Глава 14. Химеры
Intermedius
Эмма Каррингтон
Это странная сделка с чудовищем.
С легендарным чудовищем, которое знает и умеет так много, что даже всесильный лорд-командор вынужден идти к нему на поклон.
Нет, неправильно. Не «идти на поклон», а «отправить на поклон Эмму». Потому что ни с кем иным чудовище разговаривать не станет.
Долгий путь пешком через весь город. Эмма снимает дом почти в самом центре, Батлем же выстроен на отшибе, чтобы крики умалишенных не тревожили покой мирных горожан.
Брусчатка мостовой, каблуки оскальзываются на льду, потом замерзшая грязь, лужицы под корочкой льда… Нищие хибары, запах дыма и прокисшего эля.
И тяжелый, ставший привычным дух безумия за квартал до лечебницы. Массивные двери в два человеческих роста, сплошные стены в крохотных окошках под потолком — в такие разве что мышь проскочит. Глухие, мертвые, как лицо покойника.
Ступени в наледи, ветер швыряет горстями снег в лицо, тихий стук, голос мрачноватого детины-привратника «Доброго денечка, мисс Каррингтон». Коридор кошмаров, вой безумцев справа и слева, попискивание крыс. Запах.
Темная лестница. Фонарь покачивается в руке, бросает тревожные блики на стены, привычное покалывание клыков каменного сторожа.
Камера, разделенная надвое решеткой. Два стула — по ту и эту сторону железных прутьев.
Тихий смешок.
— Ну, здравствуй, Эмма.
Легендарный чернокнижник. Чудовище в человеческом обличье. Узник Батлемской лечебницы. Гениальный маг. Горбун.
Мужчина с насмешливыми и умными черными глазами.
— Доброе утро, Жиль.
— Я подумал — будет лучше, если вы не станете называть меня этим именем, Эмма. Оно будит слишком много такого, чему лучше бы не просыпаться.
— Тогда как мне вас называть?
Смех.
— Джон Доу. Под этим именем я прохожу в их бумагах. Пациент номер ноль. Не поверите, но Батлем построили лишь для того, чтобы лорду-командору было, где держать меня. Мой личный, маленький ад.
Это странные встречи. В начале он всегда берет предоплату.
Не деньгами и не благами. Откровениями и разговорами.
— Вас дразнили в детстве другие дети, Эмма? Называли дурнушкой?
— Нет.
— Фи, как не стыдно врать, маленькая плутовка. Мы же договорились, скрытная мисс Каррингтон — только полная и абсолютная откровенность. С вашей стороны, с моей стороны. Это путь навстречу, и каждый должен прошагать свою сотню лиг.
— Я не лгу, мистер Доу. Там, где я выросла, не было других детей.
— Вы росли в необычном месте?
— Весьма необычном. Эксфордский университет. Мой отец преподавал медицину.
— Потрясающе! Неужели у других преподавателей не было детей?
— Увы. Видите ли, большинство профессоров Эксфорда — монахи из Ордена сыновей Знающего. Им запрещено заключать браки. Считается, что семейная жизнь отвлекает от служения истине.
— Суждение, не лишенное здравого смысла. Но как же дети слуг?
— Мать запрещала играть с ними. Считала, что так я могу нахвататься плебейских привычек. Понимаете, она сама из семьи мастерового. И очень гордилась, что вышла замуж за доктора. А когда я подросла, ровесники не пожелали принимать меня.
«Мышонок» — так называл ее отец. Раньше ей нравилось. Пока дети слуг не начали дразнить «крыской» и она сама себе в зеркале не стала все больше казаться похожей на крысу-переростка.
Мягкая улыбка:
— Значит, я был прав, дражайшая мисс Каррингтон. Вы были изгоем. Печать отверженного, да. Она начертана на вас незримыми буквами. Всякий, умеющий видеть, способен разглядеть ее. Вы — дурнушка и день, когда вы поняли это, стал самым горьким днем в вашей жизни.
— Зачем вы говорите мне это?!
Он задает много вопросов. Личных вопросов. Не оскорбительных, о нет! Хуже. После предупреждения гонфалоньера Эмма была готова к издевательствам, но вопросы узника не о телесном.
Он требовательно спрашивает о самом больном и личном. Выслушивает, мгновенно улавливая недомолвки или откровенную ложь. Когда Эмма рассказывает о тревожном, о стыдном, он никогда не смеется, лишь улыбается — понимающе и мягко. И стыд уходит, оставляя облегчение от того, что тайну можно разделить с кем-то, кто не станет осуждать или насмехаться.
Обидными его высказывания становятся, лишь когда она пытается кривить душой.
— Вы влюблены в милейшего Джозефа, мисс Каррингтон?
— О нет! Совсем нет…
Он откидывается на спинку стула по другую сторону разделенной решеткой камеры. Так, что его лицо совершенно теряется во тьме.
— И не стыдно быть такой маленькой врушкой?
— Я не понимаю, какое отношение…
— Ну, вот и признались. Думаете, любезнейший Джозеф — самая главная и драгоценная тайна вашего сердца? Для любого, кто хоть раз видел вас рядом с симпатичнейшим Джо, все яснее ясного дня. Ах, какая ирония в этой идиоме! Я так давно не был снаружи, что, кажется, совершенно не помню, на что похож ясный день.
— Вы правы насчет моих чувств, Джон. Я признаюсь в них, раз уж мы договорились не лгать. Не думаю, что в любви есть что-то постыдное.
— О да. Особенно в запретной и порочной страсти к женатому мужчине, пылкая мисс Каррингтон.
— Я никогда не позволю себе перейти границу! И не возводите напраслину на мистера Найтвуда — он совершенно не догадывается о моих чувствах!
— Хммм… вы правда так думаете?
Это странная работа. Наугад, наощупь.
— Мы не знаем, какие руны стер и какие добавил этот самонадеянный юноша. Или девушка? Как вы думаете, это могла быть леди?
— Не знаю.
— Такая вероятность прибавляет нам работы. Готовьтесь, вычисления потребуют времени.
— Вы думаете, он не все испортил?
— Смотря, что понимать под «испортил».
— Я хочу сказать — обряд все же сработает?
— О, безусловно, сработает! Лорд-командор вписал ритуал кровью в книгу Судьбы. Кровью волшебного народа, детей Предназначения. Такие вещи не проходят бесследно. Вопрос в том, КАК он теперь сработает. Признаться, мне самому интересно, к чему приведет эта история.
Это похвала от настоящего мастера. Похвала, от которой в груди разливается приятное тепло:
— У вас цепкий ум, просто феноменальный. И природное, не побоюсь этого слова, чутье. Работать с вами истинное наслаждение.
Эмма мнется, потом все же решается задать вопрос, который гложет ее уже давно:
— Вы так много знаете про ритуал. Кажется, даже больше самого лорда-командора. Откуда?
Снисходительная улыбка:
— Это я его разработал, Эмма.
Элвин
В первый раз никто не ответил. Я переждал с минуту и раздраженно замолотил колотушкой по медной пластине. Звук разнесся по всему дому. Уверен, он вполне мог пробудить даже некрепко заснувшего вурдалака.
С той стороны двери сначала стояла тишина, а затем послышался неприятный скребущий о половицы звук. И утробное ворчание, от которого по коже продрало морозом, и волосы поднялись дыбом.
Голос гриска трудно спутать с чем-то иным. И если изнаночные твари разгуливают по дому мейстера Гарутти, значит, живых людей там нет.
Уже понимая, что опоздал, я вошел через Изнанку. Вынырнул ровно за спиной твари. Повезло.
И почти сразу понял, что ошибся. Это был не гриск.
Химера.
Очень раскормленная и уродливая.
Она выедала требуху у лежащего возле двери тела. Ощутив мое присутствие, тварь глухо заворчала и подняла вытянутую морду. Кровь покрывала ее, как маска, доходя до ушей. Тусклым металлом блеснули акульи зубы в распахнутой пасти. Снова угрожающе заворчав, химера припала на мощные лапы и вздернула покрытый хитином зад с гибким хвостом, оканчивающимся скорпионьим жалом.
Хороша, несмотря на уродство! И по-настоящему смертоносна. Кто-то очень постарался, создавая из нее совершенное орудие убийства.
— Иди сюда, красавица, — хмыкнул я и сделал приглашающее движение.
Ее не пришлось дважды упрашивать.
Удар огненной плетью настиг приземистое тело уже в полете, но не рассек, а лишь ожег. Химера совершенно по-собачьи взвизгнула и ударилась о выставленный щит. Покрытые ядовитой слизью когти царапнули защиту, и я почувствовал, как та поддается.
Отродья Изнанки. Никогда не знаешь, какая магия на них подействует и насколько серьезно.
Над головой противника взмыл хвост, нацеливая жало. Я выждал для того, чтобы в последнюю секунду уклониться, убирая щит, и рубануть шпагой.
Вой оглушил. Его должны были слышать в домах за три квартала вокруг. Отрубленный кусок хвоста упал на пол, бешено извиваясь, будто был способен продолжать свое существование отдельно от прочего тела. А тварь рванула вперед, ощерив кривые зубы.
Разряд молнии заставил ее рухнуть. Я не стал больше экспериментировать с магией, просто отсек голову и пронзил сердце. Разрубленное тело еще долго продолжало дергаться. Из ран сыпалась густая черная пыль, похожая на угольную.
Все время, пока тварь перебирала лапами я стоял над ней со шпагой. Наконец, вложенная в химеру ненависть истаяла в воздухе и я оставил монстра, чтобы склониться над трупом мужчины у входной двери. Судя по одежде, это был слуга. Немолодой, полноватый, с густыми рыжими бакенбардами. На обрюзгшем лице навеки застыло выражение ужаса, губы приоткрыты в предсмертном крике.
Я отправился осматривать дом.
Картина на кухне была столь выразительна, что захотелось дать ей поэтичное название в духе современных художников. Например, «Кровавый полдень». Для концептуального единства не хватало какой-нибудь мелочи, вроде гирлянды кишок под потолком, но и без того зрелище… Ну, скажем, впечатляло. До желания расстаться с завтраком. Я прошелся меж ошметков плоти, стараясь не наступать в лужи. Осмотрел останки. Покойная химера любила полакомиться ливером и поиграть с едой, но головы отчего-то не трогала.
Дородная кухарка и девчонка-горничная. Совсем молоденькая и хорошенькая.
Была молоденькой и хорошенькой, пока не превратилась в кучку кровавых кусков и обглоданных костей.
Растерзанное тело Просперо Гарутти лежало в кабинете. Если людей просто было жалко, то тут захотелось сделать с хозяином химеры то же, что я немного раньше сделал с его выкормышем. Ублюдок сильно осложнил мне работу.
Я поднял за волосы оторванную голову. Мейстер Гарутти оказался типичным разеннцем. Смуглым и кучерявым, с кожей, нежной как у девушки, глазами-маслинами и пухлыми губами. Смазливым. И удивительно молодым. Последнее было ожидаемо, не зря Просперо дружил с Джованни Вимано в Фельсинском университете.
Кто же виноват, что мне при словах «алхимик, бакалавр философии» представляется убеленный сединами бородатый старец?
Положив голову на стол, я оглядел кабинет. Кипы, тонны бумаг. На просмотр этого богатства уйдет не одна неделя. Остается только молить богов, чтобы среди записей доктора сыскались хоть какие ниточки, ведущие к прочим культистам.
Просперо Гарутти был моей лучшей зацепкой. Единственной зацепкой, если уж начистоту. Со смертью мейстера я опять утыкаюсь в стену. Что делать, если бумагах не найдется подсказки? Ехать в Фельсину?
Да я бы поехал туда! С радостью. Нужно выжечь змеиное гнездо. Можно в самом прямом смысле. Черная с университетом (а Черная и правда с ним, если задуматься) — отстроят новый.
Слишком много развелось этой пакости, самое время проредить.
Но идиотская верность Франчески делала поездку бессмысленной. Девчонка выпустила Джованни. И, чтоб я сдох, конечно он побежал к руководству Ордена. Не бывает бывших культистов.
А те уже приняли меры, можно не сомневаться.
Я вернулся к телу химеры. Оно уже подернулось серым налетом и сейчас больше всего походило на разломанную статую из серого гипса — материя, из которой состоят все изнаночные твари, от жутких, почти иммунных к магии монстров, до разумных и забавных брауни, однородна и имеет мало общего с плотью.
Кто-то взрастил эту тварь. Выкормил болью и ненавистью, чтобы натравить на обитателей этого дома. И вряд ли целью этого «кого-то» была молоденькая горничная или рыжий слуга.
Ее создавали по душу Просперо Гарутти, и она имеет отношение к Изнанке мира. Значит ли это, что хозяин химеры враг Ордена? И что ему известно о культистах?
Точно знаю одно: он опасный дурак, если не сказать крепче. Потому, что оставить изнаночную тварь свободно гулять по миру людей может только идиот или подонок.
Стоп! А кто сказал, что он собирался ее оставить?
Ответом на эту мысль стал робкий стук со стороны входной двери.
О, конечно это мог быть кто угодно. Сосед, привлеченный визгом химеры. Или зеленщик из лавки напротив… хотя нет, зеленщик бы воспользовался черным входом…
Но если случайный визитер — хозяин химеры, он не уйдет так просто.
Я хищно ухмыльнулся. Отлично! Даже просто замечательно!
Отпихнув тело рыжего слуги, одним движением накинул иллюзию. И даже не забыл про одежду — мой костюм мало походит на то, что закон о сословиях предписывает носить незнатному алхимику.
Меж тем стук прекратился. Я, торопливо откинул засов и рванул дверь. Так спешил, что чуть не пришиб стоявшую за ней молодую женщину.
— Ой, — она отшатнулась. — Мейстер Гарутти, это вы? Сами открываете?
Я кивнул и подумал с досадой, что никогда не слышал голос покойного, значит, не смогу создать иллюзию.
— А почему не Джордж?
— У него выходной, — хриплым шепотом ответил я.
Незнакомка изучала мое лицо с подозрительным вниманием, точно не была уверена, что я — тот, за кого себя выдаю. Я старался держаться в тени и вспоминал черты покойного. Ошибся? Или все верно? У меня хорошая, даже отличная память на лица, но стоило хоть раз бросить взгляд в зеркало перед тем, как отпирать.
— Что у вас с голосом? — спросила женщина.
— Заболел.
— Так вы поэтому сегодня не пришли? — она неодобрительно покачала головой. — Стоило предупредить. Гонфалоньер беспокоился.
Она сказала «гонфалоньер»? И, готов поклясться, имела в виду не какого-нибудь военачальника одного из разеннских герцогств.
Я поздравил себя с удачей. Отличная была идея — выдать себя за мейстера. Просто превосходная!
Так уж получилось, что разговорчивая парочка из Рино — Альберто и Орландо упоминали, что в Ордене имеется лорд-командор, гофмаршал и гонфалоньер. Помнится, тогда меня еще позабавило, что при этом у культистов отсутствовали, например, сенешаль и великий магистр. В этой урезанной иерархии виделся какой-то смысл, значение которого не постичь, не зная истории Ордена.
Незнакомка меж тем переминалась, поднимая и снова отводя взгляд. Ее без зазрения совести можно было назвать «страшненькой». Мелкие черты лица, тонкие губы, выпирающий подбородок, слишком острый нос. Глаза в обрамлении белесых ресниц. Не уродина, просто не привлекательна. К тому же давно вышла из возраста девичьей прелести — никак не меньше двадцати пяти лет. Волосы убраны в чепец по примеру замужних дам, но отсутствие брачного браслета на руке свидетельствовало, что на красотку так никто и не позарился.
Культистка? Вполне возможно. Чем еще заняться невзрачной и обиженной на мир старой деве?
— Я могу вас осмотреть. Если нужна врачебная помощь, — сказала женщина, не догадываясь, что я как раз в этот момент с сожалением отказался от идеи заманить ее в дом и вытрясти все, что она знает.
Никогда не пытал женщин и как-то не хочется начинать. К тому же дама вряд ли много знает. А вот ее исчезновение привлечет ненужное внимание. Я покачал головой и поднес руку к горлу, жестами показывая, что мне сложно говорить.
Гостья все еще мялась. Так, словно хотела поднять неудобную тему и не знала, как начать.
— Простите, мейстер Гарутти… вам приходилось посещать Батлем?
Сказать, «такого я не ожидал» — очень сильно преуменьшить. Батлемская лечебница для душевнобольных в принципе странное место для светских визитов. И подобное посещение явно не та тема, которую обсуждают между делом даже близкие друзья.
Или она так изящно намекает, что Просперо Гарутти давно пора полечить голову?
Я покачал головой и уставился на нее — всем своим видом выражая немой вопрос. Она окончательно смутилась:
— Ох, извините! Я не должна была. Просто… ах, забудьте!
Гриски меня побери, это становилось все интереснее. Я проклинал обстоятельства — ужасно хотелось взять ее в оборот, но слишком много препятствий для задушевной беседы. Начиная от кровавых пятен на полу сразу за дверью и заканчивая тем, что я не знал имени женщины.
Она, кажется, уже жалела, что пришла.
— Насколько серьезна болезнь? Когда вас ждать в лаборатории?
Я пожал плечами.
— Сможете прийти на следующей неделе? В пятницу? Я не хочу переносить эксперимент.
— Постараюсь, — ответил я все так же тихо и хрипло.
Еще как постараюсь! Приложу все усилия!
— Хорошо, — в ее голосе слышалось неявное облегчение, что наш странный разговор заканчивается. — Я передам мистеру Найтвуду о вашей болезни.
Я поклонился, по-прежнему избегая слишком высовываться из тени, и закрыл дверь.
Стук деревянных каблуков подсказал, что она действительно ушла. Промчавшись через весь дом, я сорвал по дороге иллюзию и выскочил через черную дверь. На прощанье кинул запирающие чары — не хватало, чтобы кто-нибудь заглянул к Гарутти раньше времени и нашел трупы.
Хозяина химеры, если тот придет за своей зверушкой, чары вряд ли остановят. Но я надеялся обернуться раньше.
Культистка уже успела свернуть за угол, когда я нагнал ее и пристроился чуть поодаль. Следить за ней было легко — она, подобрав юбки, вышагивала целеустремленно — быстрым, почти мужским шагом и не оборачивалась. Недолгая прогулка закончилась на городской площади. Женщина вошла в приземистое двухэтажное здание, украшенное спереди портиком с шестью симметричными колоннами.
Городская больница. В основном, для бедноты. Тех, кто не может позволить себе личного врача.
Ни разу не был внутри. Только законченный кретин пойдет к эскулапам, когда есть возможность обратиться к магу жизни.
Потратив время на новую личину — не светить же в предположительном осином гнезде своим чересчур приметным лицом, я обзавелся простецкой физиономией и костюмом мастерового. Надолго такой маскировки не хватит — моей осанке, походке и манере держаться не хватает смирения. Когда пытаюсь подражать простолюдинам, выходит тот еще провинциальный балаган. Но все же не слишком внимательного наблюдателя иллюзия вполне способна обмануть.
Сразу за дверью начинался дортуар с множеством кроватей, больше половины из которых были заняты. Здесь не топили, а в воздухе стоял тяжелый запашок лекарств и болезни. Вдоль стены тянулась длинная очередь из черни. Она оканчивалась у ширмы, за которой врач осматривал пациентов.
Я не надеялся нагнать культистку — с момента, когда женщина вошла в больницу, прошло уже больше десяти минут, но мне повезло. Подруга Гарутти по Ордену стояла у ширмы, беседуя с монахиней из обители Дочерей Милосердия — серое платье, черный платок с вышитым перевернутым треугольником.
Еще не успел придумать, как бы подобраться поближе, когда монахиня повернулась к очереди и объявила, что доктор осмотрит еще пятерых, а остальным лучше прийти завтра. Эта новость вызвала глухой ропот среди пациентов.
— А чего бы госпоже хирургу не взглянуть на мою ногу раз уж она здесь? С утра жду, — преувеличенно громко возмутился громила, сидевший, привалясь к стене, у самого входа. Одна штанина у него на ноге была обрезана у колена, голень прикрывала тряпица в бурых пятнах.
— Доктор Каррингтон сегодня не работает, — слова монашки вызвали еще одну волну ропота. Недовольные пациенты потянулись к выходу. Вместо того, чтобы последовать их примеру, я углубился в коридор за культисткой.
Шитая белыми нитками история, которую я собирался рассказать, оказалась не нужна. Доктор Каррингтон и по коридорам больницы маршировала, как по улице, не оглядываясь.
Женщина дошла до двустворчатых дверей в конце коридора, размерами больше напоминавших замковые ворота. Сходство усиливалось за счет каменной гаргульи, сидевшей у входа. Она вложила руку ей в пасть, и глаза статуи на долю секунды полыхнули синим, а дверь приоткрылась.
Я еле сдержался, чтобы не выматериться. Вот так вот! Двери с потомком Кербера на человеческой половине мира? Откуда?
Она зашла внутрь, и дверь захлопнулась. Глаза каменного сторожа погасли, сейчас он снова казался обычной статуей.
Их называют «дети Кербера», что является скорее метафорой, чем отражением реального родства. Големы, заклятые на распознание и охрану — ничего особенного, кроме того, что секрет их создания давно утрачен. Немногие «детки», что смогли пережить своих творцов, сейчас караулят входы в княжеские покои фэйри. У Исы, например, есть один.
Нет, вряд ли поклонники Черной сумели изготовить нового голема. Скорей им просто удалось где-то раздобыть и подчинить одного из неупомянутых в летописях сторожей.
Отлично, это избавляет от вопроса «Где искать дальше?». Голем, как светящаяся в ночи табличка со стрелочкой «Все самое ценное — здесь». Но плохо, что проникнуть внутрь незаметно не получится. Каменному сторожу вряд ли придется по вкусу моя кровь.
Я решил не искушать дальше судьбу. Еще выйдет кто-нибудь спросить какого гриска тут слоняюсь. В то время как в доме мейстера Гарутти моего внимания ждут четыре трупа.
И много, очень много пищи для размышлений.
Франческа
Я заплетаю косу, гадая есть ли на Изнанке прачки. У меня не осталось чистых платьев, надо бы что-то сделать с этим.
Он стучится и заглядывает внутрь, не дожидаясь моего разрешения.
— Меня не будет до вечера, сеньорита. Ведите себя хорошо и постарайтесь не попасться на глаза Фергусу.
И исчезает прежде, чем я успеваю что-то ответить. Слышно, как за стеной хлопает дверь.
Ну конечно! Я же вещь, домашнее животное, бессловесная скотина. Кого волнует, что я собираюсь сказать?! Или, что я могу быть не одета!
Хочу засов в свою комнату! Чтобы он не смел вторгаться в любой момент, когда пожелает!
Бормоча сквозь зубы нелестные слова в адрес мага, надеваю все то же темно-синее платье из шерстяного муслина. Оно меньше прочих нуждается в стирке.
А еще я заметила, что оно не нравится Элвину. Смешно, но мне хочется хоть так досадить ему.
В моих покоях большое зеркало. Смотрю на женщину в нем. У нее зло сощуренные глаза, губы сжаты в тонкую нитку.
И ошейник на шее, как у скотины.
Ужас, во что я превратилась. Во что он меня превратил! Я ведь никогда не была такой.
Я должна сбежать, должна освободиться от его власти. Пока от той, прежней Франчески, еще осталось хоть что-то.
Для этого надо узнать как можно больше о моем хозяине.
Ответом на мои мысли из соседней комнаты доносятся шорохи и неясное бормотание. Неужели маг вернулся? Прокрадываюсь к двери, чтобы заглянуть в щель.
На первый взгляд можно подумать, что часовая комната пуста. Опускаю взгляд и еле удерживаюсь, чтоб не вскрикнуть.
Голый, поросший густой шерстью человечек. Он ростом мне по пояс. Круглое тельце, руки и ноги одинаковой длины. Черты сморщенного личика — пародия на людские. Слишком крупный рот, нос формой похож на корнеплод, глаза — большие и влажные, блестят озорным любопытством. Из одежды на нелепом создании лишь замызганный передник и цветастый платок на голове. Человечек орудует веником и мычит под нос однообразный мотив.
Я уже видела таких, как он. Элвин называет их «брауни».
— Привет, — говорю я.
Существо выглядит милым, пусть и слегка несуразным. Моя злая настороженность тает сама собой.
— Леди! — голос у брауни высокий и писклявый. Нелепый, как и вся его внешность.
Он откладывает веник и кланяется, а я смиряю порыв подойти и погладить его по голове. Хочется общаться с брауни ласково, как с ребенком.
— Как тебя зовут?
— Скриблекс, леди.
— Давно ты служишь у Элвина?
— Давно, да. Давно, — радостно кивает Скриблекс. Он забавно глотает окончания слов и картавит.
— Я хотела спросить — как давно?
— Долго.
— «Долго» — это сколько? Года, два.
Он задумывается, моргая круглыми глазами, потом улыбается так, словно решил сложную задачу.
— Много! Вот!
Мне бы рассердиться, но у него слишком бесхитростный взгляд.
— Ладно, не важно. Скажи, ты хорошо знаешь своего хозяина?
— Э?
— Ну, кто он, например?
— Лорд Элвин, — гордо говорит брауни. — Я знаю, да!
Да, маг не зря называл брауни «тупыми».
— Я не об этом. Лорд Элвин — не человек. А кто он?
Скриблекс долго хмурится, а потом радостно подпрыгивает на месте:
— Маг! Он маг! Вот! Правильно, леди?
— Правильно, — печально соглашаюсь я. — Извини. Не хотела тебя отвлекать. Можешь вернуться к работе.
Брауни снова берется за веник и затягивает свою немудреную песенку без слов.
Так позорно оканчивается моя первая попытка.
Не страшно. Есть много способов разузнать о человеке. Задать вопрос — самый простой, но не всегда самый верный. Вещи, которые мы выбираем, порой способны рассказать о нас больше, чем близкие друзья. Главное — уметь слушать.
Я умею.
Дергаю ручку двери, и она поддается. Маг настолько мало меня опасался, что даже не потрудился запереть свою комнату.
Его покои больше моих. Здесь есть заваленное вещами бюро и книжный шкаф. На стене картина — гротескные, отвратительные создания пожирают и мучают людей. Обнаженные человеческие фигурки — смешные и жалкие, распяты на гигантских арфах, лютнях, вписаны деталями в жуткие механизмы. Люди корчатся и страдают, демоны хохочут. Должно быть, художник пытался изобразить ад. Отвожу глаза. Мастерство живописца несомненно, но от взгляда на шедевр накатывает настоящая жуть.
Очень похоже на Элвина. Наверное, вечерами он разглядывает картину, наслаждаясь зрелищем чужих мучений.
Всю вторую стену занимает гобелен с вытканной картой.
Шар из матового стекла под потолком и еще один — над письменным столом. Магические светильники. У меня в комнате есть такой же. Мой хозяин использует их вместо свечей, и хоть мне не нравится их холодный свет, не могу не признать, что они куда ярче тех же масляных ламп.
Шкура белого медведя на полу у камина. В углу мольберт с загрунтованным холстом. Его не трогали так давно, что грунт покрылся сетью трещин, наполовину осыпался. На бюро реторты и колбы, вперемешку с исчерканными листами бумаги. В закрытой банке, заполненной мутной жижей, плавает что-то пугающе похожее на голову младенца. Рядом нож в ножнах из темного дерева, резные костяные фигурки, мелкие инструменты непонятного назначения, свитки, замшевые перчатки, струны для скрипки, несколько перстней-печаток, письменный набор, чернильница с залитой в нее жидкостью подозрительного красного цвета и еще сотни других мелочей, разбросанных в хаотичном беспорядке.
О, эта комната не просто рассказывает, она кричит о своем хозяине. Незримое присутствие Элвина ощущается здесь во всем. Большинство вещей превосходного качества, и на всех них неуловимый, но несомненный оттенок эпатажа.
Перед кем он рисуется здесь, в комнате, куда старается не пускать даже родственников?
Поначалу я теряюсь. Мне неловко вторгаться в его мир. И я никогда ранее не обыскивала чужого жилья.
Но голос совести тих. Гнев и жажда мести вещают куда как громче. Я начинаю осмотр с документов. И почти сразу понимаю, что это надолго…
Пару часов спустя я бессильно опускаюсь в кресло. Я устала, у меня болит голова, и я бессмысленно потратила время.
Маг меня переиграл. Больше половины бумаг на неизвестных языках. По внешнему виду букв я узнала ундландский и анварский. Еще один язык похож на тот, что показывал мне Элвин в Рино. Древнеирвийский. Но я не уверена до конца. О принадлежности двух других можно только догадываться.
Те бумаги, что я смогла прочесть, не представляют интереса. Списки дел, случайные цитаты, стихи — слишком хорошего качества, чтобы я могла заподозрить Элвина в авторстве, черновик письма, в котором маг цветасто и едко жалуется на скуку. Я возлагала большие надежды на два пергаментных свитка, но они оказались пусты.
После короткого отдыха я перехожу к книжному шкафу. В нем томик сонетов и с десяток трактатов по магии и алхимии. Половина снова на неизвестных мне языках, о содержимом можно догадываться лишь по миниатюрам и литографиям. Кроме книг в шкафу хранится несколько странных предметов. Еще более странных, чем те, что небрежно вывалены на бюро. Например, отделанный серебром сигнальный рог. Или деревянная резная фигурка сидящего на корточках существа с невероятно уродливым и злым лицом.
Мое внимание привлекает медное яйцо размером с кулак. Поначалу даже не само яйцо, а подставка в форме скрюченной человеческой руки. Красиво и страшно. Узловатые когтистые пальцы сжимают блестящую скорлупу, свет скользит по ней, играет, переливается.
Беру яйцо в руки. Оно теплое и приятно тяжелое, словно живое. По полированной поверхности пляшут золотые искры. Вглядываюсь в их кружение и вдруг понимаю, что это не искры.
Крохотные, сотканные из солнечного света женские фигурки. Обнаженные, с полупрозрачными крыльями за спиной. Как у бабочек.
Они скользят в вихре радостного танца. А меж небом и землей натянуты сотни блестящих медных струн, как на гигантской арфе. Струны поют, то нежно, то страстно, искрами на свету вспыхивают и гаснут аккорды, рождая новых и новых крылатых красавиц.
Золотые феи танцуют — совершенные в своей наготе, свободные и беспечные.
Смех перезвоном колокольцев.
Зов «иди к нам».
Я встаю, расправив радужные крылья. Одежды спадают ненужным грузом.
Я умею летать!
Хоровод в воздухе. Рука об руку с сестрами.
Мы смеемся и кружим в вихре танца.
Гладкая скорлупа купола над головой и блестяще озеро меди под ногами.
Становится жарче. Озеро раскаленного текучего металла бурлит и вспенивается. В нежном пении арфы нарастают зловещие нотки. Танец ускоряется, струны звенят торопливо, тревожно. Все трудней поспевать за мелодией. Купол над головой наливается темным пламенем.
У меня кружится голова.
Все плывет, сливается в мельтешении золотых искр.
Вспышки света.
Бесконечный бег по кругу.
Арфа грохочет, взвизгивает, дребезжит — разнузданно и фальшиво.
Задыхаюсь. Сердце бьется, как сумасшедшее. Слишком быстро. Больше не могу так…
Щеку ожигает болью, и все прекращается в один миг.
Я сижу на полу и Элвин, склонившись, трясет меня за плечи.
— С возвращением к опостылевшей реальности, сеньорита, — его голос сочится ядом. — Как вам грезы бронзовой Вары?
— Что?
Я пытаюсь пошевелиться и вскрикиваю от боли. Мышцы задеревенели, по телу бегут кусачие мурашки.
За окном темно, комнату заливает безжизненный яркий свет от шара под потолком.
Вечер.
— Что случилось? — спрашиваю я дрожащим голосом. — Только что было утро.
— Случилось, что одна хорошенькая идиотка зачем-то полезла в мои вещи, — зло отвечает маг. — Как будто опыт со шпагой ее ничему не научил.
Смущенно отвожу взгляд. Зря я надеялась, что Элвин не узнает про обыск. Щека все еще пульсирует болью. Подношу к ней руку и не могу поверить.
— Ты ударил меня?
— Три раза, — подсказывает он.
— Ты. Меня. Ударил!
— А вы предпочли бы так и сидеть, пуская слюни на эту дрянь? — маг протирает бронзовое яйцо тряпицей, следя за тем, чтобы не касаться оголенной кожей поверхности, затем убирает страшную игрушку обратно в шкаф.
Я отворачиваюсь. Щека неприятно горяча, но сильнее боли возмущение. Он меня ударил! По лицу!
Элвин наклоняется, берет меня за подбородок:
— Тссс, не дергайся! Проклятье, похоже, будет синяк. Подожди, сейчас смажу.
Сдерживаю порыв крикнуть ему в лицо «Мне ничего от тебя не надо!», вырваться и уйти. Так я сделаю хуже только себе. Он смазывает мне щеку мазью, потом резко дергает за ошейник, принуждая подняться.
Его лицо близко-близко. Кого другого, может, и могла бы ввести в заблуждение обманчиво любезная улыбка, но я вижу — маг зол не на шутку. Пытаюсь отодвинуться. Элвин улыбается шире и снова дергает за ошейник.
— Значит так, сеньорита. Я видно слишком добренький хозяин. И слишком занят, чтобы уделять вам внимание. Так что у нас новые правила. Во-первых, запрещаю трогать вещи в моей комнате без спроса. Любые вещи. Это понятно?
Его рука все еще лежит на проклятой полоске кожи, мешая отстраниться. Трудно дышать. Чувствую, как через ошейник в мое сознание вливается чужая воля, превращая запрет в абсолютный закон бытия.
— Во-вторых, надо и правда придумать вам занятие, чтобы не скучали в мое отсутствие. Скажем, уборка в часовой комнате. Уверен, вы с ней справитесь куда лучше брауни.
Конечно, еще одно унижение. Кажется, ему никогда не наскучит издеваться надо мной. Закрываю глаза, чтобы не видеть его лица. Могла бы — и уши заткнула, но маг не позволит этого сделать. Приходится слушать, как ненавистный голос продолжает:
— В третьих, надо как-то оградить вас от проявлений вашего могучего интеллекта, поэтому отныне вам запрещается покидать башню. У меня нет времени бегать и вытаскивать сеньориту изо всех неприятностей, в которые она изволит угодить.
— Все? — с отвращением спрашиваю я. — Я могу уйти?
— Идите, — маг разжимает пальцы. Снова можно дышать. Отшатываюсь, растирая горло.
Уже в спину мне летит:
— Франческа!
Я не оборачиваюсь, делаю вид, что не слышала, но он продолжает.
— Это было очень глупо. Здесь, на Изнанке, вещи часто не то, чем кажутся. И многие опасны так, как ты даже не в силах представить.
От моего хлопка дверью содрогаются стены.
