Глава 13. Рондомион
Франческа
Город кутается в обрывки тумана, как нищенка в ветхий плащ. Издали он выглядит унылым и серым. Низкое небо хмурится, угрожая пролиться дождем. Тяжело влечет темные воды Темес — слишком широкий и непокорный, чтобы позволить заковать себя в камень дамб, набережных и мостов.
Рондомион — столица Дал Риады. Полуостров Альба.
Север.
Мне не нравится здесь. Серые дома, серые улицы. Я всегда ненавидела зиму и холод, но Разенна и зимой остается прекрасной. Здесь же все бледное, словно злой волшебник украл у мира вокруг иные краски, кроме серой.
— Какой отвратительный город. Мне следовало знать, что ты мог выползти только из такой дыры, — я говорю это, чтобы уязвить своего спутника.
Нет, я вовсе не хочу вывести Элвина из себя! Когда он приходит в ярость, когда щурит холодные глаза и улыбается — неприятно и предвкушающе, мне становится по-настоящему страшно.
Я стараюсь злить его по мелочам. Чтобы не был таким довольным.
— Вы ошибаетесь, леди. Моя родина еще севернее. Но вы правы в том, что Рондомион будет нашим домом ближайшие годы. Так что привыкайте любить его.
Слово «годы» отдается тоской в груди, оно пахнет безнадежностью, но я гордо вскидываю голову. Мой враг слишком самоуверен, он уже забыл, как я провела его один раз. Посмотрим, чья возьмет!
— И не подумаю.
— Зря. В нем есть особая, суровая прелесть, которую не разглядишь с первого взгляда.
Мы проезжаем через город. Сначала грязные окраины, потом каменная мостовая центральных улиц. Сворачиваем в проулок настолько узкий, что полы моего платья отирают стены справа и слева. Минуем районы с домами знати и зажиточных горожан, под копытами снова раскисшая грязь, а впереди черной полосой перечеркивает небо шпиль часовой башни.
За мастеровыми кварталами начинаются трущобы. Я с удивлением поглядываю на Элвина — трудно поверить, чтобы он, с его требовательностью и сибаритскими привычками, собирался жить в одной из этих ужасных хибар, крытых гнилой соломой. Вслед нам летит лай собак и с любопытством смотрят чумазые дети в обносках.
А потом жилые дома заканчиваются совсем. Впереди изглоданные временем развалины дворца — черны провалы окон, патина времени на полуобрушенных, обгорелых стенах. И одинокая башня затмевает полнеба.
Камень башни оплетен пожухлым, лишенным листвы вьюнком. Циферблат без стрелок, как символ — время превратилось в безвременье.
Здесь спокойно и печаль разлита в воздухе эхом, флером, отзвуком пения окарины. Я пробую тишину на вкус. Она горчит.
— Нравится? — тихо спрашивает маг.
Я не отвечаю. Не хочется врать, что нет.
— Старина Честер.
— Что?
Он кивает на башню:
— Так называют ее местные жители. Символ Рондомиона. Последний свидетель эпохи правления королей Альбы на всем северо-востоке. Когда горел дворец, огонь сумели потушить раньше, чем тот перекинулся на башню.
— Зачем мы здесь?
— Хочу показать вам кое-что интересное.
— Уверена, что не хочу этого видеть.
— Франческа, вы дуетесь всю дорогу. Ну хватит, не будьте букой. Помнится, я рассказывал вам про княжества фэйри, и вы спросили, как они могут соседствовать с людьми, не привлекая внимания? Вам представится возможность самой убедиться, как.
Он кладет руку на шею моей лошади.
— Смотрите, сеньорита. Вот она — Изнанка мира.
Мир вокруг моргает. И вдруг становится нереально, невозможно четким, наполняется глубокими, холодными цветами. По сумрачному, напившемуся ультрамарина небу, плывут клубы графитовых туч. Каждая веточка, каждая трещинка на камне делается контрастной, резкой и до невозможности реальной.
Сдержать восхищенный вздох не получается, как я ни пытаюсь, и Элвин довольно улыбается.
— Я знал, что вам понравится. И это вы еще не видели дворца княгини. Впрочем, человеческий город тоже хорош. Если будете послушной девочкой, я покажу вам его.
Я молчу, но в этот раз не для того, чтобы позлить его. Смотрю во все глаза на башню и не могу наглядеться.
Здесь она совсем другая.
Толстая одеревеневшая лоза обнимает камень, подобно спруту, карабкается вверх по телу башни до циферблата. Древесная плоть врастает в камень, а камень вырастает из дерева, и уже невозможно отделить одно от другого.
— Это дерево крепче стали. А люди удивляются — почему Старина Честер не спешит рассыпаться, — маг подмигивает, — Считается, что все дело в предсмертном проклятии последнего короля Древней Альбы. Я потом расскажу легенду. Вы же любите страшилки.
— Но как… — я осекаюсь, не зная, о чем спрашивать первым.
— Вы про лозу? Это моя сестра Августа постаралась. Она — гений во всем, что касается магии жизни. Эх, жаль, сейчас не весна. Вы бы видели, как хорош Старина Честер, когда дерево цветет и выбрасывает побеги! Полбашни в огромных цветах. И обязательно напомните, чтобы я показал вам окрестности в сумерках. Уверен, вы оцените подсветку, — в его улыбке читается скрытая гордость.
— Это ваша… ваш…
— Ага. И моя в том числе. Король Эрк мак Эйдах хотел снести башню, но мы с братьями и сестрами выкупили старика, подлатали и сделали фамильной резиденцией. Одна из причин, по которой я люблю Рондомион. Даже у княгини Исы нет таких шикарных апартаментов с видом на город.
Элвин спрыгивает с лошади и протягивает мне руку:
— Добро пожаловать в мой мир, леди.
Элвин
В конюшне нас поджидал сюрприз.
— Ого, какой красавец! — выдохнул я, разглядывая чужого коня.
Он был великолепен. Значительно больше обычной лошади, но не такой массивный, как рыцарские дестриэ. С длинными, мускулистыми ногами, широкой грудью и весь покрытый густой огненной шерстью. Крупная голова на длинной, лебединой шее. Большие уши и удлиненные, раскосые глаза придавали жеребцу слегка хитроватый вид. Весь текучий — кусок живого пламени, принявший облик лошади.
Мой Квинт, на котором я проделал весь путь от Разенны до Рондомиона — к слову, совсем неплохой конь — рядом с этим рыжиком смотрелся убогой крестьянской клячей.
Я зачарованно протянул руку — похлопать жеребца по шее и еле успел отдернуть. Зубы лязгнули в паре дюймов от пальцев. Злющие глаза сверкнули алым, конь недовольно всхрапнул и мотнул головой.
— Хорошо, парень. Я понял — только без рук. Но чей ты? Точно не Мартина, не Мэй и не Эйприл. Вряд ли Джаниса и Августы, хотя… кто знает? Твейл, Вереск или Джулия? А может, Кора?
Конь не ответил, хотя я бы не удивился, заговори он. Рыжик не просто фонил магией, он словно был чистой магией. Наверное, потому я не мог отвести от него взгляд, как ни старался.
Вообще я равнодушен к традиционным мужским страстям — лошадям, оружию и гончим псам. Разбираюсь в первых двух предметах настолько, насколько требуется, и полностью игнорирую третий. Меч — забавное, но необязательное дополнение к магии. Лошадь — глупая, своенравная скотина, которая нужна, чтобы не бить ноги на дорогах. Никогда до сего дня не понимал тех, кто делает из этих простых вещей культ.
— Может, пойдем?
— Сеньорита, вы что — ослепли? Посмотрите на это восхитительное животное.
— Да, красивый. Выглядит довольно опасным, — с напускным равнодушием отозвалась девчонка.
— Готов поклясться — не только выглядит! Обожаю опасных тварей. Ну, разве он не чудо?
Она зевнула:
— Мне все равно. Но тебе нет, поэтому мы будем стоять здесь, пока ты не налюбуешься.
Вот ведь вредная девчонка! Уверен, это было сказано исключительно, чтобы меня раздосадовать.
Усилием воли я вернул себя к реальности. Передал наших лошадей заботам двух брауни и велел доставить вещи в мою комнату.
По дороге к выходу я все оборачивался, рискуя свернуть шею, и гадал — кому из моих родственников принадлежит огненный жеребец.
* * *
— Элвин, ты, кусок дерьма. Что ты делаешь в Рондомионе, когда должен быть в Прайдене?
— Спасибо за комплимент, братец. Я тебя тоже люблю.
Фергус высок и худ. Так худ, что это кажется почти болезненным. Без одежды он — наглядное пособие по анатомии, кости выпирают, растягивая кожу цвета толченого мела. Длинные руки и ноги. Кисти — два бледных паука в россыпи драгоценных перстней. Коса белей алебастра. Острые скулы, какие редко встретишь у человека, разве что уроженцы Ибернийских островов иной раз могут похвастаться таковыми. Глаза цвета крови в обрамлении белесых ресниц и густые, так же лишенные красок, брови.
Больше всего он похож на гигантского, бесцветного богомола.
— Какого гриска ты вернулся? И зачем притащил с собой человеческую сучку? — он улыбнулся Франческе, обнажив безупречные зубы. — Привет, сладкие сиськи.
Девица пискнула и спряталась за мою спину.
— Я, в некотором роде, в почетной ссылке. О причинах лучше спросить у Мартина. А вот что ТЫ делаешь в моем доме? Не припоминаю тебя здесь, когда мы выкупали и реставрировали Старину Честера. И не смей говорить, что занял мои покои.
Он хохотнул:
— Меня Кора пустила пожить. Знал бы, что ты приедешь, непременно занял бы твои комнаты.
— Попробуй. Я оставил там пару сюрпризов, как раз на подобный случай.
Альбинос скептично ухмыльнулся. Не поверил, ну и дурак. Как будто первый день меня знает.
— Зачем ты здесь, Фергус?
— Я приехал для Большой игры, — он приосанился.
— Все демоны Изнанки, я и забыл. Високосный год. Погоди, но игра только в феврале.
— Ага, в феврале. Но вертлявая девка-удача уже раздвинула для меня ноги. Неделю отмечаю. Ринского осталось всего пять бутылок, а от шаннской кислятины у меня изжога.
— И долго собираешься здесь жить?
— После игры уеду, не ной. Не понимаю, с чего вы все так цените эту помойку.
— А что не помойка? Твой Зайнбенбурген?
— Ну хотя бы, — у Фергуса неприятная улыбка. Широкая и вроде бы радушная, но кажется, что он скалит зубы только для того, чтобы укусить. — Мы там знаем толк в веселье. Если приедешь, я покажу тебе, что такое настоящая потеха.
— Выковыривать пленным глазные яблоки ложкой и другие милые развлечения? Спасибо, обойдусь. И не вздумай устроить подобное в моем доме. Кстати, это твой конь в конюшне?
— Ага. Что скажешь, хорош, да?
— Как такой говнюк, как ты, разжился подобной лошадью?
— Выиграл в карты. Оттого и пью. Как конь, — он засмеялся своей немудреной шутке. — Все равно больше делать нечего.
— Придумай себе занятие.
— Уже придумал. Пью.
— Отдаю должное твоей богатой фантазии, но как насчет уехать на пару недель? Скажем, на охоту?
Брат поморщился. Он ненавидит любые намеки, а дипломатию именует не иначе, чем «гребаным лицемерием».
— Хочешь от меня избавиться?
— Да ты на лету ловишь.
— Сдохни, я никуда не уеду!
Кто бы сомневался, что он так ответит.
Я устал от дороги, за спиной по-прежнему вздыхала и переминалась Франческа. Совсем не та ситуация и настроение, что требуются для ссор и дуэлей.
— Ладно, можешь пока пожить. Но будешь доставать — вышвырну на мороз и можешь бежать жаловаться Коре.
Он снова хохотнул и сложил пальцы в непристойном жесте.
— Давай, устраивайся и приходи пить вино в каминную залу. Я буду там.
— Жди меня через час.
Еще одна нежданная проблема. Фергус — последний из Стражей, кого мне хотелось сейчас видеть. Честное слово, я бы даже с Эйприл с большим удовольствием пообщался.
На прощание он одарил Франческу долгим, внимательным взглядом, что мне совсем не понравилось. Счастье, что у девицы хватило ума не заговаривать с ним.
Франческа
Мы долго поднимаемся по винтовой лестнице. Маг снисходительно поясняет, что на первом этаже холл, кухня и столовая, на втором — каминная зала, лаборатория и библиотека, а с третьего по пятый отведены под жилые покои для членов его семьи.
— Вам понравится обсерватория наверху — это моя гордость. Если, конечно, милые родственники не разнесли ее по пьянке за эти годы.
Я молчу, оглушенная происходящим. Кажется, я в одночасье перенеслась в одну из сказок старой Розы. Из тех, где принцессу похищает злой чародей, чтобы запереть в своей башне. Привычный мир осыпался, обнаружив странноватую изнанку. Или правильнее говорить Изнанку, с большой буквы?
Сбудется ли для меня сказка до конца? Найдется ли рыцарь, который осмелится бросить вызов колдуну, чтобы спасти меня?
Мы останавливаемся на площадке пятого этажа. Элвин прикладывает раскрытые ладони к двери, хмурится, потом начинает постукивать по дереву, выбивая странный, нервный ритм.
— Надо снять замки и ловушки, — поясняет он на мой вопросительный взгляд.
Раздается громкий щелчок, маг поворачивает ручку и распахивает дверь.
— Прошу.
Я с опаской заглядываю внутрь. И снова, как ни стараюсь, не могу сдержать восхищенного вздоха.
Мы входим в часовую комнату.
Половину стены занимают медные шестерни — от крохотных, до огромных, высотой в мой рост. Красноватое, в прозелени кружево мостов, барабанов, зубчатых колес и пружин.
В остальном помещение невелико. Семь шагов вдоль каждой из стен. Большое окно — цветной витраж в свинцовом переплете — круг четырех стихий. Стены обшиты деревянными панелями, изящная резная мебель в чехлах — стол и кресла с позолоченными ножками, буфет в углу. По деревянным дверям в соседние комнаты идет узлами узор — скалятся чудовища, собаки и драконы, вязью чередуются трискели и кресты в круге.
И на всем слой пыли и запустения. Я чихаю.
— Мда… надо прислать сюда центурию брауни, пусть приберутся, — недовольно замечает маг, входя вслед за мной. И ведь накладывал заклинания от пыли…
— Брауни? — я помню, что решила не заговаривать с ним первой, но нет сил сдержаться.
— Такие мелкие мохнатые тварюшки ростом с сидячую собаку, — он проводит рукой чуть выше колена. — Живут в подвале, питаются магией. Очень удобная вещь в хозяйстве, так что не пугайтесь, если встретите. Послушны, исполнительны, не воруют. Но тупые.
Я пытаюсь подойти к окну, но Элвин ловит меня за руку.
— Не так быстро, леди! Тут тоже есть парочка ловушек. Терпеть не могу, когда братья и сестрички шарятся по моим вещам. Вы видели Фергуса, так что, уверен, поймете мои чувства.
Содрогаюсь, вспоминая людоедскую улыбку.
— Ваш брат — жуткий человек.
— Он не человек, — рассеянно поправляет меня маг, распутывая невидимые глазу узлы. — И я тоже, если вы еще не поняли.
— Я догадывалась, — отчего-то я перехожу на шепот. — А почему он… такой?
— Какой «такой»?
— Вы же братья. И ты — нормальный.
Элвин оборачивается, чтобы нависнуть надо мной.
— Франческа, если вам дорога жизнь, не смейте никогда — слышите, не смейте — упоминать при Фергусе его внешность или тем более задавать вопросы о ней! Старайтесь вовсе не попасть в фокус его внимания, а если попали — будьте милы, вежливы и покорны. Это со мной вы можете позволять дерзости, пока я нахожу их забавными, но избавь вас боги от того, чтобы узнать его гнев! Даже статус моей собственности может не спасти вас. Понятно?
Я сглатываю и киваю.
— Вот и хорошо, — он снова расслабляется и медленно стаскивает перчатки. — Мне жаль, но придется потерпеть неприятное соседство. Что вы на меня так смотрите?
— Ваша… рука.
— А, это, — он вытягивает левую ладонь и любуется на нее, словно видит впервые. — Все еще хотите сказать, что я — «нормальный», сеньорита?
— Но в Рино…
— Да, да, — маг подмигивает. — И в Рино, и в Прайдене, и в Анварии. Что я — дурак, разгуливать по человеческим городам с такой приметой?
— А вторая…
— На правой пять пальцев, как у всех. Впечатляет, правда?
Я смотрю на шесть пальцев на его левой кисти, снова сглатываю и отступаю, чтобы опереться о стену. Чему можно верить, если все вещи и люди вокруг не то, чем кажутся?
— Леди, вы меня разочаровываете. Это всего лишь шесть пальцев и перчатка с заклинанием иллюзии, ничего такого из-за чего стоило бы падать в обморок.
— Просто… слишком много всего, — беспомощно говорю я.
Он улыбается:
— Вы справитесь, я в вас верю.
Мы проходим в соседнее помещение — комната еще меньше часовой, но уютная. Меня завораживает витражное окно над кроватью и барельефы в виде сидящих кошек по краям камина. Через цветную стеклянную мозаику виден изгиб реки и развалины дворца, а чуть дальше жилые кварталы города. От высоты захватывает дух.
— Ладно, сеньорита, отставим лирику. Жить будете здесь, эта комната как раз предназначена для личного слуги.
— Слуги? — оскорбленно спрашиваю я.
— Слуги, — кивает он. — И не надо делать такое лицо, леди кошка. Вы — моя собственность, и я найду вам применение. Раз уж не хотите греть меня ночью, считайте себя чем-то вроде личной служанки. И благодарите богов, что грязную работу выполняют низшие вули. Сейчас я распоряжусь об уборке, горячей ванне и ужине, а вы пока распакуйте вещи и приготовьте мою постель. Можете заодно познакомиться с брауни.
— Я не буду этого делать! — мой голос звенит от негодования.
— Вам так нравится, когда я вас принуждаю, Франческа? — мягко спрашивает Элвин.
Мне хочется его ударить. Дать пощечину, как сделал Лоренцо когда-то. Стискиваю кулаки так, что ногти оставляют кровавые лунки в ладонях. Больно и эта боль отрезвляет.
Ничто не сравниться с унижением от счастья, когда маг отдает приказ через ошейник. Всегда сначала по телу пробегает жаркая дрожь, а потом все в мире теряет смысл, кроме его желаний.
И особенно омерзительно чувство полного удовлетворения и покоя, что приходит, когда я следую его воле.
Я сопротивляюсь всякий раз. Бессмысленно, безнадежно, глупо, но отвоевываю крупицы свободы. Медлю секунды перед тем, как бросаться выполнять приказ, ищу лазейки в словах.
Не из вредности, нет.
Мне страшно.
Я боюсь, что если однажды уступлю, поддамся, не буду бороться, то потеряю себя целиком. Скользну в сладкий, нерассуждающий туман, последую соблазну и навсегда отдам право решать за себя тому, кто сильнее, умнее и лучше знает, как надо…
Отрекусь от себя, стану послушным орудием. Как всегда хотел отец.
О, как легко это сделать! Расслабиться, сдаться. Как тяжело искать силы, чтобы сказать «нет»! Что за чудовище придумало это ужасное заклятье?!
Искушение послушанием.
Мое счастье, что маг прибегает к своей власти не слишком часто.
— Давайте, будьте хорошей девочкой. Сделайте книксен и скажите «Как прикажете, мой лорд». Не будем заставлять Фергуса ждать, а то он еще поднимется сюда, обуян жаждой общения.
— Хорошо, — глухо говорю я и мысленно добавляю «Ты еще пожалеешь об этом!».
Элвин
Я опоздал на полчаса против обещанного. Фергус развалился в кресле у камина с золотым кубком в руках. Бутылка двадцатилетнего «Меда Рино» была пуста наполовину.
— Садись брат, — махнул он рукой на второе кресло. — Валяй, я хочу послушать, как ты подгадил Мартину и где взял такую бабенку.
Стоило потянуться к бутылке, из-под столика выкатился отвратительный карлик, похожий на жабу, наполнил второй кубок и с поклоном протянул мне.
— Тьфу ты! Фергус, это твой дружок?
— Ага, — он захихикал. — Я теперь вывожу карликов. Гуга — самый удачный экземпляр.
— Тоже мне проблема — вывести карлика. Берешь любого низшего вуля и кормишь…
— Не-а! — альбинос важно поднял указательный палец. — Из вуля любой дурак сможет. А ты попробуй из людей.
— Ты хочешь сказать, это раньше было человеком? — меня передернуло.
Гуга — маленький, скрюченный, с расплющенным носом и огромным ртом. Таких прирожденных уродцев часто можно встретить при дворах мира сего, где они служат шутами, и, подчас, их судьба куда завиднее судьбы пейзан или нищих.
Вот только готов спорить на что угодно, братец никогда не стал бы возиться с карликом, который уже родился таковым.
— Ага. Что скажешь? Хорош?!
— Гриска-с два! Ты — больной ублюдок, и я не хочу ничего знать об этом.
Он сделал большой глоток вина и снова захихикал.
— Давай, Гуга. Покажись.
Карлик, кувыркаясь через голову, выбрался на середину комнаты и начал раздеваться.
— Если ты не прекратишь сию секунду, я уйду, и пей свое ринское в одиночестве, — предупредил я. — Никаких демонстраций. Достаточно того, что мне придется весь вечер затыкать тебя по поводу подробностей.
— Ладно, Гуга, потом, — разочарованно скомандовал братец. — Ты как был скучным дерьмом, Элвин, так им и остался.
Попойка продолжилась, но радости в нашей встрече было немного. Меня не оставляло ощущение, что братца несет. Фергус временами бывает настоящим ублюдком, и сейчас, похоже, настали как раз такие времена.
Он рассказал про свои встречи с Корой, Джулией и Вереском. Я в ответ порадовал его новостями о Мартине. Вино в бутылке закончилось, хотя я старался не налегать и едва ли выпил больше половины кубка.
Когда нас прервали, я был даже рад. В дверь вкатился брауни, чтобы объявить писклявым голосочком:
— Письмо лорду Элвину от Исы фрой Трудгельмир княгини Северного двора.
— Давай сюда, — обреченно велел я.
Нет, было ясно, что этого разговора не избежать. Но я надеялся отложить его хотя бы на пару дней. Проклятье, как она узнала? Всего три часа, как вернулся.
Альбинос, когда я поделился с ним этими соображениями, только хмыкнул:
— Это ее город. Чего там, Элвин? Чего надо надменной стерве?
Я развернул послание.
— Приглашает на праздник первого снега.
— И когда?
— На следующей неделе. Ты идешь?
— Что я забыл в этой богадельне? Лучше в бордель схожу, — пренебрежительно отозвался Фергус, из чего я сделал вывод, что его не позвали.
Я свернул письмо и задумался. Начало было хорошим. Учитывая, на какой ноте мы с Исой расстались, даже слишком хорошим. Ей что-то от меня нужно?
Фергус отхлебнул из кубка и захихикал:
— Отжарь как следует ледяную сучку. Может, тогда она не будет слишком морозить всем задницы этой зимой.
— Заткнись.
Он показал характерный жест. Потом повернулся к карлику и велел принести еще бутылку.
— Раз уж мы о бабах. Давай про свою девку.
Мне с самого начала совсем не понравился его интерес. В двух словах обрисовав историю моего обретения власти над Франческой, я особый упор в своем рассказе сделал на тот факт, что она принадлежит мне полностью по законам фэйри.
История привела альбиноса в искреннее восхищение:
— А я ошибся. Ты не такое уж скучное дерьмо. Семья тебя сожрет за то, что ты устроил в Рино.
— Посмотрим.
От его одобрения стало неприятно. Да, я брезгую Фергусом и всем, что с ним связано. И особенно мерзко, что названный братец прав. В долине Ува Виоло я перешел черту, опасно приблизившись к грани, за которой добро и зло одинаково теряют смысл.
Шаг навстречу своей тени.
— Сожрут. Особенно Мартин. Братик-святоша в последнее время слишком много о себе мнит. Давай отмордуем его? Как в старые добрые времена.
Я поморщился, как всякий раз при напоминании о временах, когда мы с Фергусом были дружны.
Тогда я был сильно моложе и глупее. А он таскался за мной и заглядывал в рот.
— Спасибо за предложение. Буду иметь в виду.
— Опять врешь. Ты сидишь себе и думаешь «Я скорее вылижу задницу Мартину, чем обращусь к Фергусу». Ты — лицемер, братишка, как и вся эта семейка. А ведь ты еще один из лучших.
— Может уже хватит пить? — мягко спросил я, когда он опять потянулся наполнить свой кубок.
— «Может уже пора заткнуть свой ротик?», - передразнил он меня. — Иди в ад, Элвин. Ты не будешь мне указывать, чего можно, а чего нельзя!
Да, слухи не преувеличивали, скорее преуменьшали.
Фергус всегда был тем самым уродом, без которого в семье никак. Не стану гадать: Оммаж и знакомство с тенью сделали его таким, выбелив кожу и волосы, или в душе его с самого начала была какая-то червоточина. Знаю только, что чем дальше — тем хуже.
Мы все развращены незаслуженной властью, для его сердца это испытание оказалось непомерным. Однажды брату придется познать горький вкус ограничений. Это уроки, которые рано или поздно усваиваем мы все, но будь я проклят, если хочу стать для него запоздалым учителем.
— Как знаешь. Кто я такой, чтобы стоять между человеком и его завтрашним похмельем?
— Ты просто не видел, сколько способен выпить по-настоящему крепкий мужчина.
— Я в своей жизни видел достаточно пьяных рыл. Ничего интересного.
— Я знаю, почему ты не пьешь. Боишься отпустить себя, — с характерным упрямством забулдыги продолжал он. — Потому, что внутри ты — такой же, как я. Только трус. Ты трус, братец.
— Куда мне до вас, сэр Смельчак. Воевать с зеленым змием — удел доблестных.
— Ты куда?
— Хочу оставить тебя наедине с подвигом. Иначе победа будет неполной, а зеваки скажут, что тебе помогали. Вперед, братец, еще четыре бутылки ринского ждут справедливой кары.
— Ути, девочка обиделась.
Я не ответил. Оскорбления Фергуса примитивны и бьют мимо цели, куда ему до моей сероглазой сеньориты. Однако терпеть пьяный бред я точно не нанимался.
Он выкрикнул мне вслед заковыристую непристойность. Когда я уходил, карлик забрался на стол, извлек блок-флейту и начал наигрывать жутко заунывную мелодию, болтая коротенькими ножками.
* * *
Похмелье не улучшило характер альбиноса. Днем Фергус выполз в столовую, распространяя густой запах перегара. Обед прошел в молчании. Сытная пища вернула ему доброе расположение духа, и братец даже пробурчал что-то вроде извинений. Я кивнул, показывая, что принимаю их.
— Слушай, еще вчера хотел спросить по поводу твоего выигрыша. Это ведь не обычный конь?
— А, шут его знает. Наверное. Старый хрыч Герат леан Ллиерд не поставил бы простую лошадь.
Ну дела! Он даже не поинтересовался, кого именно выиграл! Определенно, Фергус не заслуживал благородное животное, что досталось ему так легко.
— Продать не хочешь? — как можно небрежнее спросил я. — Мой Квинт что-то прихрамывает, думаю заменить его.
— Может быть, — он похмелился шаннским и окончательно повеселел. Налитые кровью глаза остановились на Франческе, задумчиво ковыряющей десерт.
— А девка-то как в постели? Ничего?
Я сделал неопределенное движение плечами, которое можно было истолковать двояко.
Надо проследить, чтобы, пока он гостит, сеньорита не покидала лишний раз наших покоев.
Девушка замерла под его жадным взглядом и медленно положила ложку.
Следующая реплика Фергуса была предсказуема до икоты:
— Дай попробовать.
— Может тебе еще мою расческу дать? Извини, братец, но я не сторонник общественного пользования — брезглив. Личные вещи потому и называются личными.
Франческа резко отодвинула стул, встала и молча вышла.
— Неласковая какая, — сощурился ей вслед Фергус. — Ну, шиш тебе тогда, а не конь, если ты такой жлоб.
— Плевать, не больно-то и хотелось.
Я лениво доел обед, выпил вина, обменялся парой незначащих реплик, никак не выдавая гадливости, что возникла у меня от этой сцены и роли, которую пришлось сыграть. Братец — та еще скотина, опасно давать ему понять о моем весьма неоднозначном отношении к сеньорите.
В первую очередь опасно для нее самой.
Когда из-под стола выбрался давешний карлик с флейтой, я демонстративно скривился и отправился в свои покои.
— Франческа!
Она сидела, забравшись с ногами в нишу у окна, и смотрела, как за цветным стеклом ветер сыплет мелкую снежную крупу.
— Я не собираюсь оправдываться, можете думать что угодно, я в ваших глазах и так исчадие ада. Но просто к сведенью: с Фергусом иначе нельзя. С некоторыми другими существами — тоже. И знайте, я не считаю вас вещью.
— Верно. Только домашним животным.
И я подавился заготовленной речью.
Франческа
Снегопад закончился почти час назад. Лучи закатного солнца погладили витражную мозаику и спрятались. Я сижу в нише у окна и смотрю, как город — зеленый, желтый, красный, голубой становится темно-синим, тонет в сумерках, словно в густом киселе.
Чужой, холодный город за окном. В комнате запах меди и пыли. Так пахнет время.
Он стремительно распахивает дверь, врывается внутрь — на лице радостное предвкушение:
— Собирайтесь, сеньорита. Ночь обещает быть звездной, а я помню, что обещал показать вам обсерваторию.
— Я никуда не хочу, — из-за злости мой голос звучит глухо.
Он правда надеется, что пойду с ним? После того унижения за обедом?
— Ну хватит, прекращайте злиться, вам не идут надутые губки. Будет очень романтично — звезды, луна, вид на Рондомион. В свое время мы с Августой перестарались с магией, и теперь Старина Честер слегка светится в ночи. Смотрится потрясающе. Вам понравится, обещаю, — он улыбается — очаровательно и нахально. Так же, как в Рино, когда подбивал меня на какую-нибудь авантюру.
Дома это было как наваждение. Элвин улыбался, и я послушно следовала за ним. Злилась, возмущалась его беспардонностью, но следовала. А сейчас чары сгинули. Я гляжу на него и чувствую лишь желание уязвить посильнее.
— Какая разница, что понравится или не понравится вашей расческе? — отвечаю я самым холодным тоном, на какой только способна.
— Франческа, прекратите. Я думал, мы уже обсудили это.
— Так и есть, — снова утыкаюсь носом в разноцветное стекло.
Голос совсем рядом, над головой:
— Не пойму, кого из нас двоих ты пытаешься наказать, — меня передергивает от добродушно-снисходительных интонаций.
На плечо опускается рука, и я стряхиваю ее, точно ядовитое насекомое.
— И чего я тебя уговариваю? А ну пошла!
И я встаю и иду.
Потому, что не могу отказаться.
Мы поднимаемся по выщербленным ступеням. Я пытаюсь замедлить шаг, ощущая, как внутри тонкой струной, комариным писком дрожит бездумная, искусственная радость. Счастье подчинения, от которого хочется взвыть больной собакой. Это хуже, чем изнасилование. Потому, что все происходит как будто добровольно, с моего согласия.
Дверь открывается в морозную тьму. Здесь, на крыше башни, холодно и безветренно. Над головой — распахнутый купол небес в мириадах звезд, под ногами бледное озеро опалесцирующего голубого света. Оно переливается в лунных лучах, разбегается волнами от каждого шага, словно ступаешь по сияющей водной глади.
Красиво. Мне бы понравилось, приди я сюда по своей воле.
Холод кусает за нос и щеки. Съеживаюсь. Элвин обнимает меня сзади за плечи. Совсем как вечность назад на Раккольто, когда мы стояли у реки.
— Прости, забыл про плащ, — шепчет он мне на ухо. — Но так даже лучше.
— Мне не холодно.
Высвобождаюсь, и он не пытается удержать. Тащит меня к телескопу и пытается рассказать что-то про звезды и башню. Я зеваю напоказ, и маг осекается.
— Ну хватит. Поиграли, и будет. Франческа, признайтесь, вам же здесь нравится? Я заметил — вы любите такое!
— Зачем вам мое признание, — говорю я, — когда вы и так знаете, что я чувствую?
Выражение досады на его лице сменяет злость. Обычно я пугаюсь, когда он так смотрит, но сейчас мне все равно.
— Я ведь могу приказать… — начинает он.
— Приказать радоваться?
Неужели он и правда может приказать мне получать удовольствие? Смогу ли я сопротивляться такому приказу?
— Давай, прикажи, — сквозь слезы кричу я. — Преврати меня в животное, вещь! Скажи, что я должна делать, думать, чувствовать! Тебе это нужно? Кукла на ниточках?
Элвин ругается и лупит кулаком по каменной стене. Мы с ненавистью смотрим друг на друга.
— Иди к Черной, Франческа. Чтобы я еще раз…
Он не заканчивает. Разворачивается и уходит. Глухой стук двери разносится в морозной тишине.
Я остаюсь совсем одна.
Впору праздновать — я смогла задеть своего тюремщика, но в мимолетной победе нет радости. Смотрю на лужу бледного света под ногами, на спящую черноту за границей башенных стен и хочу выть от безнадежности, от того, как все неправильно. Изнутри растекается тоскливый холод, словно где-то в душе засел кусок льда и жжет стылым огнем. Я падаю на колени, по щекам бежит вода, губы повторяют заученные с детства слова молитвы, а тысячеглазое небо глядит безмятежно и равнодушно.
