Книга: Гонзаго
Назад: Глава ОДИННАДЦАТАЯ Ажиотаж
Дальше: Глава ТРИНАДЦАТАЯ Невиданное дело

Глава ДВЕНАДЦАТАЯ
Просто замечательный вечер!

Надо честно признать, что за эти последние несколько дней Юрий Петрович Уфимцев порядком извелся, решая всего один-единственный, но такой нужный ему вопрос. А дело все в том, что ему ужасно хотелось попасть на намеченный на субботу необыкновенный концерт, от чего вся жизнь в городе изменилась буквально на глазах, но, как назло, ничего не получалось. Конечно же, если покопаться в причинах таких неудач, то надо признать, что виноват в этом был только он сам и больше никто другой. Когда в их учительской началось обсуждение этой странной на тот момент темы среди женской части коллектива, он отнесся к этому с равнодушием, с большой долей скепсиса и даже с иронией. Но потом в его голову вдруг запало, и запало довольно крепко, что это было бы отличным поводом для их более близкого знакомства с Евой. Повод со всех сторон действительно казался исключительно подходящим. Лучшего и не придумаешь. И, как говорится, пораскинув мозгами, он начал действовать.
На следующий день прямо с утра он кинулся к билетным кассам «Арены-2000» и даже под благовидным предлогом отменил один свой урок в десятом классе, занял очередь и, конечно, сразу же понял, что дело совершенно безнадежное. Впереди него кипела огромная пестрая живая масса людей, которые, как оказалось, и это было еще более удивительным, заняли место в очереди прямо с вечера. Он пробыл в этой толчее несколько полнокровных часов и отбыл, как и предполагал вначале, абсолютно ни с чем. Билеты кончились где-то через полчаса после открытия касс, но самое интересное, что даже после этого люди и не думали расходиться.
По очереди гуляли самые разнообразные слухи. Одни убедительно говорили, что только первые партии билетов проданы, позднее подвезут еще. Другие не менее убедительно доказывали… А! Да что тут говорить, мало ли чего людям сдуру в голову взбредет. Что ж, их всех и слушать, что ли?! Короче говоря, он был вынужден покинуть временное содружество горожан на почве любви к пению с тем же, с чем и пришел. Правда, были и положительные моменты: там он встретил много своих старых знакомых, с которыми в другое время увидеться ни за что бы не получилось.
Вспомнив все свои связи, он подключил максимально возможное количество серьезных людей, чтобы достать так нужные ему эти два билета, и… получил тот же самый результат. Правда, временами казалось, что он уже близок к намеченной цели, но в последний момент удача неизменно отворачивалась от него. Это раздражало, злило и в то же самое время побуждало к новым, более энергичным действиям. Уфимцев сдаваться не привык. В какой-то момент у него даже возникло убеждение, что этот самый концерт есть ключевое событие во всей его дальнейшей жизни. Что если бы он смог достать туда эти злополучные билеты и пригласить Еву, то все у него вышло бы хорошо. Но желаемого результата не получалось. К тому же он заметил, что с некоторых пор учитель по физкультуре и его одногодок Коля Ефремов стал частенько заигрывать с Евой, а это могло говорить лишь о том, что Коля наверняка положил на нее глаз. А это, в свою очередь, было, безусловно, никуда негодным фактом, потому что Коля с недавнего времени, после развода с женой, был снова свободным человеком и мог делать все, что ему заблагорассудится. И хотя, по наблюдениям многих, как в таких случаях говорят, в его организме было больше мышц, чем извилин в голове, но женское сердце было большой загадкой, и конечный результат здесь, безусловно, был непредсказуем. Ведь не зря еще лорд Байрон в свое время с великой прозорливостью писал:
Ум — вот руль мужчины строгий,
У женщин сердце — руль, чью прихоть знают боги!

Поэтому предполагать, что сердце нравящейся тебе женщины вырулит именно туда, куда ты сам рассчитываешь и желаешь, было где-то по большому счету наивно, самонадеянно и глупо. То, что знают боги, простым смертным знать уж точно не дано. Здесь нужно было действовать наверняка.
Прокрутив в голове все возможные варианты, Уфимцев уже подумывал о том, чтобы пойти и купить с рук задорого два билета у спекулянтов. В самом деле, черт с ними, с деньгами-то, когда на карту поставлена вся твоя дальнейшая судьба. Но в то же самое время где-то внутри у него постоянно свербило: а вдруг эти билеты окажутся такими же поддельными, как и у одного его знакомого, тогда-то уж точно всем мечтам и надеждам придет конец. Да и как же могло быть по-другому, если он один-единственный раз пригласил царицу грез его на мероприятие и вместо положительных эмоций на пороге этого зрелищного заведения она получит отворот-поворот. Да еще и в милиции объясняться придется. Нет, этого было никак нельзя допустить! Но что же тогда еще предпринять? Ведь до начала концерта осталось в общей сложности около двадцати семи часов…
Уфимцев открыл дверь подъезда и только начал подниматься к себе на третий этаж, как на этом же этаже хлопнула дверь, и кто-то, минуя лифт, направился пешком в противоположном направлении, навстречу ему. Юрий Петрович сначала увидел черные замшевые ботинки и черные, в полоску брюки, а затем и обладателя этой одежды. Это был его сосед, Шумилов Валерий Иванович, чья квартира находилась в крыле напротив, по другую сторону от лифта. Его сын Алексей учился на втором курсе в техническом университете, и как-то зимой два-три раза по просьбе Шумилова-старшего ему даже пришлось помочь младшему по математике.
Встретившись взглядами, оба тут же доброжелательно улыбнулись.
— Добрый день, Валерий Иванович, — первым поздоровался Уфимцев.
— Добрый день, добрый день, Юрий Петрович! — тут же протянул руку Шумилов и, крепко пожав ее, весело проговорил: — Редко встречаемся с вами. Но, пользуясь случаем, хочу еще раз поблагодарить вас за помощь Алексею. Процесс как будто пошел в нужном направлении. Знаете, если б не вы, неизвестно еще, как бы все и сложилось. Парень мой здорово тогда переживал, даже имел намерения на другой факультет перевестись. Так что ваша помощь пришлась очень вовремя. Я-то ведь уже ничем помочь не могу, потому что сам практически все позабыл, да и в глубине души я больше гуманитарий, чем приверженец точных наук. Так что огромное вам спасибо! А как ваши дела, Юрий Петрович? Что-то у вас совсем невеселый вид. Наверное, устаете?! Понимаю, очень вас понимаю, дорогой. Ведь с детьми так непросто, тем более, когда их такое множество. Надо бы вам как-то развеяться, Юрий Петрович. Сходить на какое-нибудь интересное захватывающее мероприятие. А то все работа и работа. Людям в вашем возрасте обязательно нужны развлечения. Вы ведь еще, кажется, не женаты?
— Да пока еще нет… не успел.
— А, кстати, — взгляд Шумилова посерьезнел, — не желаете ли пойти завтра на грандиозное представление в «Арену», о котором трубят все средства массовой информации? У меня по случаю есть пара лишних билетов.
Уфимцев не поверил своим ушам.
— Вы имеете в виду вечерний концерт в «Арене-2000»?
— Ну, да. Именно так!
— Валерий Иванович, вы даже не можете себе и представить, какую радостную весть вы мне принесли! — буквально ожил и расцвел на глазах Уфимцев. — А я-то весь извелся. Ума не приложу. Очень хотел достать билеты, но никак не получается. Ну хоть умри! Вот иду, поднимаюсь по лестнице, и все думы только об этом. Поверьте, мне так это нужно! Неужели у вас правда есть два лишних билета? Нет, так просто не бывает! Для меня это такая неожиданная радость!
Шумилов с некоторым удивлением смотрел на моментально изменившегося человека.
— Ну вот уж не думал… что смогу доставить вам такую приятную весть, — он порылся в небольшой черной сумочке, достал и протянул два довольно знакомых по виду билета. — Вот, пожалуйста.
— Огромное вам спасибо, Валерий Иванович, — бережно принял билеты в руки Уфимцев, — даже не знаю, как вас и благодарить! Скажите, а сколько я должен за них?
— Нисколько, Юрий Петрович. Мне они достались совершенно бесплатно… от организаторов этого представления. Поэтому и вы мне ничего не должны.
— Нет, Валерий Иванович. Так нельзя. Вы, наверное, не знаете, сколько они сейчас стоят с рук у спекулянтов? Вы же можете их свободно продать за приличные деньги…
— Но я ведь не спекулянт, Юрий Петрович. Человеческое добро не всегда измеряется деньгами. Вы же, когда занимались с Алексеем, с меня денег не взяли. Так ведь? — Уфимцев согласно кивнул головой. — Так почему же я должен брать с вас деньги, если мне это тоже досталось бесплатно? Если бы я эти билеты купил, то, конечно бы, взял бы с вас затраченную сумму. А так, с какой стати?
— Ну извините, Валерий Иванович, — покраснел и виновато улыбнулся Уфимцев, — за невольно вырвавшуюся фразу. Но так неожиданно разрешается столь необходимый для меня вопрос, что в это даже трудно и поверить. Шестой ряд партера… Я столько приложил усилий и — ничего. А тут прямо как манна с неба свалилась. В такие моменты невольно задаешься вопросом: а вот если бы я… или вы, к примеру, на лифте поехали? Значит, мы тогда и не встретились бы и… сами понимаете…
Шумилов ненадолго задумался и тут же, мотнув головой, проговорил:
— Один мой… знаете ли, очень интересный знакомый… как-то мне говорил лет пятнадцать назад, что просто так ничего не бывает. Следуя логике его высказываний, можно предположить, что… не могли мы с вами на лифте поехать, Юрий Петрович. Не могли! Это было не запланировано. Так что… думайте, как хотите, но вышло все правильно… В цепи случайных событий кроется какая-то невидимая для понимания многих логика. Не подумайте, что я какой-то суеверный там человек, но ведь в вашей точной науке, по-моему, тоже случайностей не бывает?..
Они еще немного порассуждали о том, о сем и на этом расстались.
Уфимцев чувствуя невесомость в теле и прыгая сразу через две ступеньки, мгновенно вбежал на свой третий этаж, и, одним движением открыв дверь, ворвался в квартиру.
В коридоре из зеркала в темной деревянной оправе с резными листьями на него взглянул слегка запыхавшийся симпатичный молодой человек со светящимися от радости голубыми глазами, которому он показал два билета и, озорно подмигнув правым глазом, весело объявил:
— Ну, ты видишь, как неожиданно и замечательно решилась первая часть задуманного нами мероприятия. Невероятно! Просто сказочное стечение обстоятельств! Бывает же такое везение! Теперь давай звони ей. И что за робость, что за нерешительность такая, Юрий Петрович?! Совсем на вас непохоже! Нехорошо. Как будто хорошенькую девушку вы встречаете первый раз в жизни, а никогда раньше с ними дел не имели! Вы же знаете, что трус не играет в хоккей…
Он посерьезнел, вздохнул и, подойдя к телефону и пристально взглянув на большой знакомый портрет улыбающегося Джона Леннона в широкополой шляпе, висевший на стене, произнес: «Ну что, Джонни, будем звонить?» — и тут же набрал знакомый номер телефона.
Но Евы дома не оказалось. К телефону подошел ее отец. Уфимцев услышал густой приятный мужской голос и, представившись коллегой по работе и назвав свою фамилию, попросил, чтобы Ева, как только придет домой, позвонила ему по такому-то номеру телефона. На другом конце провода все записали и пообещали, что информацию непременно передадут.
Ждать звонка пришлось почти целых два часа. За это медленно ползшее, словно старая полуживая кляча, время чего только Уфимцев не передумал. В конце концов, чтобы как-то отвлечься и занять себя, он взял пудовую гирю и начал перед зеркалом выжимать ее попеременно руками. Это упражнение он проделывал ежедневно после работы. Сначала тридцать раз правой, затем столько же раз левой рукой. Только он закончил это упражнение и, взяв гирю за ручку, поставил ее в воздухе на попа, как раздался телефонный звонок. Уфимцев опустил спортивный снаряд, взял трубку и услышал бархатный, ласкающий ухо голос Евы:
— Алло, Юрий Петрович? Добрый вечер. Это я. Вы мне звонили? Что-нибудь случилось?
— О, Елена Владимировна, наконец-то! Еще раз здравствуйте. Вы совершенно правы, да, случилось. Вы понимаете, совершенно неожиданно для меня… но так уж вышло… — Он немного помедлил. На другом конце провода тоже было тихо. — Короче говоря… мне удалось достать два билета на завтра в «Арену-2000» на концерт. Ну, на тот самый… Вы понимаете, о чем я говорю? Я хочу пригласить вас… Если вы, конечно, не против?
На том конце провода удивленно вырвалось: «Меня?» — после чего в трубке наступила тишина.
— Алло, Елена Владимировна, вы слышите меня? — переспросил Уфимцев. — Куда вы пропали?
— Я отлично слышу вас, Юрий Петрович. Но, честно говоря, я в небольшом замешательстве. Просто не ожидала такого… щедрого предложения… от вас…
У Уфимцева от напряжения затряслась рука, державшая трубку, и он почти ощутимо услышал в ответ что-то вроде «я не могу, я завтра буду занята», но тут же бархатный голос Евы, как показалось, даже с радостными интонациями произнес:
— Конечно же, не против. Я тоже очень хотела попасть на этот самый концерт и очень рада, что вы меня на него пригласили. И как вам удалось достать туда билеты, Юрий Петрович? Просто большая загадка!
Уфимцев как будто ослышался и тут же непроизвольно произнес:
— Так, значит, вы идете? Это правда?
Ева заливисто засмеялась:
— Юрий Петрович, если это правда, что вы меня пригласили, то правда и то, что я с удовольствием составлю вам компанию и пойду на это многообещающее мероприятие.
Уфимцев готов был от радости прыгать. Он закрыл глаза, закусив губу, беззвучно потряс трубкой в воздухе и тут же почувствовал, как волна необычайной радости буквально наполняет и захлестывает его. Но надо было отвечать, иначе пауза могла показаться неоправданно длинной. Он посерьезнел и постарался как можно хладнокровнее произнести:
— Елена Владимировна, я тоже очень рад, что вы согласились… Думал, а вдруг у вас на завтра запланировано что-то другое…
— Ну нет, Юрий Петрович, ради этого… мероприятия я, наверное, отложила бы все остальное, — опять засмеялась она.
Уфимцев глубоко вздохнул.
— Честное слово, вы говорите такие приятные вещи, такие приятные слова, которые так и застревают в моих чутких ушах, не желая оттуда улетать.
Ева снова залилась звонким смехом.
— Мне это тоже приятно слышать от вас. А скажите, Юрий Петрович, если это только не какой-то огромный секрет, а чем вы там дома занимались, когда взяли трубку? Вы так громко дышали в нее…
Теперь уже рассмеялся Уфимцев и с некоторым смущением проговорил:
— Ну, не такой уж и большой секрет. Откровенно говоря, так… побаловал свой организм немного гирькой пудовою. Такой уж он у меня капризный и требовательный, знаете ли… А я вот такой уступчивый и податливый. Ну никак ему в этом отказать не могу. А вы о чем подумали?
Они упражнялись в радостном красноречии и иронии по телефону еще минут десять-пятнадцать, а потом, договорившись о месте и времени встречи перед началом концерта и пожелав хорошего настроения, расстались.
Уфимцева переполняла бурная радость. Похоже, ни о каком отказе там не было и речи. А развитие процесса пошло в благоприятном, нужном ему направлении… и, кажется, с хорошей перспективой на будущее. Как же это здорово! Какой же приятный, какой… просто замечательный вечер!
Всю оставшуюся часть дня Юрий Петрович пребывал в праздничном, приподнятом настроении. Он проигрывал в голове, в чем завтра пойдет на концерт, как они встретятся с Евой, в чем она, интересно, будет одета, и как вообще пройдет весь завтрашний вечер? Как они будут расставаться? Какие слова при расставании будут друг другу говорить? И сможет ли он ее перед расставанием поцеловать? Ну хотя бы один раз. Так, пока по-дружески прикоснуться губами к ее мягкой шелковистой щечке…
Он был сильно взволнован. Долго не мог заснуть. Вспоминал про тот самый пришедший к нему прошлой ночью сон, когда вместо странной моднящейся бабки он неожиданно увидел Еву, и, размечтавшись, как это бывает, незаметно для себя уснул. И на этот раз ночь и сон тоже стали продолжением такого волнительного и такого замечательного вечера… Только яркость и натуральность сновидений превзошли все остальные. Казалось, что это был не сон, а сама жизнь. Яркая, волнующая и прекрасная. Только где-то в ином, неизвестном месте и в другом, отчасти знакомом и в то же самое время совершенно незнакомом мире…
Уфимцев вдруг оказался в каком-то городе с высокими старинными домами на набережной неширокой реки, обрамленной красивым чугунным ограждением, и явственно услышал знакомые строки стихов. Что же это такое звучит? Что-то очень и очень знакомое. Ну да, конечно же, без сомнения, это строчки Пушкина из «Евгения Онегина». Интересно, а кто же их так увлеченно читает? Он повернул голову в ту сторону, откуда доносился этот бодрый, жизнерадостный голос, и увидел какого-то невысокого человека с тростью и в цилиндре, который шел к нему навстречу и, сверкая глазами, увлеченно читал стихотворные строки.
Мужчина подошел к нему вплотную и, открыто улыбнувшись, протянул для приветствия руку:
— Ну, добрый день, Юрий Петрович! Похоже, я немного припозднился. Мой друг, приношу тебе свои извинения. Позволь же поинтересоваться: и как давно ты меня здесь ожидаешь?
Уфимцев удивился такому по-дружески простому обращению к себе, пристально вгляделся в лицо подошедшего человека, и оно показалось ему как будто знакомым. Крупные бакенбарды, соединяющиеся на шее под подбородком, изумительно белые зубы и какие-то необыкновенной голубизны и привлекательности глаза. Вот только одет он был как-то по-старомодному, как сейчас одеваются только в театрах артисты. И тут совершенно нелепая догадка промелькнула в его голове: — Вроде бы… Александр Сергеевич, неужели это вы?
— Ну да, это я и есть — Александр, по родителю Сергеевич Пушкин. А что, Юрий Петрович, разве же не похож? — засмеялся он от души заливисто и звонко.
Уфимцев еще раз пробежался взглядом по лицу Пушкина, по пышным его бакенбардам и, убедившись в некотором сходстве, проговорил:
— Ну, конечно же, несомненное сходство имеется, Александр Сергеевич. Но должен честно признаться, что в жизни вы все-таки какой-то другой, не как я вас себе представлял. Вот увидел бы вас где-нибудь в городе и, скорее всего, совсем бы не узнал. А сам про себя тут же подумал: «Какой он все же маленький ростом, этот Пушкин! Словно подросток какой-нибудь. А он с высоты своих ста восьмидесяти двух сантиметров кажется против Пушкина настоящим великаном. Да, все это так, но ведь Александр Сергеевич жил в начале девятнадцатого века. А тогда, наверное, и все люди были немного пониже. А вот если бы он был нашим современником, то, всего скорее, как у всех акселератов, и рост у него был бы другой».
И тут совершенно неожиданно прямо на глазах у Уфимцева Пушкин здорово вытянулся и почти догнал его в росте. Вот это да! Просто поразительное зрелище!
Удивление и некоторое смущение не покидали Юрия Петровича, а Пушкин, глубоко вздохнув, проговорил:
— Да не удивляйся ты так, Юрий Петрович, сегодня — это только так, баловство, сегодня это лишь репетиция. А вот завтра, друг мой, уж точно будет на что подивиться, так что прибереги-ка свои эмоции на завтрашний день. И вообще, давай-ка перейдем лучше на «ты», я ведь совсем ненамного и старше тебя. — И в знак дружеского расположения он похлопал Уфимцева по плечу. А потом как бы между прочим спросил: — А кстати, будь любезен и расскажи мне, а как у тебя обстоят дела с твоей ненаглядною Евой? Буду тебе за это крайне признателен.
И тут Уфимцеву показалось, что они с Пушкиным на самом деле знакомы давным-давно. Ну… пожалуй, лет сто, уж никак не меньше. И он без всякого стеснения и неудобства ответил ему:
— Как обстоят дела? Да, собственно говоря, почти что никак. На работе взаимные вежливо-уважительные отношения, как и со многими другими. И только… А вот иных отношений пока что не завязалось. Но, понимаешь, должен тебе откровенно признаться, что в последнее время даже ее присутствие, ее мягкий, проникновенный голос, ее обворожительный взгляд, ее божественная улыбка так сильно действуют на меня, и я, к своему стыду, явственно осознаю, что невольно оказываюсь в плену какой-то необычайно сильной, просто волшебной власти, противостоять которой я никак не могу. И, очевидно, в результате этого самого волшебного влияния явственно ощущаю, как внутри меня, словно огромный пожар, живет и бушует страстный всепожирающий огонь, который просто сжигает меня изнутри и не дает покоя ни днем, ни ночью. Она приходит ко мне в сновидениях практически каждую ночь и своими неожиданными появлениями безумно радует и в то же самое время ужасно мучает и тревожит мою душу. И честно тебе могу признаться, что уже не мыслю дальнейшей жизни и судьбы без нее. Вот хочешь — верь, хочешь — не верь, Александр Сергеевич, но первый раз в жизни со мной такое случилось! Конечно, и до этого были разного рода романы и романчики, но никакого сравнения быть не может. Здесь все обстоит совершенно по-другому.
Вот как представлю, что ее нет больше рядом, что не увижу ее милую русую головку, ее такие до боли знакомые голубые глаза больше никогда, так сразу меня охватывает такое ужасное отчаянье, что даже и сама жизнь по сравнению с этим не имеет для меня никакого значения! Да… Мучаюсь сомнениями, страдаю, а вот признаться ей в этом ну никак не могу. Откуда-то из глубины меня вдруг начинает выползать такая скользкая, такая противная змея робости и неуверенности… Я панически боюсь, что она скажет мне это ненавистное, как роковой выстрел, слово «нет» или что-то в этом же роде. И тогда… ты же понимаешь, всем радужным надеждам моим придет конец, как будто в суде им вынесут смертный приговор. И что я тогда буду делать, как жить, просто не представляю. А так хоть какие-то шансы еще имеются…
— Ну и зря! — сверкнув глазами, убежденно проговорил Пушкин. — Это, мой друг, неверно. Женщины любят пылкие признания. Ведь правильно бытует мнение, что женщины любят ушами. Поэтому, и я в этом твердо убежден, тебе необходимо решиться на подобный же шаг. Причем надо облечь это признание в какую-нибудь такую красивую, страстно романтическую форму. Например, вот как Татьяна в письме к Евгению Онегину или позднее Онегин к Татьяне. Ты ведь, я знаю, об этом читал, и даже кое-что знаешь наизусть. И хотя у них по разным причинам там взаимности сразу не получилось, а потом уже и поздно было, но у тебя, — он пристально посмотрел в лицо Уфимцеву и, закрыв глаза и покачав головой, уверенно сказал, — у тебя, я знаю, все получится. Уж ты мне поверь!
— Да, но я ведь не вы, то есть не ты, Александр Сергеевич, я не пишу стихов. Я в этом совсем не силен. Я же их никогда не писал и совершенно не умею этого делать… Ах, вот если бы это была математика, какое-нибудь там пусть даже самое сложное, самое заковыристое уравнение! Уж я бы непременно его решил!
Пушкин одной рукой облокотился на чугунное ограждение и, глядя весело на Уфимцева, проговорил:
— Помилуй бог, Юрий Петрович, а что, разве ты пробовал когда-нибудь этим заняться?! Нет? Тогда в чем же дело?! Надо рискнуть, надо непременно попытаться. Надо посеять сладкие, обворожительно-приятные слова среди сухих математических формул твоей возлюбленной. И я уверен, что они быстро дадут там свои побеги и плоды. А раз ты говоришь, что времени совсем не осталось, что ждать больше никак нельзя, то надо сделать это прямо сейчас. Немедленно! Она у тебя такая хорошенькая! — И он при этом глубоко и, как могло показаться, даже с сожалением вздохнул. — Если будешь бездействовать, то поверь мне, точно уведут. Красивые люди, как и красивые цветы, всегда привлекают к себе повышенное внимание. Так ты согласен?
— Да я бы, конечно, с удовольствием, — польщенный словами Пушкина, согласно кивнул Уфимцев, — и хотел бы это осуществить. Но, к своему стыду, совершенно не представляю, каким образом… Как эту задачку можно решить?
— Ну ты, Юрий Петрович, и недогадливый! Как ты думаешь, а я здесь на что?! Вот, если бы, к примеру, у меня сейчас возникли какие-нибудь сложности с вычислениями, ты всего скорее не отказал бы мне в помощи? Скажи, разве я не прав? И я тоже готов тебе помочь. — Лицо Пушкина так и светилось от радости, и он прямо приплясывал на месте от нетерпения. — Ну, так ты согласен?
— Ну, не знаю… — проговорил Уфимцев растерянно, — ну раз так… то давай, попробуем.
— Молодец! — Громко выкрикнув, хлопнул по спине Уфимцева Пушкин. — Ты должен верить в могущество слова, которое несет за собой еще более сильные образы. Слово может, как нож или пуля, сразить, но может и безмерно возвысить. И человек лишь тешит себя пустой надеждой, что совершенно не зависит от силы слова. Это, мой друг, полнейшая иллюзия, скажу я тебе. Чистейший самообман! Давай же возьмем искренние и приятные слова к себе в помощники, вырастим из них благоуханный сад чудесных растений и пустим твою прелестную Еву по нему прогуляться. И, как ты думаешь, дорогой ты наш Юрий Петрович, сорвет ли она там себе запретное яблочко? А? Не сомневайся, поверь, обязательно сорвет! Итак, давай прямо сейчас и начнем. Изложим все так, как ты мне и говорил…
Он всего на какие-то мгновения задумался, прикоснулся пальцами руки ко лбу и тут же, оторвав руку и стремительно бросив ее куда-то в воздух, с чувством вдохновения продекламировал:
О, как сомненье грудь тревожит,
Рождая в пылком сердце боль…

Он повернул голову к Уфимцеву и возбужденно почти прокричал:
— Ну, а теперь очередь за тобой! Давай, давай скорей придумывай рифму к слову «гложет» и сочиняй третью строку стиха! Ну…
Уфимцев задумался и вдруг неожиданно для самого себя произнес:
Ничто его… прогнать не может…

— Отлично, Юрий Петрович! — ударил рукой по воздуху Пушкин и, сверкая неожиданно потемневшими глазами, тут же продолжил:
Позволь же, милая… позволь,
С тобой сегодня объясниться…

Он закончил последнюю фразу и энергично и нетерпеливо кольнул воздух тростью, как шпагой, в направлении Уфимцева.
Безумно труден этот шаг… —

глубоко вздохнув и покачав головой, выдавил из себя Уфимцев, а Пушкин тут же подхватил:
Но ты давно мне стала сниться,
И одиночество — мой враг!

Они еще сочинили с десяток строк, причем Уфимцев почувствовал, что это у него теперь получается гораздо легче, чем в самом начале. А когда закончили, Пушкин подошел к нему и, обхватив и сжав в своих довольно крепких объятиях, проникновенно проговорил:
— Браво, Юрий Петрович! Молодец! Я знал, что у тебя все получится. В стихосложении необычайно важно правильные глаголы подобрать, которые отвечали бы смыслу всего содержания, передавали бы нужное настроение и готовили бы место и почву для сильных образов. Теперь это не стыдно и твоей обворожительной Еве прочитать. И, уж поверь моему богатому опыту, она способна по достоинству оценить столь пылкое мужское признание. Главное — не трусить! Настоящее чувство даже стыдно и скрывать. Оно как редкий подарок судьбы! Ты же должен знать, что пылкость чувств, как и искренность слов, готовы творить чудеса! И стоит тебе завтра, — он вынул из маленького кармана часы и, открыв крышку и взглянув на них, уточнил, — нет, уже сегодня, друг мой, именно сегодня… доставить этот фейерверк восторженных чувств к объекту твоего восхищения и поклонения, и твои старания будут вознаграждены. Только не сомневайся! Ты веришь мне? — И он своими чистыми голубыми глазами в упор посмотрел на Уфимцева. — Ты должен верить мне… как старшему другу.
— Я верю, Александр Сергеевич, — согласился Уфимцев. — Ну, как же я тебе могу не верить? Вот только надо бы эти строки на чем-нибудь записать, а то я могу их забыть.
— Ну, по этому поводу можешь не беспокоиться, — улыбнувшись и положив руку Уфимцеву на плечо, спокойно ответил Пушкин. — Этого сделать теперь никак невозможно. Они родились не для того, чтобы забываться и умирать. Поверь мне, они родились только для того, чтобы жить и творить. И они будут жить в других сердцах очень долго!
И тут вдруг заиграла какая-то приятная музыка. Пушкин снова достал из кармана часы и, открыв красивую крышечку, проговорил:
— Прошу извинить, но мне уже пора. Скоро рассвет, и мое время, увы, закончилось. Прощай, Юрий Петрович! Ни в чем не сомневайся! Помни, что все будет хорошо! Ты ни одного слова не забудешь, у тебя отличная память. — Он протянул руку, крепко пожал ее и, повернувшись в ту сторону, откуда и пришел, начал быстро удаляться, размахивая тростью и громко читая свои собственные стихи.
Буквально еще через какие-то мгновения густой туман, поднявшийся от поверхности реки, поглотил фигуру знаменитого поэта, а с ним и его звонкий жизнерадостный голос. Большие дома и набережная реки — все пропало.
Уфимцев проснулся рано, около шести часов утра, и еще долго лежал в постели с открытыми глазами, вспоминая этот удивительно яркий и увлекательный сон. Солнце все смелее и смелее карабкалось на плотные занавески его большого окна, щедро заливая все, что попадалось ему на пути, по-утреннему розовато-золотистыми теплыми лучами. Странное дело, вот иногда стоило лишь проснуться, как все ночные сновидения моментально улетучивались, и даже трудно было припомнить, о чем они были. И были ли вообще? А вот сегодня, на удивление, они никуда улетать не собирались, и Уфимцев припомнил события во всех, даже самых мельчайших подробностях. Как будто посмотрел некий фрагмент из нового фильма, где и сам сыграл одну из главных ролей…
Как же интересно было общаться с Александром Сергеевичем! Как увлеченно и занимательно он говорил насчет признания в любви к любимой женщине! И как настойчиво подбивал его к написанию стихов… И самое удивительное то, что он запомнил эти рожденные во сне стихотворные строчки.
О, как сомненье грудь тревожит,
Рождая в пылком сердце боль!
Ничто его прогнать не может,
Позволь же, милая, позволь
С тобой сегодня объясниться.
Безумно труден этот шаг!
Но ты давно мне стала сниться,
И одиночество — мой враг!
Итог, как видно, неизбежный,
Ловлю себя на этом вновь,
Твой чудный взгляд и голос нежный
В душе моей зажгли любовь…

«Просто поразительно! Он ничего совершенно не позабыл! Ни одной строчки, ни одного слова, как и предсказывал там, во сне, Пушкин! Неужели это на самом деле было новым произведением, новым стихотворением, сочиненным именно для него? Для его признания в своих чувствах Еве? Надо честно признаться, что верилось в это с огромным трудом. — Юрий Петрович сладко потянулся всем телом. — Но самое-то интересное во всей этой истории: а кто же все-таки его сочинил, это стихотворение? Пушкин и он?! Нет, глупости, так не бывает. Лично он этого делать совершенно не умеет. Но, с другой стороны, еще вчера он этих стихов уж точно не знал. Тогда откуда они взялись, откуда появились? Вполне возможно, что в памяти воскресла часть… из какого-то давно прочитанного им произведения? Так бывает. Иногда вспоминается то, что ты раньше изучал и помнил, а потом почему-то забыл. А иногда в памяти неизвестно почему вдруг всплывает образ человека, кого ты давным-давно уже не видел. Смотришь, а он тут как тут. Бывают же такие просто фантастические совпадения!»
Уфимцев еще некоторое время лежал, думал и размышлял над этим удивительным ярким сном, во время которого он вместе с гением русской поэзии, Александром Сергеевичем Пушкиным, сочинил поэтическое признание в любви для той, о которой ежечасно и ежеминутно думал и мечтал все последние дни и недели. Но на всякий случай он все же решил, что надо позвонить Эльвире Яновне — его школьной учительнице по русскому языку и литературе. Сейчас она была уже на пенсии, но независимо от сегодняшнего положения помнила целое море стихотворений и, конечно же, могла знать известные строки из изучаемых произведений. Возможно, именно она прольет свет на авторство этих стихов? А то может очень неудобно получиться, если он чужие озвученные мысли возьмет да и выдаст за свои. Нет, в таком ответственнейшем деле, как признание в любви, плагиата быть не должно!
В какой-то момент Уфимцев поймал себя на мысли, что с самого раннего утра этот многообещающий день начался совершенно необычно, а значит, как-то по-особенному он должен и закончиться поздно вечером! Но вот как именно? Несмотря на близость событий, все это было покрыто, как пишут в романах, мраком и тайной, это еще предстояло пережить.
Он высвободил ноги из-под одеяла, взял лист бумаги и без труда записал на нем строки всего нового стихотворного произведения. Память, на удивление, работала безукоризненно. Настолько безукоризненно, что некоторые из писателей метко сравнили бы ее с надежностью хорошего банковского сейфа.
Еле дождавшись девяти часов, он с нетерпением набрал номер телефона Эльвиры Яновны. Оказалось, что она дома и искренне рада звонку своего бывшего ученика, когда-то в своих симпатиях разрывавшегося между литературой и математикой, но в конечном итоге выбравшего для себя последний предмет. Они поговорили о том, о сем, и Уфимцев рассказал ей без утайки о своем чудесном сновидении, намеренно скрыв некоторые детали, касавшиеся непосредственно Евы. О том, что к нему во сне неожиданно явился сам Александр Сергеевич Пушкин, и по его настоянию они вместе сочинили целое стихотворение о пылких чувствах и о признании девушке в любви. И тут же задал вопрос, а не приходилось ли ей раньше уже слышать эти самые строки? Эльвира Яновна попросила еще раз прочитать стихи, внимательно выслушала их, а потом сказала, что раньше она точно не слышала эти строки. Что они ей понравились и, несомненно, напоминают по стилю манеру Пушкина, но некоторые слова и обороты, употребленные в стихотворении, уже относятся к современной жизни и к современному лексикону. А это, скорее всего, говорит о том, что они были написаны гораздо позднее той эпохи, в которую жил и творил великий поэт. Всего скорее они появились уже в наше, сегодняшнее время…
После разговора со своей бывшей учительницей Уфимцев в приподнятом настроении быстро собрался и отправился в школу где по расписанию ему предстояло провести три урока по математике в десятых классах.
Знакомые стихотворные строчки беспрестанно витали у него в голове и просились вырваться наружу. И мысленно он уже прикидывал различные ситуации, в которых обязательно прочитает свои откровения чувств этой замечательной девушке Лене и увидит ее ответную реакцию на них. Это волновало, будоражило его кровь и вносило несомненную интригу во весь теперь уже недалекий шаг объяснения в любви. Где-то в глубине души он боялся этого смелого решения, а с другой стороны, помнил пылкие наставления своего ночного гениального соавтора насчет могущества искреннего слова, и данное ему обещание подарить эти строчки любимой девушке. Своим умом он уже осознал, что поступить по-другому сейчас не имеет морального права. Взятое на себя обязательство, как и сургучная печать, должны непременно дойти до своего адресата.
Назад: Глава ОДИННАДЦАТАЯ Ажиотаж
Дальше: Глава ТРИНАДЦАТАЯ Невиданное дело