Глава 8. Пляска Змея и Паучихи
Intermedius
Уго
Фьюта замерла перед кустарником. Уго перехватил ложе балестры, сложил губы «дудочкой» и присвистнул. Гончая с лаем метнулась вперед, поднимая дичь. Тяжело хлопая крыльями, из кустарника взлетело три фазана, блеснуло на солнце пестрое оперение, воздух наполнился встревоженным птичьим квохтаньем.
Вскинув балестру, охотник поймал в прицел ближайшую птицу и спустил рычаг. Выстрел вышел удачным — с жалобным криком подбитый фазан рухнул в кустарник. Остальные, отлетев чуть в сторону, опустились на землю, предпочитая спасаться бегством.
Уго потянулся к мешочку с глиняными шариками на поясе, без лишней спешки оттянул тетиву и вложил новый снаряд. Ушли, так ушли. Суетиться нет смысла. Охота только началась, гончая еще не раз выследит и поднимет птицу.
Из кустов вынырнула квадратная брылястая морда. Умница-Фьюта сама, не дожидаясь приказа, разыскала и приволокла оглушенную птицу. Гончая несла добычу аккуратно, как учили, лишь прижимая зубами, но не прокусывая. Кто утверждает, что бладхаунд не подходит для охоты на птицу, тот не видел Фьюту в деле. Уго не променял бы свою любимицу и на свору легавых.
Охотник аккуратно высвободил тушку из пасти. Фазан еще дышал, переливались красным и золотым перья на солнце. Королевская дичь.
Он вцепился в тельце, ощущая под мягким покровом перьев теплую, полную жизни плоть и почувствовал, как сбилось дыхание. Ощущение чужой беспомощности странно возбуждало.
Как всегда.
Мягко, почти нежно Уго взял добычу за голову и свернул фазану шею. Возбуждение усилилось.
В следующий раз надо будет сделать это медленнее. Или сначала сломать птице лапы?
Посвященная говорила, что у него хорошие данные, чтобы принять в себя дар Хозяйки, но их надо развивать. Развитие включало в себя и такие вещи… вещи, после которых Уго чувствовал себя на подъеме. От них было приятно и стыдно. И чем стыднее, тем приятнее.
Как тогда, когда он до смерти избил бродягу.
Он остановился, вспоминая жалобные крики, смачные звуки ударов дерева о плоть. Позже он отбросил палку и бил ногами и кулаками, бил до боли, с наслаждением ощущая беззащитную мягкость живота, смотрел, как подкованные сапоги оставляют кровавые следы на тощем теле, слушал, как трескаются и ломаются ребра…
Это было ужасно и… восхитительно.
Ни охота, ни забой скота, ни наказание челяди никогда не давали подобного острого наслаждения. Он едва вытерпел до Ува Виоло, от плотского желания было больно сидеть в седле. Добрался до ближайшего борделя, взял первую попавшуюся шлюху, не обращая внимания, насколько она страшна.
И долго потом воспоминание о содеянном приходило, окатывая тело волной возбуждения и стыда.
Труп бродяги, конечно, нашли. Посудачили из-за зверского убийства, но особого шума не было. Решили, что нищего попрошайку прикончили его же дружки. Это вдохновляло, но повторять Уго не решался. Дар Хозяйки привлекал его почти настолько же, насколько пугал. Достаточно взглянуть на посвященную, чтобы усомниться нужно ли оно Уго…
И все же дар манил, обещал силу, обещал власть и возможность занять в мире место, которое полагалось Уго по праву, но которое у него отобрали.
Память звала пойти дальше и вспомнить все, что они с братьями творили недавно во славу Хозяйки. Воспоминание, от которого к чреслам мгновенно приливала кровь, а по всему телу прокатывалась приятная, вожделеющая слабость. Уго сглотнул и приказал себе не думать об этом.
Позже. Когда вернется с охоты и зайдет в заведение матушки Габриэллы. У нее как раз появилось пара новых девочек.
Он подвесил тушку к поясу и посвистел гончей. Фьюта повела носом и пошла рыскать по кустарнику. Охотник направился за ней следом по звериной тропе.
Лиса выскочила неожиданно. Мелькнуло перед глазами рыжее, в белых подпалинах пятно, Уго толком и прицелиться не успел, пальнул от живота, почти наугад.
И попал.
С жалобным повизгиванием плутовка бросилась, прочь, припадая на одну лапу. Охотник азартно припустил следом за добычей, выкрикивая Фьюту. Тявканье гончей из-за спины словно придало жертве сил. Рыжей молнией зверек метнулся в непролазные кусты. Повинуясь командам хозяина, сука устремилась за пушистой красоткой, оглашая предгорья заливистым лаем.
Охотник сбавил ход. Звонкий голос суки разносился в воздухе. Бладхаунд будет преследовать лису, пока не настигнет, недаром Фьюта — лучшая гончая на псарне Риччи. Она догнала бы добычу, даже будь та здоровой, а уж взять подранка с перебитой лапой сумеет без труда.
Жаль, порвет. Но если повезет, и Уго поторопится, лиса еще будет дышать.
Здесь лес рос куда реже и он ускорил шаг, пробираясь меж кустов на песий лай. Голос Фьюты звучал совсем рядом. Внезапно лай сменился жалобным взвизгом. Уго перешел на бег. Деревья расступились, открывая взгляду залитый солнцем горный склон в проплешинах серых камней и скал.
Он увидел Фьюту почти сразу. Гончая припадала к земле, поскуливала и глухо ворчала, не решаясь напасть. Уго проследил за ее взглядом и вздрогнул. Под раскидистыми ветвями каштана стоял тот самый северянин, что совсем недавно гостил в доме герцога Рино, а потом внезапно и спешно уехал недели две назад.
Тот самый, что унизил Уго на глазах у дрянной гордячки.
Маг. Маг по рождению.
С того дня Уго избегал появляться в окрестностях Кастелло ди Нава и смотреть в бесстыжие, манящие глаза Франчески.
Все казалось, что девка вспоминает его унижение и смеется.
От этой мысли хотелось выть и скрежетать зубами.
Франческа Рино. Ведьма! Проклятая ведьма, что приворожила Уго. При мысли о ее губах, о ее теле, он становился больным. И возбуждение, что обычно приходило лишь после насилия, накатывало вдруг само собой, только от желания обладать наглой, родовитой сучкой. Порвать одежду, намотать волосы на кулак, швырнуть на колени. Чтобы смотрела снизу вверх, покорно и кротко.
Джованни рассказывал — папаша Рино любит поучить дочурку разуму с помощью розги. Уго отдал бы половину состояния, чтобы хоть раз увидеть, как герцог делает это. А уж сделать самому, как он порой поступал с бордельными девками…
Герцогская дочка — не смазливая пейзанка, ее не завалишь так просто. И он пытался по-хорошему. Пытался понравится. А ведьма смеялась. Смеялась и флиртовала с магом, унизившим Уго.
Из-за того унижения он уже почти решил принять дар Хозяйки. Чтобы отомстить. И чтобы никогда ни один выскочка, одаренный магической силой, не посмел так нагло вести себя в присутствии Уго. Чтобы уважал. Вставал, когда Уго входит. Вставал и кланялся. Чтобы отводил взгляд и затыкал свой поганый рот…
Чтобы боялся.
— Ты не это ищешь? — спросил маг. Он держал трупик лисы на весу за задние лапы, любуясь тем, как солнце играет на рыжем мехе. — Кто же бьет пушнину осенью? Плешивый мех, дешевка.
И в доказательство своих слов, выдернул изрядный клок шерсти со спины зверя.
Уго сжал кулаки и зарычал. С каким бы удовольствием он бы сейчас ударил северянина, подпортил смазливое личико, разнес нос в кровавую кляксу, вогнал обратно в глотку эту самоуверенную усмешку…
Он знал, что не сделает этого.
Потому, что боится.
Это неправильно. Так не должно быть. И так не было долгое время. С детства. Когда он решил, что другие должны бояться Уго. Уважать и боятся.
И они боялись.
Пока не пришел северянин.
— Это моя добыча, — глухим от ярости голосом произнес Уго.
— Никоим образом не посягаю на ваш облезлый и блохастый трофей, сеньор, — в готовности, с которой маг протянул трупик, Уго почудилось что-то зловещее.
Ярость неожиданно ушла, сменившись страхом. Северянин же уехал? Или только сделал вид? Зачем маг здесь, где нет никого, кроме Уго и Фьюты? Гончая — верный друг, но она не сможет ни защитить хозяина, ни рассказать правду о его гибели.
Он подошел, с опаской поглядывая на врага, стиснув зубы от унижения, принял из его рук добычу. В лезущей от линьки шерсти копошились насекомые. Захотелось выкинуть трупик и вымыть руки.
— Ты следил за мной?
— Следил? Помилуйте, сеньор Риччи, с чего бы мне заниматься такой ерундой? — насмешливо протянул маг.
— Я думал, ты уехал.
— Я вернулся. Понял, что нет ничего милее и краше этих мест, — с чувством продекламировал враг. — А заодно вспомнил, что все собирался вернуть тебе одну вещицу.
В руках северянина блеснула серебряная Звезда, и Уго отшатнулся.
— Это не мое, — хрипло сказал он, все еще сжимая в руках трупик лисы.
— Да нет же, приятель, ты обронил это во время нашей последней встречи. Ну же! Постарайся, уверен, у тебя получится вспомнить!
Уго и так помнил. Он обронил Звезду во время драки, когда маг унизил его перед высокомерной дрянью, сестрой Джованни. Шлюхой, готовой лечь под безродного плебея, но посмевшей смеяться над Уго.
Он не сразу обнаружил пропажу. И долго боялся, что Звезда попадет в руки храмовых дознавателей, а те придут к отцу, задавать вопросы. Потом расслабился, решил, что обошлось.
Не обошлось.
— Знаешь, что означает эта звездочка? — с обманчивой доброжелательностью продолжал маг.
— Нет, — буркнул Уго. Надежда, что встреча действительно случайна, стремительно таяла.
— Хаос Предначальный. Один из главных символов Черной. Обычно его используют культисты. Ну, знаешь, хаосопоклонники. Такие смешные ребята, которые собираются ночами в местах с дурной славой, чтобы нарядиться в балахоны и спеть дурацкие гимны.
— Мне это не интересно.
— Ну да, конечно. С чего бы добропорядочному квартерианцу интересоваться культом Чиннамасты? Значит, это не твоя безделушка? — глаза северянина смеялись.
— Нет, — Уго почувствовал, как крупные капли пота поползли вниз по позвоночнику. Он ненавидел этого человека, но сейчас куда сильней ненависти был страх. С беспомощной досадой он перевел взгляд на балестру в своей руке. Игрушка, глиняные пули. Ничего не стоит против человека. Был бы аркебуз …
И разве поможет аркебуз, если враг прибегнет к магии, как в прошлый раз?
Дар Хозяйки и только он сможет защитить Уго раз и навсегда.
— Ну ладно, тогда, пожалуй, отнесу это в храм на неделе. Пусть дознаватели разбираются кто владелец висюльки, — маг отвесил шутливый поклон. — Приятно было пообщаться, сеньор Риччи. Хорошей охоты.
Уго проводил северянина взглядом, потом посмотрел на тушку лисы в своей руке. Пальцы с такой силой смяли тонкие косточки, что те сломались с жалобным хрустом. С внезапной яростью Уго замахнулся и ударил тельце о камень.
Плеснувшие на лицо кровавые брызги привели его в чувство. Он свистнул Фьюте и заторопился. Надо было звать посвященную и братьев. Немедленно!
Франческа
Уже поздно, надо бы готовиться ко сну. Огонь свечей дрожит на невесть откуда взявшемся сквозняке, прыгают пятна теплого света, пляшут на пожелтевших страницах в мурашках черных буковок. Ужасно скучная книга — от сухого и нудноватого языка клонит в сон, герои кажутся горсткой паяцев. Бумажные куклы, бумажные страсти.
Я несправедлива к автору. Не роман скучен, но мои мысли далеки от подвигов славного сэра Тристана.
Как можно думать о книгах, как вообще возможно думать о чем-то ином, кроме моего открытия?
Знаю, что стала страшно рассеянной, это подметила даже сеньора Скварчалупи. Бьянка хихикает, делает большие глаза и рассуждает о том, как укрепляет разлука истинные чувства. Я не спешу оспорить слишком прозрачные намеки.
Пусть считают, что я влюблена и страдаю в разлуке. Так безопаснее.
Истинная причина моих тревог влетает в комнату и с требовательным писком кружит под потолком.
Венто. Я по-прежнему зову его Венто. Слишком странно называть стрижа Риккардо даже в мыслях.
Но я знаю его настоящее имя.
И не знаю, что делать с этим открытием. Как случилось, что Риккардо стал черным стрижом? К кому мне обратиться за помощью? Никто никогда не поверит в эту безумную историю. Я бы сама ни за что не поверила.
Так бывает только в сказках.
— Что случилось? — спрашиваю я у птицы и высыпаю из шкатулки нарезанные кусочки бумаги с начерченными на них буквами.
Так мы общаемся. Я задаю вопросы, он собирает ответы из букв. Поначалу я надеялась таким образом убедить отца. Показать ему, что душа Риккардо живет в птице. Но потом вдова Скварчалупи застала нас за этим занятием и сказала, что я «хорошо натаскала» своего питомца. И я поняла — не выйдет. Никто не поверит. Нужны иные, серьезные доказательства.
— Что случилось, малыш? — повторяю я, раскладывая буквы, но стриж не спешит составлять из них слова, словно позабыл о нашей придумке.
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Он падает мне на плечо. Это означает согласие.
Я иду по ночному коридору за крылатым проводником. Темно, безлюдно, замок спит, спят слуги. Должно быть от этой тишины и безлюдности я ощущаю, как в груди нарастает безотчетная тревога и уже понимаю — случилось или вот-вот случится что-то плохое.
Мы спускаемся в подвал Кровавой башни. Там темно и тихо. И пусто.
— Риккардо? — зову я, уже понимая, что никто не откликнется.
Откликается Венто. В его голосе я слышу плач и просьбу о помощи.
— Ты знаешь, куда увели Риккардо? Покажешь мне?
Он приводит меня на конюшню. Как жаль, что я не догадалась захватить плащ! По Вилессам гуляет октябрь, если днем еще тепло, то ночи сыры и промозглы. Но что-то в поведении стрижа говорит — нет времени возвращаться в комнату. Медлить нельзя.
Повезло хотя бы, что на конюшне никого, кроме конюха, который спит в углу на стоге сена.
Страшно ехать куда-то одной, на ночь глядя, но разве можно поступить иначе? Брат рассчитывает на меня! Он ждет помощи, и он совсем один. А все потому, что я — трусливая дрянь. Испугалась, что мне не поверят и даже не пыталась убедить хоть кого-то в своем открытии.
Воровато оглядываясь, седлаю Звездочку и стараюсь не думать, как покину замок.
Все получается само собой. На внутренних воротах отчего-то нет стражи, внешние приоткрыты, караул бессовестно дрыхнет. Так-то радетельно они несут службу. И за что отец только платит им жалованье, если любой может войти или выйти из замка ночью?
Когда вернусь, непременно скажу отцу. Пусть накажет лентяев.
Ночь смотрит в спину голодными глазами, она глубока, как воды горного озера, холодна и тревожна. Долгий путь по горным тропам. Венто упрашивает поторопиться, но страшно гнать лошадь в темноте. Я не лучшая наездница.
Дорога приводит к храму Последней битвы. Спешиваюсь. Снизу октагон, как уродливый вырост на теле холма.
Зачем я здесь одна? Разве не разумнее пойти к отцу, поднять тревогу?
Разумнее, но я боюсь. Боюсь услышать в ответ, что это не мое дело. Любой, кто хоть немного знает моего родителя, первым делом предположил бы, что Риккардо увезли по его приказу.
Снова и снова убеждаю себя, что отец здесь не при чем, что он не причинил бы вреда брату, неважно безумен тот или нет. Убеждаю и сама себе не верю.
Если эти страхи оправданы, смогу ли я хоть как-то помочь Риккардо? Не знаю.
Оставляю лошадь и поднимаюсь по еле заметной тропке. Подол намок от росы, одуряюще пахнет дудником и восьмиугольная громада встает мне навстречу чернильно-черным силуэтом на фоне неба в искрах звезд. Невольно вспоминаю слова Элвина, что раньше здесь было святилище Черной. Стриж дрожит на плече. Мне кажется, я слышу, как бьется его сердечко.
Из-за дубовой двери, окованной медью, доносятся голоса, выводящие гимн во славу Гайи. Слов не разобрать, но узнаю мелодию и облегченно выдыхаю. Гимн встающему солнцу. Странно слышать рассветные пения в ночной тиши, когда время последней службы давно миновало, но как-то легче от того, что внутри добрые квартерианцы.
Я налегаю на тяжелую створку, и она подается. Сначала неохотно, а потом резко. По инерции вбегаю внутрь и лишь потом оглядываюсь.
О боги. Помогите, спасите и направьте!
Помещение изнутри озарено сотней свечей, язычки пламени колышутся, шевелятся тени. Святилище тонет в душном и тревожном запахе трав, воздух так густ, что можно черпать ложкой. Прямо передо мной по центру храма невесть откуда взявшийся алтарь. Вокруг него пятеро неизвестных в лиловых балахонах, лица скрыты капюшонами, но не это важно.
Я смотрю только на своего безумного брата.
Он лежит на жертвеннике, как гусь на праздничном блюде, ожидая своей очереди отправиться в печь. Волосатый, костлявый, руки и ноги растянуты веревками в разные стороны, даже издалека можно пересчитать все ребра.
Под сводом храма гремит акапелла рассветного гимна. Узнаю мелодию, но слова — полнейшая тарабарщина. Сотни мыслей проносятся в голове за секунду. Что происходит? Что они делают? Зачем? Риккардо…
Вдруг подмечаю, что Риккардо полностью обнажен, и невольно краснею. Нашла из-за чего переживать! Как будто это сейчас самое важное!
А незнакомцы в балахонах обрывают гимн, чтобы обернуться ко мне. Бесконечно долгая немая сцена.
Надо что-то сделать.
Что именно?
Пронзительный женский крик «Взять ее!» прерывает тягостное ожидание. Он как сигнал «Беги!».
И я бегу.
Я бегу, бегу обратно по склону холма туда, где оставила лошадь. Оступаюсь впотьмах, падаю, кувырком лечу вниз, прикрывая руками голову, больно ударяюсь о камни.
Мучительный спуск прекращается у подножия. Пытаюсь подняться, цепляясь за стебли дудника. Как в ночном кошмаре отчего-то движения так медлительны, так неспешны, пальцы соскальзывают с мокрой от росы травы, ноги подламываются и никак не встать.
Выпрямляюсь. Тело непослушное, словно чужое. Не бегу — ковыляю, еле-еле, мухой в киселе.
Дрожат колени, мороз в животе.
Они налетают, когда до лошади остается всего пара футов. Первый хватает, сбивает с ног, наваливается сверху всем весом. Надо вырваться, надо сбежать, предупредить отца…
Почти получается вывернуться, когда на подмогу врагу приходит второй преследователь. Что я могу сделать против двоих мужчин? Они скручивают мне руки за спиной, пока я бессмысленно дергаюсь, выкрикивая глупые угрозы:
— Немедленно отпустите меня! Вы не знаете кто я! Мой отец вас повесит!
Чья-то рука вцепляется в волосы:
— Вставай, шлюха.
Снова путь наверх, обратно в оскверненный храм. Не сон ли это? Как может твориться такое в часе езды от Кастелло ди Нава, в сердце владений моего отца? В храме, где мы с Лоренцо справили брачный обряд, призвав в свидетели небеса и землю, огонь и воды…
Порождения ночного бреда затаскивают меня внутрь, чтобы швырнуть на колени у алтаря. Перед глазами подрагивает впалый, покрытый синяками живот Риккардо. Отвожу взгляд.
Двое врагов меж тем начинают спорить, и я окончательно убеждаюсь, что это сон.
Потому, что узнаю голоса.
— О, Хозяйка! Откуда она здесь? — первый испуган и ошарашен, он даже слегка заикается.
— Потаскуха следила за тобой!
Резкое «Не называй ее так!» над головой и чуть позже полное отчаяния «Что же делать?!».
— Да ясно что…
Нет. Это не может быть правдой! Я не хочу, чтобы это было правдой!
Вздергиваю голову. Взгляд мечется с одного лица на другое. Я знаю их. Знаю всех этих людей!
— Ри… Риккардо?! — от растерянности я называю брата тем именем, под которым знала многие годы. — Это ты?!
Он отшатывается.
— Я не могу, — беспомощно произносит Джованни-Риккардо. — Она моя сестра.
— Она следила за тобой! Она нас выдаст.
— Альберто… — шепчу я. — Уго? Орландо? Это правда вы?
Друзья брата виновато отводят глаза, а Риччи смотрит безумным, голодным взглядом, от которого становится страшно.
— Сама пришла. Это воля Хозяйки.
Порываюсь встать, но руки на плечах тяжело вдавливают в пол. Саднит ушибленное колено.
— Так нельзя… — возражает мой заступник. Возражает нерешительно. Словно сам себе не верит.
— Уго прав, — отчего-то я совсем не удивляюсь, когда пятый изувер откидывает капюшон, чтобы показать миру ящероподобный лик Изабеллы Вимано. — Мы говорили сегодня про нее, и вот она здесь. Одна. Это воля Хозяйки.
Мысли путаются в голове, с трудом понимаю, что происходит. Все слишком подлинно для кошмара и слишком дико для реальности. Пытаюсь поймать взгляд брата. Тот качает головой и отворачивается.
— Она нас видела, — голос Альберто полон смущения.
— Следила, гадина, — добавляет Орландо. В его глазах страх.
Они боятся меня — связанную и беспомощную. Наверное, не зря. Я достаточно слышала от Элвина про культ Черной, чтобы понять, зачем они здесь и что собирались сделать с Риккардо.
Поэтому я боюсь их не меньше.
— Я никому не ска… — хлесткий удар по губам заталкивает назад несказанную речь.
— Молчи, — велит сеньора Вимано. И добавляет, обращаясь к сыну. — Ты знаешь правила, Джанни.
— Это же Фран. Моя сестра, — с упрямой безнадежностью твердит Джованни.
И без того уродливое лицо женщины искажает гримаса ярости:
— «Сестра»? Это дочка Камиллы. Такая же высокомерная стерва. Ты всегда будешь для нее бастардом и грязью.
— Нет. Я не… — острый нос ее туфли с размаху врезается в живот, заставляя замолчать. Больно! Под потолком исходит криком Венто, но что может сделать птица?
— Все равно, — говорит Джованни. — Она никому не скажет. Ты ведь будешь молчать, Фран? Правда?
Я отвечаю «Да», зная, что лгу. Как можно ответить что-то иное, когда твои руки связаны, а сама ты стоишь на коленях в храме Черной Тары, и пятеро служителей Хаоса решают твою судьбу?
— Она не будет молчать, — властно говорит Изабелла Вимано. — Ты знаешь это, мой мальчик.
Спор затягивается. Я снова пытаюсь сказать хоть что-то в свое оправдание и защиту, но встречаю побои и окрики. Служанка сует мне в рот несвежий носовой платок. Еле сдерживаюсь, чтобы не укусить ее за пальцы.
Брат снова защищает меня. Так же, как защищал всегда от отца. Но их слишком много: справа, слева, сзади наперебой голоса. Властный — его уродливой матери. Трусливые и дрожащие — Орландо и Альберто. Давят, требуют моей смерти. Джованни почти готов сдаться.
Озираюсь, в поисках пути к спасению и не вижу его. А потом Уго подает голос:
— Отдай мне Франческу. В жены. Она будет молчать, я прослежу.
— А что — хорошая идея, — говорит Джованни. И вопросительно смотрит на мать.
При чем здесь Джованни, разве ему решать, чьей женой я стану? Отец никогда не согласится отдать меня Риччи, так зачем Уго просит брата?
К горлу подкатывает тошнота, потому, что я догадываюсь, каков будет ответ на этот вопрос…
Меня никто не спрашивает, но я мычу и часто киваю, показывая всем своим видом, что согласна. Смотрю на Уго снизу вверх, пытаясь выглядеть соблазнительной, что уже смешно, когда стоишь на коленях, в волосах стебли травы, а рот заткнут грязной тряпкой.
Не хочу, не имею права умирать! Если нужно — солгу, если нужно — выйду замуж за Риччи. Хоть сейчас и прямо здесь, коль скоро они того пожелают.
Я вытерплю даже брачную ночь с Уго, но он глупец, если надеется, что брак заставит меня замолчать или забыть.
Никогда не забуду и не прощу, ни этого храма, ни брата на жертвенном алтаре, ни смерти отца. Я отомщу. Но чтобы суметь сделать хоть что-то, сначала нужно выжить.
Мужчины ждут, на лице сеньоры Вимано отражается раздумье, а затем она скалит желтые зубы в неприятной улыбке:
— Запри дверь, Джанни. Покажем ей истину? — ласково предлагает она. — Пусть дочка Камиллы станцует с нами во славу Змея и Паучихи.
Я не сразу понимаю, что означают эти слова.
Элвин
Неловко признавать, но чуть было не упустил их.
Сначала все шло по плану. Сразу после нашего разговора ухажер Франчески помчался домой с таким очумелым видом, словно за ним гнались все твари Изнанки разом. Я не преследовал его — слишком рискованно, но расчет оправдался — Риччи отправился в город, а не прямиком к кому-то из старших иерархов. Или как там называют друг друга служители Тары?
Я опередил его всего минут на пять. Стоило войти в номер и занять место у окна, как внизу замаячил знакомый малиновый ток, и послышался лай гончей.
Расположившись в кресле, я настроился на ожидание. С выбранного наблюдательного пункта открывался превосходный вид на городское гнездышко семейства Риччи. Прямо скажем, это было не особо привлекательное зрелище. Кондовая каменная коробка о двух этажах из серого камня с кучей мелких окошек и крыша, крытая красной черепицей. Никаких тебе колонн, пилястр, террас или балконов. Дешево и сердито.
Я пообедал, не отходя от окна. Понаблюдал посыльных, спешно покинувших особняк через черный вход. Насчитал троих. Мало. Неужели это все местные хаосопоклонники? Обычно они предпочитают кучковаться пятерками или восьмерками.
Мысль о панике, которую развел Риччи, собирая культистов, развлекала. Можно было нанять пару бездельников и проследить за его слугами, но решил не заниматься ерундой. Куда проще накрыть всю компанию в сборе и на месте преступления.
Шло время. Давно стемнело, а мой подопечный так и не покинул дом. Из опасений упустить его в сумерках, я даже послал соглядатая следить за входом. Безрезультатно.
Этому могло найтись простое объяснение. Скажем, культисты решили встретиться завтра. Почему? Да мало ли какая причина. Обряды и ритуалы привязаны к астрологии, может, завтра звезды особо расположены к служителям Черной.
Или я просто зря обольщался, и у меня вовсе не вышло напугать любителей хорового пения до нервного тика.
Суетится при охоте — последнее дело, но неприятное чувство, что я упустил что-то важное, не отпускало. Никогда не любил сидеть в засаде.
Время убегало, а паскудное предчувствие только усиливалось. Особняк напротив погрузился во тьму и безмолвие, лишь на первом этаже в окнах мелькал отсвет лампы. Прождав еще час, я плюнул на здравый смысл и отправился требовать встречи с Уго.
Сонный слуга поначалу блеял что-то про позднее время и хозяина, который не велел беспокоить. Я дал ему две попытки, а на третью подвесил за шею, захлестнув горло магическим кнутом.
— Так что насчет проводить меня к сеньору Риччи? — поинтересовался я, наблюдая за «пляской висельника» в исполнении лакея. — Или продолжим уроки левитации?
Его лицо побагровело, из раскрытого рта вырвался нечленораздельный хрип. Я предположил, что это означает прилив искренности, и отпустил бедолагу. Повторять не потребовалось — слуга оказался понятливым малым. Он честно признался, что сеньор Риччи уже несколько часов, как покинул особняк, повелев передавать всем посетителям, буде такие появятся, что очень устал и не велел беспокоить.
Тайный ход! Кто мог ожидать, что в этом невзрачном домишке имеется тайный ход? И что Риччи не преминет им воспользоваться?
Мысленно обругав себя идиотом, вслух я только выразил надежду, что никто из обитателей особняка не примет близко к сердцу мою горячность и не станет поднимать шума по поводу позднего визита.
— Ну что вы, ваше сиятельство, — пробормотал лакей, мимоходом наградив меня графским титулом. — Какой шум, нешто случилось что?
Понятливый парень.
Ситуация дурно пованивала. По всему получалось, что я упустил возможность взять культистов из Рино на горячем, а это означало, что придется возвращаться в Церу и искать другие зацепки безо всякой надежды на успех.
Более того, если я хоть что-то понимаю в людях, как раз сейчас местные хаосопоклонники заняты тем, что усиленно избавляются от меня. Насылают болезнь, порчу или призывают какую-нибудь особо мерзкую тварь. И лучше бы разобраться со всем этим до того, как события окончательно выйдут из-под контроля.
А ведь отличный был план — проследить за Риччи и накрыть разом всю компанию. Допросить про ритуал в гробнице, собратьев из других городов. В том, что банда, учинившая кровавую баню в Цере, не ограничивается Уго Риччи и тремя его дружками, я не сомневался.
Все упиралось в безделицу — я понятия не имел, где находится тайное убежище культистов.
Мысль о бывшем храме Черной Тары пришла, когда я седлал лошадь.
Франческа
Можно согласиться и купить жизнь ценой жизни брата.
Можно отказаться и разделить с ним алтарный камень.
В детстве нянька рассказывала легенды, как к разным людям приходили отродья Черной, чтобы выменять душу на богатство или иные блага. Могла ли я тогда подумать, что и мне будет предложена подобная сделка?
Душа или жизнь? Непростой выбор, но я его сделала.
Страх ушел. Совсем ушел, стоило лишь решиться. Умирать обидно, но не страшно. Только в желудке словно морозит кусок льда, и по плечам все бегут и бегут мурашки.
Стриж падает мне на голову и больно клюется, отлетает, кричит в возмущении. Я не обижаюсь на него за неверие, лишь отмахиваюсь, шепчу одними губами «Лети отсюда, дурачок!». Но он возвращается, кружит над алтарем, опускается вниз и льнет к распятому телу.
Культисты косятся на него, но не прерывают пения.
Вместо надежды приходит свобода. Здесь нет меньшего зла, просто есть правильный и неправильный выбор. Я не стану платить за свою жизнь чужими мучениями, как ждет Изабелла Вимано. Быть может, я наивна, но не глупа. И знаю цену таким поступкам.
Что останется от всего, во что я верю и чем живу, что останется от самой меня, если я станцую в ее танце?
Но я не хочу умереть, как свинья на бойне. Наверное, я плохая квартерианка. Врагам не услышать от меня слов прощения.
Я из рода Рино. Мы не смиряемся и всегда даем сдачи.
Знакомые лица под лиловой тканью капюшонов. Оборотни. В детстве я любила слушать страшные сказки, но никогда не верила в них. Клубится дым у курильниц, несет душный запах трав. Гремит рассветный гимн. Незнакомый язык, непонятные слова. Жаль, я не успею узнать, что они означают.
На Орландо вдруг нападает нервная икота. Звук разносится в тишине храма, я насмешливо улыбаюсь, а он багровеет и начинает грязно ругаться, но тут же умолкает от строгого окрика безродной уродливой служанки.
Изабелла Вимано заправляет здесь всем, как умелый кукловод, и четверо мужчин знатного рода покорно движутся, повинуясь ее приказам.
Пока идут приготовления, я жду, потупив взгляд. Ничем не выдаю своего интереса, когда жрица достает нож. Не возмущаюсь при виде кровавых полос, что чертит лезвие на нагом теле. Спокойно встречаю испытующий взгляд, чем, кажется, разочаровываю служительницу Тары.
Я готовлюсь и жду, когда она закончит, чтобы передать мне нож. Знаю, будет только одна попытка. А еще знаю, что это будет последним, что я успею совершить.
Если успею.
Я никогда не убивала раньше. Никого. Разве что комаров.
Снова и снова представляю, как жрица повернется, как ляжет в мою ладонь оплетенная кожей рукоять. Что дальше?
Мы стоим совсем рядом. Женщина склоняется над алтарем, две тяжелые косы падают вниз, открывая взгляду бледную полоску шеи в ороговевших чешуйках.
Это ведь совсем просто, если уметь. Почему меня никогда не учили оружному бою?
Она выпрямляется, чтобы повернуться, и тут…
Элвин
Храм оказался заперт, но изнутри явственно тянуло сладковатым дурманящим дымом. Я поздравил себя с удачной догадкой. Стучаться не стал, просто разнес дверь в мелкую щепу.
И замер, присвистнув.
Кроме Риччи в храме находилось еще два юных оболтуса. Меня знакомили с ними на каком-то приеме, но имена юнцов сразу вылетели из головы. Да и плевать на всяких мелких прихвостней. Куда любопытнее было обнаружить в святилище сеньору Вимано и всех троих детей герцога.
И особенно любопытно было обнаружить, одного из них на алтаре.
Кровавые полосы на торсе говорили, что жертвоприношение уже началось, но, судя по тому, что у парня пока были целы все конечности и на месте оба глаза, до финала оставалось не меньше пары часов.
Над несчастным психом с ножом в руке стояла Изабелла Вимано. И, что сильно меня задело, по левую руку от нее находилась Франческа.
Какого гриска? Отчего-то вид герцогской дочки, принимающей участие в разделке родного брата, по-настоящему взбесил.
— Ну и ну, все благородное семейство в сборе, — не смог отказать себе в удовольствии прокомментировать увиденное самым желчным тоном. — А где же герцог? Почему его не позвали на званый ужин? Я ведь правильно помню, что по традиции, это потом полагается сожрать? Или сначала отсношать, а потом сожрать?
По кивку жрицы четверо мальчишек рванулись ко мне. Я приложил их силовой волной. Потом скрутил всем четверым руки магическими путами. Из баллисты по воробьям, но возиться с обычной веревкой не хотелось совершенно.
— Положите нож, сеньора, — велел я, шагнув к алтарю. Она словно не услышала.
— Элвин! — вскрикнула Франческа, но меня сейчас куда больше занимала ее наставница.
— Нож на пол! Быстро!
Женщина вздрогнула, перевела взгляд на пленника, замахнулась.
— Плохая идея, — отметил я, выбивая заклинанием оружие из ее рук. — Так, хватит суеты. Сейчас все успокоятся, сядут и будут отвечать на мои вопросы.
Франческа снова выкрикнула мое имя и шагнула навстречу с таким видом, словно собиралась повиснуть на шее. Я поморщился и отстранился. Даже смотреть на нее не хотелось. Не знаю, что было сильнее — злость или разочарование.
Мой личный пунктик — питаю глубинное отвращение ко всему, что связано с Хаосом. А еще я невесть с чего ощутил себя оскорбленным — то ли из-за участия Франчески в этой мерзости, то ли из-за запредельного цинизма в вопросе выбора жертвы.
Нет, с точки зрения конечной цели — отличный выбор, не поспоришь. Чем скорее уничтожишь в себе все человеческое, тем охотнее Черная поделится силой.
Сам не знаю, с чего так завелся. Как будто первый день знаю людей.
— Сеньорита, вы меня поражаете. Неужели это все ради мести за парня с дурацкими усами?
— Мести? — она захлопала глазами. — Но я…
— Не терпится стать такой же красоткой, как бабуля Вимано? Ладно, твое дело, мне плевать. Пошла вон отсюда!
К событиям в Цере Франческа отношения не имела, по датам они частично совпадали с ее неудачным замужеством. Да и потом — я готов был поклясться, что пару месяцев назад она ничего не знала о культе Черной. Скорее всего, это был ее первый обряд во славу Тары, так что девчонка заслуживала порки, не более. И я мысленно поклялся, что позабочусь, чтобы она ее получила.
— Что?
— Что слышала. Проваливай. Дверь там, — я кивнул в направлении проема, откуда тянуло свежим воздухом, выдувая дурман. Руки все еще были заняты поддержанием пут на культистах. Без закрепления рунами любое динамическое заклятие приходится удерживать с помощью постоянной подпитки, и ничего тут не поделаешь.
— Ты все не так понял! Я не…
— Не интересно.
Слишком отвлекся на перепалку. Это стало ошибкой.
То ли вскрик, то ли стон повис в воздухе. Я перевел взгляд на Изабеллу Вимано, но было поздно.
Так и не понял, что именно она сделала. Кажется, разодрала себе запястье зубами. А может ногтями. В любом случае, крови и боли было достаточно. Ей хватило, чтобы воззвать к предначальной стихии.
Я еще поворачивался, еще перекидывал нити активных заклинаний в правую руку и поднимал левую, чтобы швырнуть жрицу о стену, когда тело ее на мгновение вспыхнуло изнутри лиловым пламенем. Она откинулась назад, переламываясь в пояснице под невозможным для человека углом. Черные с седыми прядями косы скользнули по цветной мозаике пола, голова почти коснулась камня, словно женщине переломили хребет. Ком сырой силы, что я швырнул, пролетел над ее телом, врезался в стену, и та пошла ветвями трещин.
Жрица выпрямилась с изяществом профессиональной танцовщицы. Черный ветер инферно заструился у ее ног, завиваясь воронкой, надул подол балахона лиловым куполом. Совсем мелкий, не вихрь — смерчик, он тек по кругу, не рискуя подняться выше колена.
Пока не рискуя.
Пока она могла приказывать Хаосу.
Набрякшие веки в мелких ороговевших чешуйках плотно сомкнуты. Безмятежная улыбка проплыла по лицу, которое на секунду показалось почти прекрасным в своем уродстве. Треснул безгубый шрам рта, открылся темным провалом, полным мелких и острых игл.
Я одним движением порвал и стряхнул с ладони нити заклинаний, чтобы вскинуть вверх руки со щитом.
А затем жрица разомкнула глаза.
Из них глянула слепая, аморфная вечность. Хаос, альфа и омега, источник всего, безграничные возможности. Сила столь же опасная, сколь бесполезная без воли носителя.
Лишь желания одержимого позволяют ей проявиться в полной мере.
Крик женщины хлестнул по ушам, хлынул навстречу бурлящим, яростным потоком, чтобы разбиться о выставленный мною щит. Засвистел ветер инферно, пошел по кругу, свиваясь в сплошное черное кольцо вокруг нас двоих и алтаря с распятой жертвой. Где-то внизу, в недрах холма что-то глухо стонало и ворочалось, шатались стены, витражи на окнах лопнули и разлетелись с жалобным звоном крошевом разноцветных стекляшек.
Одержимая наклонилась вперед, визг стал тоньше, звенел почти неслышной, перетянутой струной, ввинчиваясь под череп. Я до боли стиснул зубы, все внимание и силы уходили на то, чтобы удерживать щит.
Ее страстное желание вело мощь Хаоса, давило стотонной каменной глыбой, било тараном, в созданные мной стены.
Я понял, что долго не выстою.
Франческа
Осторожно высовываю голову из-за алтаря, ощущая щекой тепло плеча Риккардо. Все еще привязан. Я бы освободила его, но боюсь, что брат попробует убежать и попадет в беду.
Риккардо-который-птица, тоже здесь — дрожит мягким комочком на плече безумца. Накрываю его ладонью, он вырывается и клюется.
Когда все началось, меня как толкнул кто-то. Я упала на пол, прикрыв голову руками. Не видела ничего, только слышала звук удара, как великан долбанул гигантским молотом о стену. И потом визг.
Лежала, пыталась испугаться и не могла. Словно шагнув мысленно за черту, разделившую живых и мертвых, навсегда утратила способность бояться.
Только что впереди была смерть. Сначала врага, а потом моя собственная. Только что не было «завтра». И вот все переменилось в одночасье.
Переменилось ли?
Привстаю, в готовности чуть что нырнуть за алтарь. От зрелища магического поединка перехватывает дыхание. Вокруг нас завивается кольцами черный вихрь в проблесках лиловых молний. Пахнет грозой и чем-то паленым. Опасно гудит воздух меж жрицей и магом. От раскинутых рук северянина разливается алое свечение, черные волны разбиваются о него и тают.
Я отвожу взгляд и вижу нож.
Он лежит так близко от черной границы, отделившей нас от всего прочего мира. Опасно близко. Пара дюймов, не более. Падаю на четвереньки, ползком пробираюсь к оружию.
Рукоять на ощупь совсем такая, как мне представлялось у алтаря. Шершавая кожа приятно лежит в ладони. Нет мыслей, только немое удивление тому, что я сейчас собираюсь сделать.
Поединок продолжается. Мне кажется, или алое свечение вокруг мага было ярче? Сейчас оно словно потускнело, подернулось дымкой.
Я сжимаю нож и смотрю на жрицу Черной Тары.
Я никогда не убивала.
Встаю. Страха все еще нет, как нет и жалости, и нет лишних мыслей. Нож — как продолжение руки, лезвие в кровавых разводах. Три коротких шага.
Ирреальная фигура в лиловом балахоне. Враз почерневшие косы мотает ветер. Искаженный лик, в котором не осталось ничего человеческого. Беззащитная полоска шеи.
Медленно.
Отчего все так медленно?
Как во сне.
Она поворачивается…
Заношу руку с ножом.
Черный дым из оскаленной ямы рта прямо мне в лицо.
Стремительная тень наперерез. Навстречу жуткому дыханию жрицы.
Лиловая вспышка. Жалобный писк. Невесомое тельце у ног.
Тишина падает на храм, как топор палача.
Крик северянина «Бей!».
В безмолвии отчетливо слышен звук, с которым лезвие входит в тело. Жрица всхлипывает и начинает падать мне навстречу.
Медленно-медленно.
Шарахаюсь, с ужасом наблюдая, как ее силуэт идет рябью. Концы кос завиваются клубами черного ветра. Пылью рассыпаются пальцы и руки.
А потом время прекращает тянуться липкой патокой. Обезумевшей кобылицей срывается с привязи и несется вскачь, не разбирая дороги.
Маг отшвыривает меня в сторону, наваливается сверху. Он тяжелый. Сопротивляюсь, извиваюсь ужом, пытаясь вывернуться. Окрик «Лежи смирно, дура!». Вспышка жара совсем рядом, и там, где секунду назад было тело мертвой жрицы, пузыриться лиловый в желтых прожилках раскаленный купол, похожий на гнойный фурункул. Нечто сдерживает огонь, не дает пойти вразнос.
Я больше не дергаюсь, только выкручиваю шею и смотрю на бушующее пламя — погребальный костер Изабеллы Вимано и Венто, один на двоих. Неужели все закончилось?
Элвин отпускает меня, встает. Черный смерч вокруг нас свистит, набирая скорость. Я, приподнимаюсь. Забыв как дышать, смотрю на пляшущую рядом смерть, и отчего-то кажется, что поединок со жрицей не закончен.
Лицо мага застыло в яростном усилии, обострились скулы, брови сомкнуты, руки судорожно дергаются, сжимаются в кулаки, словно он ловит-ловит, но никак не может поймать невидимую муху.
Вихрь странно пульсирует. Гудящая стена плотного ветра надвигается… И отступает на прежние позиции. Дрожит пол, смерч взмывает вверх, касается потолка, и я вдруг вижу над головой небо в тусклых звездах и клочьях облаков.
Северянин с хлопком смыкает ладони — он поймал, прихлопнул свою муху. И смерч исчезает. Совсем.
— Уфф, — он без сил опускается на пол рядом со мной, прислонившись спиной к алтарю. Трясет левой рукой и дует на нее, будто ненароком ухватился за что-то горячее. — Еле успели. Еще бы чуть-чуть и…
— И что? — отчего-то шепотом спрашиваю я.
Маг дергает плечом:
— И все. Инферно на человеческой половине мира. Даже не монстр, просто чистый Хаос. Ты же видела — она уже начала распадаться.
Я не понимаю ни слова, но на всякий случай киваю. Нет сил задавать вопросы.
— Спасибо за помощь. С ножом — это было очень вовремя, — говорит он. И резко. — А теперь рассказывай, какого гриска ты здесь забыла?!
— Могу спросить вас о том же, — отвечаю я самым холодным тоном. — Мне казалось, вы покинули Рино.
— Я вернулся. Разобраться вот с этой маленькой проблемой. Еще раз, Франческа: что ты делаешь среди культистов?
— Вы же и так все знаете, сеньор Эйстер. И слушать меня вам не интересно.
Он морщится:
— Это что за попытка устроить сцену, сеньорита?
— Я хочу, чтобы вы извинились.
— Пока не вижу, за что извиняться.
Мы смотрим друг на друга в упор. Потом я уступаю. Он, должно быть, прав. Трудно было подумать иное, увидев меня рядом со жрицей. И я слишком хорошо понимаю, какая участь ждала нас с Риккардо, не окажись мага поблизости.
Рассказываю обо всем. Элвин слушает молча, не торопится, против обыкновения, вставлять ехидные шутки, лишь иногда задает вопросы. Это настолько не похоже на его привычную манеру общаться, что я не выдерживаю:
— Что с вами случилось, сеньор Эйстер?
Маг приподнимает бровь:
— Случилось?
— Я хочу сказать: почему вы молчите?
— Наверное, потому, что вы говорите, сеньорита. Это называется «слушать».
— А что стало с вашей привычкой вставлять гадости?
— Так потрясен, что нет слов, — язвительно отвечает он. — Хотите гадостей, потерпите до завтра.
Когда рассказ переходит к Венто, я сперва сбиваюсь, но Элвин не спешит крутить пальцем у виска и спрашивать про наследственное безумие семьи Рино, поэтому я решаюсь быть полностью откровенной.
С каждым словом груз, камнем лежавший на душе в последние дни, становится легче.
Он крутит пальцем у виска чуть позже, когда я рассказываю, как покинула дом на ночь глядя.
— Гениально! Сеньорита, признаю, был неправ, когда говорил про талант находить неприятности. Дело не в таланте. Ваш секрет в выдающемся уме и житейской смекалке.
Эти слова заставляют меня рассердиться не на шутку.
— Но что я могла сделать?! Если нет никого, кто мог бы помочь?
— Да, да! Конечно, поехать одной в храм Черной Тары — самое мудрое решение.
Вот теперь он снова похож на себя. И мне снова хочется его убить.
Сухо и коротко рассказываю о выборе, который мне предложила жрица. И о своем решении. На лице северянина отражается изумление, он смотрит на меня как-то совсем по-другому. Так, словно видит впервые.
— Значит, вы с самого начала собирались познакомить красотку Вимано с ее ножом?
Обида возвращается. Я жажду извинений за брошенную ранее в лицо клевету, но не похоже, чтобы маг собирался извиняться.
— Вы вправе не верить, — сердито отвечаю я. — Намерения нельзя доказать.
Элвин улыбается и касается моей щеки кончиками горячих пальцев. Краснею под слишком пристальным взглядом.
— Верно. Потому намерения ничего не стоят, важны только поступки. Вы отважная, но совершенно сумасшедшая девчонка, Франческа.
Вспыхиваю, не в силах скрыть, как приятны мне его слова. Слишком уж они не похожи на обычные дежурные комплименты северянина, мало отличимые от насмешек.
Все еще думаю, что ответить, когда из-за спины раздаются шорохи и осторожный шепот Уго и Орландо. Элвин вскакивает, мгновенно теряя ко мне интерес. Слышу звук удара, стоны, а потом веселый голос мага:
— Друзья, невежливо покидать званый вечер, не попрощавшись. К тому же у меня осталось столько вопросов!
Ругаю себя — как можно было забыть, что мы здесь не одни? Поднимаюсь, опираясь на алтарь. Отчего-то болит все тело, особенно локти и колени. Рядом, на жертвеннике все так же привязанный Риккардо. Он без сознания и мне не хочется будить его.
Свечи давно потухли, в углу тлеет одинокий факел, почти не давая света, но самый темный час давно миновал. В святилище серые сумерки. Подходит час утреннего богослужения, скоро здесь будет людно, придут священник, служки, крестьяне. Что подумают они, застав оскверненный храм и всех нас?
Маг стоит чуть поодаль над телами незадачливых поклонников Черной. Его длинные пальцы музыканта беспокойно движутся, словно вяжут узлы на невидимой веревке. Он пинком переворачивает Джованни на спину:
— Пожалуй, начнем с тебя.
Мне отчего-то становится страшно за брата.
— Что вы собираетесь делать?
Элвин ухмыляется:
— Я сегодня в роли исповедника. Устрою культистам таинство покаяния. А ты ступай, дочь моя, и не греши.
— Не надо, — прошу я.
— То есть, как это «не надо», Франческа? Это что — очередное проявление квартерианского всепрощения?
Истеричные рыдания со стороны алтаря вторгаются в наш разговор. Разрываюсь между двумя братьями. Каждому нужна моя помощь.
— Не обижайте Джованни. Пожалуйста.
Он морщится:
— Хорошо, можно начать с сеньора Риччи. Он всегда был мне симпатичен своими обходительными манерами. И, ради Четырехпутья, Франческа. Успокойте вашего второго братца, или я заткну ему рот.
Подхожу к алтарю, чтобы ослабить веревки, но узлы завязаны на совесть.
Голос за спиной:
— Я бы не стал этого делать на вашем месте, сеньорита, еще сбежит. Ни вам, ни герцогу не нужны лишние слухи.
Не могу не признать правоту этих слов. Глажу Риккардо по голове. Взгляд возвращается к черному обугленному пятну. На месте упокоения Изабеллы Вимано — провал. Яма глубиной в фут, не меньше, словно огонь смог пожрать сам камень.
Не осталось даже пепла. Не будь Венто, это место стало бы мне могилой.
Из глаз брата текут слезы, вздрагивает впалая грудь, трясется нелепая, грязная бороденка.
— Потерпи, мой хороший, — ласково, как ребенку, говорю ему я. — Скоро вернемся домой.
Он всхлипывает и шепчет «Фран!».
