Глава 15. Зверь, что прячется внутри
Элвин
На праздник первого снега я опоздал. За годы, что был в отъезде, княгиня перенесла место празднования, о чем ни словом не упомянула в приглашении.
То ли забывчивость, то ли многозначительный намек на мой нынешний статус при ее дворе. Как хочешь — так и понимай.
Нижний берег Темеса изрезан заливами и бухтами. Летом здесь хорошо прятаться от нескромных взглядов в зарослях рябины и орешника, в воздухе стоит терпкий запах медоносных трав и гудят пчелы. Сейчас скорбные силуэты плакучих ив повисли над рекой, развесив припорошенные снегом ветви, словно гигантскую паутину.
Едва приметную дорожку из полупрозрачного льда я заметил далеко не с первого раза. Раньше тропы оформлялись куда как торжественнее. Тонкий лед вывел через протоку к широкой заводи. Берега бухты украшали могучие далриадские дубы — настоящие патриархи, видевшие не один десяток королей. Поверхность воды сковывал все тот же лед, превращая заводь в гигантскую площадку под открытым небом. И на этой площадке шло состязание.
Вихрем кружились мелкие, колючие снежинки. Свивались кольцами, прорастали причудливыми фигурами, цветами и растениями, повинуясь прихотливой воле художников.
— Добро пожаловать на праздник первого снега, лорд Элвин, — раздалось откуда-то снизу. Я опустил глаза. У ног важно стоял коротышка-фэйри, выряженный в снежно-белый упелянд, подбитый беличьими шкурками.
— Здравствуй, Тидди.
— Я доложу о вашем прибытии княгине Исе.
— Не надо. Я сам о себе доложу.
Послышались аплодисменты — очередной конкурсант завершил свое выступление и теперь раскланивался.
Уже не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным, я двинулся к фэйри, разминая по пути пальцы.
Тихий шелест. Снег пошел поземкой, завернулся в тугой кокон. Кокон рос, ширился, пока не превратился в яйцо, скорлупа которого пошла трещинами и лопнула, чтобы выпустить в мир снежного дракона. Я старался: дракон получился длинным и гибким, как змея, со сложенными за спиной стрекозиными крыльями. Тварь неспешно выбралась, отряхнулась, расправила крылья и устремилась к солнцу. Фэйри, запрокинув голову, наблюдали за его полетом, и я решил их слегка позабавить. Дракон выписал в воздухе восьмерку — одну, другую, третью. Вошел в пике, кувырнулся, рванулся вниз, чтобы на бреющем полете пройти мимо застывших фэйри, выдохнуть им в лица горсть снежной крупы и рассыпаться белой пылью.
Медленные насмешливые хлопки стали мне наградой:
— Браво, браво, лорд Элвин. Вы, как всегда, бесстыдно отбираете хлеб у моих подданных.
— Простите, ваше высочество, — я преодолел разделявшее нас расстояние и поклонился.
— За что вы извиняетесь?
— Я опоздал.
А еще я вернулся в город, который княгиня приказала мне покинуть двенадцать лет назад.
Вернулся без разрешения.
При взгляде на нее привычно перехватило дыхание. Как всегда — ошеломительна. Также лишена красок, как и Фергус, но если братец — чудовище, то Иса — само совершенство. Ее кожа — голубой жемчуг. Волосы цвета первого снега, глаза — две синие льдинки. Точеная безупречность ее лица навевает мысли скорее о мастерстве скульптора, чем живой, человеческой красоте.
Подчеркнутая простота наряда княгини спорила с богатством облачения двора. Тонкий венец из плетеного серебра. Платье-туника бледно-голубого шелка, перехваченное поясом на талии. Из-под платья выглядывали босые ступни с крохотными пальчиками — почему-то именно эта мелочь меня особенно восхитила.
Мелочи, нюансы, детали… о да, Иса знает в них толк. Помню, однажды перед началом бала она шепнула мне на ухо, что на ней нет белья. Какие танцы после такого?! Я весь вечер только об этом и думал.
Не успокоился, пока не проверил. Не соврала.
Я прогнал неуместное воспоминание и снова поклонился:
— Стоит вам приказать, и я немедленно покину город.
— Нет, нет! Останьтесь, — она протянула узкую прохладную ладонь, и я коснулся губами кончиков пальцев. — Не могу же я выгнать победителя снежного турнира.
— Еще рано говорить о победе.
— Я в вас верю. Удивите меня, лорд Элвин. Вам всегда это удается.
— Постараюсь, ваше высочество.
Я перевел взгляд на человеческого юнца у подножия ледяного трона. Мальчик пожирал правительницу влюбленным взглядом. Молод, наивен и восторжен — все, как любит Иса. Она съедает таких детишек на завтрак без соли и хлеба, но меньше их не становится.
Если насчет босых ножек или странной забывчивости в приглашении еще можно было поспорить, то здесь точно никаких иных вариантов — демонстрация и намек сразу.
На этот раз княгиню ждет разочарование. Я не стану играть в ее игры. Не хочу.
Собирался назло ей потерпеть поражение в турнире, но увлекся состязанием. В финальной битве пришлось попотеть. Противники помнили о моей репутации и двинули снежных воинов с разных сторон, рассчитывая сломить мою армию, чтобы потом выяснить меж собой, кому достанется корона чемпиона. Не вышло! Я вырастил ледяного голема с палицей вместо руки — фокус, недоступный для любого из здесь присутствующих, кроме Исы.
От поступи гиганта дрожал лед, а воины противника разлетались под ударами булавы — правилами запрещалось собирать их повторно после «смерти». Бойцы стояли до конца, даже когда исход боя был предрешен, ни один не дрогнул. Одно слово — фэйри. Как будто от того, насколько красиво и пафосно умрет каждый снежный фантом, что-то зависит. Будь я на их месте, непременно оживил бы действие парочкой комичных дезертиров.
Под восторженные крики придворных Иса надела на меня корону чемпиона и одарила улыбкой, двусмысленной, как большинство ее высказываний.
— Не думала, что вы способны вдохнуть жизнь в лед.
— Не способен. У меня нет вашей власти над холодом. Велите расколоть великана, и вы увидите, что лед лишь внешняя оболочка. Внутри вода.
— Ловко придумано, корона по праву ваша, — и полушепотом. — Я желаю послушать о ваших странствиях.
Что же, этого разговора все равно не избежать. Мне нужно ее разрешение, если я собираюсь охотиться на культистов в Рондомионе. И, скорее всего, потребуется ее помощь.
— Конечно, ваше высочество. Когда?
— Сегодня вечером. И не забудьте — завтра бал в честь победителя турнира.
Под ревнивым взглядом юнца я снова поклонился и отошел принимать поздравления. Меня здесь помнили. И думали, что знают, зачем я вернулся. Каждое поздравление было не случайным, каждое приглашение таило в себе намек на возможный альянс. Любой из присутствующих здесь фэйри прикидывал, как приспособить мое возвращение к собственной выгоде. Готов поспорить на что угодно, Иса прекрасно знала, что делала, когда приглашала меня на ужин. Княгиня помнит: окружению нужно время от времени устраивать встряску. Чтобы не скучали.
Ну как можно ею не восхищаться? Такая умница!
* * *
Напиток в бокале был терпок до горечи.
— Это не вино.
— Это рябиновая настойка, Элвин. Тебе ли не знать, что в Дал Риаде не растет виноград.
— Двенадцать лет назад он тоже не рос. Тогда это никому не мешало.
Она провела пальцем по краю кубка.
— Этим ты отличаешься от всех нас.
— Чем?
— Годы, Элвин. Ты считаешь их. Я — Иса Рондомионская. Что мне годы? Сегодня в моде скорбь и томность, как было уже не раз, и мы пьем рябиновую настойку, вспоминая тех, кто ушел. Завтра признание получит страсть, и я велю Тидди закупать вино для дворцовых подвалов.
— Ну, глобально нет большой разницы, чем надираться. Хоть скверным пивом, как плебеи. Вот только Фергус отчего-то всегда сначала выпивает лучшее.
Она нахмурилась:
— Я не об этом. Ты живешь быстро. Так, словно впереди жалкие несколько лет. Это человеческая кровь, ее не победить.
Как она любит двусмысленности. Сиди и гадай, что имела в виду. Что двенадцать лет для нее ничего не значат, и она по-прежнему ждет извинений? Или что-то иное?
— И пытаться не собираюсь. Меня всегда забавляли учения, предлагающие кому-то извратить свою природу, — язвительно отозвался я. — Например, занятные человеческие представления о ценности воздержания
— Ты сегодня циничен.
— Я всегда циничен.
— Сегодня — особенно.
— Исключительно от счастья, что снова вижу княгиню.
Все было слишком неофициально, и мне это заранее не нравилось. Проклятье, кто приглашает для дружеской беседы выпить вина в спальне? Хорошо, не вина — рябиновой настойки. Не суть.
Она сделала перестановку. Теперь везде были зеркала, множество зеркал. Одно прямо над гигантским ложем — на такой постели могла бы разместиться половина Братства. Резные столбики, полог убран, вызывающая белизна простыней.
Слишком толстый намек на ожидаемое завершение вечера.
И эта грискова тряпка на фэйри слишком уж обтягивала ее тело. Кажется, без одежды она и то смотрелась бы менее голой. Готов поставить всю свою коллекцию артефактов против грязного носового платка, что под тонкой тканью не было ничего.
Мне приходилось прилагать усилия, чтобы смотреть ей в глаза, а не ниже. Туда, где в вырезе декольте призывно покачивался шарик голубого топаза на серебряной цепочке.
Забавно, как быстро ее намеки перешли с «Ты мне не слишком-то интересен» и «Завоюй меня» до «Давай начнем сначала».
Нет, спасибо, уже наигрался. Что я ей — мальчик вроде того юнца у трона?
— Как поживает Стормур?
Иса нахмурилась:
— Отец сделал его своим регентом.
— Надо полагать, это означает, что братец-буря навсегда перебрался в Хансинор? Какая утрата, однако! Я буду скучать по его сиятельной физиономии. Никто другой не умеет так забавно пучить глаза.
— Не надо! — в ее голосе захрустел лед. — Элвин, ты рискуешь все испортить.
— Обожаю рисковать и все портить. В последнем мне вообще нет равных.
— Еще слово о моем брате и я тебя выставлю.
— Просто ради интереса: «выставлю» означает «выставлю из дворца»?
— Из города тоже.
Она не шутила, и я заткнулся.
Надо было перейти к делу: гейс, данный князю Церы, каменный сторож в логове культистов… Но мысли, как и взгляд, упорно возвращались к топазу в соблазнительной ложбинке. Камень слегка светился изнутри, приманивал взглянуть, как платье на вдохе натягивается, обрисовывая грудь фэйри. Под тонкой тканью рельефно выделялись напряженные соски. Я вспомнил запах ее волос, вкус кожи…
И красные ожоги, что оставляло на ней мое пламя. После каждой нашей ночи она вся была в пятнах, как далматин. Мне в ответ доставались укусы и царапины.
Иса подалась вперед и задышала чаще. Темно-вишневая капля сорвалась с края ее бокала, упала чуть ниже ямки ключицы, скользнула, оставляя багряный след на безупречном мраморе кожи. Я потянулся стереть ее…
Наши глаза встретились.
Надо уходить. Это ловушка.
Я залпом допил содержимое бокала. И понял, что никуда не уйду.
— Встань!
Иса усмехнулась, услышав приказ в моем голосе. Той самой развратной, сводящей с ума усмешкой. И послушалась.
— Распусти волосы.
Она смотрела надменно, но в дышащем высокомерием и чувственностью лице читалась скрытая готовность подчиниться. Если я буду достаточно настойчив.
— Ну? Мне самому это сделать?
Танцующей походкой фэйри скользнула к стене, встала меж двумя зеркалами. Еще один высокомерный взгляд сверху вниз, затем она подчеркнуто медленно вынула шпильку. Одну. Вторую и третью… Туго свернутый узел волос распустился, разметался снежной волной по плечам. Сияющий белый шелк объял хрупкую фигурку.
«Что дальше?» спрашивали ее смеющиеся глаза.
Я поднялся и пошел к ней, расстегивая на ходу одежду, не видя ничего кроме повелительницы фэйри. Наткнулся на столик и пинком отшвырнул его с дороги. Бутылка жалобно звякнула.
Запустил руку в волосы Исы и потянул, заставляя вскинуть голову. На ее ледяных губах застыла рябиновая пьяная горечь.
— С возвращением, Элвин, — шепнула княгиня, когда я прервал поцелуй и замер, тяжело дыша, балансируя на грани знакомого омута перед тем, как гремучий коктейль из любви и ненависти заставит забыть обо всем. — Я скучала.
Она прокусила мне губу. Я порвал ее платье. И снова остановился, перед тем, как нырнуть в привычное безумие.
Тело девственницы, еще чуть незрелое, как плод с легкой кислинкой. Аккуратные яблочки грудей с бледно-розовыми напряженными сосками, стройные бедра, длинные ноги. В обманчивой беззащитности изгибов читался вызов, ровно как и в сладострастной усмешке и всем выражении лица. Она все так же напоминала мраморную статую, но теперь это было изваяние богини-покровительницы блудниц.
— Без белья. Так, Иса?
— Я ждала тебя.
Острые ногти фэйри вспороли кожу на моей шее, кровь пропитала ворот рубашки. В ответ я захватил ее запястья и вжал в зеркальный лед над головой, скользя губами по обжигающе холодной коже, чувствуя, что теряю себя с каждым прикосновением. Иса вскрикивала и дергалась от поцелуев. Там, где я ее касался, оставался красный след, похожий на ожог. Не знаю, чего хотел в тот момент больше — сделать ей больно или приятно, но она продолжала вырываться, разжигая вожделение и желание подчинить, принудить, заставить…
Не помню, когда она уступила, и как избавился от остатков одежды, не помню, как мы оказались на кровати. Я швырнул Ису на живот, заломив ей руку за спину. Фэйри всхлипнула, изогнулась подобно кошке и застонала — не понять, от боли или сладострастия, когда мы соединились. Волосы струились по спине серебряной рекой, вторая рука бессмысленно царапала и комкала одеяло.
Это не было актом любви — я брал ее жестко и грубо. Иса всхлипывала каждый раз, когда я с яростью вламывался в ее тело или слишком сильно стискивал бедра и грудь — так, чтобы остались синяки. Каждое движение навстречу, каждый резкий толчок, дарили наслаждение и опустошение, мучительное чувство утраты чего-то важного. Пламя магии вспыхивало и гасло в крови, поглощенное извечным холодом, но остановиться было немыслимо.
Я медленно накрутил на руку живое, текучее серебро волос, принуждая подняться. Поцеловал шею сзади, ущипнул за сосок. Зеркало над кроватью отразило наши сплетенные тела, прикрытые глаза Исы, гримасу то ли муки, то ли удовольствия на запрокинутом лице.
Финал был ошеломителен, болезнен и ярок. Я выпустил ее из объятий, со стоном повалился рядом. Перед глазами все плыло от жара, а плотский голод стал лишь сильнее. Иса лежала рядом прохладным куском мрамора — желанная, доступная и недостижимая — лекарство и яд.
Домой я шел пешком, глотая ртом морозный воздух и покачиваясь, как пьяный. Опять. Снова и снова в ту же ловушку.
* * *
Иногда мне кажется, что это не любовь, но болезнь. Как зависимость от маковой вытяжки. И дело не только в том, что лед и огонь до печального плохо совместимы. Иса пробуждает во мне все худшее. Входя в нее, я чувствую ненависть, настолько сильную, что она почти похожа на нежность. Ее царственность, мнимая покорность, красота, равнодушие — все вызывает ярость. Хочется слышать крики боли, хочется сломать, растоптать, уничтожить эту женщину. И каждый раз после соития, обессиленный и опустошенный, я думаю, что утолял жажду морской водой.
Что я для нее? Игрушка? Очередной мальчик? Не знаю. Кто может представить себе помыслы повелительницы фэйри? Не я. Страшусь даже подумать о том, сколько ей лет. Мне нравится делать ей больно и заставлять подчиняться. И если Иса фрой Трудгельмир согласна на это, значит, ей тоже нравится грубость. Она не из тех, кто станет терпеть.
Иса не способна любить. Такова ее природа — природа фэйри льдов и туманов. Такова ее суть. Она не умеет любить, я не умею отступать. О боги, да мы идеальная пара!
И все же в том, чтобы обладать ею, не обладая, есть особое, болезненное наслаждение. Я — большой любитель стучать в запертую дверь. Наша связь тянется годы, десятки лет. Не раз пробовал прервать ее, но стоит увидеть Ису вновь, как все возвращается на привычный круг. Знаю, что не в силах устоять перед ее ледяным, отстраненным совершенством.
Франческа
За оплошность пришлось дорого заплатить — от и без того невеликой моей свободы почти ничего не осталось.
Вечером я заперлась в комнате и снова рыдала от отчаяния. Будущее казалось беспросветным. Мой враг силен, а я так слаба. Мне нечем, просто нечем ему ответить.
Утро всегда милосерднее вечера. Я встаю с мыслью, что не все потеряно.
Сегодня отражение смотрит недоверчиво и печально. У него опухшие красные глаза, на щеке под кожей проступает темное пятно в форме ладони. Синяк не такой ядреный, как был после разбойников, едва заметный, но есть.
Маскирую его, чем могу, и снова надеваю все то же синее платье. Так и не спросила вчера, что делать со стиркой. И не хочу спрашивать. С мага станется ответить, что теперь это моя обязанность.
Он собирается превратить меня в служанку. Меня — Франческу Рино! Зачем? Неужели мало девок, которые будут счастливы вычищать за ним его грязь?!
Если это месть, то она выглядит мелкой.
Элвин запретил трогать вещи в его комнате, но ничего не сказал про прочие покои. И я помню, что кроме жилых комнат в башне есть еще библиотека и лаборатория. Возможно, в них я найду что-то, что поможет мне избавиться от ошейника.
Или от того, кто его надел.
Я спускаюсь на второй этаж. Дверь в лабораторию не заперта, но при виде реторт и колб, горелок, бутылок с разноцветными жидкостями, кусков пергамента, испещренных рунами и других жутковатых, связанных с магией вещей я живо вспоминаю вчерашний неудачный опыт. Нет, сегодня я не готова так рисковать. Второй неудачной попытки маг мне не простит.
В библиотеке кроме рядов уходящих во тьму книжных шкафов есть бюро — обитое кожей, инкрустированное костью, на изящно изогнутых ножках, с кучей полочек и ящичков. И поразительно чистое — ни клочка лишней бумажки, ни писем, ни черновиков. Обыскиваю полочки, нахожу письменный набор, пресс-папье, бумагу с вензелями и несколько перстней-печаток, по виду совсем таких же, как в комнате Элвина. Увы, никакого архива. Ничего, что могло бы поведать тайны мага.
Жаль. Мне нужно изучить моего врага. Узнать чем он живет, найти его слабые места. Знаю, в открытом бою у меня нет ни единого шанса, но каждый сражается тем оружием, какое имеет.
Уроки отца не прошли даром. Я умею настаивать на своем вопреки воле мужчин, подчиняться, не подчиняясь, выжидать и действовать.
Я не сдамся.
Обыск затягивается до вечера. На этой комнате тоже лежит отпечаток личности Элвина, но неявный, смазанный. Не похоже, чтобы он часто бывал здесь.
Здесь властвуют книги. Сотни, тысячи книг. В основном, трактаты. Магия, алхимия, астрология, эзотерика, философия, математика, естественные науки. Встречаются настоящие редкости — инкунабулы и рукописные гримуары. Из любопытства открываю одну из таких — в переплете деревянных дощечек и черной кожи. На пергаментных листах бурые символы мало похожие на буквы любого из человеческих языков. Поначалу мне кажется, что чернила выцвели, но потом я понимаю — книга написана кровью.
Больше половины трактатов на неизвестных мне языках. Впервые задумываюсь, как много языков знает мой тюремщик. Вспоминаю наше общение и насчитываю никак не меньше дюжины.
День клонится к вечеру, я осмотрела уже больше половины шкафов, но так и не встретила ничего, способного приблизить меня к цели. В желудке начинает урчать все сильнее, в конце концов, я решаю спуститься на кухню. Я не привередлива, куска хлеба с сыром будет вполне достаточно.
Заканчиваю с последним шкафом — на сегодня все. Встаю с колен и отряхиваю подол. Успеваю почти дойти до двери, когда понимаю, что я не одна в комнате.
— Привет, киска, — альбинос стоит в дверном проеме, перекрывая проход. Он держит за горлышко початую бутылку вина и салютует мне ею. — Выпьем?
— Нет, благодарю вас.
Пытаюсь обойти его, но пальцы, похожие на связку обглоданных костей, вцепляются в руку повыше локтя.
— Я сказал — выпьем, — повторяет он, раздвигая губы в нехорошей усмешке.
Мгновение я колеблюсь. Бежать? Сопротивляться? Или подчиниться? Элвин предупреждал меня насчет Фергуса. Чтобы я по возможности не попадалась ему на глаза. А если уж попалась — не заговаривала.
Но Элвин — мой враг. И он, судя по всему, не в лучших отношениях со своим братом.
Враг моего врага мой… кто? Не знаю. Стоит проверить.
— Хорошо, давайте выпьем, — соглашаюсь я.
На лице альбиноса мелькает удивление, потом он свистом подзывает брауни и велит принести два бокала.
Вино красное, но не того насыщенного, темно-рубинового оттенка, которым славятся вина моей родины. Я даже по запаху чувствую — эта лоза из провинции Шан. Мне не нравятся анварские вина, они слишком кислые, но из вежливости касаюсь губами края бокала.
— Значит ты новая подстилка моего братца? — начинает Фергус, сделав большой глоток. — Ты пей, пей, сладенькая.
— Я не подстилка! — гневно возражаю я на это.
— А как тебя еще называть? Грелка? Киска?
— Можно «киска».
По крайней мере, это близко к правде.
— Странно, что Элвин притащил тебя сюда. Обычно он не водит баб домой.
— Поверьте, я была бы счастлива оказаться как можно дальше отсюда.
— Врешь.
— Не вру.
Он не верит.
У нас получается странный разговор. Кажется, Фергусу не нужны мои ответы. Ему достаточно, что я сижу рядом, слушаю и время от времени делаю вид, будто прикладываюсь к бокалу.
Он говорит и говорит, мимоходом вставляя бранные слова, от которых меня передергивает. Его речь грязнее одежд золотаря, рассказ прыгает с одного на другое но, какой бы темы мы не коснулись, разговор съезжает к моему тюремщику и его брату. К Элвину.
Несложно понять, что Фергус обижен на мага.
— Хитрозадый выродок считает себя лучше всех! — говорит он, стискивая бокал так, что еще немного и марунское стекло пойдет трещинами. — Его гребаное высочество!
Налитые кровью зрачки изучают мое лицо. Он замечает синяк и прикладывает пальцы, словно сравнивая форму кровоподтека со своей рукой.
— Часто он тебя так ласкает?
— Не очень.
— Лицемерный ублюдок!
Я удивляюсь, заслышав в его голосе гнев. Меньше всего альбинос похож на рыцаря-защитника.
— Элвин всегда любил высокомерных сучек вроде тебя. Чтоб с гонором и не сразу давала. Но пожечь целую армию ради одной киски… чем ты его так зацепила?
— Не знаю.
— Небось, хороша в постели.
— Боюсь, что это не так.
— Давай проверю.
К горлу подкатывает дурнота. Мне противна мысль о близости с мужчиной. Любым мужчиной. Память о насилии не ушла, просто спряталась. Чтобы напоминать о себе приступами щемящей боли или страхом.
Вот как сейчас.
Вздрагиваю и порываюсь подняться. Он прикрикивает:
— Куда пошла? А ну села на место! Так-то лучше. Чего трусишь? Я бы тебя подергал за сладкие сиськи, но блондинчик взбесится. Он всегда был жаденышем. Не любит, когда берут его вещи. Разве что сама согласишься. Согласишься?
— Нет.
Я прикрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Я же отомстила. Они мертвы. Все трое.
Все хорошо.
…не хорошо, не ври.
— Ага, так и знал. Все вы на нем виснете, кошки похотливые.
— Я не такая.
— Так я и поверил. Не надейся, шлюшка, он тебя тоже выкинет. Он со всеми так. Как надоешь — высморкается и вышвырнет.
— Хорошо бы побыстрее.
Альбинос пьяно хихикает:
— Что, правда, хочешь уйти? Вот умора!
Это открытие приводит его в отличное расположение духа.
К сожалению, Фергус далеко не так пьян и глуп, как кажется на первый взгляд. Когда я осторожно подвожу разговор к легенде об оружии, откованном на погибель злым чародеям, он сразу понимает к чему мои расспросы.
— Сказочки любишь? Да, кисонька? — ухмыляется он мне в лицо. — Выкуси. Элвин — мешок с дерьмом, но он мой брат. Не хватало, чтобы сисястая девка в ошейнике прирезала Стража.
— Я просто хочу снять это, — рука оттягивает ошейник — жест, за считанные дни ставший привычным. Эта полоска кожи душит меня и днем, и ночью. Мечтаю сорвать ее, вдохнуть свежего воздуха.
— Дай посмотрю, — я отшатываюсь от бледных рук, похожих на птичьи лапы, и Фергус снова смеется. — Да не бойся.
Мне не нравится его взгляд — голодный и алчущий. Не нравится, как он смотрит на меня — как на кусок свежеподжаренного мяса.
Снова становится страшно, но я знаю — нельзя показывать хищнику страх.
Если не хочешь стать жертвой.
Маг сказал — пока на мне ошейник, я под его защитой. Считаюсь его вещью. Фергус не полезет, если не дразнить его.
…а еще Элвин велел не заговаривать с Фергусом.
— Никто с тебя это не снимет. Никто не захочет с ним ссориться, — рассуждает меж тем альбинос. — Ты того не стоишь. Разве что я мог бы… — он делает многозначительную паузу, словно приглашая умолять его, но я молчу, и он продолжает:
— Мог бы обменять тебя на коня. И снять ошейник.
Я не спешу радоваться.
— А что взамен?
— Для начала — отсоси.
— Что?! — не понимаю о чем речь, и тогда он жестами и непристойными словами поясняет, что именно имел в виду.
Это отвратительно.
Боги, какая мерзость! Затыкаю рот рукой. Кажется, меня может стошнить от одной мысли о чем-то подобном. Фергус снова смеется.
— Видела бы ты свое лицо.
Я поднимаю взгляд и вжимаюсь в кресло.
Потому что в двери библиотеки стоит Элвин. И он зол.
Очень зол.
Фергус салютует ему бокалом:
— Привет, братик. Твоя кисонька, оказывается, ничего не знает про минет. Чего не научил?
— Живо в свою комнату, сеньорита, — сквозь зубы говорит маг и щурит потемневшие от гнева глаза.
Я встаю и по стеночке иду к выходу, невольно втягивая голову в плечи. Быстрей бы выбраться отсюда! Он по-прежнему стоит в дверном проеме и не думает посторониться, поэтому мне приходится протискиваться почти вплотную.
От него пахнет алкоголем и женскими духами — горький цитрус с ноткой миндаля.
Уже поднимаясь по ступенькам, слышу за спиной резкий голос мага, обращенный к брату:
— Пришло время съезжать.
Потом Элвин входит в библиотеку и прикрывает за собой дверь. Больше не доносится ни звука, и я гоню прочь мысли подслушать их спор. Страшно подумать, что маг со мной сделает, если поймает за этим занятием.
Приходится и правда идти в свою комнату.
Может они совсем поругаются и поубивают друг друга? Бывают же чудеса.
Чуда не случается, вскоре маг врывается ко мне:
— Я не предупреждал насчет Фергуса?
Отец в гневе багровел и начинал кричать. Элвин бледен и говорит тихо, но в его лице, сощуренных глазах, опасно ласковом голосе, появляется что-то, пугающее меня до дрожи. Сильнее, чем крики отца.
Маг уже пришел злым, как сотня демонов, а теперь еще и ссора с братом…
Ссора из-за меня.
— Так какого гриска, Франческа? Вас что — давно не били и не насиловали?
Это угроза?
— Все произошло случайно… — беспомощно говорю я, пятясь и не отрывая взгляда от его лица.
Упираюсь спиной в стену. Ошейник стягивает горло, напоминает — от хозяина не сбежать. Не стоит и пытаться.
И опять маг слишком близко. Ему как будто нравится вот так вторгаться — бесцеремонно, не спрашивая разрешения, не предупреждая.
Мгновенной, мучительной вспышкой память — свист плети, злые глаза отца, короткое «Терпи, потаскуха».
Когда отец злился, я знала, чего ждать от него. Что сделает Элвин? Снова ударит? Принудит к чему-то унизительному? Изнасилует?
…кровавое солнце сквозь щели сарая, кислый запах браги и боль…
Нет! Не надо туда! Не буду вспоминать.
— У вас все происходит «случайно», сеньорита, — жарко выдыхает он мне в ухо. — Может пора хоть немного начинать отвечать за свою жизнь?
В ответ приходит гнев. Сколько можно? Не позволю так с собой обращаться!
— Отойдите от меня, сеньор!
Это звучит неожиданно высокомерно, и маг зло щурится в ответ.
— С какой стати?
— Если в вас осталась хоть капля благородства…
— Сегодня только пара капель рябиновой настойки, — с издевкой в голосе перебивает он и подвигается еще ближе, прижимаясь ко мне. — Завтра не будет и этого.
— Вы подлец.
— Еще какой. Кстати, давненько я не делал подлостей.
Он берет меня за подбородок, заставляет взглянуть на себя. Горячее, смешанное с запахом алкоголя, дыхание опаляет щеку. На лице странная досада, в глазах злой огонек.
— Наказать вас что ли, сеньорита? — задумчиво говорит он. — Выпороть по примеру папаши Рино за непослушание.
Я обмираю от ненависти. Неужели он правда решится на подобное? Решится так меня унизить!
— Только посмейте, и я…
— И вы что? Посмотрите на меня решительно и грозно? О да — страшная кара, уже боюсь.
Опускаю в бессильной ненависти руки. Маг прав. Я ничего не смогу ему сделать. Рыдай, возмущайся, будь покорна — моя судьба в его руках.
Меня почти тошнит от усталости, страха и отвращения. Уже нет сил драться. Хочу просто сбежать, ускользнуть…
А потом происходит странное. Я и правда ускользаю, падаю куда-то внутрь самой себя. Или не так. Не падаю — наоборот. Навстречу из глубин души поднимается что-то.
И мир становится иным.
Запахи. Их столько, так невероятно много — симфония, какофония, лавина, безудержная атака со всех сторон разом. Опьяняют, оглушают, захлестывают. Теряюсь, тону в этом изобилии, в этом месиве, погружаюсь в них, как в воду, с головой и уже ничего не разобрать…
Звуки. Скрипы, шорохи, вздохи, барабанной дробью стук сердца человека рядом, диким звериным воем песня ветра за окном. Тоже много. Слишком много.
Огромное. Все враз становится огромным, невозможно огромным, великанским, неохватным. Цвета блекнут, меркнут — неяркие, словно присыпанные пеплом.
В полном ошеломлении трясу головой и дергаю ушами — большими треугольными ушами, поросшими мехом. Пол неприятно холодит подушечки лап.
Он — пышущий жаром и пахнущий гарью. Рядом, над головой.
— Потрясающе. Франческа, как ты это сделала? Я же не давал команды на морф.
Ладонь опускается сверху, пытаюсь выскользнуть — не получается. Он ловит меня, поднимает, прижимает к себе. Пальцы гладят и перебирают шерсть. Это невыразимо приятно — по телу идет сладкая дрожь. Его запах опьяняет — он везде. Принюхиваюсь, втягиваю, пью его, как пьют дорогие вина — сложный букет, тонкий вкус. Снег, секс, кровь, сталь, рябина, огонь, другая женщина — о да, конечно, та самая — цитрус и миндаль, холодный и строгий запах. И еще сотни, тысячи ароматов, способных рассказать, где он был и что делал сегодня весь день. И что-то про него самого.
Кошачья половина моей души поднимает голову, чтобы сказать возбужденное, восторженное «ДА!». Ей нравится, о да — еще как нравится этот запах. Не тот, который цитрус и миндаль, тот будит ярость — шерсть дыбом, спина дугой. Но тот, который его — это да, да, да! Еще! Еще!
Кошка жаждет потереться, пометить его, выпросить еще ласки, обмякнуть пушистым ковриком в сильных руках. Обмякнуть и замурлыкать.
Это все ошейник. И это подло. Невероятно подло!
Я не знаю на что я больше зла. На его хозяйские прикосновения? Или на то, как приятны эти проглаживания мне-кошке?
Как он смеет трогать меня, не спросясь?! Словно я и правда бессловесная скотина!
— Вы и в виде кошки настоящая красавица, сеньорита. Даже затрудняюсь сказать какое из двух обличий идет вам больше.
Выпускаю когти. Оцарапать бы его, вцепиться — зубами, когтями в руки, так нагло оглаживающие меня.
Нельзя.
Хозяин.
Ненавижу!
Изворачиваюсь, вырываюсь, выскальзываю из рук, падаю на пол. Лапы мягко пружинят, дверь приоткрыта, удираю со всех лап…
— Кошка бешеная, — усмехается мне вслед мой мучитель.
Элвин
Не стоило надевать на Франческу ошейник. Но кто знал, что она так это воспримет?
Я залпом прикончил кубок и скривился. Стараниями Фергуса в доме не осталось приличного вина. Какого демона он всегда выпивает сначала лучшее?
Не знаю чего она себе там напридумывала, но я не собирался мстить. Я хотел… а, сам не знаю, чего я от нее хотел. Не унижать и не делать больно — это точно. Кто бы смог меня остановить, пожелай я сделать с ней хоть что-то?
И раз уж Франческа не дура, должна это понимать.
А если понимает, то какого демона продолжает свои фокусы? Еще в дороге девица словно задалась целью меня спровоцировать.
Как ни смешно, только безграничная власть удержала от того, чтобы прибегнуть к этой власти.
Один взгляд на тонкую полоску кожи на ее шее, одно случайное прикосновение к протянутой меж нами магической нити остужали гнев почище ведра ледяной воды. Франческа теперь была не просто человеческой девчонкой. Она была моей рабыней не только по формальному статусу, но и по сути. Издевайся — не хочу.
Я не хотел.
Если я и раньше не хотел причинять ей боль, то теперь… теперь любая подобная попытка превращалось в настоящую низость. А я, быть может, и подлец, но у меня тоже есть честь. И уж конечно, человеческая девчонка, которой не исполнилось и семнадцати — лучший противник для такого, как я, со всем моим могуществом. Может еще других Стражей позвать на помощь, вдруг не справлюсь в одиночку?
Да я себя уважать перестану, если ее хоть пальцем трону!
А выпороть девицу по примеру папаши Рино ну очень хотелось.
Никогда не думал, что беззащитность сама по себе может быть щитом.
Ладно, если говорить про последнюю неделю пути, та стала не столько испытанием для моего терпения, сколько вызовом чувству меры. Я честно старался не спускать герцогской дочке хамства, не переходя при этом черту. Франческа была так зависима от меня, что сделать это, не прибегая к ошейнику, оказалось несложным. Честная, мать ее, игра.
Даже испытал некоторое горькое удовольствие, утверждая свою власть без магии подчинения.
Но потом… когда мы, наконец, добрались до Рондомиона! Что я получил в ответ на попытку прекратить войну?
Вообще я люблю противостояния, в них есть азарт. Но тут понял, что не на шутку соскучился по обществу сеньориты. Мне хотелось ее интереса, вопросов, жадного внимания и легкомысленного флирта. Как было в Рино. И я попробовал вернуть все к тому, с чего мы начинали.
Это было ошибкой. Не стоило ее заставлять.
В ту минуту, когда мы стояли наверху, я с леденящей ясностью ощутил какой страшный соблазн такая власть над другим человеком. Приказать ей радоваться. Задавать вопросы. Ответить на поцелуй. Выпрашивать ласку и внимание…
Хотелось… о, как в тот момент мне хотелось сделать это!
Сломать Франческу навсегда. Превратить в безвольную марионетку.
Хорошо, что сумел остановиться.
Зачем мне кукла, у которой нет иных желаний, кроме моих? Право слово, это попахивает рукоблудием. Во всех смыслах.
Решил оставить злючку в покое — пусть посидит в одиночестве. И в первый же вечер обнаружил ее на полу своей комнаты в обнимку с бронзовой Варой.
Нашла, что трогать. Она бы еще в Горн Проклятых протрубила, гениальная моя.
Это сейчас я насмехаюсь. А в тот момент здорово перепугался. Вышиб у нее из рук эту дрянь, попробовал вернуть к реальности через ошейник — не получилось. Показалось, что все — опоздал, и Вара сожрала разум девчонки. Помню, как тряс ее за плечи и лупил по лицу. На третьей пощечине Франческа пришла в себя. Облегчение было таким сильным, что даже отругать ее толком не сумел.
А надо было. Может тогда на следующий день не застал бы эту идиотку пьянствующей с Фергусом.
Нет, ну вот меня она, значит, боится и презирает. А с Фергусом запросто попивает винишко!
Минету он будет ее учить, как же!
Разговор с братом вышел по-настоящему тяжелым. Сам не понимаю, как сумел не довести дело до дуэли. Учитывая, что и так был на взводе.
И, кажется, после я снова повел себя не по-рыцарски по отношению к сеньорите. В очередной раз подтвердил гордое звание негодяя.
Каюсь, не смог сдержаться. А кто бы смог перед этим полным ужаса и отвращения взглядом? Когда точно знаешь, что любое твое слово, любой поступок истолкуют превратно.
Я перевернул бутылку, потряс. На дно кубка упали три жалкие капли. Сначала даже не поверил — бутыль, определенно, была полна, когда открывал. Куда все делось?
Поздравив себя с предусмотрительностью, я откупорил вторую бутылку. В ней оказалось белое игристое, что несколько примирило с реальностью
Зачем она мне? Не бутылка — с бутылкой все ясно. Девчонка. Насиловать ее я не буду, а добровольно она скорее ляжет с фергусовым карликом, чем со мной. Служанка из нее… ну, какая может быть служанка из герцогской дочки?
Я представил, как отпускаю Франческу. В башне снова станет спокойно и тихо — только мои шаги и возня брауни. Никакой необходимости заботиться об упрямой идиотке. Никаких ненавидящих взглядов исподлобья.
Мир и покой. Как на кладбище
Конец первой книги
Назад: Глава 14. Химеры
На главную: Предисловие
