Глава 7. Клятва
Франческа
Настоящий Риккардо сегодня плохо выглядит. У него распухло ухо и под глазом синяк. Темно-фиолетовый, почти черный. Я приманиваю брата яблоком, чтобы рассмотреть синие следы от пальцев на его шее. Уговорами и лаской заставляю снять рубище, в котором его тут держат, разглядываю старые и свежие кровоподтеки, украшающие худое, почти безволосое тело.
Их вид приводит меня в совершеннейшую ярость.
Кто мог сделать с ним такое? Кто посмел поднять на него руку?
Безумец безобидней щенка. Не будь я в первую нашу встречу так испугана, поняла бы еще тогда. Риккардо робок, беспомощен и всего пугается. Даже когда пытается драться, делает это настолько неумело, что побороть его нет никакой сложности.
— Я заставлю их прекратить это, — жарко клянусь я брату и полная решимости бегу наверх, к отцу.
Ему придется меня выслушать!
У входа в его кабинет останавливаюсь. Гнев немного утих, и мне боязно отвлекать родителя. Поднимаю руку, чтобы постучать, но слышу из-за двери сердитый голос:
— Я сказал — «нет» и не приставай ко мне больше со всяким бредом!
— Но вы даже не обращаете внимания на очевидные преимущества… — лже-Риккардо, как всегда говорит невыразительно, но что-то заставляет заподозрить, что он тоже зол.
— Преимущества для кого? Пусть Мерчанти и Риччи подавятся! Я не буду снижать пошлины, обкрадывая себя и своих людей. А ты хапуга или идиот, если приходишь ко мне с подобными предложениями.
Я трусливо опускаю руку, так и не постучав. Сейчас не лучшее время, чтобы приставать к отцу.
Надо уйти, но я медлю, вслушиваясь в разгорающийся за дверью спор из-за пошлин на чужеземные товары. Вспоминаю, что в последний год отец и лже-Риккардо все чаще не сходятся во мнениях. Они умело скрывают разногласия, но луну надолго не спрячешь.
— Мне оскорбительно слышать от вас намеки о корыстном интересе с моей стороны, — голос лже-Риккардо звенит негодованием. — Рино — мое будущее владение. Я — ваш наследник…
— Ты — мое наказание за грехи, Джованни. Ты и Франческа, — тяжело говорит отец. — Вернись к Риккардо разум, я не стал бы терпеть тебя и минуты. Когда умру, можешь делать с герцогством что хочешь. Но пока не лезь, куда не просят. Ты собирался на охоту с Мерчанти, так иди. И передай этому торгашу, чтобы не протягивал лапы к нашим деньгам.
Еле успеваю отскочить за угол, как дверь распахивается. Джованни вылетает с перекошенным от ярости лицом и почти бегом направляется к лестнице, не замечая меня.
Я провожаю его взглядом.
Джованни Вимано?
Он тоже мой брат.
Бастард.
Унизительное слово, унизительный статус. Лоренцо был бастардом. Я знаю, как мучила его мысль об этом.
Джованни — всегда мрачный, всегда застегнутый на все пуговицы. Я всегда думала, что его сдержанность скрывает властность, сродни отцовской, а может и жестокость. Я ошибалась?
Как мало мы знаем своих близких.
Мне хочется подойти к нему, спросить «почему», узнать что он думает, что чувствует. У нас никогда не было откровенных разговоров. В семье Рино не принято распахивать душу. Каждый — узник своей Кровавой башни. Каждый должен сам справляться со своими печалями.
Джованни спускается. Мысленно клянусь поговорить с ним. Позже. Я должна попытаться! Должна узнать какой он на самом деле.
Мой брат — Джованни Рино.
Подхожу к двери, чтобы постучать и снова замираю, подняв руку. Отец, должно быть, зол, очень зол из-за размолвки. Последнее дело приставать к нему сейчас, сразу после спора. Быть может, вечером, если у него будет хорошее настроение. Или завтра. Если его опять никто не рассердит…
Нет, меня это не устраивает. Слишком долго. И я обещала Риккардо!
Знаю, что поступаю самонадеянно, но я не в силах отложить все до другого раза. Я тоже из рода Рино. И я не позволю этой женщине издеваться над моим братом.
Я снова спускаюсь в подвал Кровавой башни.
Ожидание затягивается почти на час. Все это время я вышагиваю по камере, накручивая себя. Словно коплю силы перед ударом. Наконец, Изабелла Вимано входит, неся в руках лампу. На ней уже знакомая бархатная маска. Я помню, что скрывается под тканью, но слишком сердита, чтобы думать об этом.
Прочие слуги побаиваются сеньору Вимано, что неудивительно, учитывая ее уродливую внешность и пугающий ореол тайны вокруг этой женщины. Иные называют ее ведьмой, а иные и вовсе Черной Тарой во плоти, но я не верю в эти сказки. Я уже знаю, что раньше она действительно считалась красавицей. И одно время грела постель моего отца. Он был сильно увлечен безродной девкой, поговаривали даже, что она его приворожила.
Возможно, боги и правда покарали ее за связь с женатым мужчиной, как любит болтать челядь, но странно, что они не тронули моего отца.
Или безумие Риккардо — его наказание за этот грех?
Увидев меня, служанка останавливается в дверях:
— Сеньорита Рино? Вы снова здесь?
— Да, я здесь, Изабелла. И я хочу знать, что это значит!
Я тыкаю пальцем в сторону камеры Риккардо.
— Вы избиваете его?! Избиваете моего брата?!
— Я его пальцем не тронула, — говорит она. — Он вчера беспокоился и бился головой о стену. Такое бывает. Джованни мой сын, как могла бы я обидеть своего мальчика?
Она издевается или считает меня за дуру? Я видела синяки на шее Риккардо. Такой след оставляют только человеческие пальцы.
— Не смейте лгать! Мы обе знаем, что ваш сын сейчас на соколиной охоте с Орландо Мерчанти.
Как жаль, что нет возможности увидеть уродливое лицо, что она прячет под маской. Удалось ли мне застать ее врасплох? Напугать?
Трудно сражаться с закрытыми глазами.
— Не понимаю о чем вы, сеньорита.
— Все вы понимаете, — мой гнев холоден и остер, как заточенный стилет. Она страшна в своем уродстве и своей загадочности, но я не боюсь ее, не испугалась бы, будь она самой Черной. — Если я еще раз увижу синяки на Риккардо, или если вы снова побежите жаловаться моему отцу… тогда ваша маленькая тайна станет известна всем, поверьте. Я об этом позабочусь.
Я делаю шаг вперед, Изабелла отшатывается.
— И не надейтесь, что за бедного Риккардо некому вступиться, пусть даже отец предпочел вычеркнуть его из памяти. Довольствуйтесь тем, что сумели подсунуть своего бастарда в семью Рино. Вы поняли меня?
Она отвечает глухим «Да».
— Тогда вымойте его. Накормите нормально. Подстригите и переоденьте уже в чистое. Он — безумен, но он не животное. Уверена, отец платит вам достаточно, чтобы содержать моего брата, как должно. Завтра после обеда я проверю, как вы выполняете свои обязанности.
Я покидаю подвал с видом королевы, поднимаюсь по лестнице, чувствуя себя правой и сильной этой своей правотой.
Это незнакомое, но приятное чувство.
* * *
Передний двор Кастелло ди Нава всегда наполнен людьми и звуками. Звон металла со стороны кузни, ржание лошадей, людские крики. От пекарни тянет свежим хлебом, запах пиленого дерева от мастерской, навоза от конюшен…
Это место хранит счастливые воспоминания. В детстве я любила играть здесь. С Риккардо, пока он еще был рядом. И позже одна, когда удавалось улизнуть от нянек и наставниц.
Иногда я наблюдала за играми детей прислуги. С завистью, со смутной обидой. Я была мала, одинока, и мне так хотелось друзей… но я помнила — нельзя. Мое месте не среди челяди, но над ней.
Мельница чуть в стороне от прочих хозяйственных построек, и людей тут меньше. Журчит вода, крутится, поскрипывая, огромное деревянное колесо. Здесь, забравшись в узкую щель меж замковой и мельничной стеной, я пряталась от дуэньи.
К ветке старой яблони все так же привязаны качели. Я опускаюсь на доску. Как я выросла! А когда-то приходилось ныть и просить Риккардо, чтобы подсадил. Поджимаю ноги, но подол платья все равно метет по земле.
Уже не первый день я собираю осколки памяти. Пытаюсь понять, когда и как случилось, что мой брат стал животным с затравленным взглядом, а его место занял тот, другой.
Так и не поговорила с Джованни. Струсила. Страшно было начать.
В семье Рино не принято показывать свои чувства, но я люблю брата. Я хорошо помню, как Джованни защищал меня от отцовского произвола. Защищал и опекал. А что читал нотации — не страшно. От нотаций не больно сидеть.
И он никогда не поднимал на меня руку. Никогда! Даже когда я позволяла себе спорить или тонко насмехаться. Да, брат очень замкнут, но я и сама не открытая книга. И не важно, что вело им в его заботе. Важно, что я ценю это.
Как же ему было тяжело! Сменить имя, расстаться с матерью, чтобы занять чужое место и всю жизнь помнить об этом.
Пожалуй, я даже рада, что у меня теперь два брата.
Венто проносится совсем рядом. Я улыбаюсь, подставляю ладонь, но он словно не замечает. Летит к мельнице и начинает кружить. Его тревожный писк заставляет меня встрепенуться.
— Что такое, малыш?
Стриж опускается на землю у мельничной стены и принимается долбить клювом камень. Он делает это с таким отчаянием, таким остервенением и настойчивостью, словно от этого зависит его жизнь.
Я встаю с качелей. Мне больше не хочется улыбаться.
Что с ним?
«Вииирррииии», - почти что плачет мой питомец и бьется грудью о камень.
— Прекрати, Венто! Ты поранишься!
Беру его в руки, он вырывается. Хлопают крылья, летят по воздуху перья.
— Что там? Хочешь сказать, внутри что-то есть?
Он затихает в моих руках.
— Хочешь, чтобы я посмотрела, что там? — спрашиваю я, и мне снова кажется, что я схожу с ума.
Я разговариваю с птицей? И она мне отвечает?
— Виииррриии.
— Хорошо.
Я тяну на себя камень, и он выходит неожиданно легко, словно ничто не держало его в стене. Мелькает воспоминание, слишком смутное, чтобы я успела за него зацепиться. Стриж снова верещит, храбро ныряет в темный проем и тут же возвращается обратно.
В клюве у него зажат конец кожаного ремешка.
— О боги, что это? — я отбираю у питомца его находку. Дергаю за ремешок и в руки мне падает кожаный кошель размером почти что с моего маленького Венто.
Он в ужасном состоянии. Таким кошельком побрезговал бы и нищий попрошайка. Снаружи кожа поросла плесенью, местами побурела и даже побелела, а местами подгнила. Торопливо пытаюсь распутать завязки — нетерпение и страх подгоняют, требуют сделать это скорее, скорей. Не получается. За годы, проведенные в стене, кожа слиплась, спеклась в единую массу. Тогда я просто рву их, вытряхивая на землю содержимое тайника.
И тихо ойкаю.
— Это будет секрет. Только наш с тобой, — Риккардо хитро улыбается и выдвигает камень. В руках его скачет деревянный конь, совсем маленький, меньше ладошки, но как настоящий. Грива с черными волосами и звонкие копыта с крохотными медными подковками.
— Так не честно, — говорю я и сжимаю кулак. — Не дам!
— Жадина.
— Сам такой. Твоя лошадь — плохая.
Он смеется, снимает с берета аграф, что держит перо и демонстративно кладет его в кошелек.
— Жадина, — повторяет брат.
Мне до слез жалко расставаться с сережкой, но так надо. В тайник прячут то, что дорого.
Я отдаю ему одну из двух сережек, что недавно подарил отец. Расстаться с двумя сразу нет никаких сил. Позже я совру, что потеряла ее, и нянька будет ругаться.
А еще позже, уже после внезапного отъезда Риккардо, я буду безуспешно искать тот самый камень, которым брат закрыл от посторонних глаз наш с ним секрет. Но так и не найду.
Сережка. Серебряная, с лазуритом. Совсем маленькая. В самый раз ребенку.
Позеленевший от влаги бронзовый аграф в форме головы льва.
Четыре крохотные медные подковки и горстка деревянной трухи.
— Я была права, — шепчу я, как безумная, сквозь подступающие слезы. — Твоя лошадь плохая, Риккардо. Видишь, от нее ничего не осталось.
Элвин
Первым, что я почувствовал, придя в себя, была боль. Мучительно ныл затылок. Казалось, на голову надели железный обруч с шипами по внутренней стороне, навроде тех, что можно встретить в арсенале любого уважающего себя пыточных дел мастера. И теперь невидимый садист закручивал винты, заставляя металлические шипы все глубже входить в кость.
Я застонал, попробовал ощупать рукой затылок и понял, что не могу этого сделать.
Я не мог пошевелить даже пальцем.
Следующим неприятным, но закономерным открытием стал кляп во рту. Я бы больше удивился его отсутствию. Единственный способ обезвредить мага — заткнуть рот и зафиксировать пальцы. Существует даже крайне гнусная разновидность казни — специально для чародеев, когда отрубают обе кисти, вырезают язык и отпускают жить дальше. Большинство кончает с собой уже в первый месяц.
В моем случае кляп был излишним — я работаю только через руки, но они решили перестраховаться.
Кстати, кто «они»?
Морщась от боли, я осторожно открыл глаза. В ушах шумело, перед глазами все двоилось, а невидимый садист вкрутил винт на обруче разом на пару оборотов. Я поморгал, дожидаясь, пока окружающий мир обретет резкость, и осмотрелся.
Помещение вполне соответствовало расхожим представлениям о пыточных застенках. Темно, мрачно, решетки и цепи. На стенах из необработанного камня чадят факела, в углу жаровня, на которой тлеют малиновые угли, рядом щипцы, плети и прочие малосимпатичные игрушки из арсенала записных садистов.
При попытке покрутить головой боль перетекла с затылка на виски, пульсируя в такт биению сердца, и я окончательно поставил себе диагноз «сотрясение мозга». Потом поставил диагноз всей этой ситуации «полная задница». Немного подумал, и поменял формулировку на такую, что заставила бы упасть в обморок иную чувствительную барышню.
Мне случалось попадать в плен, но, настолько беспросветного положения я припомнить не мог. Люди редко представляют себе истинные возможности хорошего мага, тем более Стража. А роль жертвы, когда знаешь, что контролируешь ситуацию и в любой момент можешь поменяться с тюремщиком местами, даже забавна.
Но тот, кто меня связал, определенно, разбирался в блокировке магических проявлений.
Память возвращалась рывками. Схватка у дверей гробницы, звезда Хаоса, безжизненный фэйри. Остальные события тонули в тумане. Я помнил, что собирался доставить Рэндольфа к его сородичам и улизнуть прежде, чем начнутся расспросы.
Нынешнее положение намекало: план потерпел полную катастрофу.
Так и знал, что пожалею об этом.
Некоторое время ничего не происходило. Головная боль постепенно отступала, в глазах больше не темнело. Я подергался на кресле, к которому был прикручен. Связать человека так, чтобы он не мог пошевелить и мизинцем в прямом, а не переносном смысле, довольно сложно, но меня обрабатывал настоящий профессионал. Руки заведены назад, почти вывернуты из суставов, каждый палец примотан к железной решетке, и примотан на совесть.
Я все еще дергался, пытаясь ослабить путы, когда услышал звук шагов за спиной. Паскудно, когда не можешь видеть происходящее. Даже если связан, зрение дает иллюзию контроля.
Прикрыв глаза, я весь обратился в слух. Шаги уверенные, громкие, но не слишком быстрые. Человек это или фэйри, он не привык таиться, скорее наоборот. Не суетлив, но и не медлителен. Возможно, резок. Среднего роста. Не грузный. Каблуки подбиты металлом, но звона шпор не слышно…
Провернулся ключ в замке, лязгнула цепь.
— Вижу, ты пришел в себя, — голос был сухим и безжизненным, как пески тамерской пустыни, а его обладатель по-прежнему находился за моей спиной. И все же зародившиеся подозрения о личности визитера перешли в уверенность.
Ответить я, по понятным причинам, не мог.
Прервавшиеся было шаги возобновились. Посетитель обошел меня по кругу и я, наконец, смог полюбоваться на его выскобленный до зеркального блеска череп и хищный орлиный нос. На изборожденном морщинами лбу, скрытая полупрозрачной пленкой века выделялась заметная шишка.
Печально известный третий глаз Марция Севруса.
Как я и предположил, князь решил лично допросить пленника. Наверное, я должен чувствовать себя польщенным.
Проклятье, в мире очень немного существ, которых я… ну, не то, чтобы боюсь, а, скажем, по-настоящему опасаюсь. И князь Церы занимает одно из лидирующих мест в этом коротком списке.
— Я помню тебя, — сказал он. — Ты — фаворит Исы. И ты изуродовал ее брата на дуэли чести двенадцать лет назад. Ты работаешь через пассы.
С этими словами он избавил меня от кляпа.
— Ну, прямо так уж и «изуродовал», - тут же возразил я. — Просто немножко попортил красавчику личико. И я не «фаворит». Не имею отношения ко двору княгини.
Неплохая попытка, если он хотел меня оскорбить. Быть известным в обществе исключительно тем, что делишь постель с женщиной, пусть даже княгиней — унизительно. Тем более что мы расстались с Исой. Как раз двенадцать лет назад. И моя дуэль со Стормуром сыграла в этом не последнюю роль.
Князь молчал, вглядываясь в мое лицо своими круглыми, как у совы, глазами. Неприятный тип. Никогда он мне не нравился.
— Кстати, спасибо, что избавили от кляпа. Не могли бы вы теперь сделать что-то подобное в отношении веревок? Еще немного, и мои руки даже отрубать не потребуется, сами отвалятся. Как-то иначе представлял себе легендарное разеннское гостеприимство.
Он все так же молчал, а я подумал, что слишком много болтаю потому, что нервничаю. Плохо. Ясное дело: ситуация, когда сидишь беспомощнее слепого котенка, нервирует, но это не повод молоть языком. Стоит мне начать развязно шутить в своей любимой манере, все закончится скверно.
Одну грандиозную глупость я уже успел сделать. Признался, что не связан с Северным двором фэйри, и тем самым разом вывел себя из-под предполагаемой протекции княгини. Теперь у князя Церы нет даже такого эфемерного соображения «против», если он возжелает оказать маленькую услугу Стормуру и отправить ему врага, перевязанного подарочной ленточкой.
Что мне устроит братец Исы в этом случае, лучше не думать.
Но я не жалел. Прятаться за женской юбкой — позорно. А прятаться за юбкой Исы еще и глупо. Мы с Севрусом оба отлично знали, что княгиня не пойдет на жертвы ради любовника.
Она — из тех, кто берет, а не дает.
— Гостеприимство не для вора, — резко ответил князь.
— Предпочитаю термин «кладоискатель», - ответил я, мгновенно оценивая новую информацию. Был только один человек, который мог доложить князю о моих изысканиях в гробнице. Точнее, не человек…
— Рад, что Рэндольф пришел в себя. Я по-настоящему волновался за этого парня. Надеюсь, он не опустил никаких значимых подробностей в своем рассказе? Скажем, про нашу договоренность. Я честно выполнил свою часть сделки.
Отличная новость. И не только потому, что я переживал за жертву моих экспериментов с рунистикой. Честный рассказ фэйри о событиях в гробнице разом превращал меня из подозрительного типа едва ли не в героя.
— Цера — мой домен. И все, что в нем хранится, принадлежит мне. Таков Закон.
Я кивнул с самым непринужденным видом. Словно мы вели светскую беседу на званом вечере:
— Не спорю.
— Мой клинок обещал тебе то, что ему не принадлежало.
— Да, некрасиво получилась. Но услуга уже оказана и за нее была обещана оплата. Что говорит Закон о подобных прецедентах?
Он не ответил, из чего я сделал вид, что ситуацию можно трактовать, как минимум, двояко.
— В любом случае я не заслужил столь, — я выразительно дернул плечами, — теплого приема. Мои действия не принесли вреда ни домену, ни его обитателям. Напротив, избавили вас от большой проблемы. Так что давайте я пообещаю не распускать руки, а вы за это меня развяжите. Честное слово, буду паинькой.
Он хмурился. Я чувствовал: наша неприязнь взаимна. Не будь Севрус таким законником, в ход могло бы пойти раскаленное железо и клещи.
— Ты пришел, чтобы обокрасть меня.
— Ммм… признаю, так и есть. Но я этого не сделал. Напомните, ваше высочество, что там в параграфе о намерениях?
Эти разделы свода законов я и так помнил отлично. Намерение ничего не стоит. Важны только дела.
— Ты сломал мой клинок, — наконец, выдал он. И я понял: это — главное обвинение в мой адрес.
— Вы про Рэндольфа? Насколько я понял, его удалось починить.
Севрус прошелся вдоль камеры. Что-то в его движениях выдавало скрытую нервозность. От необходимости постоянно выворачивать голову и скашивать глаза, чтобы удержать князя в поле зрения у меня начала болеть шея.
— Как ты это сделал?
— Сделал что? Убрал колесо Хаоса? Ловкость рук, немного крови и магии.
Он прихватил стоявший в углу стул и опустился рядом. Снова посверлил меня тяжелым взглядом. Я надеялся, что по моему лицу не видно, насколько мне неуютно от его близкого присутствия. Стоило изрядных усилий не смотреть на подрагивающую кожистую складку века посреди лба.
— Как ты снял с моего клинка Неоплатный долг?
— Что?! Погоди… а это вообще — возможно?
— Рэндольф леан Фианнамайл больше не мой должник, — сообщил князь, продолжая меня гипнотизировать. — Я потратил много сил и времени, чтобы отковать этот клинок по своей руке. Кто возместит мне потерю?
— Как насчет того, чтобы спросить с культистов?
Сказанное Севрусом не лезло не в какие представления о существующем устройстве мира. Пусть мне и никогда не нравилась система взаимных обязательств, составляющая основу основ общества фэйри, я не могу не признать — она работает и работает исправно. Я и сам не раз давал или принимал зароки на мелкие и средние услуги. С Большим или, тем паче, Великим долгом не связывался, но механизм работы подобных клятв совершенно такой же.
А вот к пакости под названием «Неоплатный долг» я бы не хотел приближаться даже на расстояние полета стрелы. Прежде всего, потому, что любой другой долг можно выплатить, а эти узы — навсегда.
Неоплатный долг — довольно циничная штука. Его дают только в случае, если фэйри считает, что ему спасли не просто жизнь, но нечто большее. Зарок превращает давшего в фактического раба и полную собственность того, кто владеет зароком.
Я мысленно поздравил прыткого мечника с большой удачей. Быть вещью князя Церы должно быть тем еще удовольствием. Сразу стало понятным равнодушие, с которым фэйри пропускал мимо ушей все мои подколки. После школы Севруса такие шутки должны были казаться ему чем-то вроде дружеского похлопывания.
Жаль, что я не записал последовательность рун. Очень уж интересная форма отдачи у этого заклинания. Покопаться бы в нем как следует…
Голос князя отвлек от неуместных мечтаний:
— Зарок снял ты, и я спрашиваю с тебя. Ты должен занять его место.
Секунду я молчал, переваривая его слова. Потом ухмыльнулся.
— Да это настоящая честь, ваше высочество. Но понимаете ли… у меня очень важная миссия.
Он нахмурился:
— Какая миссия.
— Слоняться со скучающим видом и всех раздражать. Так что вынужден отказаться. Предчувствую, что буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Севрус потемнел лицом:
— Так и есть. И она не будет долгой.
— Тогда можно предсмертное желание? Хочу ужин и женщину.
— Заткнись.
И правда, стоило остановиться, но меня несло:
— Не могу. Должен следовать своей миссии, — протянул я тоном, который сестрица Джулия в детстве называла «бесячным». Сейчас она использует куда более крепкие эпитеты. — Так что насчет желания? Гриски с ужином, согласен только на женщину, но пусть она будет блондинкой.
Уже понимая, что окончательно запорол переговоры, я ухмыльнулся ему в лицо и добавил:
— Просто к слову: Братство будет мстить.
В последнем я не был уверен. То есть — я бы отомстил за любого из своих братьев или сестер, да так, чтобы фэйри потом еще сотню лет содрогались, пересказывая друг другу подробности. Так, чтобы навсегда запомнили — Стражей трогать нельзя. Себе дороже. Но единственное правило, которому подчиняются Стражи — «Никаких правил». Мы свободны от любых обязательств, кроме тех, что берем на себя сами.
Пожелает ли кто из моих названных родственников отомстить за меня? Хотелось верить, что да.
— Я не буду убивать тебя, Страж. Есть другие методы.
Кожистая складка на его лбу съежилась и раскрылась, выпуская на свет выпуклую чернильно-черную полусферу, неуловимо похожую на глаз тарантула-переростка. Я сглотнул, ощущая предательскую сухость в горле. Матовая тьма приглашала заглянуть в нее глубже…
Причина, по которой я боялся… да, гриски меня подери, именно боялся князя Церы. Способность расчленять души. Неважно, что он сможет отобрать в нашем поединке воля на волю — мечты и страхи, память о скучном дне, прожитом пару сотен лет назад или нелюбовь к ризотто. Я все в себе одинаково ценю, и ни с чем не намерен расставаться.
Неважно даже, насколько сильно я смогу покалечить его в ответ.
— Погоди! Это глупо. Может, договоримся?
Ответом во тьме зажегся синий огонек. Тьма надвинулась, мир сделал сальто, и я понял, что это не полусфера, но яма. Бесконечно глубокая пропасть, полная жидкого обсидиана. Она раскрывалась, распахивалась медленно, но неотвратимо, и я падал вниз, на самое дно, навстречу ощерившемуся шипами голубого света нечту.
Кажется, я кричал.
Это было страшно. Страшно от невозможности сделать хоть что-то, как в дурном, вязком сне, когда остается только наблюдать свой полный беспомощной жути полет.
А на дне ожидало чудовище. Гекатонхейр. Предначальный великан, сторукий, стоглазый, с ножами, щипцами, крючьями, иглами, кнутами и шипами. Справа и слева вставали осклизлые стены его обиталища, синим светом истекали куски льда в жаровне, а великан правил на оселке ланцет, готовясь извлечь из моей души что-то значимое.
Здесь я тоже был привязан. И мог только растерянно наблюдать за его работой. Совсем как несколько веков назад, когда жрец зачитывал слова ритуала Отречения, а семилетний мальчишка у алтаря с ужасом ощущал, как у ног ложится трещина, навсегда разделяя жизнь на «до» и «после»…
В трещине, разверзшейся в пропасть, прятались жадные по чужую душу бесплотные твари, но тогда я этого еще не знал. Просто чувствовал — происходит что-то очень-очень скверное. Непоправимое.
Но я выиграл тот бой!
И я давно не ребенок.
Все вокруг — сон, морок, сумма наших с Севрусом представлений о реальности. Мои руки не связаны. У меня и рук-то здесь нет.
Путы внутри, не извне.
Я воззвал к своей силе, и она откликнулась. Навстречу сторукому монстру за моей спиной поднялась багряная стена в прожилках шафрана и охры. Вспыхнули и стали ничем веревки. Иллюзия вокруг дрожала, обугливалась и скручивалась, воздух разлетался белыми хлопьями пепла. Я встал, ощущая, как губы кривит злая усмешка. Жидкое пламя окутало меня подобно плащу. Огонь стекал по рукам, разбивался о землю обжигающими каплями.
Противник зашипел подобно змее, ощетинился сотней мечей, секир и пик и пошел в атаку.
«Фас!» — скомандовал я.
И отпустил свое пламя.
Текли и плавились стены под напором огнедышащего ветра. Я потянулся, расправляя плечи, выбросил из каждого пальца по жгучему гибкому хлысту. Одиннадцать яростных янтарных змей с шипением прошлись кругом, сметая со стен пыточные орудия.
Пространство вокруг содрогалось от нашей общей боли. Пущенный противником дротик пробил мне плечо, но я только рассмеялся и снова ударил, целя в вивисектора.
Мир пошел трещинами, осыпался выцветшей фреской.
Я моргнул, помотал головой и убедился, что по-прежнему привязан в реальности. Болела и ныла каждая мышца. Из носа текло по губам и подбородку, капая на рубашку алыми пятнами. Облизнувшись, я почувствовал во рту соленый вкус собственной крови.
Князь тяжело дышал, откинувшись на спинку стула. Фэйри выглядел изможденным. Он как будто разом постарел, на щеках густо запали тени, веко третьего глаза жмурилось в спазме, напоминая уродливый шрам.
— Даже не думай, — хотел сказать это громко и уверенно, но сил хватило только на шепот. — Первую тварь, имевшую виды на мою душу, я убил, когда мне было семь.
Он кивнул, по-прежнему тяжело дыша. Долгое время мы молчали, восстанавливая силы. Потом князь уставился на что-то за моей спиной. Даже привстал. Я предположил, что к нашим играм присоединился кто-то еще.
— Сиятельный князь, я прошу слова!
Я узнал этот голос и не смог удержаться:
— Привет, Рэндольф, приятель. Рад, что тебе лучше. Извини, встал бы поприветствовать, но немного занят.
— Говори, — приказал Севрус.
Фэйри сделал еще несколько шагов и опустился на одно колено у ног князя.
— Узы Неоплатного долга может снять только судьба.
Судя по лицу правителя Церы, тому не слишком-то по вкусу пришлись подобные откровения.
— Это все?
— Я пришел просить за вашего пленника.
— О боги, дружище! Это так трогательно, что я почти прослезился.
Ладно, без шуток — я был удивлен. И действительно тронут, пусть так и не понял мотива этого поступка. Мы не друзья, у него нет передо мной долгов или обязательств. И я отнюдь не старался быть милым во время нашего недолгого общения.
Фэйри не взглянул в мою сторону, только сердито дернул ухом. Точь-в-точь, как конь, когда отгоняет надоедливую муху.
— Быть вашим клинком — не мое предназначение. В этом нет ничьей вины. Даже тех, кто творил обряды во славу Черной.
— Он использовал мой клинок без дозволения. Он должен мне.
— Я знал, что не принадлежу себе. Но я дал свою кровь. И дал бы ее снова, чтобы защитить мир.
Марций Севрус задумался.
Я тоже задумался. Больше над тем, как мне повезло, что я не фэйри. Уж лучше маяться в отсутствии предназначения, чем быть предназначенным стать чьей-то вещью.
— Что ты предлагаешь? — спросил князь.
— Пока я был без сознания, я видел сон, — медленно сказал фэйри. — Мое предназначение придет за мной, но это случится не скоро. Я останусь вашим клинком, пока не встречу его.
Хорошо, что я сдержался, и не стал влезать со своим мнением. В конце концов, это их высокие отношения, которые мне никогда не понять.
— А Страж? — медленно спросил Севрус.
— Предлагаю отпустить Стража восвояси. Где бы ни были эти самые «свояси». Раз уж мы все равно выяснили, что все это — проделки злой судьбы и я здесь совершенно ни при чем.
— Он должен вам. Пусть даст зарок на долг.
— В рамках разумного, — тут же вставил я. — Ты правильно сказал, моя вина не так велика. Я не обязан знать кто чья собственность.
— Большой долг.
— Малый.
— Ты смеешься надо мной?
— Нет, я торгуюсь. Хорошо, Средний. Это мое последнее слово. Или могу обязаться сделать что-то конкретное. Я вообще предпочитаю определенность абстрактным обещаниям.
Князь Церы неожиданно усмехнулся:
— Хорошо. Будет тебе определенность. Страж Элвин, я хочу, чтобы ты нашел и покарал тех, кто пытался призвать Хаос в гробнице Ипполита. И я хочу, чтобы каждый из них узнал перед гибелью, что смерть — кара за нарушение закона в моем домене.
Удивительно, но его предложение даже понравилось. Во-первых, я, как Страж, всегда ощущал, что стоять на пути Хаоса — что-то вроде моего долга, пусть даже у культистов с предначальной стихией столько же общего, сколько у яблока с навозом, которым удобряли яблоню. А во-вторых, доводить любое начатое дело до конца — хороший тон. Раз уж я начал зачистку ритуала, мне и заканчивать.
Были еще разные «в-третьих» вроде профессионального любопытства к архитектуре и отдаче рунического заклятия, но и первых двух причин вполне достаточно.
— По рукам. Точнее, будет «по рукам», как только мне их освободят.
Вот тут я имел возможность пронаблюдать, что такое «полное взаимопонимание». Князю достаточно было шевельнуть бровью, как Рэндольф вскочил с колена и оказался у меня за спиной. Меч вспорол веревки, и я потянулся, разминая затекшие плечи и пальцы.
— И, кстати, я все еще хочу свою оплату за то, что прибрался в гробнице.
— Ну ты наглец.
— Может и наглец. Но нельзя отрицать, что я сделал эту работу. И сделал ее неплохо.
Князь Церы вздохнул. Он выглядел утомленным. Неудивительно. Я тоже после нашего поединка воля на волю чувствовал себя так, словно меня разрубили на части, а потом кое-как сложили и сшили.
— Хорошо, забирай. Рэндольф отдаст тебе твои вещи. Ты ждешь приглашения быть моим гостем?
— Нет. Но чуть позже мне потребуется все, что вы успели нарыть по поводу культистов и гробницы.
Фэйри переглянулись, и я заметил на лице правителя Церы смущение. Редкое зрелище.
— Ну… — начал он.
И замолчал.
— Эй, какого гриска?! Вы же не хотите сказать, что вообще не занимались этим делом?
— Занимались, — сказал Рэндольф. — Но почти ничего не нашли. Следы ведут на человеческую сторону мира.
— Удачно, что для меня это не проблема.
