Глава 10. Маски сброшены
Элвин
Расклад испортил побег Джованни Вимано. Или правильнее сказать «Джованни Рино»? Папаша показательно отрекся от наследничка, но меня не оставляла мысль, что все это — не более, чем спектакль, причем поставленный специально для меня. Право, я был тронут и даже подыграл участникам, как умел. Единственной искренней ноткой на этом празднике взаимного лицемерия была любовь Франчески к невзрачному и подленькому брату.
Стоило бы разозлиться на ее самоуправство, но вместо этого все время, пока плутовка стояла перед папашей Рино, изображая скромницу, я ловил себя на чувстве подозрительно похожем на восхищение.
Вот ведь сумасшедшая девчонка!
Следующей проблемой стало нежелание герцога выдавать пленников без запроса со стороны храмовых иерархов — моего предполагаемого «начальства».
Умберто Рино можно было понять. С одной стороны, поклонение Хаосу — очень серьезное обвинение, пренебречь которым не может даже герцог. С другой, отпрыски знатных, аристократических семей — совсем не то же самое, что безродный плебс. Выдать храму по первому требованию троих пленников означало нажить среди вассалов врагов, которые не преминут ударить в спину в беде. Что совсем не грело герцога в свете его планов отделения от Разенны. Вот он и вился угрем, выдумывая проволочки. Пытался угодить и нашим, и вашим.
А я не мог настаивать. История, которую я второпях сочинил, содержала в себе столько глупостей и нелогичностей, что оставалось только поражаться слепоте папаши Рино. Что лишний раз подтверждало: чем беззастенчивее ложь, тем охотнее в нее верят. Главное — сделать лицо понаглее.
Я и так не уставал радоваться светлой мысли подделать грамоты дознавателя, что посетила меня в Цере. Но более-менее серьезной проверки не выдержали бы ни бумаги, ни сама легенда.
И ведь даже не собирался их применять! Не будь в храме Франчески, я бы просто утащил всех культистов на Изнанку и там допросил, не торопясь.
В итоге так и пришлось сделать. Только это ничего не дало, кроме чувства легкой гадливости, которое почти всегда посещало меня после необходимости прибегать к пыткам.
Самое обидное, что расколоть Уго Риччи так и не получилось. Пытать людей — отдельное искусство, и я, в отличие от моего брата Фергуса, никогда не любил это занятие. Оно неприятное, грязное и довольно шумное.
Уверен, настоящий храмовый дознаватель сумел бы выбить из культиста все, что тот знал. Я же самым позорным образом проморгал начало болевого шока. Оставалось только материться.
Стоило всерьез отвлечься на поиски культистов, как крепость по имени Франческа пала почти без усилий с моей стороны. Скучно. Не раз замечал, что путь к цели доставляет гораздо больше удовольствия, чем ее достижение. Достижение влечет за собой разочарование и хандру, в то время как движение придает происходящему пусть искусственный и высосанный из пальца, но все-таки смысл.
Порадовало, что я все же оказался прав — пассивность сеньориты была обманкой. Плодом слишком хорошего воспитания и религиозных проповедей. Вулкан чувственности, что прятался под тонкой корочкой льда, обещал незабываемую ночь. Так что я собирался сполна насладиться плодами незаслуженной победы и, как только в замке погасили огни, направился в женское крыло. Удача благоволила — я незамеченным пересек коридор и достиг входа в покои. Дверь открылась бесшумно.
Немного удивила царившая в комнате темнота. Если я хоть немного разбираюсь в таких делах, девица должна была метаться по комнате в беспокойстве от предвкушения и страха. Раскрыв ладонь, я запалил на ней крохотный огонек. Светлее почти не стало.
Комната пахла лавандой. Огромная кровать в глубине белела льняными простынями. Под бесформенным одеялом угадывался женский силуэт.
— Франческа!
Девушка не повернулась.
Я подошел, опустился на край кровати. Франческа спала на боку, спиной ко мне, завернувшись в одеяло, из-под которого виднелись только волосы, уложенные в косы.
Гриски меня дернули добавить романтики моменту. Вместо того, чтобы просто потрясти девицу за плечо, я наклонился и поцеловал ее. Вполне целомудренно — в щеку.
Невероятно мерзкий, пронзительный визг разрезал тишину ночи. Я отшатнулся, потерял равновесие и плюхнулся на пол. А чудовище на кровати все вопило и вопило.
Визг гарпии вонзался в мозг, на секунду я даже оглох. В этот момент дверь распахнулась, в комнате стало разом светло и людно, в глазах зарябило от свечей.
Только при виде Франчески — полностью одетой, с тяжелым подсвечником в руках, во главе целого выводка сплетниц и кумушек, пришло осознание: я стал жертвой розыгрыша, затеянного девчонкой.
— Надо же, лорд Элвин, — ее голос сочился ядом. — Кто бы мог подумать, что вы страдаете от тайной страсти к вдове Скварчалупи.
Я, леденея, повернул голову. Гарпия на ложе действительно оказалась дуэньей. Сеньора куталась в одеяло и не переставала голосить на одной, особо противной ноте. Среди кружев ночной сорочки ее природное уродство казалось еще более гадким.
— Какая жалость, что вам нравятся дамы постарше, — хихикнула Бьянка Фальцоне. Сплетница стояла по правую руку от Франчески в полнейшем восторге от разворачивающегося вокруг скандала.
— Ах, это объясняет, почему лорд Элвин так холоден с женщинами своего возраста, — с не меньшим восторгом подхватила рябая девица, которую я обижал невниманием на протяжении всего пребывания в Кастелло ди Нава.
— Но стоило бы предупредить вдову о вашем визите, сеньор.
— Не будем слишком жестоки. Он, должно быть, совсем потерял голову от влечения.
Я стиснул до хруста челюсть и прикрыл глаза в бешенстве. Насмешки и убогие шуточки. О, они наслаждались затеянным герцогской дочкой спектаклем. Казалось, в комнате собрались все обитатели замка. Приживалки, подружки, бедные родственницы. Те, кого я задел случайным колким словом, кем пренебрег или обидел намеренно или походя. А ничтожества, с которыми мне не случилось пересечься, просто радовались, им немного надо — любое унижение знатного человека уже счастье.
Смеялись даже слуги.
Вдова перестала вопить и начала возмущаться. Еще более противно и так же громко, как умела она одна.
— Лорд Элвин, ну скажите же что-нибудь, — с фальшивой заботой обратилась ко мне Франческа. — Зачем вы отводите взгляд, неужели вам совсем нерадостно нас видеть?
Я открыл глаза. Она стояла надо мной, и лицо ее дышало злым торжеством. В тот момент мне казалось, что я никого и никогда не ненавидел сильнее.
— Зачем вы сидите на полу? В кресле будет куда удобнее. Хотя, надо полагать, вас куда больше привлекает кровать вдовы Скварчалупи.
Я знал, что нужно сделать. Встать, посмеяться вместе со всеми, отшутиться, включиться в игру, чтобы сохранить лицо. При должном умении даже такой полный разгром можно превратить в мелкое поражение, а то и обратить себе на пользу.
Но я не мог. Боялся, что не справлюсь с собой и убью ее.
Магия рвалась сквозь пальцы так, что руки сводило. Огонь. Испепеляющий и чистый. Казалось, я дышу им и непонятно, как светские бездельники вокруг умудряются ничего не замечать. Камень пола заметно нагрелся, температура воздуха тоже подскочила, а когда я оперся о деревянный подлокотник кресла, на нем остался обугленный след.
Только понимание, что если я сейчас позволю себе потерять контроль, то ничего уже нельзя будет изменить, и Франческа навсегда останется в моей памяти торжествующей победительницей, спасло всех.
— Что вы говорите, сеньора Скварчалупи? Он правда вас поцеловал? — новый взрыв хохота.
Я встал и пошел к выходу из комнаты. Перед глазами мелькали насмешливые лица, смех стоял в ушах. Никто не удерживал меня. Лишь в спину ударило «Куда же вы?», но освобождение уже было рядом — руку протяни.
— Не надо, Бьянка. Оставь его, — услышал я голос Франчески, выходя из комнаты.
Не помню, как дошел до конюшни. Не стал будить конюха — невыносимо было видеть любое человеческое лицо. Внутренне я все еще переживал унижение. Мне хотелось разрушать. Ведомый больше инстинктом, чем соображениями разума, я оседлал лошадь и погнал ее по ночной дороге к отрогам гор.
Только у подножия Вилесс я позволил себе спешиться и дать выход бешенству. Огненный шторм вырвался наружу. Пламя бушевало на склоне, испепеляя травы и деревья, сжигая сам камень.
Я поливал скалы огнем, но гнев не утихал. Перед мысленным взором вновь и вновь вставали лучащиеся самодовольством, хохочущие лица людишек.
Франческа, ты знала, каким орудием лучше нанести удар.
Унижение. Его так давно не было в моей жизни, что я совсем позабыл этот горький вкус. А подобного публичного позора и вовсе не получалось вспомнить, сколько ни пытался.
Особенно мучительно было сознавать, что до этого вечера я действительно испытывал к Франческе некоторое романтическое влечение, причин которого не мог понять. Должно быть, душа была прозорливее самонадеянного разума и чувствовала в девушке тайную силу духа за маской жертвенной овечки.
А какой позор в том, что меня — меня, который так гордился своим умением читать в человеческих душах, переиграла обычная человеческая девчонка, едва достигшая совершеннолетия. Я снова и снова перебирал в памяти наши разговоры, все эти осторожные расспросы и явственно видел: то, что казалось интересом влюбленной девицы к таинственному аристократу, на самом деле было разведкой. Она изучала меня, искала слабости, чтобы потом больнее ударить.
Хвала богам, что я не привык хоть кого-то допускать к своему сердцу.
* * *
Я вернулся в Кастелло ди Нава с первыми рассветными лучами, передал заботам сонного конюха лошадь, растолкал слуг и приказал таскать воду для ванны. В голове, несмотря на бессонную ночь, стояла удивительная ясность, восприятие было четким.
Вместо того, чтобы, по обыкновению, позавтракать в комнате, я спустился к общему столу. Ехидный комментарий от Франчески показал, что девица не оставила этот маневр без внимания.
За завтраком я молча стерпел смешки и намеки с женской половины стола. Присутствие мужчин несколько остужало пыл сплетниц. Герцог никак не прокомментировал мой ночной поход, видимо, ему еще не доложили о происшествии. Оно и понятно, не в интересах Франчески привлекать внимание грозного родителя к своим шалостям. Так же, как понятно, что, рано или поздно, Умберто Рино все равно узнает.
После завтрака она собиралась удалиться в свои покои в компании пары подружек, но я заступил им дорогу.
— Идите, — велела она в ответ на вопросительные взгляды девиц. — Я вас догоню.
Те посмотрели на меня и, не сговариваясь, прыснули.
— Как себя чувствуете, лорд Элвин? Как спалось ночью? — спросила Франческа, когда девицы немного отошли.
Я скрипнул зубами, расслышав в конце коридора упоминание вдовы Скварчалупи и взрыв смеха.
— Неважно.
— А я вот прекрасно. Хорошие шутки способствуют здоровому сну.
— Вы, видимо, считаете себя большой шутницей, сеньорита?
— А вы, видимо, считаете меня дешевкой, готовой отдаться первому встречному после пары сомнительных комплиментов, — она гневно тряхнула головой. — Я — Франческа Рино. Поначалу поверить не могла, что вы действительно ожидаете моей благосклонности. Никто и никогда не оскорблял меня больше. Я раскусила вас — пустой, никчемный человек, по недосмотру богов наделенный великим даром. Вы делаете вид, что глубоки, как бездна, но в реальности — мельче блюдца. На меня не действуют ужимки, в вас нет никакой тайны. Я вас презираю и задала заслуженную трепку.
— Что же, у вас получилось. Умею признавать поражения.
— Надеюсь, этот урок оградит меня от дальнейших назойливых проявлений вашего внимания.
— Напротив, — я неприятно улыбнулся. — Теперь вы меня ПО-НАСТОЯЩЕМУ заинтересовали, дорогая Франческа. А когда меня что-то интересует, я отдаюсь этому вопросу со всем возможным вниманием.
По лицу ее пробежала тень страха, но девушка почти сразу сумела совладать с собой.
— В ближайшее время Кастелло ди Нава будет крайне неудобным для вас местом, лорд Элвин.
— Ничего. Я потерплю. Эту историю забудут. Случится новый скандал, кого-то обрюхатят или застанут с любовником, и кумушкам надоест пережевывать замшелые сплетни. А мне еще представится шанс выразить все восхищение, что я испытываю к вам.
— Я вам не доверяю, вы мне противны. Вы ничего не сможете сделать, — казалось, она пыталась убедить в этом, прежде всего, себя.
— И правда. Какая жалость. Хорошего дня, сеньорита.
— У вас нет надо мной власти! — крикнула она мне в спину. Голос ее дрожал.
Что же — в чем-то Франческа была права — у меня действительно не было над ней власти. Пока. Значит, эту власть следовало получить.
Судьба ухмыльнулась и пошла навстречу.
* * *
Известие о войне пришло в тот же день, опередив разеннскую армию всего на неделю.
Грызня за власть длилась в Разенне так долго, что все уже привыкли к мысли — империя проживает закат, волк одряхлел и потерял клыки. На фоне продолжавшихся закулисных распрей герцог Рино пять лет не платил подати, сетуя в письмах на бедность, голод, мор и еще множество несчастий. Было очевидно: выход вольного герцогства Рино из-под протектората — вопрос времени. Сыграй Франческа запланированную свадьбу с Альваресом, он мог бы случиться уже в этом году.
Но нет, не случился. Вместо дерзкого официального письма с требованием присвоить Рино статус доминиона или сундуков с золотом в Церу снова были направлены извинения и жалобы на неурожай.
Ответ пришел на кончиках копий. Юный волчонок Чезаре Фреццо решил отпраздновать совершеннолетие маленькой, победоносной войной с собственным народом.
Десять тысяч разеннцев — регулярная армия. И почти в два раза больше наемных пехотинцев с Аларского нагорья, заслуженно считавшихся лучшими в своем деле. Это не считая всякой мелочи вроде прайденских рыцарей с отрядами кнехтов — тоже наемники, но неорганизованны и настроены скорее грабить, чем воевать.
Армия Фреццо стальной волной прошлась по южным землям Рино. Города и селения сдавались без боя. Волна докатилась до Уве Виоло, захлестнула город и разбилась о гордый корабль в скалах. Началась осада.
Умберто Рино успел увести остатки войск в замок. Теперь в Кастелло ди Нава было непривычно людно. Пахло лошадьми, кожей, металлом, кровью и человеческим потом. Пища как-то разом стала скверной, знатные женщины редко покидали свои покои, и в глазах каждого обитателя крепости читалась безмолвная тревога.
Поначалу Фреццо предпринимал штурм почти каждый день, порой даже дважды в сутки. Но, потеряв почти три тысячи людей и так ничего не добившись, сменил тактику. Теперь его войска встали лагерем на соседнем холме, откуда я так любил наблюдать закат над долиной. Штурмы стали редки и, казалось, проходили больше для проформы, чтобы обитатели замка не расслаблялись. Волчонок выжидал.
У нас тоже были раненные и убитые. Не хватало медиков, лекарств, подходили к концу запасы пищи, смолы и стрел. Хорошо, хоть питьевой воды в колодцах было с избытком.
Кастелло ди Нава создавался гением фортификационного искусства. С «кормы» корабль был вовсе неприступен, «борта» частично врастали в отвесные скалы, а гордо воздетый «нос», к которому вела единственная дорога, был расположен так, что почти не давал использовать осадные орудия. При должном оснащении и гарнизоне замок мог сопротивляться бесконечно долго. Однако ни первого, ни второго у герцога Рино не было.
Среди солдат упорно гуляли слухи, что на помощь вот-вот прибудет армия соседей. Называли Анварию, Прайден, Эль-Нарабонн и даже Лурию. Наивно, но люди верили. Трудно держать осаду без малейшей надежды.
Я знал, что это ложь.
Анвария, занятая вялотекущей войной с Дал Риадой, уже отказалась вмешаться во внутренние дела Разенны. Эль-Нарабонн согласился, но цена, которую король потребовал за помощь, показалась Умберто Рино непомерной — полная утрата всех привилегий, самостоятельности и, фактически, присоединение к амбициозному и агрессивному западному соседу на правах бедной родственницы. Оставалась надежда, что северо-восточный Прайден увидит в сложившемся пасьянсе свой интерес и сядет за стол.
Я достаточно времени провел рядом с Мартином, чтобы не сомневаться в его ответе.
По всему получалось, что Фреццо мог сорвать герцогство, как спелый плод, без жертв и малейших усилий. С учетом потребностей войск, припасов замка едва ли хватило бы больше, чем на месяц. Дальше обитателей ждало меню из лошадей и крыс.
Все обещало закончиться, самое позднее, к середине зимы.
* * *
Две недели прошло в напряженном ожидании. Я принимал участие в обороне наравне с другими мужчинами, давился несъедобной бурдой, а в свободное время изучал архив семейства Вимано.
Чужая армия не была преградой. Я мог покинуть Кастелло ди Нава в любой момент. Но для этого следовало знать, куда двигаться.
Ответ нашелся среди писем Джованни, и он мне не понравился. Я не хотел возвращаться в Рондомион. Город хранил слишком много воспоминаний. И на его Изнанке все так же правила Иса…
Иса. Ледяные губы, тонкие брови вразлет, надменный профиль. Будет ли она рада моему возвращению из изгнания? Или прикажет убираться прочь, пока не затравила собаками?
В надежде на ошибку, я вновь и вновь просматривал документы. И убеждался, что первые подозрения оказались верными. Все дороги вели в Рондомион. Пришло время оставить обреченный корабль Кастелло ди Нава судьбе и армии Фреццо.
Единственная причина, по которой я не торопился это сделать, каждый день встречала меня за ужином тревожным взглядом прекрасных серых глаз.
Я старался избегать встреч с Франческой. Она будила слишком противоречивые чувства. Мне то хотелось убить ее, то прилюдно унизить, а то запереться с ней в комнате, сорвать одежду, швырнуть на живот, заломив руку, и взять силой, не обращая внимания на слезы и мольбы.
Или напротив — медленно раздеть, целуя. И любить долго и нежно.
Она сама пришла, когда я сидел в библиотеке, просматривая переписку Джованни с университетскими друзьями.
— Отец получил ответ эрцканцлера, — выпалила девушка.
Кажется, это были ее первые слова, обращенные ко мне со времени того памятного разговора после завтрака. И, разумеется, ни «Здравствуйте», ни «Извините, что помешала».
— Дайте-ка угадаю. Братец всячески извиняется, расшаркивается и заверяет в симпатии. Но войска не пришлет
Франческа кивнула. Выглядела она неважно. Лицо бледное, под глазами круги.
— Не удивлен. Северная кампания сделала из Мартина ярого приверженца идей созидания. Ундландцы — крепкие ребята и умеют дать сдачи, так что орел еще не скоро вылетит на охоту.
— А вы… вы можете нам помочь?
— О, ценю вашу веру в мой гений. Вы действительно считаете, что я способен разделаться с тридцатитысячной армией?
— Вы могли бы написать брату!
— Это герцог велел прийти ко мне с просьбой? — уточнил я. И, судя по тому, как она скисла, попал в точку. — Похоже, ему так и не доложили о вашем умении тонко пошутить.
Она хотела что-то сказать, но я продолжил.
— Отвечу вам то же, что сказал вашему отцу неделю назад. Я мог бы написать Мартину, но не стану.
— Потому, что еще злитесь?
— Нет, потому, что это будет бесполезно. Брат всегда ставил интересы дела выше всяких родственных соплей. Прайдену невыгодна война с Разенной. Не сейчас, когда прошло меньше полугода после подписания мирного договора с Ундландом.
Франческа совсем поникла.
— Как вы думаете, что с нами будет?
— С вами? — уточнил я. — Могу предположить. Я бы на месте императора казнил вашего отца и брата, а вас выдал замуж за преданного вассала. И даровал ему герцогский титул. Так что не волнуйтесь, смерть вам не грозит. Может обесчестят пару раз, если сильно не повезет.
Девчонка сглотнула, посмотрела на меня расширенными зрачками.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Жизнь жестока. И редко соответствует ожиданиям. С вашего позволения, я вернусь к работе? Бумаги сами себя не прочитают.
Она еще помялась, словно хотела что-то сказать, но так и не решилась. Ушла.
Я отложил письма и мрачно сгорбился, подперев голову руками.
Надо уезжать. Черная с детским желанием реванша. Девчонка переиграла меня, а я повелся и показал себя полным ослом. Бессмысленно теперь пытаться что-то доказать.
Щелчки по самолюбию — отличное лекарство от излишней самонадеянности. Горькое, но полезное.
Надо бы радоваться, что все складывается так удачно. Война похоронит глупую историю. Рино и сероглазая любительница дурных шуток обречены. Пусть молодой император возьмет то, что полагается ему по праву рождения. Герцог сам виноват, что играл и заигрался.
А меня ждет столица Дал Риады и охота на Орден. Я — Страж, что мне человеческие беды и заботы?
* * *
— Ваше великолепие, я на пару слов.
— Да, сеньор Эйстер, — герцог поднял голову. Вид у него был заспанный, не иначе так и дремал, сидя в кресле.
Он здорово осунулся, а под глазами набрякли тяжелые мешки.
— Мне показалось, что вам немного досаждает эта толпа народа за крепостной стеной.
Герцог поморщился. Не секрет, что его раздражает моя привычка иронизировать по любому поводу.
— Чего вы хотели?
— Что скажете, если я помогу вам избавиться от нее? Не бесплатно, конечно. Все на свете имеет свою цену.
Умберто посверлил меня неприятным взглядом, но включился в игру:
— И какую оплату вы ждете?
— Вы отдадите мне Франческу.
Он моргнул:
— В жены? Да, конечно…
— Погодите, разве я сказал «в жены»? Нет-нет, никаких свадеб, определенно, я слишком молод для брака. Вы просто отдадите мне ее. Я хочу владеть ею безраздельно.
Думал, он ударит меня, но герцог сдержался:
— Объяснитесь, что значит «отдать»? Она не крестьянка и не рабыня для постельных утех с востока.
— Ровно то, что я сказал. Вы полностью и прилюдно отречетесь от любых прав опекуна и отца и передадите мне всю власть над ее судьбой. Так, будто у вас никогда не было дочери. И да — хочу сразу предупредить, я увезу ее на север. Девочке пора посмотреть мир.
— Если это шутка, она граничит с оскорблением.
— Никаких шуток, ваше великолепие. Я берусь до завтрашнего утра избавить вас от армии Фреццо и за это прошу вашу дочь. Ах да, оплата, разумеется, только после того, как я выполню свою часть сделки. Если мне это не удастся, вы ничего не должны. Можете даже покарать меня за дерзость, предложение и впрямь несколько вызывающее. Отчаянные времена, отчаянные меры.
В этот раз он молчал очень долго. Гриск знает, о чем думал. Вряд ли поверил, скорее, просто был в полном отчаянии.
Умберто Рино оперся крупными, сильными ладонями о стол и поднялся, словно поднимал небо на плечах, подобно легендарным атлантам.
— Хорошо, сеньор Эйстер. Если вы сделаете это, вы получите Франческу.
* * *
Под утро я поднялся на ближайшую к воротам башню. Часовой отсалютовал мне мечом. Его лицо показалось знакомым, должно быть нам приходилось стоять рядом на стене, отражая атаку.
— Что там?
— Все спокойно, сеньор. Похоже, штурма в ближайшие часы не будет.
— Отлично! — я подошел к краю, разминая руки. То, что я собирался сделать, пугало даже меня. Однако где-то внутри жила твердая уверенность, что задача по силам.
По-своему изумительное чувство, когда готовишься совершить чудовищную глупость и знаешь, что это именно глупость, но останавливаться нет никакого желания.
В некотором роде это можно назвать высшим проявлением свободы. Я собирался сделать это потому, что мог. И потому, что был готов ответить за любые последствия.
По пальцам словно пробегали короткие электрические разряды, жар поднимался изнутри и расходился по телу. В токе крови бурлила магия, я ощущал ее тяжелую, тягучую сладость каждой клеткой тела.
Я убрал маскировку — для того, что задумано, потребуются все силы. Тень у ног отозвалась беззвучным ворчанием. Еле различимая, чернильно-черная в предрассветной серости.
Нечеловеческая.
В сумерках рдели огни вражеского лагеря, ветер доносил лошадиное ржание. В воздухе стоял дымный запах костров и увядших трав. Рассвет — рубеж, осень — рубеж, а я — Страж. Мы сильны там, где проходят границы. Мы сами — воплощенная граница.
Я снова размял пальцы, как музыкант, готовящийся сыграть на арфе. В последнюю минуту вспомнил о часовом и бросил ему через плечо:
— Лучше уходи.
— Что?
Я поднял руку. Свет, окутывавший ее, переливался всеми оттенками красного и синего с прожилками пронзительного жемчужно-белого перламутра.
— Ты будешь мешать. Уходи. Быстро. Или я могу тебя убить, просто по неосторожности.
Больше я не смотрел в его сторону. Сила рвалась наружу. Я потянулся вперед, к холму и взял первый, робкий аккорд.
Небо над станом противника окрасилось багряным, по периметру лагеря засвистел ветер.
Добавим немного драмы.
Ветер запел, усиливаясь. Пока его задачей было не дать солдатам покинуть обреченный холм.
Теперь огня!
Правой рукой я крепко держал ветер, не давая ему пойти вразнос по окрестным виноградникам. Пальцы левой дрогнули, выплетая частое стаккато.
В небесах полыхнули сухие зарницы и вниз, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее закапали сгустки огня. Чистое пламя падало, разбивалось о скалы, палатки, телеги с фуражом. Занялись заросли дрока, верхушка холма светилась в ночи гигантским кострищем. столб дыма уходил в небо — черный и хорошо различимый даже в густых рассветных сумерках.
Слишком долго. Так я буду возиться до завтрашнего утра. Rinforzando.
Пламя взревело, разгораясь от ветра, выжигая все на своем пути. Теперь серое рассветное небо рассекал гигантский огненный столб. За пеленой воздуха бушевал ад. Распускались ослепительно-алые цветы, навстречу им с неба летели кроваво-красные пчелы, и все соединялось в диком крещендо, танце живого огня.
Я стоял пьяный от магии, ощущая себя с ней единым целым. Я был ветром, который вскидывал и крутил телеги, лошадей, людей. Я был пламенем, что глодало почерневший, расплавленный камень. Я был небесами, взиравшими на это в безмолвном равнодушии.
Еще секунду, и меня не стало бы вовсе.
Задохнувшись, я сжал кулаки. Симфония из огня и ветра отозвалась жалобным диссонансом. Diminuendo.
Воздушный кокон сжался, опали огненные замки. Нависшие над холмом тучи дрогнули, на изуродованную пламенем землю пролились потоки прозрачной, исцеляющей воды.
Coda
Из-за отрогов Аларских гор на северо-востоке медленно, робко карабкалось солнце, словно боясь взглянуть на место, где еще недавно бушевали стихии. От подножия холма начинался ровный слой пепла и сожженного, черного камня. Ни малейшего следа почти тридцатитысячной армии, ни черепов, ни обгорелых осадных машин, ни остатков обозов. Только жирный, угольно-черный пепел.
Не скоро эти склоны снова покроются дроком и оливами.
Слабость ударила, разом лишая сил. Некогда могучее пламя в крови превратилось в едва тлеющие угли. Я пошатнулся и понял, что познал пределы собственного могущества. Они ужасали.
Тяжко опираясь на стену, я повернулся и увидел Умберто Рино. Не знаю, как долго он там стоял, возможно, часовой сразу побежал к нему, стоило мне начать.
Герцог был невероятно бледен, в глазах его я увидел отражение собственной жути.
— Что же, ваше великолепие. Надеюсь, вы не станете отрицать, что свою часть сделки я честно выполнил, — меня хватило, чтобы криво улыбнуться.
Нельзя было давать ему понять, насколько слаб я был сейчас — слабее котенка. Иначе, можно не сомневаться, герцог зарубит меня прямо тут, из ужаса перед тем, чего не мог ни понять, ни осознать.
Только что на его глазах я за час уничтожил армию — чудовищное, невозможное для обычных человеческих магов действие. Только жрецам Черной во время диких камланий, в моменты прикосновений к Хаосу, бывает доступна подобная сила.
— Надеюсь, вы тоже честно выполните вашу часть.
Он кивнул. Руки его тряслись, как у старого пропойцы.
Я понял, что не дойду до собственных покоев. Не будь рядом стены, я бы уже рухнул.
— А сейчас оставьте меня. Мне надо… побыть одному. Велите запереть дверь. И чтобы сюда никто не входил. Любой, кто нарушит этот приказ, лишится жизни.
Когда за ним закрылась дверь, я сполз на холодный камень и бездумно лежал, глядя в белесые осенние небеса. Мертвенная тишина спустилась на башню, не было слышно криков людей, скрипа колес, ржания лошадей. Непосильная усталость не давала провалиться в сон, словно что-то держало меня в мире.
Пустота. Только небо и запах гари.
Тридцать тысяч душ. Проклятье, ради чего? Пары сочных сисек? Ну, или «прекрасных глаз», как сказал бы лицемер. Стоило ли оно того? И затем ли мне была дарована сила?
