Книга: Гонзаго
Назад: Глава ДВЕНАДЦАТАЯ Просто замечательный вечер!
Дальше: Эпилог P.S., или Что же было потом

Глава ТРИНАДЦАТАЯ
Невиданное дело

Начало концерта неумолимо приближалось. И чем меньше оставалось времени до его наступления, тем все более напряженной становилась ситуация.
Город был просто переполнен различными гостями и всевозможными знаменитостями, как будто праздновалась уже круглая дата его — тысячелетие, а не всего девятьсот девяносто второй день рождения. Все мероприятия шли точно по намеченному графику. Руководители города получали заслуженные поздравления. Нарядные артисты и горожане заполонили собой все площади, скверы и улицы. Везде играла веселая музыка, люди пели, плясали и веселились, участвовали в различных конкурсах, аттракционах и представлениях. Пили лимонад, пиво и разные другие более и менее горячительные напитки, ели вкусное мороженое, разные сладости и энергично уничтожали аппетитнейшие шашлыки, чей запах, пусть даже и случайный, непременно вызывал у горожан и гостей повышенное слюноотделение. И устоять перед исключительным соблазном, чтобы не отведать эти сочные и ароматно пахнущие кусочки мяса, было совершенно невозможно.
Но как бы весело не проходило празднование, а в воздухе уже висело нетерпеливое ожидание необычного вечера, главным действием которого должен был стать совершенно непредсказуемый по своей сути концерт с участием звезд первой мировой величины разных лет…
Да и погода в этот день выдалась по настоящему праздничной. С раннего утра светило яркое солнце. Было безоблачно и тепло. Лишь иногда по небу нехотя проплывали кудрявые облачка. Но во второй половине дня, часа за два до начала концерта, небо стало быстро заволакиваться тяжелыми черными тучами, которые своим грозным видом готовы были напугать кого угодно. Причем если бы кто-нибудь присмотрелся к ним повнимательнее, то наверняка бы заметил, что эти самые тучи не двигались в определенном направлении, а гуляли по кругу над городом, постепенно сближаясь. И ось этого тучеворота находилась точно над культурно-спортивным комплексом «Арена-2000», где и должен был состояться с таким нетерпением ожидаемый всеми счастливыми обладателями билетов вечерний концерт.
Люди начали собираться у зрительного заведения уже часа за полтора-два до начала мероприятия и, медленно продвигаясь в длинных очередях, опасливо задирали головы вверх. По всем приметам на город неумолимо надвигалась невиданная гроза, непременно с градом, а может быть, даже и сильнейший ураган. Казалось, что небо вот-вот лопнет, и оттуда польются безжалостные потоки воды. Это грозило срывом вечернего гуляния граждан и неизменного атрибута таких праздников — торжественного фейерверка. Гидрометцентр города объявил штормовое предупреждение.
Чем меньше оставалось времени до начала концерта и чем больше сближались грозные тучи, тем более быстрым становилось их круговое вращение. Но никакого грома, молний или ветра, непременных предвестников надвигающейся стихии, не было. Ни одна капля дождя еще не упала на прогретую землю. Наблюдалась какая-то зловещая, пугающая тишина. Деревья стояли, не шелохнувшись, а тучи двигались в этой жуткой тишине, и лишь по их быстрому движению там, вверху, можно было судить, какая гигантская воздушная сила двигала ими. И опустись эта мощь немного пониже и коснись поверхности земли, даже трудно было себе и представить, сколько разных бед могла бы она натворить, сколько страшных принести разрушений.
Количество зевак и разных прочих праздношатающихся личностей, находившихся с самого утра в окрестностях «Арены-2000», стало быстро уменьшаться. Все спешили поскорей добраться до своего жилья, чтобы уже там, в родных стенах, переждать буйство надвигающейся стихии. Лишь многочисленные стражи порядка, как и положено, были строго на своих постах и никуда перемещаться с них не собирались.
Но здесь надо заметить, что по мере приближения времени к двадцати часам, к началу концерта, в других частях города неожиданно наступило просветление. Темные тучи куда-то поисчезали, снова выглянуло яркое солнце, внесшее успокоение и радость в растревоженные сердца горожан, и празднование дня города снова пошло по заранее спланированному сценарию.
Но из окон верхних этажей высотных зданий, находящихся поблизости от здания «Арены-2000» можно было заметить, что особенно темное ядро, являвшееся осью вращения темных туч, как громадный пылесос, втягивало постепенно эти мрачные сгустки в себя, в то же самое время очищая остальную часть небесного пространства. За полчаса до начала представления этот страшный тучеворот составлял уже примерно не более двух километров в диаметре, с каждой минутой все более и более уменьшаясь.
Александр Владимирович Тропанов, пенсионер с двадцатипятилетним стажем, проживающий на шестом этаже девятиэтажного здания и любящий с верха своего положения рассматривать разные грозные атмосферные явления, сидя перед окном, вдруг покачал головой и воскликнул:
— Даша, миленькая, иди быстрей сюда! Даша!
— Ну что там, Саша, случилось? Чего ты опять там такого необычного углядел? — откликнулась из кухни его супруга Дарья Матвеевна.
— Да не рассусоливай, а иди же быстрей сюда! На этот раз уж поистине необычное явление. Мне кажется, что в ближайшее время что-то совсем уж небывалое… должно непременно произойти. — Александр Владимирович достал из кармана брюк марлевый белый платок, вытер им вспотевшую лысину. А затем, высморкавшись, спрятал его опять в карман.
В это самое время восьмидесятитрехлетняя Дарья Матвеевна тяжелой походкой наконец-то добрела до окна.
— Ну, что тут у тебя опять стряслось? Как девочку, меня гоняешь туда-сюда, леший бельмастый. Где тут твоя невидаль, показывай?!
— Смотри, дорогая моя, вон как тучи кружатся, точно какое-то громадное колесо, — ткнул энергично пальцем Александр Владимирович в окно. — И никуда уходить не собираются. А все спешат туда, к «Арене-2000», где должен состояться этот самый непонятный и скандальный концерт. Вон, гляди, там, в середине, словно черная пуповина, так и тянет, так и сосет всю эту черноту в себя. А дальше везде ясно и светло. Везде солнце яркое светит. Ну, видишь ли?
Дарья Матвеевна, прищурившись, глянула в окно, потом, немного присмотревшись, ойкнула и три раза перекрестилась.
— Ой, батюшки мои! Саша! И впрямь невиданное дело! Ох, ты смотри-ка, и на самом деле прямо как светопреставление какое готовится. Страх-то какой божий! Отродясь уж такого не видывала. Ну, как сердце мое чувствовало, что добром это все не кончится. — Она энергично покачала из стороны в сторону головой. — А Леночка-то, наша внученька, туда тоже сегодня собралась. С этим самым, как же его там… с Уфимцевым, что ли? Учитель у них в школе тоже. Очень хороший математик, говорят. Вроде бы нравится он ей, нашей внученьке-то ненаглядной. Надя наша мне не так давно говорила. Так он сам ее туда и пригласил. Но строга уж больно она, наша Леночка-то. Не знаю, уж в кого она такая и родилась-то. Э-хе-хе, и сколько же ухажеров-то было у нее?! Но ни к кому вот пока не прикипела душой. — Она прижала обе руки ладонями к груди и сокрушенно покачала головой. — Ну, дай-то бог, дай-то бог, чтобы все у них там по-хорошему вышло. Да и пора бы уж ей и семьей обзаводиться. Годы к этому как раз подошли…
Но в этот самый вечер еще много чего необычного выпало увидеть многочисленным зрителям, оказавшимся счастливчиками и попавшим в день рождения своего города на наделавший столько шума концерт.
Одним, к примеру, удалось запечатлеть, как в очереди на концерт оказалась какая-то странно одетая бабка со здоровенным серым котом, который все время терся о ее ноги и вообще вытворял черт знает что. Старушку безоговорочно пропустили вперед, но охрана, находившаяся внутри, пропустить кота на мероприятие категорически отказалась. Два молодых и здоровых парня с улыбкой, переглянувшись между собой, заявили:
— Бабушка, мы приносим вам свои извинения, но ваше животное пропустить на концерт не имеем права. Поэтому уж сами решите, как вам дальше с ним поступить. Куда его, этого самого вашего любимца, придется девать.
— Ненаглядные вы мои! — ничуть не смутилась старушка и тоненьким голоском пропищала: — Мне не о чем тоже горевать. Все давно уже решено. Мамон, Мамоша, покажи, шалунишка, господам свой билет, — обратилась она к коту. И тут все, кто был рядом, увидели, что у животного в пасти торчит бумажка, очень похожая на входной билет на концерт.
Кот, которого бабка назвала таким необычным именем Мамон, подошел к ногам самого здорового из парней, послушно положил билет и, отойдя на несколько шагов назад, сел и стал терпеливо дожидаться решения охраны, жмуря зеленые глазищи и намывая лапой гостей.
Все были, безусловно, удивлены таким умным поведением домашнего животного. А строгий охранник, фыркнув и покачав стриженной под ершик большой головой, даже смущенно заулыбался и весело проговорил:
— Ну, ты смотри, ничего себе… Вот это зверь! Ведь просто, как… какой-нибудь человек!
Затем он нагнулся и, подняв билет, для окружающих вслух прочитал:
— Кот Мамон, именной билет для прохода в «Арену-2000». — Дальше стояло число и время начала концерта, личная подпись и печать Президента Королевской зрелищной ассоциации доктора Гонзаго.
Парни только переглянулись, пожали плечами и, вернув билет, пропустили внутрь столь необычных посетителей.
Совершенно необычным было уже и то, что на концерте присутствовало, как уже упоминалось, огромное количество самых высоких гостей. Были люди даже из администрации Президента. Из одного правительства страны было только двадцать три человека: четверо в ранге первых министров, семеро заместителей министров, остальные — советники, заведующие различными отделами и секретари. Восемь всеми уважаемых космонавтов. Тридцать шесть народных и заслуженных артистов с семьями. Фотомодели, писатели, поэты, музыканты и художники, кинорежиссеры, телеведущие, политики, бизнесмены, академики, экстрасенсы и целая куча иных всевозможных знаменитостей. Только число депутатов Государственной думы перевалило за пятьдесят.
Здесь можно было увидеть Галину Вишневскую и Мстислава Растроповича, первую женщину-космонавта Валентину Терешкову, Эдиту Пьеху, Никиту Михалкова и Леонида Якубовича, Аллу Пугачеву с дочерью Кристиной и Филиппа Киркорова, Андрея Макаревича и мэра Москвы Юрия Лужкова с женой, ведущего КВН Александра Маслякова с сыном, скульптора Зураба Церетели и художников Александра Шилова и Никаса Сафронова с дамами, кинорежиссеров Владимира Бортко, Эльдара Рязанова и Владимира Меньшова с супругой, Кирилла Лаврова, Михаила Ульянова и Василия Ланового с супругой, Юрия Соломина и Станислава Говорухина, Евгения Примакова и Анатолия Лукьянова, Майю Плисецкую с Родионом Щедриным и массу других самых известных и популярных людей.
Уфимцев весь день находился в приподнятом настроении, с особым вдохновением провел два своих урока в десятых классах. Душа ликовала и требовала от ее обладателя только приятных и добрых поступков, поэтому он с особой щедростью ставил сегодня хорошие оценки ученикам, а ставить плохие рука не поднималась.
С Евой они встретились в семь часов у Волковского театра и через пятнадцать минут уже были у входа в «Арену-2000», где встали в одну из длинных, но быстро ползущих очередей, а еще минут через пятнадцать оказались уже внутри здания. Ева выглядела сегодня превосходно. На ней был простой черный костюм с белой блузкой, темные ажурные чулки, изящные туфельки из черной замши на высоком каблуке и небольшая сумочка из черной кожи в руках. Пышные волосы с таким знакомым медным отливом крупными локонами спадали ей на плечи. На лице Евы жила искренняя улыбка, говорившая о, безусловно, ее хорошем настроении.
Уфимцев уже давно заметил, что одевалась Ева скромно, без всяких там сногсшибательных изысков, но с неизменно хорошим вкусом. И вообще — чего бы только она на себя ни надела, все было нарядно, изящно и привлекательно. Она сама являлась естественным украшением для любой ткани, любого фасона и любой одежды…
Глядя на Еву, Уфимцев ощущал, как восторженно и сильно бьется его сердце и сладко ноет все там внутри. Подобных эмоций он не испытывал уже давным-давно. От этого радостного чувства у него даже немного закружилась голова.
В какой-то момент, когда Уфимцев с особым обожанием поедал глазами столь приятные для него черты Евы, а мыслями уносился в неизведанные пока что дали, она поймала этот пристальный взгляд и, несколько покраснев, озабоченно спросила:
— Юрий Петрович, ваши пристальные взгляды готовы смутить кого угодно и непроизвольно наводят на мысль, а все ли у меня в порядке? Может быть, вы заметили, что что-то не так, и хотели бы, чтобы я это поправила?
— Ну что вы, Елена Владимировна, — взял ее под локоть Уфимцев и, приблизившись к ее уху и перейдя на интимный полушепот, проговорил: — Не беспокойтесь, уважаемая, у вас все в порядке, и я бы сказал, даже больше, чем в порядке. Вы выглядите сегодня удивительно привлекательно и моим глазам доставляете особое удовольствие. Прошу меня извинить, но они совершенно не хотят слушаться меня. Понимаете, им просто приятно на вас смотреть.
— Ах, вот в чем дело, — от души засмеялась Ева, — оказывается, вы здесь совсем ни при чем?! Понятно! Значит, и эти приятные комплименты расточаете, наверное, тоже не вы, а ваш непослушный сладкоголосый язычок?
— Ох, Елена Владимировна, какой глубокой истиной наполнены ваши столь простые и необычайно мудрые слова! Обратите внимание, вон там справа в неизменной шляпе, как у Джона Леннона, стоит Михаил Боярский, а рядом с ним певец Александр Серов с веселой компанией. А чуть подальше их Николай Басков, Юрий Николаев и, кажется, Александр Буйнов? Видите? По-моему, они все сейчас находятся точно в таком же положении, как и я?
— Да? Но мне вот, Юрий Петрович, почему-то кажется, что взгляды этих мужей и окружающих их молоденьких дам устремлены именно на вас. Дамы изучают вас, надеюсь, по понятной причине, ну, а мужчины справедливо опасаются вас, как своего возможного конкурента.
— Неужели? — шутливо удивился Уфимцев. — Тогда пойдемте скорее отсюда. Иначе нам неприятностей не избежать.
Они еще некоторое время побродили по заполненным людьми помещениям этого культурно-спортивного комплекса, встретили кучу самых разных знаменитостей. Навестили один из буфетов, где Уфимцев угостил Еву апельсиновым соком, и отправились отыскивать свои законные зрительские места. До начала концерта оставалось не более десяти минут.
Найдя в партере шестой ряд, они пробрались на свои пятнадцатое и шестнадцатое места. Соседями у них была семья Шумиловых в полном составе. Уфимцев обменялся с Алексеем и Валерием Ивановичем рукопожатиями и парой незначительных фраз. При этом Шумилов-старший, указав глазами на Еву, одобрительно кивнул ему, давая понять, что у Уфимцева отличный вкус.
Зал был уже заполнен и, волнуясь, гудел, ожидая начала представления. Никаких программок, в которых можно было бы узнать о содержании концерта, не продавали. Поэтому ход единственного в мире, как было написано на афише, грандиозного и неповторимого шоу представлял собой одну сплошную тайну. Сцену закрывал черный, как сажа, занавес, и больше никаких атрибутов, которые бы напоминали о скором начале сверхъестественного действа, нигде не было.
Где-то сзади ироничный мужской голос предположил, что, кроме этого удивительно черного занавеса, больше никто ничего и не увидит. Есть черный квадрат Малевича, а это новинка — черный занавес, правда, пока неизвестного автора. Всего скорее, что собравшиеся здесь зрители посидят пару часиков, поглазеют на него и разойдутся затем по домам. А потом начнут обсуждать в газетах и на телевидении, а что же это было? Но в это самое время неожиданно вспыхнули какие-то огоньки, и все увидели на сцене вместо непроглядной черноты часть удивительно правдоподобного звездного неба. А в самом центре его — очень большую круглолицую луну. Из конца в конец по залу побежал гулкий ропот. В это время луна превратилась в часы. На фоне лунного диска появилось круглое голубоватое табло вместе с одной-единственной секундной стрелкой, которая начала отсчет последним двум минутам времени до начала концерта. Стрелка скачками бежала по кругу, очищая луну от нанесенных на нее в два ряда черных делений, обозначавших секунды. Зал тут же зашевелился. Защелкали фотоаппараты. Люди стали сверять время на своих часах.
И вот уже секундная стрелка начала неумолимо приближаться к своему неизбежному финишу. Последние десять делений были пройдены со звуковым сопровождением в виде нарастающих по звуку ударов. Завершив последний скачок, часовая стрелка, ярко вспыхнув, мгновенно пропала, а зрители услышали красивую звонкую мелодию и следом за ней восемь гулких и протяжных перезвонов часового механизма. С последним перезвоном луна и звезды тут же исчезли. Слева возникло бледное желтое пятно, и все увидели, как в лучах этого света по сцене, тяжело переваливаясь, на костылях продвигается какой-то старик с лысой головой и большущим носом на бледном морщинистом лице. Было и невооруженным глазом заметно, что одна нога у старика намного короче другой, что каждое движение требует от него неимоверных физических усилий, отчего лицо ходока искажалось заметной болезненной гримасой. Старик был одет в какой-то старенький поношенный и сильно помятый костюм.
В зале повисла гробовая тишина, которую нарушали лишь вспышки многочисленных фотокамер и стук передвигаемых костылей. Шокированная подобным началом публика замерла в тревожном ожидании.
А инвалид наконец-то добрался до середины сцены, с облегчением вздохнул, окинул зал продолжительным взглядом и, по-детски улыбнувшись, начал старческим и скрипучим голоском говорить:
— Добрый вечер, дамы и господа! Добрый вечер, симпатичнейшая публика, по счастливой случайности оказавшаяся сегодня здесь, в этом современном уютном зале! Вас приветствую я — Ордалион Черторижский, ведущий этого грандиозного и единственного в мире шоу, что является чистейшей и, я бы даже сказал, неоспоримой правдой.
В зале возникли жиденькие аплодисменты, а кто-то сидевший сзади Уфимцева сквозь зубы иронично процедил: «Однако ничего себе, очень обнадеживающее начало…».
А инвалид, назвавшийся Ордалионом Черторижским, продолжал обращаться к обескураженным зрителям.
— Спасибо за пока еще не очень дружную вашу поддержку, но смею быть уверенным, что по ходу концерта она, безусловно, изменится. — И он опять выдавил ядовитую улыбочку на обескровленном старом лице. — Смею также заметить, что у уважаемой публики, присутствующей сегодня здесь, как и у многих других горожан, к сожалению, не попавших в этот зрительный зал по разным причинам, заранее возникло безмерное множество самых сомнительных и тягостных мыслей, которые, как злые осы или как самые надоедливые комары, не давали и не дают им покоя до сих пор. А руководство города на случай провала концерта даже разработало план экстренных действий из целых, — он поочередно загнул все пальцы на обеих руках, а затем еще добавил один палец, — одиннадцати пунктов, — сказал он отчетливо и громко. Затем сделал паузу и пробежался по умершему залу взглядом. — Но должен ответственно подчеркнуть — и совершенно напрасно! Очень многие из вас сделали предположение, что концерт не может состояться, так как это технически невозможно. — Ведущий прервал свою речь, замер на несколько секунд, а потом, обращаясь к залу, спросил: — Граждане, скажите, я правильно выразил суть ваших сомнений?
По рядам покатился нестройный легкий гул, но лишь только Черторижский открыл рот для того, чтобы продолжить речь, как всякое волнение в зале снова умерло. Люди с небывалым напряжением приготовились ловить слова ведущего, а он между тем продолжал:
— И вы подумали совершенно правильно, так как в обычных условиях это сделать категорически, — проговорил он более громко, — невозможно. И здравый смысл это готов подтвердить. Как же, скажите на милость, можно заставить петь давно умерших певцов? — Ордалион замер, всматриваясь в зал, но тут же хитро и широко улыбнулся. — И, кажется, что ответ ясен и очевиден. Но… у каждой приличной организации, если она, конечно же, настоящая, а не сборище отпетых мошенников, имеются свои… так скажем, тайные новейшие технологии. Свои, только ей понятные ноу-хау, которые и выделяют ее, эту самую организацию, из целого ряда подобных ей. Индивидуальность — это стихия неповторимости, господа! Вот и наша ассоциация владеет совершенно уникальными, я бы даже точнее сказал: единственными в мире технологиями, в чем и вам, уважаемая публика, в скором времени доведется убедиться. — Ведущий на некоторое время замер, словно кого-то отыскивал в зале взглядом, а найдя, удовлетворенно улыбнулся и продолжил общение с публикой:
— Вот, к примеру, абсолютное большинство из присутствующих здесь в явном недоумении по поводу внешнего вида ведущего этого концерта, то есть меня. И опять же совершенно правильно. Подобные инвалиды, да еще с таким невыразительным, можно даже сказать, неприятным голоском, не ведут такие блестящие мероприятия. И согласитесь, что это нонсенс! Это голая правда! — Он опять сделал паузу и торжествующе окинул взглядом битком набитый публикой зал. — А некоторые из присутствующих в зале, ну, к примеру, гражданин Похабов, находящийся в двенадцатом ряду на тринадцатом месте, после первых же моих фраз в знак протеста даже мысленно послали меня к черту? Так ведь, Иван Феофанович? Я ничего не путаю?
По рядам покатился ехидный смешок, а многие зрители начали поворачивать головы в ту самую сторону, где был указанный ряд и названное место. А ведущий, ничуть не расстроившись, продолжал увлеченно говорить:
— И я должен подтвердить, что вы тоже совершенно правы. Я бы даже сказал, что тысячу раз правы. Эти мысли для меня как подарки! И вам предстоит узнать чуть позднее, почему именно. Это замечательно! Спасибо вам, гражданин, за такую приятную фразу. — На лицах присутствующих расцвели более смелые улыбки, а по залу покатился недоуменный гул. — А теперь пришло время пошире раскрыть ваши жадные до всяких новшеств и сенсаций глаза и сосредоточить все внимание на мне. Впрочем, чувствую, что совершенно излишне вас к этому призывать. Все так на самом деле и обстоит. Но все же, почтенная публика, прошу вашего самого наисерьезнейшего внимания, — проскрипел ведущий. И тут же заиграла некая таинственная музыка, и мелкой дробью рассыпались многочисленные барабаны. Он продолжительным взглядом окинул зал, затем резко отбросил в стороны костыли и ловко повернулся на одной ноге вокруг своей оси. И на глазах у застывших зрителей вместо дремучего инвалида на сцене оказался мужчина лет тридцати-тридцати пяти, с черными усиками, орлиным носом и длинными чуть вьющимися волосами, спадавшими ему на плечи. Отличный черный костюм в искорку, белоснежная рубашка и галстук-бабочка органично дополняли новый облик таинственного и даже очень симпатичного ведущего.
— Добрый вечер, уважаемая публика, — проговорил он совершенно другим, более низким и зычным голосом, который гулким эхом прокатился по залу. Вас снова приветствую я, ведущий этого необычайного во всех отношениях вечера, Ордалион Черторижский. — И он согнулся в нижайшем поклоне. По рядам прокатился вздох удивления, а затем зал откликнулся более дружными горячими аплодисментами. Ведущий прошелся по сцене, потопал неожиданно для всех удлинившейся ногой: — Вот посмотрите, — дотронулся он рукой до бывшей короткой ноги, — нога как нога, никакой хромоты нет и в помине. Он даже с удовольствием отбил несколько тактов чечетки, и, усиленно потопав новой ногой, в заключение проговорил: — Как видите исправить свою хромоту даже очень и очень возможно, как разгладить старческие морщины и исправить прическу, вырастив вот такие, совершенно натуральные волосы.
Впрочем, многие из вас уже пытались решить аналогичную же проблему, но надо честно признать, что мало у кого что-нибудь путное получилось. Вот взять, к примеру, одного всем нам известного певца, тоже присутствующего сегодня здесь, по фамилии… Хотя нет, — он вытянул протестующе руки вперед, — никаких фамилий не будет. Зачем же называть фамилию, если вы и так все его прекрасно знаете. Так вот, как он ни старался, а в качестве лучшего средства от облысения предпочел издавна известный способ, которым пользовались еще ваши состоятельные предки, — это, конечно же, хороший парик. У кого ведь какие возможности! Мы же, как вы только что могли убедиться, обладаем более серьезными и действенными средствами. И в этом вам еще не раз придется убедиться по ходу этого необычного вечера…
Итак, драгоценная публика, у вас на глазах произошло по человеческим меркам небольшое чудо перевоплощения хромоногого старца в здорового полноценного мужчину. Но довольно говорить обо мне. Теперь настало время обратить самое пристальное внимание на новую персону. — Молодой человек весь подтянулся и замер. — Я приглашаю на сцену того таинственного организатора концерта, который за последние дни имел неосторожность приковать к себе в вашем городе наибольшее внимание со стороны самых разных должностных лиц, организаций и, естественно, средств массовой информации, большая часть которых по его приглашению освещает сегодняшнее мероприятие. Нужно ли повторять, что затея этой личности провести в вашем городе совершенно необычный концерт вызвала самые невообразимые пересуды и самые пренеприятные предположения, о чем уверяли некоторые должностные лица, тоже присутствующие сегодня здесь. Но пусть это останется на их совести.
Итак, — несколько возвысил голос ведущий и после небольшой паузы заключил: — прошу приветствовать: Президент Королевской зрелищной ассоциации доктор Гонзаго!
И тут же свет в зале погас, а на сцене сверкнула яркая молния, дальними раскатами прокатился гром. А за громом вновь последовали одна за другой две сильные вспышки, которые высветили громадную летучую мышь с расправленными крыльями. И вот снова голубоватая молния буквально на мгновения осветила сцену, и теперь уже вместо летучей мыши все увидели одетого во все черное человека. Но тут сверху конусом упал пучок желтого света, и черный человек оказался в центре этого яркого светового пятна. Это был загорелый высокий брюнет с крупными пушкинскими бакенбардами, одетый в черный костюм из необыкновенно красивой переливающейся ткани. Под костюмом виднелась черная матовая, как занавес, рубашка со стоячим воротничком, с крупной бабочкой из такого же, что и костюм, материала с белой окантовкой. На ногах мужчины были надеты в тон рубашке черные остроносые башмаки…
После шумных вздохов в зале раздались бурные аплодисменты.
Доктор Гонзаго обеими руками поприветствовал публику и начал приятным баритоном говорить:
— Добрый вечер, дамы и господа! Добрый вечер, уважаемые зрители! Вот и настал тот долгожданный вечер и сенсационный концерт, который вызвал к себе такой ажиотажный интерес, породил такие нелепые слухи. Прежде чем мы перейдем к главной части нашего мероприятия, где вам доведется соприкоснуться с величайшим и неповторимым из зрелищ, я хотел бы отнять у вас буквально несколько, как мне кажется, нужных и важных минут.
В речи говорившего отчетливо улавливался какой-то иностранный акцент.
— Только что, уважаемая публика увидела у себя на глазах необычную вещь — перевоплощение хромоногого старца в полноценного человека. Ну и мой маленький трюк, надеюсь, тоже немного порадовал вас. Однако, должен заметить, что в жизни иногда случаются тоже абсолютно нерядовые события, но они, к сожалению, по разным причинам остаются для большинства граждан незначимыми и малозаметными. Вот, к примеру, написал человек интереснейшую книгу о совершенно невероятных с точки зрения здравого смысла и привычной логики похождениях… так скажем, — он сделал паузу и загадочно обвел глазами зрительный зал, — таинственных личностей, о части из которых упоминал еще всеми уважаемый Михаил Афанасьевич Булгаков. Надеюсь, что большинство из присутствующих здесь граждан читают хорошую литературу и знают, что был такой в прошлом веке писатель. И все, что описал в своей книге тот самый человек, о котором я сейчас говорю, уверяю вас, было совершеннейшей правдой. Но творение рук и ума его осталось малозаметным событием, хотя и не является по своей сути таковым. И одним из многочисленных доказательств тому послужил живой интерес к этому произведению и приезд в ваш город любознательного читателя и журналиста Михаила Распопова из города Сергача, о чем написали газеты, и рассказало телевидение, и который так же сегодня находится среди вас. И я со всей ответственностью должен сказать, что в своем стремлении он не одинок.
А теперь разрешите вам представить и пригласить на сцену вашего земляка и с некоторых пор самого настоящего писателя — Шумилова Валерия Ивановича. Прошу вас, Валерий Иванович, пройдите сюда! — и Гонзаго устремил свой горящий взгляд на шестой ряд и тринадцатое место.
Сильное удивление отобразилось на лице Веры Николаевны, жены Валерия Ивановича, и она тут же радостно толкнула в плечо своего смущенного супруга:
— Валерик, да ведь это же о тебе говорят! Слышишь? Ну, давай, иди же скорей. Тебя приглашают на сцену.
Валерий Иванович поднялся с места, и тут же все взгляды присутствующих устремились к нему, а зал начал освещаться десятками вспыхивающих фотокамер.
Шумилов в светлом нарядном костюме, испытывая явную неловкость за столь пристальное внимание к нему, под аплодисменты зала вышел в проход и быстрым шагом поднялся на сцену.
Гонзаго поприветствовал рукопожатием Шумилова и снова обратился к сидящим в зале:
— Дамы и господа, уважаемая публика, я должен вам откровенно признаться, что это событие не могло остаться и, как видите, не осталось незамеченным для внимания нашей организации, которая по единодушному мнению решила отметить высокой премией столь знаменательный факт. Разрешите же мне вручить именной чек на сумму в сто тысяч американских долларов автору замечательных строк и пригласить его в небольшое двухнедельное путешествие на побережье Франции, в славный город Ниццу. — Тут же заиграла торжественная музыка, и доктор Гонзаго под беспрерывные вспышки сотен фотокамер и аплодисменты зрительного зала еще раз торжественно пожал руку Валерию Ивановичу и вручил ему плотный конверт с именным чеком на указанную сумму.
Раскрасневшийся от приятной процедуры Валерий Иванович Шумилов в нескольких словах выразил благодарность за высокую оценку, как он выразился, столь скромного труда и возвратился на законное место к довольным и гордым за своего мужа и отца членам семьи, а доктор Гонзаго снова обратился к зрительному залу:
— Уважаемые горожане и многочисленные гости! По сложившейся традиции сегодня на этой земле празднуется очередной, девятьсот девяносто второй день рождения города, который ведет строгий отсчет с момента первого пребывания в нем князя Ярослава, прозванного в народе Мудрым, и чей памятник находится на площади рядом со стенами Спасского монастыря. Однако, к радости горожан и ради исторической справедливости, должен ответственно заявить, что, по точным сведениям нашей организации, князь побывал на этой самой земле на целых восемь лет раньше предполагаемого историками срока, как принято с некоторых пор считать. А именно — в это же самое время, в конце мая тысяча второго года по существующему сегодня летосчислению, пока после позднего в том году половодья еще держался довольно высоким уровень воды в реках. А значит, — он сделал паузу и обвел взглядом сидящих в зале, — по всем правилам и существующим законам город должен отмечать свое тысячелетие именно сегодня, а не как намечено — лишь в две тысячи десятом году. — По залу побежал шумный ропот, а на лицах многих ответственных лиц проступило недоумение. — Вот еще, почему я счел необходимым ознаменовать эту круглую дату в жизни города совершенно необычайным и надолго запоминающимся событием, каким является этот единственный в мире концерт!
Я заранее предвижу, сколько самых разнообразных вопросов вызовет мое сегодняшнее заявление. Но, уважаемая публика, я должен заметить, что историческая справедливость не продукт для частого употребления, имеющий ту или иную степень свежести и иные потребительские качества, а оттого и соответствующую разницу в цене. Это, прежде всего, голый исторический факт и больше ровным счетом ни-че-го, — произнес он раздельно по слогам. — Да, да, именно так! Это событие, которое имело место быть. А уж через свидетельства очевидцев и, как у вас говорится, устное народное творчество этот факт со временем превращается в письменный источник информации об имевшем место событии с той или иной степенью искажения благодаря фантазиям отзывчивых летописцев. О некоторых же событиях, как вы понимаете, и вообще никакой информации не остается. В подтверждение же своих слов я хочу сказать следующее. — В зале повисла гробовая тишина. — Не имея никакого источника информации о дате основания города князем Ярославом, как уже многие из вас знают, в свое время один из ваших ученых-историков вычислил, что город был основан не позднее, — сделал он ударение на этом слове, — 1010 года, последнего года пребывания князя Ярослава на троне в Ростове Великом. После чего он отбыл к новому месту службы на опустевший после смерти его брата княжеский трон в стольный город Великий Новгород. Вот эта самая дата и стала официальной версией, как дата основания вашего славного города. Но, подчеркиваю, что дата очень приблизительная, потому что других источников, указывающих на точное время известных событий, увы, тогда не нашлось. — И в подтверждение своих слов он развел ладони рук в стороны. — Но должен также заметить, что всегда возможны и другие источники информации, в которых различные события того давнего времени с большой долей уверенности должны были быть записаны княжескими летописцами Ярослава Мудрого. Здравый смысл говорит о том, что не мог основатель первого книжного хранилища, которое еще называют библиотекой Ярослава Мудрого, оставить факт основания города, нареченного своим именем, без соответствующего внимания. — Гонзаго сделал паузу и торжествующим взглядом обвел зал. — И вот, как это принято говорить, по счастливому стечению обстоятельств в одной из частных коллекций лица, ни при каких обстоятельствах не желающего сегодня называть своего имени, нам удалось обнаружить сохранившуюся копию первоисточника, упоминающую известные события и датирующую их именно 6510 годом по Константинопольскому календарю, что, как знают историки, соответствует 1002 году по настоящему летосчислению. Поэтому наша организация посчитала своим долгом довести эту новую, более точную и, надеюсь, приятную информацию до вашего сведения. — Гонзаго улыбнулся и глубоко вздохнул. — Вполне возможно, что через какое-то время эти записи летописца станут достоянием широкой общественности, а пока… а пока нам приходится соблюдать данное владельцу этого редкого документа обещание и сохранить место его пребывания в строжайшей тайне…
Но довольно слов, — голос Гонзаго возвысился. — Пора переходить к главной теме нашего сегодняшнего представления. Чувствую, что терпение уважаемых зрителей уже на исходе.
Не успела пораженная рассказом Гонзаго публика открыть и рта, как свет в зале совершенно погас, а сцена осветилась зеленовато-синим сиянием, в бликах которого было видно, что оратор, подняв голову, устремил взгляд свой, а за ним и руки высоко вверх и что-то проговорил. И тут же прямо к черной фигуре доктора сверху пробежали несколько зеленоватых молний и на глазах изумленных людей мгновенно съели его. Наступила кромешная тьма, а затем вновь вместо занавеса вспыхнул участок звездного неба и какая-то светящаяся точка, которая, приближаясь, быстро вырастала. И вот уже всем стало видно, что это с огромной скоростью несется тело большого метеорита, оставляя за собой в темном пространстве бледный огненный хвост.
Но что это! На глазах у застывших зрителей метеорит начал менять свои очертания! Стали различимы три конские головы, а за ними появились фигуры и самих животных, в бешеной скачке летящих сверху вниз и везущих за собой какой-то сказочно-дивный экипаж. Зрелище было поразительным. Но неожиданно фигуры животных начали бледнеть и размываться, как и все изображение в целом, и через какие-то мгновения они бесследно пропали, а небесный экран словно выключился. И вот уже по сцене поползли седые туманы, а на заднем фоне где-то далеко вспыхнуло сиренево-малиновое зарево, которое, переливаясь и набирая цвет, словно солнце, вставало над горизонтом.
Зрители с замиранием сердца смотрели на это дивное великолепие.
В это же самое время, как рассказывали потом многочисленные очевидцы, вне концертного зала, на улице, тоже происходили совершенно удивительные вещи. Черные тучи сошлись вместе как раз над «Ареной-2000» и закружились в яростном водовороте, гигантский хвост которого опустился на крышу концертно-спортивного комплекса и поглотил его, а на близлежащую округу опустилась какая-то сумеречная мгла. Сверху по этому хвосту начали сбегать страшные синие змеи молний, исчезая затем где-то внизу. А потом послышалось сильное громыхание, очень похожее по звуку на проносящийся экипаж.
Находившиеся в это время поблизости люди начали в страхе разбегаться кто куда. А из окон зданий, что расположены вблизи этого культурно-спортивного заведения, некоторые самые любопытные и глазастые наблюдатели смогли-таки рассмотреть что-то вроде огненной тройки лошадей, катящих за собой объятую бледным синим пламенем диковинную карету, которые, спустившись по этой страшной воронке вниз, затем пропали где-то на уровне крыши. И как только огненный экипаж исчез из поля зрения, так мгла и всякие тучи в районе «Арены-2000» быстро растаяли, обнажив в голубом небе клонившееся к закату яркое майское солнце.
Но давайте вернемся внутрь зрительного зала, где завороженная всякими фантастическими изменениями публика во все глаза смотрела на сцену в ожидании новых неожиданностей. Но на этот раз ничего необычного не произошло. Просто в левой части сцены вспыхнул голубой конус, в центре которого все вновь увидели ведущего концерта, назвавшегося Ордалионом Черторижским.
— Уважаемые зрители, — обратился молодой человек к публике, медленно прохаживаясь по сцене, — прежде чем начнется самая ожидаемая часть нашего представления, я должен расставить, как говорится, все точки над «и», доведя до вашего сведения следующую очень важную и просто необходимую, как вы потом поймете, информацию.
Как мы вас уже предупреждали и как вы сами прекрасно понимаете, это не обычное, рядовое мероприятие, связанное с выступлением мировых знаменитостей, поэтому по ходу представления всем вам нужно соблюдать некоторые, в общем-то, абсолютно обычные правила и условия. Если же выразить мысль совсем кратко, то я должен вас предупредить, что можно делать, а что нельзя. Но это, как вы в дальнейшем поймете, совершенно оправданные ограничения.
Безусловно, можно и даже нужно приветствовать исполнителей, аплодировать им, плакать, смеяться, восхищаться и, естественно, удивляться их необычайному природному таланту. Но, — ведущий предупредительно поднял указательный палец правой руки вверх, — категорически нельзя, — он сделал короткую паузу и замер, глядя в зрительный зал, — выбегать на сцену, стремиться проникнуть за кулисы, в знак восхищения дарить цветы или что-то другое, на радостях пожать руку или выразить свои чувства восторженным страстным поцелуем, пытаться заговорить с артистами или же с чьей-то помощью передать им записку или признательное письмо. Запись на видеотехнику без специального разрешения тоже категорически запрещена. Во избежание всяких неприятностей и недоразумений прошу уважаемую публику придерживаться установленного порядка. Надеюсь, что вам все понятно?!
Он вопросительно посмотрел в зал и, выждав еще некоторое время, проговорил более громко и торжественно:
— Итак, дамы и господа, почтенная публика, — первая жемчужина нашего необычного вечера, золотой тенор России, начавший свою трудовую карьеру, как это ни удивительно, не певцом, а юристом, помощником присяжного поверенного знаменитого в свое время в России адвоката Федора Плевако! Это был артист, ворвавшийся на сцену подобно яркому метеориту, мгновенно завоевав своим природным талантом и красивым голосом горячую любовь и благосклонность отзывчивой публики. Артист, и я должен это подчеркнуть, в певческой карьере которого не было сценических неудач!
Ведущий закончил говорить, голубой конус света тут же пропал, и вся сцена погрузилась в один сплошной полумрак. Лишь слабо различалось, как в глубине сцены густыми волнами ползут и клубятся седые туманы.
По рядам в зале побежал нестройный ропот, среди неясных звуков которого то тут, то там явно улавливалось «Собинов, Собинов, Собинов…».
И вот мгла и туман на сцене начали быстро рассеиваться, как будто всходило солнце и наступал новый день. Еле слышно заиграла музыка, дымка развеялась, и все увидели заснеженный зимний лес, молодого и очень красивого человека, который о чем-то напряженно размышлял. Смятение чувств и печаль читались на его благородном лице.
Музыка полилась чуть громче, и молодой человек, глубоко вздохнув, вдруг запел изумительно чистым и красивым голосом: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?», а за чудесным голосом, в такт ему, грустно вздыхали и неотступно следовали сопровождавшие пение музыкальные инструменты.
К фамилии Собинов тут же прибавилась и фамилия Ленский, которая, многократно множась, быстро побежала по рядам. Со всех сторон засверкали бесчисленные вспышки фотокамер, спешащих запечатлеть все то, что происходило на сцене, а в руках у счастливых зрителей неожиданно появились сотни самых разных биноклей и других увеличивающих изображение приспособлений, обладатели которых тут же припали к их окулярам и принялись усиленно всматриваться в лицо молодого красавца, который грустно вопрошал, терзаемый нехорошими предчувствиями: «Что день грядущий мне готовит?»
Вера Николаевна Шумилова опустила бинокль с шестикратным увеличением и, припав к уху Валерия Ивановича, начала возбужденно говорить:
— Валера, он так похож на Леонида Витальевича Собинова, ну тот, что сейчас находится на сцене! Ну прямо как с фотографии сошел. Они, что же, кого-то загримировали под него? Просто поразительное сходство!
— Не думаю, — тихо, но уверенно ответил Шумилов.
— И голос звучит так натурально! Как будто сам и поет?! Ты же знаешь голос Собинова. Мы же вместе его позавчера слушали. Интересно, и как же они это так сделали?
— Не имею никакого понятия, — ухмыльнувшись, с хитринкой в глазах буркнул в ответ Валерий Иванович и предупредительно приложил палец к губам.
А Собинов-Ленский там, в лесу, расхаживая среди заснеженных деревьев, грустно рассуждал о своей будущей участи: «Паду-у-у ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?» Но абсолютное большинство зрителей, находившихся в зале, уже давно знали исход дуэли и печальную судьбу пылавшего ревностью и благородным гневом поэта. И всем было так его жалко, что у большинства дам, внимательно следящих за переживаниями юноши, глаза в знак протеста за этот ужасный и неминуемый исход тут же начали наполняться жгучими слезами… Так хотелось, чтобы недавние друзья Онегин и Ленский помирились, трагедии бы не произошло и волшебство этой прекрасной, юной жизни не было бы нарушено! Но это было невозможно.
Владимира Ленского терзали самые мрачные мысли. Он уже ясно осознавал, что в самом скором времени может оказаться в плену у безжалостной смерти. Но он совсем не желал расставаться с жизнью. Не желал, чтобы мир так быстро забыл его, и потому с отчаяньем просил прийти к нему свою возлюбленную Ольгу: «Я жду тебя, желанный друг, приди, приди, я твой супруг…»
И вот поэт в своих мыслях в последний раз унесся к тем радостным и счастливым дням, которые еще совсем недавно светлыми, приятными воспоминаниями согревали и радовали его восторженное романтическое сердце: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей, весны моей златы-ы-ы-ые дни-и-и?».
Явная горечь и обреченность проступили в ослабевающем голосе Владимира Ленского. Печальная музыка вслед за голосом тоже постепенно начала замирать, и в последних аккордах ее уже отчетливо послышались пугающие своей страшной догадкой трагические звуки похоронной мелодии, от которых неприятные мурашки непроизвольно так и бежали, так и проносились, так и пронизывали все тело…
И вот уже звуки музыки бесследно растаяли в зимнем воздухе, темнота быстро сгустившихся сумерек съела и заснеженный лес, и печального поэта, а на сцене вновь заклубились таинственные туманы, от которых потянуло приятной прохладой.
После непродолжительной паузы восторженные аплодисменты стали быстро разливаться по залу, но тут вновь в воздух вспорхнула новая музыка, и знакомая грустная мелодия, накатываясь плавными волнами, заполнила все пространство, погасив собой всякие зрительские овации. И самым интересным было то, и это, безусловно, заметило и большинство из присутствующих, что в зале наблюдалась какая-то необыкновенная, совершенно изумительная акустика. Звук с такой легкостью плавал и распространялся в воздухе, настолько был хорош, что голос певца было слышно везде абсолютно одинаково, независимо от местоположения и удаленности от сцены, и в первых, и в последних рядах зала. А замечательные звуки, издаваемые целым фейерверком самых разнообразных музыкальных инструментов, словно пронизывали все вокруг себя, проникая в каждую клеточку тела зрителей, отчего возникало непередаваемое, просто волшебное ощущение единения музыки и человеческой плоти…
Но вот вступление кончилось, и из притихших звуков вырос и отделился светлый и лучезарный голос певца, который грустно и проникновенно пропел: «Итак, все кончено, судьбой неумолимой я осужде-ен быть сирото-ой. Еще вчера имел я хлеб и кров родимый, а завтра встречусь с нището-ой…»
Конечно же, абсолютное большинство из присутствующих сразу же узнало арию Дубровского из одноименной оперы знаменитого дирижера Мариинского театра Эдуарда Направника, либретто к которой по мотивам повести Пушкина сочинил родной брат Петра Ильича Чайковского Модест Ильич.
Как же это было печально и как это было трогательно! Какие сильные чувства в душах присутствующих в зале будили эти простые и в то же время какие-то совершенно магические слова красивого молодого человека, который, держа перед глазами фотографию своей несравненной матери, с необыкновенной любовью и уважением обращался к ее такому знакомому и дорогому для него образу: «О, дай мне забвенье, родна-ая, согрей у себя на груди-и-и-и и, детские сны навева-ая, дай прежнее счастье найти-и. Истерзан я страшною ду-умой, взгляни, как обижен людьми я, и сно-о-ова меня убаюкай, страдания ла-а-аской нежной уйми-и…».
Валерий Иванович Шумилов сосредоточился на этих сердечных словах и неожиданно почувствовал, как голос певца вдруг проник в его тело, завибрировав в каждой клеточке плоти, и тут же ощутил, как те самые, ужасно знакомые волнительные мурашки дружно побежали по его спине, шее, затылку. Проникли прямо в глаза и, сорвавшись оттуда вместе с крупными восторженными слезами, покатились вниз по гладко выбритым и наодеколоненным щекам.
Вот он — этот редкий и долгожданный момент истинного наслаждения высшим искусством пения!
Шумилов потихоньку полез в карман за носовым платком и краем глаза тут же увидел, что его не менее впечатлительная и чувствительная Верунчик, закусив нижнюю губу, от охватившего волнения, жалости и восторга содрогается всем своим еще достаточно стройным телом в откровенных рыданиях.
Но это было и не удивительно, потому что в соседних рядах старательно вытирали покрасневшие и повлажневшие глаза почти все представительницы прекрасной половины.
Юрий Петрович Уфимцев услышал тихие всхлипывания со стороны своей соседки слева, где находилась Вера Николаевна Шумилова. Он краешком глаза посмотрел в ее сторону и заметил, что от охвативших ее сильных эмоций она откровенно плачет, вытирая глаза розовым носовым платком. Затем тут же перевел взгляд на Еву и увидел похожую картину.
Ева тут же за локоть притянула его к себе и тихонько на ухо прошептала:
— Юрий Петрович, пожалуйста, не смотрите на меня. Я сейчас некрасивая, я сейчас вся в слезах. Но так волнительно и так красиво поет, что удержаться от слез ну никак невозможно…
А в это время артист, заканчивая петь, необыкновенно страстно и проникновенно взывал к образу той женщины, что дала ему жизнь: «О, да-ай, родная, мне-е забвение найти-и. О, да-ай… найти-и-и-и», — закончил он на высокой ноте, и чудесный голос его, постепенно затихая, повис в воздухе и разлился по залу, заполнив собой буквально все его онемевшее от необычайной красоты звука пространство…
На какое-то время наступила абсолютная тишина, как будто в этом огромном помещении просто никого не было. А затем в благодарном порыве люди вскочили со своих мест, и зал мгновенно утонул в шуме неистовых аплодисментов. Со всех сторон то и дело неслись восторженные выкрики: «бис» и «браво».
Но вот сцена вновь погрузилась в сплошную темноту. В центре ее вспыхнул желтоватый конус света, в котором появился ведущий концерта Ордалион Черторижский.
— Итак, драгоценная публика, — сказал он с торжествующим выражением лица, — я надеюсь, что после этого первого выступления всякие сомнения в ваших сердцах окончательно рассеялись, уступив место другим, более сильным и страстным эмоциям, которые уже томятся от жажды новых зрелищ и новых впечатлений, — он сделал небольшую паузу, выжидательно посматривая в зал, и зрители тут же откликнулись на его слова дружными и громкими аплодисментами. — Но не смею больше задерживать ваше драгоценное внимание…
А теперь еще одна сенсация этого вечера, — проговорил он загадочно и мягко, — еще один выдающийся представитель чистого бельканто. Самый знаменитый и самый высокооплачиваемый тенор в истории мирового пения, доводивший своим искусством публику до настоящей экзальтации и испытавший при жизни неслыханную славу! Певец, чья щедрость и благотворительность в истории мирового пения до сих пор не имеет себе равных!
Дорогие зрители, сейчас вы услышите золотой тенор Италии, голос великого и несравненного Энрико Карузо!..
Концерт продолжался уже более двух часов, но никто не замечал бега времени и абсолютно не желал смотреть на часы. Все были полностью поглощены только тем, что происходило на поистине волшебной сцене, и буквально отказывались верить своим глазам и ушам. Да и как, скажите, можно было им верить, если на глазах у многотысячного зала творились потрясающие, можно по праву даже сказать, совершенно фантастические вещи. Чудесным образом стерлись всякие временные границы, и невероятное стечение обстоятельств свело воедино мировых знаменитостей и кумиров публики разных лет. Кроме Леонида Собинова, сменяя друг друга, перед счастливыми обладателями билетов выступали Энрико Карузо, Федор Шаляпин, Беньямино Джильи и Марио Ланца, неподражаемая Мария Калласс и Сергей Лемешев.
Публика, рыдая от счастья, ахала и охала и от неописуемого восторга и наслаждения прижимала руки к груди, вскакивая в бурном порыве от обрушившихся на нее сильнейших эмоций.
Но надо честно признать, что у некоторых из зрителей во время выступления отдельных артистов наблюдались какие-то совершенно необычные ощущения. Например, у Василия Васильевича Топоркова, одного из самых ответственных работников местной таможни, при исполнении Шаляпиным баллады Мефистофеля со свистом, а также сцены в аду из одноименной оперы вдруг странным образом похолодели обе ноги аж до самых колен. Когда же зычный голос певца и пронзительная музыка темпераментно обрушились на зрителей и, казалось, завладели каждой их клеточкой, ему и вообще натурально показалось, что какая-то магическая сила так и тянет, так и толкает всего его прямо туда — в чрево ужасного ада, в это горнило самой преисподней. Он так безумно разволновался, так испугался, что холодный пот просто ручьями побежал по его холеному гладковыбритому лицу и несколько сутуловатой крупной спине. Но никто из сидевших рядом с Василь Васильичем ничего ровным счетом не заметил потому, как все вокруг были целиком захвачены пением великого исполнителя. Иначе бы они могли услышать, как таможенник с расширенными от дикого страха глазами тихо и несвязно прошептал: «Я больше не буду… Готов все вернуть… клянусь здоровьем своей семьи… только не надо туда… умоляю вас… я не хочу…» и что-то еще в том же роде. Другому же ответственному городскому чиновнику, занимающемуся вопросами строительства и архитектуры, наоборот, казалось, что земля так и горит, так и пылает под ногами, отчего он старался их все время подгибать под себя. И вообще ему сделалось во всем теле вдруг так нестерпимо жарко, словно адский огонь уже пылал где-то совсем близко, вплотную подобравшись к его вмиг вспотевшей плоти и его больной и грешной душе…
Закончился же концерт как-то сам по себе. Из седой дымки вдруг появились лес и река, белый лебедь, влекущий за собой лодку, и красавец рыцарь в серебряных лучезарных латах с кудрями русых волос, спадавшими ему на плечи. Рыцарь душевно запел, обращаясь к лебедю: «О, ле-ебедь мо-ой, ты в грустный, тоскли-ивый час приплыл за мной в после-едний раз…».
Рядом с лодкой появились и все остальные участники концерта. Все они с помощью рыцаря сели в суденышко, и оно, тут же отчалив от берега, плавно заскользило по темной глади воды. В зале наступила мертвая тишина. Никто не кашлял, не вздыхал, не чихал. Все звуки в зале буквально умерли. Публика с небывалым напряжением следила за событиями на сцене. А рыцарь по имени Лоэнгрин с упреком обращался к девушке Эльзе, которая нарушила данное ему обещание: «Ах, Эльза, только год ты ждать должна бы…»
Неожиданно над водной поверхностью неизвестно откуда появился ослепительно белый голубь. Он ловко подхватил тонкую серебряную нить, привязанную к носу лодки, и на удивление легко увлек ее за собой. И тут как-то быстро стало смеркаться, над водной поверхностью все сильнее и сильнее начал клубиться белый туман. Он густел буквально на глазах, и вот уже лодка с идолами мировых сцен исчезла из поля зрения, а голос рыцаря в серебряных латах звучал все тише и тише. Еще были слабо различимы его последние слова: «Прощай, прощай, прощай, друг милый мой…».
И вот сцена погрузилась в полную темноту. Буквально околдованные и завороженные чудесными голосами выступивших перед ними кумиров, посетители этого без всякого преувеличения необычайного зрелища дружно поднялись со своих мест и минут пятнадцать в едином порыве дружно и неистово аплодировали уплывшим от них исполнителям. Никто в зале не желал верить в то, что уже все закончилось, что выступления знаменитостей уже остались позади. Они еще продолжали надеяться на какое-то новое чудо. Но чуда, как выяснилось впоследствии, не произошло. Занавес оставался все таким же мертвым и темным, и ни одно движение его больше не оживило.
В порыве чувств некоторые журналисты и взволнованные посетители, забыв всякие предостережения по этому поводу ведущего концерта, кинулись за кулисы, надеясь увидеть, застать хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, что приоткрыло бы завесу над тайной необычного представления. Но напрасно. Ни ведущего концерта Ордалиона Черторижского, ни главного устроителя этого поистине волшебного действа доктора Гонзаго, ни самих певцов там больше не было. Они словно сквозь землю провалились. Впрочем, к удивлению охваченных страстным порывом людей, там вообще никого и ничего, что хоть чем-то напоминало бы недавние действа, не было… Концерт так же странно закончился, как и начался.
Люди выходили на улицу из здания культурно-спортивного комплекса «Арена-2000» как будто совсем другими, гораздо более наполненными, содержательными и обновленными. Внутри их еще жила замечательная музыка и восхитительные голоса. Разговаривать громко не хотелось. Это было совсем неуместно. Ах, как бы хотелось еще хоть один только раз пережить эти волшебные мгновения, еще раз приобщиться к настоящему искусству бельканто, способному творить с людьми настоящие чудеса! И как дико на этом фоне звучали глупые песенки модной попсы. Какой непереносимый протест охватывал еще пребывающих в наслаждении прекрасными звуками людей, и каким страстным было желание прогнать от себя подальше, лишив голоса, этот низкопробный музыкальный продукт!
Толпа выходивших людей уже заливала почти всю площадь перед «Ареной-2000», когда трое каких-то небрежно и броско одетых парней решили развеселить притихшую человеческую массу и включили на полную катушку свой переносной магнитофон. Из хрипловатых динамиков этой музыкальной шкатулки понеслись совсем нелепые звуки и слова, озвученные мужскими голосами просьбы девушки о том, что молодой человек непременно должен целовать ее везде, потому что она взрослая уже… И тут же двое очень внушительных мужчин в отличных светлых костюмах преградили весельчакам дорогу.
— А ну, выключи свою поганую шарманку, — сказал один из них, буравя парня, державшего магнитолу в руках, испепеляюще-пронзительным взглядом, — пока я ее не разбил о твою глупую пустую головенку.
Парень удивленно вытаращил глаза и открыл рот.
— А чего мы сделали-то? — начал было говорить другой, со стриженным наголо затылком и еле наметившейся на подбородке козлиной бородкой. — Мы так же, как и все тут… — Но закончить фразу он не успел.
— Нет, не как все, — низким басом нетерпеливо добавил второй. — В том-то все и дело, придурок. Считаем до трех. Раз, два…
Парень, мгновенно среагировав, тут же выключил магнитолу, и они с испуганными глазами почти бегом направились подальше от очевидных для себя неприятностей.
Но я буду слишком категоричным, если стану утверждать, что все зрители без исключения оказались во власти сильных переживаний. Ведь не зря же утверждают, что сколько людей, столько и мнений. Вот, к примеру, в толпе вышедших из здания находился один очень солидный с виду гражданин в отличном сером костюме. И носил этот самый гражданин такую мягкую полудетскую фамилию Котяткин, которая, откровенно говоря, сочеталась с его внешностью ну как седло с коровой. Несомненно и определенно, всего скорее ему подошла бы фамилия Мордоворотов. Так вот Сережа Котяткин преодолел входные двери «Арены-2000», огляделся по сторонам, явно что-то выискивая для себя, и, хмыкнув и покачав головой, обратился к своей даме с такими словами:
— Это… слышь, Галюня, ну и как тебе представленьице-то показалось?
— Отпадно, Сержант, — хлопнув накладными ресницами, ответила ему томная блондинка с ярко-красными пухлыми губами. — Шикарные мальчики, так прилично заливались. Как в роще соловьи. И у этой самой, как ее там… Марии… Колос, по-моему, — произнесла она с ударением на первый слог, — голосишко тоже ничего. Светкина мамашка от нее без ума. А тебе самому-то, котенок, как? Ты вроде бы даже немного и вздремнул?
— Так, это… было чуток, Галюня. В один момент штой-то так печально сделалось, что я точно как куда-то провалился. Это… знаешь, я давно заметил, что под такие вот… тонкие и сладкие голоса мне спится всегда хорошо. — И он громко и радостно загоготал. — Слышь, это… а чего это бабы вокруг слезы все время вытирали? Неужели так шибко в переживания впали? — И тут он, наконец-то, увидел то, что хотел. Не дослушав ответ спутницы и схватив ее за руку, он с радостным выражением лица потащил девицу к продавцу мороженого. — Пошли-ка, подруга, освежимся чуток, а то я весь штой-то прямо взопрел.
Через самое короткое время, оказавшись у ларька с мороженым, Котяткин обшарил витрину глазами и, протянув деньги девушке-продавцу, нетерпеливо попросил:
— Это… слышь, красотуля, ну дай же, дай нам поскорее два эскима…
Сильно покраснев от обиды, что нужно завершать столь интереснейший и такой насыщенный событиями день, солнце нехотя скатилось за горизонт, и на смену ему все смелее наступали упрямые тени.
Уфимцев и Ева, обмениваясь впечатлениями о концерте, городским транспортом добрались до волжской набережной, где толпы горожан уже жаждали традиционного для праздничного дня зрелища — вечернего фейерверка. Уфимцев почувствовал необычайную легкость и раскованность. Жившее в нем до этих самых минут постоянное напряжение вдруг куда-то пропало. Слова, как любимая песня, так и полились бурным потоком из него. Он был сегодня явно в ударе, постоянно острил, иронизировал и развлекал. Он чувствовал, что с ним случилось, что с ним произошло что-то совершенно необыкновенное, как там, на поистине волшебном концерте. А Ева, глядя на него, только смеялась, заливаясь звонким колокольчиком, и в глазах ее было написано так много хорошего и неподдельно счастливого.
— Вы знаете, Елена Владимировна, — вдруг, неожиданно посерьезнев, проговорил Уфимцев, — должен вам сегодня чистосердечно признаться, что вы уже неоднократно появлялись в моих ночных сновидениях.
— Что вы, Юрий Петрович, говорите? Неужели? — сделав удивленными глаза, воскликнула Ева.
— Да-да, уважаемая Елена Владимировна. Верьте мне. Совершеннейшая правда.
И только он произнес эти слова, как небо осветилось первыми залпами праздничного фейерверка. Уфимцев пристально посмотрел на Еву и заметил, как отсветы разноцветных огней заплясали на ее красивом лице, отчего оно сделалось просто сказочно прекрасным и невообразимо желанным. И тут же мысль о пылком признании в чувствах, о котором его убеждал сегодня во сне Александр Сергеевич Пушкин, уверенно вынырнула из памяти, и он с ней без сомнения согласился: «Да, конечно же, но только чуть позже, не сейчас».
А Ева в это время шутливо говорила:
— Да? О, как интересно! Ну, тогда позвольте полюбопытствовать, и что же я там делаю, и… чем замечательны ваши ночные путешествия?.. Раз уж вы начали об этом говорить. Или это большой секрет?
— Конечно же, безусловно, это было секретом, — чуть улыбнулся Уфимцев, — как говорится, до поры до времени. Но, по-моему, время снять всякую секретность уже подошло.
— Ну, тогда я вся во внимании, Юрий Петрович, — смешливо закусив нижнюю губу, проговорила Ева. — Так хочется об этом узнать поскорее. Не томите же душу и сердце, откройте свою страшную тайну. Вы же знаете, что женщины — существа очень любопытные.
Уфимцев хитро посмотрел на Еву и глубоко вздохнул:
— Хорошо. Но прежде я вам должен открыть еще одну совершенно необъяснимую… с точки зрения здравого смысла… законов физики и других точных наук историю, которая произошла в буквальном смысле слова у меня на глазах. — И Уфимцев рассказал ей про тот самый злополучный день, когда он сидел на бульваре и когда стал свидетелем появления из воздуха бабки с котом. Как он пошел за ними следом, пытаясь получше их рассмотреть, и что произошло потом. А в заключение своего повествования он поведал о том, как уже несколько раз во сне вновь переживал тот самый волнительный момент, когда догонял бабку с надеждой повнимательней рассмотреть и запомнить ее лицо, и как прошлой ночью ему это наконец-то удалось, но вместо лица старухи он неожиданно увидел ее, Еву…
У Евы от изумления расширились ее прекрасные голубые глаза, и она от неожиданности даже переспросила:
— Меня? Вот это на самом деле невероятно! — Но уже через какое-то мгновение она понятливо заулыбалась. — О, теперь-то мне все понятно. И как же долго вам, Юрий Петрович, удавалось скрывать свое истинное лицо! Да у вас, похоже, есть несомненные склонности к литературе. Вы так интересно говорите, так интересно рассказываете, что вас можно прямо заслушаться. Может быть, вам есть смысл поменять работу преподавателя математики на работу преподавателя литературы? У вас так необыкновенно легко складывается сюжет нового художественного произведения. Хоть садись и тут же записывай!
— Уважаемая Елена Владимировна, должен со всей откровенностью вам признаться, — он на минуту сделал паузу и пристально взглянул в ее удивительные глаза, которые замерли в ожидании, — еще в школе во мне все время боролись два предмета и два направления — это литература и математика. И вначале, как вы понимаете, верх одержала математика, а сегодня под напором некоторых жизненных обстоятельств во мне явно побеждает литература. И я, честно говоря, нахожусь в большой растерянности — чему же отдать предпочтение? Цифрам и формулам или безумным и пылким словам? А как вы, коллега, считаете сами?
Ева демонстративно задумалась и сквозь улыбку, которая так и прорывалась через напускную серьезность и строгость, произнесла:
— Ну… не знаю, это такой серьезный вопрос. Надо над ним крепко призадуматься. Ведь свободных штатных единиц преподавателя русского языка и литературы в нашем учебном заведении, кажется, нет. К тому же будет жаль потерять такого опытного коллегу по работе, у кого есть чему поучиться. Да и простят ли, Юрий Петрович, эту измену вам другие собратья по цеху?
Уфимцев глубоко и демонстративно вздохнул и, сложив ладони у груди, с мольбою в голосе проговорил:
— Ну, хоть не навсегда, а хотя бы всего на один вечер вы можете мне это разрешить? Сжальтесь же над погибающим от распирающих его слов и эмоций человеком. Или чувство жалости вам совсем незнакомо? К тому же должен вам признаться, что у меня есть обязательство, скрепленное сегодня ночью нерушимой мужской клятвой, которую нарушить я, увы, не могу.
— Юрий Петрович, да ваша жизнь, оказывается, окутана вся сплошными тайнами и душевными порывами! А вы представлялись в кругу коллег таким строгим, наполовину рафинированным мужчиной. А у вас, оказывается, два противоположных лица! Ну, не мучайте же любознательное женское начало и выкладывайте вашу, теперь уже самую страшную тайну, поскорее!
— Это поразительно, но как же вам не терпится проникнуть в святая святых меня! И учтите, уважаемая Елена Владимировна, что за искренность платят той же самой монетой. Так готовы ли вы к этому?
Она потупила глаза и смущенно произнесла:
— Скорее да, чем нет, Юрий Петрович…
— Ну, так и быть. Я расскажу вам про мой необычный сегодняшний сон. Только, чур, над ним не смеяться.
— Ну, что вы, Юрий Петрович, разве ж можно. Ведь это только сновидения, какими необычными они бы ни казались.
Он рассказал ей подробно про сон. Как к нему на встречу явился сам Александр Сергеевич Пушкин, и как они вместе сочиняли пылкое, признательное стихотворение.
— Юрий Петрович, так вы сочинили это послание своей девушке? А? И есть ли хоть какая-нибудь надежда услышать эти стихи сейчас? — Взгляд Евы стал серьезным и напряженно-вопросительным, а Уфимцев понял, что минуты, которые должны перевернуть всю его жизнь, уже настали, и медлить больше никак нельзя. Промедление здесь уж точно смерти подобно…
Он ничего не ответил, а после небольшой паузы начал читать, и голос его звучал искренне, уверенно и вдохновенно:
О, как сомненье грудь тревожит,
Рождая в пылком сердце боль!
Ничто его прогнать не может,
Позволь же, милая, позволь
С тобой сегодня объясниться.
Безумно труден этот шаг!
Но ты давно мне стала сниться,
И одиночество — мой враг!
Итог, как видно, неизбежный,
Ловлю себя на этом вновь,
Твой чудный взгляд и голос нежный
В душе моей зажгли любовь.
Я весь горю огнем желаний,
И так боюсь услышать «нет»,
Уйми же боль моих страданий
И дай мне, милая, ответ.
Растает день в лучах заката
Или восход разгонит тьму,
Но ты ни в чем не виновата,
Любой ответ я твой приму…

Он закончил стихотворение и, повернувшись к Еве, пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, какое же впечатление эти строки, эти слова признания в любви произвели на нее. А она долгим-долгим взглядом смотрела на него, и глаза ее были полны слезами. Наконец, поборов сильное волнение, которое мешало ей говорить, Ева очень тихо спросила:
— Могу ли я надеяться… Юрий Петрович, и услышать от вас, что эти прекрасные искренние строки вы сочинили… для меня?
— Елена Владимировна, — он взял ее правую ладонь в свои руки и тут же почувствовал, как сердце его под напором нахлынувших эмоций зашлось в неистовом беге, — а разве у вас еще остались хоть какие-то малейшие сомнения?
Она счастливо улыбнулась и вытерла кончиками пальцев свободной руки скатившуюся из глаза крупную слезу.
— Вы знаете, коллега, при всей вашей внешней сдержанности я давно заметила на себе ваши такие пристальные, красноречивые взгляды… что смутная мысль об их истинном предназначении уже давно запала мне в душу и терзала меня. Но вы так стоически держались, что я уже начала подумывать, а не ошиблась ли я в своих предположениях. И безумно рада, что это совсем не так.
— Так… значит… — он почти задохнулся от душившей его радости, — ваш ответ положительный?
— А вы что, так до сих пор и не поняли? — ответила она тихо и доверительно положила свою голову ему на грудь.
Выпустив руку, он обнял ее за плечи и, коснувшись щекой шелковистых волос, страстно зашептал:
— О, как я давно ждал этого самого волшебного момента в моей жизни! И не могу до конца поверить, что это чудо наконец-то свершилось! — Он поднял ее голову руками и, заглянув в полные радостных слез глаза, прошептал: — Лена! Ле-еночка! Какое удивительно прекрасное и самое обворожительное имя на свете! Как же я его люблю! — И губы его тут же прижались к ее нежной и мягкой щеке.
Он целовал ее щеки, губы, волосы и глаза и долго не мог остановиться от этого необыкновенного наслаждения, которое трепетало в каждой клеточке его восторженной плоти.
А в это самое время небо с новой силой озарилось вспышками разноцветных огней праздничного фейерверка, и над искрящейся лентой могучей реки прокатился торжественный гром. Но теперь казалось, что город салютует и радуется уже совершенно другому редкому и великому событию — чуду взаимной любви, которое в его день рождения только что вот здесь и сейчас наконец-то свершилось…
Назад: Глава ДВЕНАДЦАТАЯ Просто замечательный вечер!
Дальше: Эпилог P.S., или Что же было потом