Глава 12. Вкус ненависти, запах безумия
Франческа
Я просыпаюсь неожиданно рано. Комната выстыла за ночь, но в объятиях Элвина тепло. Мои руки обвиваются вокруг его шеи, голова лежит на плече.
Он еще спит.
Это хорошо.
Потому, что вместе со мной просыпается злость.
Ядреная такая. Сильная.
Я зла на мир, на людей, на себя. И неимоверно зла на мага. Ужом извиваюсь, выползая из кольца рук. Мне сейчас совсем не хочется быть с ним рядом. Сегодня я понимаю то, что ускользало раньше. Он виноват в том, что случилось вчера, лишь немногим меньше насильников.
Я почти с ненавистью смотрю на мужчину в постели. Если бы не он, я никогда не оказалась бы здесь — на севере чужой страны, языка которой я не знаю. Не пыталась бежать. Не попала в плен.
Он убил моего мужа, силой увез меня из родного дома, пугал, издевался и насмехался почти три недели.
И вчера он опоздал!
И что — теперь он считает, что достаточно пары снисходительных, ласковых слов, чтобы я растаяла и стала покорно принимать все, что он пожелает со мной сделать? Чтобы простила?
Я из рода Рино. Мы не нуждаемся в жалости врагов. И не сдаемся.
При воспоминании о вчерашней слабости приходит стыд. Как я могла так расползтись, забыть о гордости? Неужели нельзя было поплакать в одиночестве?
На мне все еще его рубаха. Сдираю ее с неожиданной яростью и роюсь в вещах. Нахожу темно-синее платье, из шерстяного муслина. Я оставила его потому, что шнуровка на спине слишком неудобна, когда путешествуешь в одиночестве.
Исподней сорочки у меня нет, надеваю платье прямо на голое тело. Шерсть слегка покалывает кожу.
Ощупываю заплывший глаз. Пудры, чтобы хоть как-то замаскировать синяк, тоже нет. А и была бы — не поможет. Поэтому оставляю все как есть, иду искать служанку.
Трактирная девка косится на меня с испугом и это добавляет ярости. Конечно, Элвин не успел вовремя в тот сарай, но успел рассказать владельцу постоялого двора о моем якобы безумии. Он повторял эту историю на протяжении всего пути в каждом трактире, и я вдоволь насмотрелась на опасливые гримасы черни.
— Зашнуруй платье, — приказываю я. — И заплети волосы.
Она моргает с глупым видом. Я повторяю на альбском и, о чудо, служанка понимает меня.
Как же надоело быть бессловесной скотиной! Хорошо, что Дал Риада уже недалеко. Если я правильно догадалась, маг везет меня именно туда. Почему не в Прайден? Не знаю.
Пока служанка возится со шпильками, рассматриваю свое отражение в медном зеркальце. Синяк ужасен.
— У тебя есть пудра?
Ну откуда у трактирной девки пудра?
— Сходи купи!
Пока ее нет пробираюсь на кухню и краду нож. Обычный нож, каким режут мясо — ничего особенного. Прячу свою добычу в рукаве.
Давно надо было так сделать!
Как и думала, от пудры никакого толку. Мне еще неделю или две ходить с отметиной на лице. Интересно, почему Элвин не избавил меня от синяков магией, раз уж взялся лечить? Ему нравится вид избитой женщины?
Возвращаюсь в нашу комнату. Мой «господин и повелитель» еще изволят почивать. Притомились от вчерашних забот.
Сталь в рукаве приятно холодит кожу. Я больше не чувствую себя беззащитной. Развлекаюсь мыслью, как достану нож и ударю своего сторожа, пока он так беспечно спит. Как он резко выдохнет, раскрыв в изумлении голубые глаза, попробует что-то сказать и не сможет. А потом его взгляд остекленеет, и всегда горячая кожа начнет холодеть.
И все — свобода.
Я знаю, что не убью его. Я нуждаюсь в нем. Мой побег показал, как я слаба и зависима.
Но мечтать об этом приятно. Надоело быть жертвой.
Я сделаю это потом. Когда все спланирую и подготовлюсь. Когда у меня будут деньги, чтобы нанять охрану. Когда я придумаю, что делать дальше.
Больше никаких глупостей. Я хорошо подготовлюсь в следующий раз. И подарю ему удар ножом на прощанье.
Я не убивала до вчерашнего вечера. Изабелла Вимано не считается, она не была человеком. Но теперь я знаю — убить не сложно. Совсем не сложно. И не страшно.
Даже приятно.
Я хочу, чтобы кто-то заплатил за вчерашнее! Тот, кто по-настоящему виноват во всем.
Элвин
Проснулся я в одиночестве — девица как-то сумела выбраться из объятий, не разбудив. Пока валялся в кровати и думал — седлать лошадей или дать Франческе еще денек отлежаться, объявилась моя пропажа.
Я рассматривал ее, не подавая вида, что не сплю. Вид у девчонки был боевой и какой-то сердитый. Это хорошо, значит переживет, выкарабкается.
Она — настоящий боец.
В пику вчерашней слабости, сегодня Франческа изображала леди Совершенство. Одета не просто аккуратно — воплощенная аккуратность. Прическа волосок-к-волоску, пудра на лице. Строгое темно-синее платье — этот вдовий цвет делал ее старше. Губы решительно сжаты, глаза сощурены и злы.
Весь ее вид заявлял, почти кричал «Я в полном порядке! Я — Франческа Рино». Правда, впечатление несколько портил черневший под глазом фингал.
— Вставайте, сеньор Эйстер. Или вы так утомились от вчерашних трудов, что намерены весь день провести в постели?
Аж опешил от этого ядовитого тона. Вроде ничего не успел сделать, чтобы вызвать у нее такой настрой с утра.
— Милое платьице. В тон к синяку подбирали?
— Солнце уже высоко. Мы едем или нет?
— Смотрю, вам не терпится.
— Раз судьбы не избежать, я хочу поскорее узнать, какую подлость вы для меня приготовили. Ожидание невыносимо.
Я почувствовал себя оскорбленным. Не то, чтобы ожидал благодарности, но все же… Я вчера был редкостным паинькой. Непонятно, чем заслужил такое с ее стороны.
— Сеньорита, почему вы так уверены, что я подготовил именно «подлость»?
— Потому, что давно не жду от вас ничего, кроме подлостей.
Думаю, она сказала это специально, чтобы уязвить. И, чтоб я сдох, ей это вполне удалось!
— Да уж. Простите, что вчера подло прервал свидание с обходительными кавалерами. В следующий раз обещаю не вмешиваться.
Она сверкнула глазами:
— Это ты виноват!
— Вот это новость. Я виноват в том, что сеньорита сбежала? Или в том, что дура?
Она смотрела на меня с яростью. Ну точно дикая кошка! Ох уж этот разеннский темперамент. И, хуже всего, что я завелся в ответ. Вчерашнее беспокойство, бессильный гнев перед тем, что уже свершилось, и возмущение от ее нелепых обвинений натолкнули на неожиданную идею. Я расплылся в нехорошей улыбке:
— Что же, раз вам невыносимо ждать, познакомлю вас с вашей судьбой.
— Здесь? Сейчас?
— Ага.
Не торопясь, я вылез из-под одеяла и начал одеваться. Поначалу мысль выглядела дикой, однако чем больше я ее обдумывал, тем более разумной и, что греха таить, соблазнительной она казалась. Так я буду уверен, что она никуда не денется и не перережет мне ночью глотку. Непредсказуемость пленницы, конечно, приятно щекотала нервы, но, вчерашние последствия показались слишком дорогой платой за развлечение.
И главное — так я смогу добиться подчинения без лишнего насилия. Франческа станет восхитительно послушной. Очень-очень послушной и покорной.
— Итак, моя любительница запретных знаний. Помните ли вы, с чего все начиналось? Артефакт де Бриена, — пояснил я в ответ на ее недоумевающий взгляд. — Не успел рассказать, мне удалось заполучить его. Изящная штучка, интереснейший сплав двух разнородных заклятий, причем одно из них динамическое. Де Бриен сумел его закольцевать и сделать константой. Ладно, что-то меня заносит. Не будем вдаваться в детали, они неважны.
Я порылся в дорожном мешке.
— Забавно, что вы считаете меня в ответе за глупости, которые сделали. Пусть так, я не против — мне не привыкать отвечать за других. Но я больше не желаю подвергать вашу жизнь риску, поэтому хочу быть уверен, что вы точно никуда не денетесь.
— Я не буду больше…
— Нет, нет! Никаких обещаний, которые вы не в силах исполнить. Очевидно, лишь вам покажется, что представился удачный случай, как вы предпримете новую попытку. Некоторые люди просто неспособны учиться на ошибках. К тому же, мне хочется испытать эту вещицу. К слову, перевод «венец подчинения» был несколько неверным.
Я, наконец, откопал на дне мешка то, что так искал. Ее глаза расширились:
— О нет! Вы же не наденете на меня… это?
— Именно, что надену. Знаете, никогда не мечтал о собаке. Трусливые, надоедливые твари. Но волчица — это гораздо, гораздо интереснее.
Она отступила к окну:
— Я буду кричать.
— Кричите. Все окрестные деревни в курсе, что моя жена — чокнутая.
Я щелкнул гибкой полоской кожи в руках и продолжил тоном университетского профессора:
— На самом деле, форма не так важна. Вся магия вот в этом небольшом камушке, видите. Это могло быть кольцо. Или действительно венец. Или кулон. Однако мне в подобном исполнении видится изумительный символизм. Учитывая ожидаемый эффект.
В последнюю минуту Франческа рванулась в сторону двери, но я перехватил ее, заломил руку за спину и впечатал лицом в стену. Из рукава платья выпал нож, звякнул о пол.
— Это для меня? А что не пустила в ход?
— Не успела, — прошипела она и забилась, как свежепойманная рыба.
— Милая, ну неужели нельзя обойтись без предварительных игр? Просто расслабься и дай мне сделать это.
Застегивать ошейник одной рукой — адски неудобно.
— Думаю, теперь сеньорите придется перейти на закрытые платья и шарфики. Мы же не хотим объяснять каждому встречному такое странное украшение.
Полюбовался результатом. Тонкая полоска черной кожи на ее бледной шее смотрелась волнующе.
— Я ничего не чувствую, — Франческа даже прекратила сопротивляться.
— Ах да! Активация.
Я положил руку на маленький камушек, лежащий в ложбинке между ключиц, и направил в него силу. Артефакт завибрировал и отозвался, признав меня хозяином.
— В теории, теперь я — единственный, кто сможет снять с вас это. Так что будьте послушной девочкой и, может быть, заслужите свободу, — я отпустил девицу и она немедленно начала дергать и тянуть за ошейник. — А сейчас хочу посмотреть на эффект. Морф!
Это было совсем не так, как обычно происходит у фэйри со способностью к трансформации. Пару раз довелось наблюдать — жутко неаппетитное зрелище. И, если верить отзывам, довольно болезненное. Нет, ее тело не корежило и не сминало, переплавляя заново по иной форме. Не рвалась одежда, не прорастала шерсть сквозь кожу. Все произошло без лишних эффектов, чисто и мгновенно. И все же результат обескураживал.
Я расхохотался:
— Кошка? О, Наместники, ну и шутка! Франческа, милая, я рассчитывал хотя бы на рысь, раз уж она на вашем гербе. Но это?
Она съежилась, прижала к голове округлые, широко расставленные уши и зашипела.
— А впрочем, — я поднял ее на руки и с наслаждением запустил пальцы в густой мех. — Пожалуй, что и кошка. Гордая, своенравная, шипит по любому поводу и всегда готова к драке.
Из нее получилась очень странная кошка. Размерами она казалась крупнее обычной домашней, но когда я взял пушистую бестию на руки, то понял, что это было иллюзией из-за невероятно густого и длинного меха серых и палево-охристых оттенков, белого на кончиках, словно присыпанного снегом. Огромные, злющие глаза с круглыми, а не щелевидными, как у обычных кошек, зрачками. Черные отметины на лбу и узкие черные полосы по пушистым бакам. А хвост! Не хвост, хвостище — толстенный и полосатый. Хороша! Просто невероятно хороша. И удивительным образом похожа на себя в человеческом обличие — такой же свирепый, мрачный и, в то же время, несчастный вид. Франческа-кошка будила восхищение и легкую опаску, вкупе с желанием почесать за ушком.
Сейчас она страдальчески терпела мои прикосновения, зло щурила глаза и шипела, но магия, заключенная в ошейнике, не позволяла ей причинить вред хозяину.
— Отлично, пусть будет кошка. Может дать вашему alter ego какое-нибудь занятное прозвище? Например, «Пушинка»? Ладно, ладно, не надо так реагировать. Признаю, это уже несмешно и жестоко. Кроме того, мне не хватает ваших ответных реплик, так что возвращайтесь-ка в привычное состояние. Морф.
Она кубарем скатилась с моих колен, тяжело дыша. Я присел рядом.
— На что это похоже, Франческа? — мне и правда было любопытно.
Девица молчала.
— На что это похоже? — на этот раз я сопроводил вопрос легким всплеском силы, направив магию в соединившую нас нить.
— Ни на что. Мир видится по-другому. Запахи и звуки рассказывают больше, чем глаза. И все огромное, — выговорила она против своей воли.
— Интересный опыт. Я вам почти завидую, леди Пушинка. Что, не называть вас так? Хорошо, не буду.
Она молчала, отвернувшись. Закусив губу, ощупывала тонкую полоску кожи, украшенную неброским серым камнем, на своей шее.
— Давайте собираться, сеньорита. Время к полудню, а еще нужно найти для вас лошадь.
Франческа подняла на меня тяжелый взгляд:
— Я знала, что ты — подлец, для которого нет ничего святого. Но это… это слишком даже для тебя. Лучше бы ты меня убил.
Ее слова задели, но со своей точки зрения пленница была права.
— Да, да. Мы это уже проходили. Я — подлец, сволочь, негодяй и вообще аморальный тип. И если бы я вас убил, получилось бы не так весело. Вставайте, Франческа, нас ждет дорога.
Франческа
До дня, когда он надел ошейник, я не знала вкуса ненависти.
Я думала, ненависть знакома мне, но то была не она — гнев. Гнев ярок, но недолог и проходит без следа. Ненависть жжет душу раскаленным железом днем и ночью.
Говорят, кто не любил, тот не жил. Я же скажу — не жил тот, кто не пробовал ненавидеть. Знаю это, потому что испытала и первое, и второе. Ненависть сильнее и ярче, она приходит в двери сердца незваной, и ее не прогнать так просто. Она дает силы жить и ждать.
На шее моей ошейник. Как у скотины, как у шелудивого пса. И тот, кто рядом, тот, кого я ненавижу сильнее жизни, может отдать мне приказ, который я не смогу не исполнить. Я — его рабыня, животное, вещь. И я клянусь, мысленно клянусь себе в сотый раз, что он поплатится за то, что сделал со мной.
Я ненавижу даже его больше, чем ублюдков, которые надругались надо мной. Они сделали это над моим телом, он же — над моей волей, душой, свободой.
Он ничем не лучше них. Даже хуже.
— Если бы взглядом можно было пытать и убивать, сеньорита… Оооо, страшно представить какая участь ждала бы меня тогда.
Я не отвечаю. Я опускаю взгляд. Я умею терпеть, ждать и скрывать свои чувства. Отец долго воспитывал во мне эти умения розгой и горохом, рассыпанным по полу.
— Суп из утки просто изумителен, попробуйте. Кто бы мог подумать, что в этой дыре умеют так готовить.
Я молчу. Успела заметить, что молчание раздражает его куда больше любых дерзостей.
— Что, прелестная Франческа, решили назло мне уморить себя голодом?
Он прав. Мне надо есть. Мне надо выжить и набраться сил. Чтобы отомстить.
Мы движемся сквозь села и города на север. Не знаю, куда везет меня мой враг, и не стану задавать вопросов. День за днем в седле. Холодно. В Рино так холодно не каждую зиму.
Обед в очередном трактире, неизвестно каком по счету в череде постоялых дворов. Мы проезжаем сквозь деревенскую ярмарку. Он покупает маленькую глиняную грелку с узким горлышком и протягивает мне:
— Грейтесь, сеньорита.
Беру ее. Глина слегка шершавая, удобно лежит в руках. От нее расходится приятное тепло, ласкает озябшие пальцы. Разжимаю руки. Грелка падает на землю и разбивается. От пролившейся горячей воды поднимается пар:
— Ой, — говорю. — Надо же, какая досада.
Он хмурится:
— Видно вам нравится мерзнуть, леди кошка.
Сгущаются сумерки. Мы останавливаемся на ночь в гостинице. Ужин. Его болтовня, мое молчание.
Он придирчиво проверяет чистоту простыней, щелчком пальцев заставляет сдохнуть клопов в перинах и требует у трактирщика постелить свежее, только что выстиранное белье. Тот повинуется.
Это повторяется из раза в раз. Мой враг любит комфорт. Он всегда требует себе лучшего: комнат, еды, овса для лошадей. И всегда получает желаемое.
Я не знаю, зачем нужна этому человеку. Мы спим рядом уже месяц, но с того, первого раза он не делал попыток овладеть мною. Должно быть, он бережет меня для какого-то невероятного, невозможного унижения и издевательства.
Мне снова приходится ложиться в одну кровать с тем, кого я так ненавижу. Забиваюсь на самый краешек. Холодно. Одеяло пахнет сыростью и мокрой шерстью. Можно пожаловаться тому, кто спит рядом, он велит принести грелку, но я стараюсь не заговаривать с ним первой.
Я лежу в постели, слушаю сонное дыхание своего врага и думаю, что стоило быть настойчивей в попытках добыть кинжал, пока мою шею еще не стягивал ошейник. Сейчас не в моей власти причинить ему вред, как бы ни мечтала я вонзить нож ему в сердце и стереть, наконец, выражение насмешливого превосходства с породистого, красивого лица. Но я знаю — у такого, как он, должно быть много недругов. Я найду их и предложу свою помощь. Я буду лазутчиком, шпионом, соглядатаем. Я узнаю пределы своей свободы, я отомщу так, как будет позволено заклятьем. И когда он будет умирать, когда я загляну в его глаза, возможно, тогда ненависть покинет меня, чтобы оставить лишь тоску и чувство утраты.
Intermedius
Эмма Каррингтон
Эмма следовала за оруженосцем по тайным коридорам резиденции Ордена и гадала, зачем она могла потребоваться гонфалоньеру. Джозеф Найтвуд не отличался любовью к задушевным беседам ни о чем. И он едва ли замечал Эмму ранее.
Эмму не удивляло это невнимание, пусть она, как одна из немногих женщин в организации, к тому же женщина, обладающая редкими знаниями и опытом хирурга, могла бы рассчитывать и на большее.
Она привыкла к мужскому равнодушию.
Не красавица, и ничего не поделаешь. Ну, хоть не дура. Возможно, позже, когда она сможет проявить себя, ее заметят и оценят. И даже сумеют разглядеть в ней не только надежного соратника или хорошего врача, но и женщину.
Они свернули за угол и встали у двери из мореного дуба. До этого Эмма была здесь всего пару раз. Она подняла взгляд на низкий, выложенный необработанным камнем потолок и подумала о толще земли над головой. Интересно, когда по площади сверху марширует королевская гвардия, слышно ли это в кабинете гонфалоньера?
Оруженосец кивнул, и Эмма вошла, преодолевая робость.
— Мисс Каррингтон, — Джозеф встал, чтобы приложится к ее руке — дежурный жест вежливости и только, но по спине привычно пробежали сладкие мурашки. — Спасибо, что пришли так быстро.
— Это было несложно, я находилась в лаборатории, — ответила Эмма, зардевшись.
Под ласковым взглядом мужчины губы сами собой расплылись в глупейшей улыбке. Она потупилась, мысленно кляня свою слабость.
Беда даже не в том, что Джозеф Найтвуд на двадцать лет старше. Беда, что он недавно женился повторно на молоденькой хорошенькой кукле без единой мысли в голове… Эмма видела как-то новобрачную — сплошные хихиканья и кудряшки. Зачем адепту мирового равновесия такая супруга? Она же не в состоянии ни понять, ни оценить, сколь огромную и важную работу выполняют они все. И никогда не поддержит мужа на этом нелегком пути.
Нет, Эмма вовсе не влюблена в гонфолоньера. Не больше, чем в своего коллегу по магическим разработкам Просперо Гарутти. Просто ей нравится его усталое, некрасивое лицо с тяжелой челюстью, приветливые карие глаза и гордый профиль. Нравится, как он всегда кланяется при встрече, нежно берет ее руку, а у Эммы красивые руки — руки хирурга, с длинными пальцами и ухоженными, коротко остриженными ногтями, в свои огромные ручищи — такие под стать иметь лесорубу. Нравится, как сухие губы быстро касаются тыльной стороны ладони, и как потом он не сразу торопится выпустить тонкие пальчики…
Было время, она питала надежды сменить опостылевшую за двадцать шесть лет фамилию «Каррингтон» на куда более аристократичную и звучную.
Эх, мечты-мечты… сколько было их за эти годы?
— Что-то случилось? — спросила Эмма.
Вызов Найтвуда отвлек ее от ежедневного штудирования рунических трактатов в лаборатории. Не одаренная и толикой магического таланта, Эмма питала амбициозные надежды стать лучшей в теории рунических заклятий.
Шокирующе дерзновенный замысел. Все равно что мечта стать великим композитором для глухого от рождения.
Но у нее получалось. Пока еще робко, порой ошибаясь, она уже умела создавать последовательности, выстраивать цепочки и задавать вектора силы. Отсутствие таланта вполне успешно заменял аналитический ум, цепкая память и педантичность. А тщательно скрываемая от мира творческая жилка позволяла экспериментировать с по-настоящему рискованными сочетаниями, находя интересные решения.
Да, отсутствие силы не давало ей перейти к практическим испытаниям — начертанные Эммой руны оставались бессмысленными каракулями. Но ее ум и знания могли послужить другим. Например, тот же Просперо Гарутти, несмотря на врожденный талант мага, оказался совершенно неспособен к рунистике. Разеннец просто не чувствует, не понимает закономерностей, допуская грубейшие ошибки. А Эмма чувствует. Рунистика не сложнее математики или логики, к которым у нее всегда была склонность.
Сам лорд-командор уже несколько раз пользовался находками Эммы и отзывался одобрительно, велев предоставить начинающему рунику все возможные материалы для исследований.
— Нельзя сказать, чтобы «случилось». Но у меня есть к вам просьба, мисс Каррингтон.
— Личная? — изумилась Эмма.
— О нет, что вы. Я бы никогда не позволил себе такую наглость. Это… для нашего общего дела. Но работа столь сложная и опасная, что я могу только смиренно просить вас о помощи, никак не более.
Эмма почувствовала, как тает от тона, которым он произнес эти слова. Вопреки словам Найтвуда, что-то глубоко личное все же проскальзывало в его доверительной, чуть растерянной улыбке и заботе, с которой он произнес эти слова.
Она нужна ему!
— Что я могу сделать для… для Ордена?
Мужчина побарабанил пальцами по краю стола.
— Скажите, вы когда-нибудь были в Батлеме?
* * *
Батлемская лечебница для умалишенных смердела.
Госпиталь божьего слуги святителя Бартоломеуса, где мисс Каррингтон имела счастье трудиться два дня в неделю по вторникам и пятницам, тоже не благоухал розами. В больнице стоял запах болезни, вонючих мазей и травяных настоек и сырой штукатурки. Однако он был привычен и даже чем-то приятен. И уж, разумеется, не шел ни в какое сравнение с резкой до невольной слезы вонью, окружавшей здание Батлемской лечебницы подобно ядовитой кисее.
Батлем пах, вонял, смердел экскрементами хуже, чем деревенский нужник. К смраду от коллектора примешивалось амбре гниющего мяса, перебродивших до состояния однородной бурды помоев и полуразложившихся трупов.
Запах безумия.
Эмма побледнела, покачнулась и вынуждена была опереться о руку своего спутника.
— Аккуратнее, мисс Каррингтон, — предупредил Найтвуд. — Лучше дышать через рот.
Она так и поступила, но это мало помогло. Едкая вонь, казалось, вторгалась в тело через поры кожи, отравляя организм ядовитыми миазмами.
— О боги, как возможно было довести лечебницу до такого состояния? — прогнусавила Эмма, прикрывая нос платком. — Здесь же содержатся люди!
Гонфалоньер покачал головой.
— Это не совсем люди, мисс Каррингтон. А все свободные средства Ордена уходят на наше дело.
Второй вещью, поразившей Эмму, была ужасающая, застарелая грязь и разруха, царившие в лечебнице. Даже самая нищая ночлежка для рондомионских побирушек была чище. На полу и стенах то и дело встречались пятна, о происхождении которых не хотелось лишний раз думать. Вдоль коридора, нисколько не стесняясь присутствия людей, сновали жирные крысы, в углах белели клочья паутины, похожие на куски ветхой ткани.
А третьей стали звуки. Звериный вой, крики, в которых не было ничего человеческого и членораздельные вопли — имена святых и матершина, богохульства и плач «мама, мамочка» из-за запертых дверей, сливались в жуткую симфонию тоски и безысходности. И, если ступив на порог Батлема, мисс Каррингтон узнала запах безумия, то теперь она услышала его голос.
Они прошли по выстывшему коридору мимо запертых комнат, заполненных безумцами. Эмма бросила короткий взгляд сквозь зарешеченное окно и прокляла свое любопытство.
Когда они спустились по темной узкой лестнице, стало чуть легче. Сюда тоже долетали крики и проклятия, но расстояние глушило невыразимый ужас жалоб умалишенных. Здесь, в подвале, это можно было выносить. А к отвратительному смраду, как оказалось, человек способен притерпеться.
— Обычно мы держим его здесь, — сказал Найтвуд. — Но иногда переводим на первый этаж. По мнению управителя, пребывание там становится наказанием, но я не разделяю этой уверенности. Кажется, этот… эта тварь только развлекается, когда мы делаем так.
— На первый этаж? В общую палату? — содрогнулась Эмма, вспоминая случайно подсмотренный за решеткой ад — копошение изможденных тел в обрывках одежды, оскаленные хари, на которых не осталось ничего человеческого, и давящая, невыносимая атмосфера страдания, душевной муки за той гранью, что можно вытерпеть, не утратив рассудок.
Отчего-то особенно ей запала в душу молоденькая девушка — подросток, почти ребенок с привлекательным, но абсолютно пустым и равнодушным лицом. Она лежала на животе поперек кровати и теребила в руках трупик крысы — подол длинной рубахи заброшен на спину, в сумерках непристойно белеют обнаженные ягодицы.
Впусти туда здорового, уравновешенного человека, и через час пребывания он ничем не будет отличаться от прочих обитателей Батлема.
— О нет. Это было бы слишком опасно. Не для него, для них, разумеется. Помните, что я говорил, мисс Каррингтон? Никаких физических контактов! Вы даже представить не в силах ни его возможности, ни степень угрозы.
Мысленно Эмма снова содрогнулась. Ей предстояла встреча с настоящим чудовищем. Легендарным монстром. Найтвуд мог бы не повторять свои предупреждения — мисс Каррингтон была усердной ученицей и хорошо помнила все, что слышала и читала об этом создании.
Гонфалоньер остановился у неприметной двери в конце коридора и зазвенел ключами. Эмма выслушала и запомнила его пояснения, каким ключом следует отпирать каждый из трех замков. Также она послушно вложила руку в распахнутую пасть чудовищной гаргульи. Клыки магического сторожа слегка кольнули кожу, пробуя кровь Эммы на вкус.
— Теперь она запомнит вас, — сказал Найтвуд то, что Эмма и так знала. — И пустит в следующий раз, когда вы придете без меня.
Эмма подумала, что мужчина нервничает не меньше нее самой, оттого и несет что попало. Подумала, но спросила о другом:
— Неужели так необходимо, чтобы я приходила сюда совсем одна?!
— Если он вас признает и согласится общаться, то да, — Найтвуд вздохнул и вдруг взял ее руки в свои ладони. Эмма вспыхнула, тщетно пытаясь скрыть смущение и радость. — Мисс Каррингтон! Эмма! Нам очень нужны сведения, которыми обладает этот… это создание. Очень нужно его сотрудничество. Я понимаю, что просить вас участвовать в таком — жестоко и недостойно мужчины, но все же… он уже отказался беседовать с пятью другими адептами, которых мы к нему присылали. На вас вся надежда.
— Я все понимаю, мистер Найтвуд, — голос Эммы прервался от волнения.
Он никогда не говорил с ней подобным тоном. И уж тем паче никогда не говорил таких удивительно приятных слов. Она почувствовала, как за спиной вырастают крылья. В этот момент Эмма готова была сделать для него все что угодно, если нужно, дневать и ночевать в камере опасного пленника, но выяснить все, что нужно Джозефу…
Джозеф… Такое красивое имя.
— Что я должна сделать, чтобы понравится ему.
— Ничего. Просто будьте собой.
Эмма кивнула с сомнением. Если заключенный уже отказался беседовать с пятью куда более квалифицированными и опытными адептами, то отчего Найтвуд так уверен, что он не прогонит Эмму?
Гонфалоньер понизил голос. Каждое его слово медом лилось в непривычные к похвале уши Эммы.
— Вы удивительная, умная и сильная женщина. Я восхищаюсь вашей смелостью и решительностью. И умоляю — будьте осторожны! Это создание хитрее и опаснее тысячи демонов!
— Я помню все, о чем вы рассказывали, мистер Найтвуд. И обещаю быть осторожной.
Он еще раз сжал ее пальцы. Так, словно не хотел выпускать. Словно волновался. И Эмма подумала, что, должно быть, Джозеф жалеет о своей скоропостижной повторной женитьбе. И что все еще можно изменить…
Дверь не скрипнула — петли были отлично смазаны. Комнату внутри освещал одинокий и тусклый масляный фонарь. Эмма прищурилась, озираясь по сторонам. Камера была поделена посередине железной решеткой, вмурованной в пол и потолок темницы. Фонарь находился на той же стороне, что и Эмма — стоял на полу, рядом с крепким табуретом — единственной мебелью по эту сторону комнаты. И без того тусклый светильник располагался слишком низко, оттого вторая половина комнаты терялась во мраке. С места, где стояла Эмма, возможно было разглядеть только кровать — по виду совсем такую же, как у обитателей лечебницы этажом выше.
Резкий смешок с покрытой тенями половины заставил вздрогнуть не только Эмму, но и ее спутника.
— Как отрадно снова видеть тебя, добрейший Джо, — голос был неожиданно глубоким и красивым — богатый обертонами густой и звучный баритон. Сейчас в нем отчетливо звучала ленивая ирония, словно обладатель голоса находился в светском салоне и поддерживал необязательную вежливую беседу. — Тебя, и твою очаровательную спутницу. Не это ли та самая жертвенная овечка, что ты давеча обещал привести мне на заклание?
Черный силуэт отделился с той стороны решетки, чтобы подойти чуть ближе, но обладатель голоса все еще держался в тени. Эмма почувствовала, что не в силах справиться с крупной дрожью при попытках представить его внешность. Воображение рисовало жуткие картины уродства, перед которыми пасовала кунсткамера Ордена или искаженные даром предначальной стихии посвященные.
— Представь нас, Джо, будь столь любезен, — меж тем со смешком продолжало скрывшееся во тьме создание. — Не хотелось бы нарушать этикет, первым обращаясь к незнакомой даме.
— Это мисс Каррингтон, Жиль, — недовольно отозвался Найтвуд. В присутствии пленника гонфалоньер словно съежился, утратил часть своей властной ауры, что так завораживала Эмму. — Она готова говорить с тобой и отвечать на твои вопросы. Видишь, мы выполнили свою часть сделки.
— О боги, что за слова, что за тон, мой дорогой Джо, — замурлыкала тень. — Помилуйте, какая «сделка». Я всего лишь просил подарить мне немного подлинной роскоши — роскоши человеческого общения с кем-то способным мыслить, а не только повторять догматы о равновесии вслед за нынешним лордом-командором. Печально видеть во что фанатичный идеализм превращает некогда уважаемую организацию.
— Мисс Каррингтон — та, кто вам нужен.
На этих словах Эмма решила поддержать гонфалоньера. Она выпрямилась, присела и постаралась даже дружелюбно улыбнуться шевелящейся за решеткой тьме:
— Я к вашим услугам, мистер… и я буду рада развеять вашу скуку приятной беседой.
— О да, — задумчиво согласился голос. — Она и вправду великолепна, Джо. Ты знал, кого выбрать. Воистину королевский подарок, даже если забыть, что речь идет о привлекательной женщине.
Эмма замялась, не зная, как реагировать. Незнакомец обсуждал ее в ее же присутствии и назвал «подарком», что граничило с оскорблением. Но при всем том в голосе пленника не чувствовалось пренебрежения или иронии. Казалось, он был серьезен, когда назвал ее «привлекательной».
В конце концов, она решила сделать вид, что не услышала этих слов.
— Оставь нас, — приказал голос.
Найтвуд отступил к двери с явным облегчением. Перед тем, как закрыть створку, он поймал взгляд Эммы и растерянно пожал плечами, игнорируя невольный умоляющий жест женщины.
— Я буду ждать вас у лестницы, — произнес он.
И вышел.
Оставшись наедине с жутким пленником, Эмма постаралась ничем не выдать своего страха. Она прошла несколько шагов, опустилась на табурет и достала блокнот, стараясь сохранить вид независимый и деловой.
— Вы знаете, зачем я здесь, мистер…
— Жиль, — подсказала тень. — Зовите меня просто Жиль, чудеснейшая мисс Каррингтон.
Черный силуэт надвинулся, и Эмма еле сдержалась, чтобы не отшатнуться. А потом пленник подвинул в круг света стул и опустился на него, наклонившись вперед. Так, чтобы фонарь осветил его лицо.
Эмма рассматривала легендарного чернокнижника со смутным разочарованием. Он совсем не был уродлив. Его нельзя было назвать и красавцем, но лицо пленника — мужественное, длинное, с резкими чертами, крупным носом и тяжелыми, сросшимися на переносице бровями, несомненно, привлекало внимание.
Не было ничего уродливого и в его фигуре — мощной, полной скрытой силы. Пропорциональное сложение, широкие плечи и отсутствие брюшка, несомненно, сделали бы этого мужчину привлекательным в глазах любой женщины. Впечатление портил только небольшой горб, добавлявший пленнику сутулости.
Когда он сидел, подавшись вперед, оценить его рост было сложно, но Эмма подумала, что, скорее всего, он не такой низкорослый, какими обычно бывают горбуны.
— Что, — спросил пленник, сопроводив свой вопрос улыбкой. — Вижу, вы разочарованы, сладчайшая мисс Каррингтон. Ожидали встретить чудовище, не так ли? Что же, прошу простить — я всего лишь небольшая шутка природы.
— Вы знаете, зачем я здесь… Жиль? — спросила Эмма, стараясь не заглядывать в гипнотические черные глаза мужчины.
— Знаю, — он рассмеялся. — Лорд-командор вздумал сыграть с Предназначением. Ах, какая опасная глупость, неужели мой опыт ничему не научил наивного юношу? Судьба всегда играет краплеными картами.
— Я не понимаю…
— Некий неизвестный, но прыткий любитель вмешался и испортил вам ритуал. Судьба любит пошутить, не находите? Что вы качаете головой? Почему «нет»? Ах, ни за что не поверю, что такая умная женщина не видит в случившемся несомненной иронии. Учитывая список преступлений, на которые пошел нынешний лорд-командор чтобы воплотить в жизнь этот безумный замысел. Неудивительно, что он так переживает за результат. Его можно понять… о да, еще как можно. А знаете ли вы, дражайшая мисс Каррингтон, кто я, и отчего моя помощь так важна для вашего кумира?
— Мне рассказали вашу историю.
Его глаза сверкнули:
— Уверен, любезнейшая мисс Каррингтон, вам рассказали отнюдь не все.
