника Картера? Что поделать: популярность дешевых криминальных романчиков не знала границ. Их читали и в гостиных, и на улице. Восторги были так ожидаемы, что, когда их не случилось, Ванзаров немного обиделся. Все-таки привык к дешевой популярности, пусть одолженной у литературных сыщиков. А эта – бровью не повела.
– Лика Некрасова, – сказала она и прикусила губу. Будто сболтнула что-то лишнее.
Трудно разобрать красоту барышни под косынкой медсестры. Волосы спрятаны, лицо словно в рамке, никаких украшений. Но и в такой лаконичности было заметно, что барышня хороша. Особой, сдержанной, строгой красотой. Такой неброский тип Ванзарову нравился. Впрочем, ему нравились и другие типы: рыжие и блондинки, черненькие и шатенки. Милые барышни вообще нравились Ванзарову как таковые. С этим он ничего не мог поделать, как ни боролся. Никак не мог пропустить симпатичные глазки…
У госпожи Некрасовой глазки были чрезвычайно симпатичные. Даже больничный запах – смесь хлорки, йода и гниения – не отвлекал от них.
– Мне показалось, вы хотели что-то спросить, но не знали, будет ли вопрос по адресу, – словно оправдываясь за неловкость, пояснил Ванзаров.
– Доктор Мазуркевич говорил: вам разрешили визит в отделение беспокойных…
Ванзаров это подтвердил.
– Позвольте задать вам вопрос.
Барышням Ванзаров готов был позволить многое, порой – слишком многое. И не такой пустяк.
– Как себя чувствует… – начала она и потупилась. Прекрасные глаза смотрели в кафельный пол. – Николай Апс.
– Созерцает живопись, – ответил Ванзаров. – Князь Вачнадзе передал ему корзину фруктов. С моей помощью. Николай радовался свежим апельсинам. И лимонам.
– Как это чудесно… А вы что, тоже из… – Она не договорила, словно боялась переступить опасную линию.
– Нет, я не служил добровольцем в Южной Африке. О чем теперь жалею.
– Что общего может быть у полицейского и военных? – Барышня была прямолинейна.
– Нашелся общий интерес. Ротмистр Ендрихин просил передать вам поклон…
– Благодарю вас, – ответила она, и хорошенькие глазки озорно вспыхнули. Или так показалось.
– И князь вам кланяться велел…
– Да, спасибо… Мы пришли. Только прошу вас не шуметь.
В отделении было тихо. Больные готовились ко сну. В дверном проеме палаты не было двери. По три койки выстроились вдоль прохода к окну. Стараясь не скрипеть подошвами туфель, Ванзаров прошелся на цыпочках и выглянул в окно. Со второго этажа сад был как на ладони. Он повернулся к сестре, знаком спрашивая: под каким одеялом лежит Янек? Некрасова приложила палец к губам, тихо подошла к средней кровати, о чем-то пошептала и помогла пациенту встать. Щуплому юноше в больничной одежде, висевшей мешком, требовалась опора на ее руку, чтобы идти. Сестра привела его к дежурному столу надзирателя, который благополучно спал, и усадила на плоский стул.
– Янек, этот господин хочет побеседовать с тобой. Доктор Чечотт ему разрешил, – говорила она, поглаживая больного по плечу. – Господин хороший, добрый, не бойся его…
Ванзаров присел на табурет, чтобы быть с ним вровень. Янек выглядел не лучшим образом. Под глазами залегли сизые круги, волосы его растрепались перьями, глаза покраснели, как от долгого плача.
– Я не врач, поэтому буду говорить с вами честно, пан Янек, – сказал Ванзаров. – Я не только верю, но знаю наверняка, что прошлой ночью вы видели парочку в черных плащах и треуголках.
Янек моргнул и пошевелился.
– Правда? – спросил он.
– То были не призраки…
– Нет, пан не понимает, что это значит… – Янек схватился за голову.
Некрасова сделала предостерегающий жест и сдвинула хорошенькие бровки.
– Не смею настаивать, пан Янек, – миролюбиво согласился Ванзаров. – Только скажите: вы часто по ночам смотрите в окно?
– Когда не могу заснуть…
Сестра дала понять, что это случается почти каждую ночь и пора бы с вопросами заканчивать: вот-вот начнется истерика.
– Я вас понимаю, сам часто не сплю по ночам… О, да время позднее, – удивился Ванзаров, вынув карманные часы. – Об одном попрошу, пан Янек. Вы любите живопись, а значит, хорошо запоминаете лица. Быть может, завтра с утра вспомните, на кого были похожи те двое с картины. Форму тела трудно спрятать… Или вдруг лица их где-то уже замечали…
– Они смотрели… нет, нет… Не было лиц… Пан не понимает…
Янек стал часто-часто дышать, пальцы его вцепились в больничную сорочку, он заметно задрожал. Некрасова не позволила мучить его дольше. Бросив Ванзарову осуждающий взгляд, повела больного назад, нашептывая ему что-то ласковое и доброе. Янек шел тяжело, опираясь на сестру, и только согласно кивал ей.
У Ванзарова защемило сердце. Полицейский должен иметь дубленую кожу и душу. Но человеческое страдание никогда не оставляло его равнодушным. Быть безразличным Ванзаров не научился. И хоть выхода у него не было, было мучительно стыдно, что пришлось допрашивать несчастного. Какими бы благими целями он ни оправдывался.
Выйдя из главного корпуса больницы, Ванзаров отправился не к воротам, а прямиком в сад, обогнув здание. По окнам второго этажа он сверялся, куда идти. Место было приметное. Рядом росло сухое скрюченное дерево. Убедившись, что палата отсюда просматривается, он попытался рассмотреть землю под ногами. В полутьме разобрать что-то было трудно. В кармане завалялся коробок серных спичек. Чиркнув, Ванзаров провел дрожащим огоньком над грязным месивом, чуть прихваченным вечерним холодом.
Спичка погасла.
Он зажег свежую. Блекло осветилась неприметная ямка в снегу. Тень легла в узком углублении. Звать Лебедева бесполезно: снять гипсовый отпечаток из рыхлого снега невозможно. Остается запомнить: призрак оставил след…
