Глава ДЕВЯТАЯ
Неожиданный визит
Мария Тимофеевна Чугунова второй год работала стрелком в военизированной охране завода. Это была добрая, боевая, но, признаться надо, не «шибко» грамотная женщина. Так уж в жизни получилось, а всему причиной проклятая война. В детстве с семьей они проживали в деревне Софрониха в тридцати километрах от города. А перед самой окаянной превратились в городских, перебравшись в рабочий поселок ткачей, в так называемые корпуса, где и ютились по настоящую пору, ожидая по-прежнему, как и обещала исполнительная власть, улучшения жилищных условий…
До выхода на пенсию Мария Тимофеевна трудилась в одном из заводских цехов сверловщицей. Когда же стукнуло пятьдесят пять, как и положено по закону, оформила пенсионные документы, но еще с полгодика «тянула» на своем рабочем месте. Потом почувствовала, что в прежнем режиме работать тяжеловато, и по совету знакомой, чей муженек уж давненько носил китель и форменную фуражку, решила устроиться в заводскую охрану. Подала опять же по форме заявление, правда, с ошибками: в слове «заявление» вместо «я» неверно указала «е», а «на пенсии» в окончании нацарапала с двумя «е», после чего прошла собеседование с начальником.
В силу своей малой грамотности и специфического разговорного языка впечатление от Чугуновой у строгого начальника, прямо скажем, осталось не ахти какое. Но в виду хронического некомплекта охранников все же была зачислена на службу. Положительным аргументом, перевесившим шаткое мнение руководителя в ее пользу, было то, что от природы она слыла женщиной не робкого десятка, могла зычным голосом потребовать своего, а если надо, то безбоязненно и шумнуть.
Поставили Тимофеевну дежурить на старую проходную, где Орлов появлялся крайне редко. Опасались, дабы не навлечь через нее ненароком на себя какую беду, да иногда в силу уж крайней необходимости «перебрасывали» на подмену на въездные ворота. Между собой сослуживцы называли ее или просто Тимофеевна, или по имени и отчеству, произнося имя через мягкий знак — Марья, так было удобней выговаривать.
В течение первого года службы стрелок Чугунова на удивление многих и тайную радость начальника, что в выборе он не ошибся, сделала с десяток задержаний и попала на заводскую доску почета. Несколько раз, правда, пока по выходным и в отсутствие генерального, ей доверяли работу и в «директорской» проходной административного здания. Но вот сегодня вопреки традиции, в силу крайней необходимости — из-за внезапной болезни Маргариты Ремневой, после долгого дополнительного инструктажа была поставлена на пост номер шесть в эту самую беспокойную и кляузную директорскую проходную. Начальник караула несколько раз сам с утра прибегал с проверкой, как стоит Мария Тимофеевна, но, видя, что все нормально, успокоился и своими визитами стрелка Чугунову уж больше не донимал.
Здесь нужно честно признаться, что столь грозное название «стрелок» ну никоим образом не соответствовало действительности и могло быть лишь большой шуткой или уж отнесено на очень тонкий юмор составителей типового положения о военизированной охране предприятий, а, может быть, непосредственно и заводских начальников. Дело не в том, что Марие Тимофеевне стрелять было не из чего, но и вообще никакого оружия в своей жизни она и в глаза-то не видывала. Разве что в детстве разок-другой брала в руки рогатку старшего брата Петьки да, уж, будучи замужем, с ныне покойным мужем Федором как-то забрела в тир, где прилежно целилась и нажимала на спусковой крючок пневматической винтовки. Но попасть в цель ей тогда так-таки и не удалось. А уж тем более сейчас никакого намека на оружие не было и в помине. Разве что специальная темно-синяя форма с малиновыми петлицами, на которых поблескивали крупные и загадочные буквы ВОХР, да такого же цвета берет придавали Марие Тимофеевне строго-официальный, внушительный вид.
В шестнадцать часов Чугунова только что сменилась с поста в проходной десятиэтажного корпуса, где на службу заступил другой стрелок военизированной охраны — Иван Данилович Мартынюк, давно страдавший, если можно так выразиться, одной приобретенной болезнью — любил пострелять чужие сигареты. И не потому, что у него не хватало на курево денег, а уж просто так получалось все как-то само собой, вроде бы как по привычке.
Так вот, сменившись с поста, Мария Тимофеевна в караульное помещение уходить не спешила, а начала что-то оживленно рассказывать краснолицему и крупнозубому Мартынюку:
— Ты, Данилович, не сумлевайся, истинно тебе, батюшка, говорю, уж Колюха, зять-то мой, верно, обманывать не станет. Так и сказал, что к ентому самому лекарю целая туча народу аж с цельного городу ну кажный день прямо с утра и наезжает. Да-да, чудашенька, все так и есть… Что учился он ентому делу специально, — погрозила она пальцем в воздух, — и волосья даже аж на лысой совсем голове, ну впрямь вот, как моя коленка, вырастить ему, что два раза на асфальт плюнуть…
— Ну ты, Марья, даешь!.. — снимая фуражку и поглаживая сильно полысевшую голову, покровительственно усмехнулся охранник. — Так уж и плюнуть?.. Да если бы, чудная голова, такое было возможно, то и лысых-то мужиков у нас бы в городе сейчас совсем и не осталось… Уж давным бы давно показали этого лекаря по телевизору или в газетах уж точно про него пропечатали. Смекаешь? Нет, что-то не верится в это дело… Вон возьми за границей, у некоторых людей уж какие миллионы, а все равно при этаких-то деньжищах да без волосьев остались… Так что зять-то твой любимый уж точно маленько подзагнул… Сам ничего еще не вырастил, а сказки поди ж рассказывает…
В это же самое время на висевших напротив входа электронных часах загорелись цифры — 16.06, и в дверях, словно из-под земли, выросли высокий и смуглый мужчина в заломленном на ухо сером берете и рыжий мальчишка-пионер, на плече которого спокойненько сидела удивительно черная птица величиной с крупную ворону или грача. Странно, но посетители появились так незаметно, что привычно скрипевшая входная дверь при их появлении не издала ни единой сигнальной ноты, а потому на какое-то время они стали невольными свидетелями продолжавшегося между охранниками разговора:
— Да вот тебе крест, — осеняя себя знамением, не унималась Мария Тимофеевна, — ей богу не врет.
При этих словах вошедший мужчина как-то нервно дрогнул лицом и почувствовал себя вроде неуютно, а птица раскрыла крылья и почему-то нахохлилась.
— Николка уж третью неделю как снадобье принимает да кашу пшенную ест с песком, шесть больших ложек кажный день. Еще надобно два сырых яйца тоже с песком смешать и сбить… ну, в ентот самый, как его, в могель-гогель, что ли, так ведь вроде называется?
— В гоголь-моголь, — поправил Чугунову, от души засмеявшись, недоверчивый Мартынюк.
— Во, точно, Данилыч, да-да… гоголь-моголь почтенный, правильно ты подсказал, а я, глупая, все перепутала… И еще рыбу, окаянный, говорит тоже надобно есть. Так ему ентот лекарь, вишь, присоветовал… Говорит, что не так вещества у его в организме обмениваются. Но вскоре все наладится, только рецепт соблюдать надобно, и лысина у Николки вся начисто зарастет. Лекарь даже гарантюю дает, во… а ты, чудашенька, все сумлеваешься…
В это время кто-то негромко кашлянул рядом с разговаривающими охранниками, и они, мгновенно прервав интереснейший диалог, уставились на неизвестно откуда взявшихся посетителей.
Иван Данилович тут же поправил фуражку, весь напружинился, подтянулся и, враз посерьезнев лицом, поинтересовался, по какому делу прибыли гости.
Увидев произошедшую с бдительными охранниками перемену, высокий в берете задушевно улыбнулся, поздоровался и, представившись Петром Петровичем, очень вежливо объяснил, что они прибыли по договоренности из подшефной школы к секретарю парткома Шумилову Валерию Ивановичу.
Интеллигентные манеры незнакомца, его вежливость и осведомленность произвели на охранников очень располагающее, можно сказать, даже магическое впечатление. Забыв поинтересоваться наличием у пришедших естественного при посещении предприятия посторонними пропуска, Мартынюк, прямо так весь и растаяв, засуетился и начал объяснять представителям подшефной организации, как им добраться в партком, находившийся как раз над ними на четвертом этаже здания. А вконец очарованная спокойствием ручной птицы, пребывавшей на плече у юнната, Мария Тимофеевна тут же гостеприимно вызвалась проводить посетителей до места назначения.
Проследовав к шахтам лифта и все время что-то приговаривая на ходу, Чугунова понажимала на кнопки двух правых подъемников, перевозивших людей соответственно один — на четные, а другой — на нечетные этажи. Не добившись при этом желаемого результата, Мария Тимофеевна возмущенно воскликнула:
— Вот же, черт возьми! Ведь ну только недавно оба работали, а теперича ни один не хочет спускаться… Что за дьявольщина?
На что высокий в берете, по-видимому учитель, сразу подобрел лицом, а у мальчишки почему-то ну просто черти заплясали в глазах.
— А что, уважаемая Мария Тимофеевна, мешает нам прокатиться вот на этом лифте? — обратился высокий приветливо к Чугуновой, указывая на крайний левый подъемник.
— Ну конечно, давайте на этом, — тут же поддержал его мальчуган, нажимая на кнопку вызова.
— И-и… милай, — опасливо всплеснула руками Тимофеевна, — ентот особый, директорский лифт. Он напрямки идет только на шестой этаж, где сам енеральный и сидит-то. Не дай бог захочет съехать вниз, а мы тут как тут… Ох, сердешный, оскандалимся… Уж шибко строгий он у нас, енеральный-то…
Узнав, что директорский кабинет находится на шестом этаже, наставник юнната почему-то еще больше повеселел и совсем уж по-родственному выпалил:
— Дорогая вы наша Мария Тимофеевна, спасибо вам за приятнейшую новость. И стоит ли так понапрасну беспокоиться. Да мы мигом с вами взлетим, не привыкать… — заверил он, — не успеет и рак на горе свистнуть… А о вашем разлюбезном и грозном Льве Петровиче, как же, как же, премного наслышаны… И правильно вы заметили, любезнейшая, прелюбопытнейший он для нас экземпляр!..
Всего, что вылетело тут изо рта у вежливого учителя, Тимофеевна сразу схватить не смогла. Уж больно мудрено он говорил. Но ясно ей стало одно: что знают о главном начальнике и его заслугах в подшефном заведении, точно. И только высокий закончил говорить, как тихая и спокойная до этого птица, расправив свои черные крылья, вдруг крикнула, словно передразнивая его: «Экземплярр! Экземплярр!..»
От неожиданности Чугунова даже дернулась в сторону и вытаращила на птицу испуганные глаза:
— Ба, царица небесная! Птичка-то говорящая. Вот уж, истинно, чудеса!
— Никаких чудес, бабушка, — не моргнув и глазом, деловито заметил юный любитель пернатых, — самое обыкновенное дело.
— Да-да, — поддакнул усатый в берете, — совершенно не стоит так себя нервировать и удивляться.
Но тут как раз подошел долгожданный лифт, нетерпеливо распахнул свои двери и, мгновенно проглотив попутчиков, повез их наверх.
Марья Тимофеевна, удивленно рассматривая говорящую птицу, только хотела еще о чем-то спросить, но наставник юнната ее опередил:
— Любезнейшая Мария Тимофеевна, а не могли бы вы вкратце изложить, о чем у вас сейчас там, — и он нацелился пальцем на пол лифта, — шла такая оживленная беседа со сменщиком? — и, видя немой вопрос в глазах провожатой, ловко снял с головы берет. — Видите ли, ваши любопытные сведения о чудесном целителе, — вкрадчиво проговорил он, и его левый глаз при этом полыхнул зеленым огнем, — могут вполне пригодиться и мне, — и, улыбнувшись позолоченным ртом, жестом указал на свою поредевшую спереди шевелюру.
Польщенная вниманием и заинтересованностью обходительного незнакомца, стрелок Чугунова мгновенно забыла об ученой птице и начала излагать историю с лечением волос своим зятем Колюхой. Закончить она, конечно же, не смогла, потому как лифт остановился и все трое вышли на площадку.
Вежливый учитель понял все с полуслова и попросил Тимофеевну подсказать, как разыскать того лекаря.
— Да ничего проще и нет, батюшка, — сказала довольная Чугунова, — на-ко, вот, запиши, — и вытащила из кармана нужную бумажку.
— Борис Лексеич зовут его, по фамилии Шутов… Живет за Волгой, в аккурат напротив милиции… — и назвала номер его телефона.
Зеленоглазый мальчишка тут же вытащил из кармана ручку и маленький блокнот и услужливо занес туда ценную информацию.
— Дальше-то я уж с вами не пойду, — сообщила Мария Тимофеевна, нажимая на кнопку правого лифта, — надобно в караульное спешить, кабы меня, не ровен час, там не хватились. А вы, вот, как спуститесь на четвертый этаж, так по левую руку и будет ентот самый, значит… комитет от, — на том они, раскланявшись, и расстались.
Распрощавшись с Марией Тимофеевной, «Воландин» и Аллигарио по широкой, из белого мрамора лестнице, не спеша, направились вниз.
На площадке пятого этажа громко хлопнули двери, и две воркующие веселые девчушки с бумагами в руках начали подниматься наверх. Поравнявшись с визитерами, они машинально замедлили движение, сделали удивленными глаза, провожая проплывающую мимо них птицу, переглянулись, а потом дружно захохотали и, зашептавшись, исчезли из вида.
Половиной лестничного пролета ниже посетители натолкнулись на что-то оживленно обсуждающих начальника отдела снабжения Абрамзона и его помощника и тайного поверенного в некоторых деликатных вопросах Яшу Лозинского.
Заметив пионера с сидящей на плече у него птицей, речевой поток беседующих на какое-то время иссяк. От неожиданности они даже замерли.
— Ты смотри, — толкнул Абрамзон Лозинского, — вот это да, сидит себе спокойнехонько, и даже совсем не привязана… А вдруг улетит, тогда попробуй ее здесь поймай…
— Это уж точно, — поддержал темноглазый и розовощекий Лозинский.
— Нет, дяденька, она никуда не улетит, — невозмутимо баском отреагировал на реплику мальчуган.
— Да-а?.. А откуда вы сами, если не секрет, и куда с этим зоопарком сейчас направляетесь? — с любопытством затараторил начальник снабжения.
— Какие ж тут секреты, драгоценный вы наш Григорий Исакович? — низким голосом дружелюбно проговорил мужчина в берете. — Из вашей, милейший, подшефной школы. А пробираемся, вот, в партком к Валерию Ивановичу.
— A-а… понятно, — выдохнул, хлопнув глазами Абрамзон, — а вы, что же, меня знаете?
— Ну, кто ж вас, добрейший Григорий Исакович, не знает, вы личность известная…
Снабженец тут же расцвел лицом, и, выпустив облачко дыма, удовлетворенно сообщил:
— Да, это уж точно. Откровенно говоря, по роду своей деятельности меня знают многие, но, верите ли, сам вот первый раз в жизни вижу так близко ручную птицу, да еще, как в цирке, без клетки и непривязанную… А кстати, мальчик, а что это за птичка, — обратился он к пионеру, — такая черная? Ворона или, может быть, ворон? Я в них, честное слово, не разбираюсь.
— Сами воры!.. — неожиданно громко выпалила пернатая, беспокойно заерзав на плече.
Лозинский и Абрамзон удивленно вытаращили глаза и, переглянувшись, загоготали:
— Ты смотри-ка, она еще и говорящая… Вот это да!.. И вроде бы обиделась на нас, что не так обозвали…
Через минуту, подходя к площадке шестого этажа, Абрамзон говорил Лозинскому:
— Яша, а ты заметил, какой костюмчик на учителе? Прямо закачаешься… Уж явно не отечественный! Что цвет, что фактура ткани, и сидит как влитой. Не учитель, а прямо артист, да еще с бабочкой, чудак, словно выступать на сцене собрался…
— Да, костюмчик что надо, Григорий Исакович, — подтвердил помощник. — А палка у него в руках, вы обратили внимание, какая шикарная… Чертовски хороша! А перстенек, заметили, какой отменный? Небось, приличные связи имеет или родственнички где-то за границей проживают? Но вот взгляд мне его что-то не понравился. Какой-то странный, я бы сказал… даже прямо прожигающий… Просто чувствуешь себя неуютно, несмотря на то что и мягко говорит… Пожалуй, почище, чем у Льва Петровича будет…
— Это ты уж точно, Яша, подметил, — задумчиво отозвался Абрамзон, — чувствуется, что мужик с характером… Да и связишки наверняка имеются… Надо будет к Шумилову потом заглянуть, поинтересоваться его персоной.
А в это же самое время дверь в партийный комитет завода отворилась, и секретарь Валерия Ивановича Валентина Александровна увидела вошедших в приемную — высокого мужчину в сером костюме-тройке и мальчика-пионера, но странное дело — с большущей черной птицей на плече.
Мужчина, представившись Петром Петровичем и объяснив, что они из подшефной школы, просил доложить о своем приходе. Немного удивленная необычными посетителями женщина тут же постучалась и юркнула за массивную, из светлого дерева дверь. Откуда через несколько мгновений появился несколько смущенный, взволнованный и улыбающийся и сам хозяин кабинета.
— Здравствуйте, Петр Петрович! — сделал шаг навстречу Шумилов. — Честно говоря уж никак не ожидал вас вот здесь… Но искренне рад… вашему появлению. Прошу, пожалуйста, проходите… — и дверь кабинета снова закрылась.
Посетители — обыкновенное дело в парткоме, пусть даже и самые необычные. Но надо заметить одно странное обстоятельство: вернувшись на свое рабочее место, Валентина Александровна ни с того ни с сего вдруг почувствовала какое-то внутреннее неудобство и беспокойство, причину которых объяснить пока не могла. Нетерпеливо бросив взгляд на часы, она шумно вздохнула и посмотрела на дверь начальника.
А там, внутри просторного помещения, в это же самое мгновение, устроившись за столом для посетителей, Петр Петрович говорил:
— Ну вот, уважаемый Валерий Иванович, теперь можете с удачливым юным коммерсантом познакомиться и поближе. Рекомендую вам. Это и есть Аллигарио.
— Очень рад, спасибо, — смущенно порозовел Шумилов.
— Не стоит благодарностей, Валерий Иванович, всегда к вашим услугам, — по-взрослому бойко отозвался мальчик, доставая из кармана штанов небольшой, похожий на театральный биноклик.
— Благодаррность никому не поврредит! — спрыгнула с плеча на стол Гарпия.
— Это ты точно заметила, — одобрительно кивнул «Воландин», — но не все умеют быть благодарными… — и тут же добавил: — А вообще-то тебя об этом никто и не спрашивал. Не встревай без разрешения в наш разговор…
Птица, обидевшись, тут же перенеслась на подоконник, а «Воландин», раскрыв портсигар, достал оттуда себе и тут же, предложив хозяину кабинета угоститься уже знакомой ароматной сигаретой, поинтересовался:
— А кстати, Валерий Иванович, как сегодня ваше самочувствие? Не отразились ли на нем наши длительные ночные разглагольствования?
— Нет, ну что вы, Петр Петрович, — энергично заверил хозяин кабинета, — выспался отлично, ну прямо на редкость… Откровенно говоря, не знаю, что уж и повлияло. Возможно, что ваш… редкий напиток? Но, наоборот, с самого утра чувствую себя превосходно. Я уж сегодня, — бросил он косой взгляд на пионера, который невозмутимо крутил биноклем, разглядывая то стены, то потолок помещения, — несколько раз вспомнил ваши сказанные перед уходом слова… Ведь и дома с женой у меня все наладилось. Она… как будто ничего не помнит… в отличие от меня… Так что… спасибо вам огромное… После таких обстоятельных встрясок чувствуешь себя словно заново рожденным. И работа быстрей продвигается, — и он хлопнул ладонью по лежащей перед ним на столе синей папке с надписью «На рассмотрение».
— Ну и хорошо, любезнейший, — удовлетворенно отреагировал гость, — а вот этим вопросом вам не рекомендовал бы серьезно заниматься.
— То есть?.. Не понял?.. Каким вопросом, Петр Петрович? — блеснул стеклами очков удивленный Шумилов.
— А тем самым, что лежит перед вами в этой папке на столе, — невозмутимо ответил «Воландин», — о бывшем летчике Пылаеве, который когда-то во время войны сопровождал главу вашего государства в Тегеран на переговоры с союзниками, а теперь заканчивает свой, как вы называете, трудовой путь именно здесь…
Хозяин кабинета от удивления на некоторое время как будто окаменел.
— Да-да, уважаемый Валерий Иванович, — продолжал могущественный гость, — напрасно удивляетесь, хотя, должен заметить, правильно сделали, что вслух не задали мне вопрос, откуда я это знаю… Я же говорил, что у нас с вами разные в этом плане возможности. Так вот, любезный, должен вам подсказать, что в жизни члена вашей организации Пылаева Константина Назаровича действительно был эпизод, связанный с полетом в Тегеран с упомянутой уже мною миссией. Но ни вы, ни кто другой об этом пока не знают… Вернее, не знали, потому, что теперь-то вы в курсе… А не так давно к вам пришел на него документик, в котором говорится, что уважаемый некогда человек совершил попытку кражи в магазине конфет, но был бдительными работниками задержан… Так ведь?
— Совершенно верно, — ожил хозяин кабинета, — все так и было. Бывший военнослужащий, подполковник, человек в годах, и вдруг совершил такой… странный проступок — попытался стащить кулек конфет в магазине самообслуживания и был на месте задержан. На него пришло письмо из дирекции магазина с просьбой принять надлежащие меры… Что я, то есть мы и собираемся, естественно, проделать… И это по логике вещей правильно…
— И что же вы собираетесь предпринять? — поинтересовался гость.
— Понимаете ли… Петр Петрович, — зачесал затылок Шумилов, — как бы вам получше объяснить… В нашей организации… партийной… установлены такие правила, когда каждый вступивший сюда должен выполнять определенные требования. В случае же их нарушения он должен нести ответственность. А в зависимости от серьезности этого нарушения последуют и соответствующие меры… Не знаю уж, понятно ли я вам, Петр Петрович, все это объяснил?
— Ну а что ж, уважаемый, здесь может быть непонятным? Все понятно, — согласился задумчиво гость. — В каждом хоть мало-мальски серьезном ведомстве, должен быть заведен определенный порядок. Это основа его существования, как и любого другого ведомства. И самым главным наказанием здесь бывает отлучение, изгнание, исключение… или любое другое схожее слово из этой же самой оперы. Насколько я понимаю, вы как раз и собираетесь его исключить? А если выразиться по-другому, то просто за ненадобностью прогнать… Я не ошибаюсь?..
— Ну, видите ли, — насторожился Шумилов, чувствуя в словах «Воландина» какую-то недосказанность, — такие проступки вообще-то несовместимы с пребыванием в рядах нашей партии. Первичная организация уже большинством голосов приняла решение об исключении Пылаева… И партком должен согласиться или не согласиться с этим мнением. Я лично не вижу никаких оснований для отказа, даже при всем уважении к прежним заслугам летчика…
— Любезнейший Валерий Иванович, вы очень правильно выразились, что не видите оснований, и это соответствует действительности… Хотя должен, между прочим, заметить, какое все же неблагозвучное это ваше слово «партком», — поморщился лицом гость, — неблагозвучное и очень агрессивное, поэтому-то оно так и нравится вашему разлюбезному Льву Петровичу… — и, видя некоторое смущение Шумилова, продолжал: — Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Мне нет абсолютно никакого дела до вашей пытающейся быть премудрой и всезнающей организации. Что само по себе, как вы понимаете, является полной чепухой, и вы, наверное, догадываетесь, почему… Но вы сами недавно выразились, что Пылаев — человек в годах, и тут же сами нарушили логическую цепь, произнеся следующим слово «вдруг». Не вдруг, уважаемый, совсем не вдруг… И никто на это не обратил внимания. Даже вы. А должны были. И дело заключается в том, что человек попросту болен…
На лице хозяина кабинета выразились крайнее удивление и замешательство.
— Да-да, любезный, болен, — улыбнулся проницательно «Воландин». — Как и предложил семьдесят шесть лет назад достопочтенный профессор Блейлер название этой болезни — шизофрения. Вялотекущая шизофрения на почве склероза… Поэтому вашего бывшего летчика, раз он болен, надо направить не в ваш почтенный партком, а совсем в другое заведение… Уж вы мне поверьте.
Секретарь парткома еще больше смутился, покраснел и, сказав: «Извините, Петр Петрович, одну минуточку…», повернулся и достал с полки толстую книгу, на черной обложке которой крупными золотистыми буквами было выведено «Толковый словарь русского языка». Раскрыв словарь в самом конце, он быстро нашел нужное слово и прочитал:
— Шизофрения — психическая болезнь, характеризующаяся изменением личности, разнообразными болезненными симптомами, преимущественно хроническим течением.
— Напрасно, уважаемый Валерий Иванович, вы обратились к этому печатному изданию, — вздохнул, откинувшись на спинку кресла, «Воландин».
— Почему? — вопросительно глянул Шумилов.
— Да потому, что под это туманное определение можно подвести почти любого и каждого, а уж тем более командующих другими людьми. Вам должно быть известно, что на протяжении всей своей жизни люди подвержены изменениям. А уж тем более эти изменения нарастают, когда в силу определенных обстоятельств они занимают руководящее положение. И чаще всего через непродолжительное время избранник начинает подумывать о себе уже как о выдающейся личности и чрезвычайно болезненно относится к критике. Хотя изменилось лишь название его должности, а сам он качественно никаких изменений не претерпел. Как видите, налицо нездоровые изменения и болезненные симптомы. Ну а ежели процесс руководительства затягивается на долгие годы, то изменения эти, как вы понимаете, приобретают уже хронический характер. Как и в случае с вашим начальственным и грозным Львом Петровичем и многими ему подобными…
А вот, кстати, — посмотрел пронзительно гость на Шумилова, — жесткие и справедливые требования к поведению в вашей серьезной организации на вашего замечательнейшего директора, не менее примечательного снабженца или добрейшего и внимательнейшего к самому себе Николая Семеновича Лужина, видимо, почему-то не распространяются?.. Так? А на больного и неравнодушного к сладкому летчика — тут уж будьте любезны? Да и тяжесть проступков у них очень уж сравнима — кулек конфет и… то, что вы увидели и узнали…
Хозяин кабинета сильно сконфузился и попытался что-то объяснить, но могущественный собеседник его тут же перебил:
— Понимаю, понимаю, голубчик… что они вам, как говорится, не по зубам… И ничего вразумительного вы сейчас мне в качестве аргументов не приведете… Но это лишний раз доказывает, и вы согласитесь со мной, как все же далеко находятся друг от друга слово и дело… Ну да ничего, мы сами с ними… при случае немного пошутим… А шутники у нас, уж будьте уверены, найдутся! — и он словно кому-то загадочно улыбнулся.
Валерий Иванович взял авторучку и на перекидном календаре у себя крупно пометил: «Пылаев — поликлиника», а гость, затушив сигарету, поинтересовался:
— Да, а доклад свой… о перестройке, уважаемый, вы все же дописали?.. Мы с помощничками не очень остудили накал ваших искренних мыслей?..
— Да, конечно, Петр Петрович, все в порядке, — недоумевая на тон вопроса, ответил хозяин кабинета, — но чувствую в ваших словах некоторую недосказанность или скрытый смысл… о чем говорит заключенная в них легкая ирония. Скажите, вас что-то в моем выступлении не устраивает?..
— Поверьте, любезный Валерий Иванович, ничем не хотел вас обидеть. Перестройка так перестройка… Как хочешь, так и назови. Хотя, думаю, в ближайшие пять-десять лет ничего хорошего из этого мероприятия не выйдет. Жадность, честолюбие и жажда власти будут вам всем испытанием. И много крови… Это ваш «кремлевский мечтатель», — и он кивнул на портрет, висевший на стене у двери как раз напротив Шумилова, — думал о том, что стоит только людям объяснить, что и как надо сделать, и все сразу у них получится. И много, ох как много времени он потратил, размышляя над этими самыми вещами… Что даже заболел головой… Но не получилось, уважаемый. Хотя нужно признать, что немало светлых мыслей в его мыслительном аппарате бродило. И работал помногу, но ошибся…
А дело-то все в пороках человеческих… Ведь не зря же у вас говорят: хочешь познать человека, дай ему власть. Ох, и заразнейшая штука эта самая власть, но, к сожалению, необходимая. А вы, как мне кажется, не больны этим страшным недугом, Валерий Иванович?.. Ну, это и хорошо.
В этот самый момент в дверь постучали, и перед взорами сидевших возникла секретарь Шумилова Валентина Александровна.
— Валерий Иванович, извините, что нарушаю ваш разговор, но мне крайне необходимо… — сказала она скромно, несколько волнуясь и краснея в лице.
— Да-да, пожалуйста, Валентина Александровна. Что за вопрос?
— Нельзя ли мне сегодня уйти немного пораньше? Понимаете, у сына проблемы со здоровьем… Надо бы с ним сходить в поликлинику, врачу показать, — и глаза ее, повлажнев, заблестели слезами.
— Ну конечно, конечно, идите… Не волнуйтесь, — тут же участливо отреагировал Шумилов, — никаких срочных дел сейчас вроде бы не предвидится, — и секретарь, поблагодарив его, тут же вышла.
И только дверь за женщиной успела закрыться, как занимающийся своей странной игрой с биноклем и хранивший до этого молчание Аллигарио, вздохнув, невозмутимо произнес:
— А она нагло врет! Ни к какому врачу она и не собирается, а спешит на свидание к дяденьке Кружкову.
От неожиданности Валерий Иванович вытаращил глаза и вопросительно кольнул взглядом сначала автора кощунственной фразы, а затем и «Воландина»:
— Не может быть… Это неправда?!
— Ну почему же не может быть, уважаемый, — спокойно отреагировал Петр Петрович, — детям с красными галстуками надо доверять, ведь они — ваша будущая смена и опора, — и он хитро улыбнулся, глядя на рыжего мальчишку. — Как ни прискорбно вам это сообщать и травмировать ваши благородные побуждения и готовность помочь, но все так и есть… В нашем ведомстве ошибаются гораздо реже, чем у вас…
— Прравильно, ме… Петрр Петрович, горраздо реже… У нас почти не ошибаются, — отозвалась соскучившаяся по общению птица и бесшумно возвратилась на плечо мальчугана.
Шумилов, чувствуя себя обманутым в лучших своих побуждениях, недовольно пробурчал:
— Ну и люди, не знаешь, кому и поверить… Врут безбожно на каждом шагу!..
— А что же вы хотели, чтобы она вам правду сказала? — спокойно продолжал невозмутимый гость. — Других осуждать всегда проще…
При этой фразе Шумилов сильно покраснел и принялся сосредоточенно протирать ладонью руки поверхность своего стола.
— Да не переживайте вы так, Валерий Иванович, — проговорил «Воландин», — этому свиданию все равно состояться не суждено, — и, видя его удивленный взгляд, многозначительно улыбаясь, добавил, — зато произойдет другое, куда более интересное и волнующее свидание… Интереснейший спектакль состоится!.. Короче говоря, этим вопросом поручено заняться Филомене. Я вам уже рассказывал при нашем знакомстве, что опыт у нее богатейший и дело свое она знает мастерски. Для нее соблазнить любого сердцееда, как совсем недавно говорила наша новая знакомая, что два раза на асфальт плюнуть…
— Веррно, веррно, — поддакнула угодливо птица, — запрросто, никаких прроблем…
— Вы знаете, Петр Петрович, — заговорил возбужденно Шумилов, — ко мне иногда приходят навязчивые мысли о том, что вот мы, люди, каждый день общаемся друг с другом, говорим на одном и том же языке, но чаще всего друг друга не понимаем. Или понимаем, но превратно и частично… И это удивительно!.. Уж кажется, что ты объяснил все популярным и доступным языком. Без всяких там ненужных словесных выкрутасов. И по лицу собеседника читаешь, что он все понял, а, когда начинает что-нибудь делать или говорить, то ясно видишь, что информация до него не дошла. И это так печально!.. Оказывается, что главная проблема у нас в обмене информацией, в понимании друг друга, на что и тратится наибольшая часть всей нашей энергии… А ведь все бы могло быть иначе…
— Но здесь нет ничего удивительного, уважаемый, — спокойно отреагировал гость, — это все просто и очевидно. Как технически грамотный человек вы должны понять, что любая мысль имеет, как у вас говорят, определенный диапазон частот, или скорость. Если люди мыслят с одинаковой скоростью, они понимают друг друга и от этого чувствуют удовлетворение. Если же не понимают друг друга, значит, их частоты не совпадают, и они испытывают при общении в какой-либо степени дискомфорт и даже внутреннее раздражение. А в зависимости от тренированности, от чувствительности и уровня развития аппарата, — и он постучал пальцем по виску головы, — возможна и его подстройка. Как, например, оркестр подстраивается под певца или наоборот. Или когда исполнители поют дуэтом. И с мыслью тоже самое… Петь в унисон, думать в унисон — никакой принципиальной разницы. Понимаете?… Самое главное, чтобы было чему подстроиться, — и он откровенно рассмеялся. — Вот почему вас, людей, всегда тянет в «свой круг», почему вы неосознанно стремитесь найти между собой взаимопонимание. А причина-то здесь проста…
Он положил руки на набалдашник трости и внимательно посмотрел на хозяина кабинета.
— Это ведь только, Валерий Иванович, так кажется, что достаточно изъясняться на одном языке — и успех в понимании обеспечен. Далеко не так, уважаемый, и могу вас в этом заверить. Как историк с большим стажем могу сообщить, что у других народов точно такая же история, независимо от того, на каком языке они говорят. Уж вы мне поверьте… Если бы было все так просто, то, наверное, давно бы уж смогли людишки между собой договориться. А так говорят на одном языке, но совершенно не понимают друг друга… Вы же, — закинул он нога на ногу, — сами, наверное, не раз в этом убеждались? — и, видя согласное покачивание головой Шумилова, продолжил: — Не зря же небезызвестный и уважаемый вами писатель Ремарк, писал, что все недоразумения возникают из-за того, что люди просто не понимают друг друга. Да и как же, буду откровенным, можно понять, когда в вас, в людях гораздо больше различий, чем сходства. Надеюсь, что это для вас не новость?
Он понизил голос и чуть наклонился вперед.
— Я вам должен сказать по секрету: есть у меня одна слабость, слабость на дискуссии по различным вопросам, — и «Воландин» удовлетворенно откинулся на спинку кресла. — Вы должны согласиться, где, как не в дискуссиях, оттачивается острота мысли и меткость языка? Конечно, при одном непременном условии — когда есть достойный собеседник. А если этого нет, то совершенно пустая трата времени. Все равно, что вы со стеной разговаривать станете. Ни взаимопонимания, ни удовлетворения, ни острых вопросов и проблем. Ну а чтобы поддерживать достойную беседу, надо все же в этих вещах разбираться, а не только для приличия рот открывать…
Уж сколько разных собеседников у меня побывало, — зажмурил он глаза и покачал головой, — счету нет. С кем только не приходилось мне вести длительные словесные поединки… Всех трудно и перечесть! А отсюда, как вы, наверно, успели заметить, появилась и эта, раньше не свойственная, склонность к философствованию… Да… С кем поведешься, как говорится… Но для того чтобы управлять серьезным ведомством, согласитесь, — вновь наклонился он и, взглянув на своих помощников, интимно прошептал: — Надо быть убедительным… — и он расплылся в довольной улыбке.
Валерий Иванович только что хотел что-нибудь вставить от себя, как затихший было мальчуган, уставившись в потолок куда-то напротив окна, неожиданно заговорил:
— В первый раз вижу, чтобы руки мыли цветочным одеколоном…
Хозяин кабинета, не понимая, о чем идет речь, удивленно посмотрел на пионера. А тот, нажав на какую-то кнопку, отчего загорелся красный огонек, подал бинокль Шумилову:
— Очень занятно… взгляните сами, сейчас все повторится…
— Оччень занятно, — глухо подтвердила Гарпия, слегка растопырив черные крылья.
Валерий Иванович с любопытством прильнул к окулярам и тут же узнал кабинет генерального директора и его самого, сидящего за столом. Директор открыл дверцу стола, достал оттуда флакон с каким-то одеколоном, поиграл губами и, отвинтив красную крышку, плеснул пахучею жидкостью в согнутую левую ладонь. Затем, поставив пузырек, тщательно вымыл руки, вытер их куском пестрой материи и зачем-то понюхал. На его лице выразилось полное удовлетворение, и он трескучим голосом тихо запел:
— Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет, как нет… Мы — генеральные высотники, да, и с высоты вам шлем привет, шлем привет!.. — и он, довольно улыбаясь, сделал обеими руками широкий артистический жест кому-то невидимому, словно посылал приветствие.
— Очень любопытно, — тут же оживился «Воландин», — не правда ли, любезнейший Валерий Иванович? Какой артистизм, какие способности? Ну прямо прирожденный актер! А актерам уж пренепременно нужны и зрители… И как вы думаете, уважаемый, для чего ваш драгоценный и такой наивнимательнейший к себе, мой тезка по отчеству, — проговорил он с явно издевательской ухмылкой, — проделал такую редкую процедуру?
Зеленоглазый мальчишонка при этих словах тоже скривился в ехидной улыбочке, а птица даже крыльями взмахнула.
Шумилов, удивленный увиденной сценой и неизвестной интерпретацией довольно известной песни, неуверенно предположил:
— Ну, наверное… чтобы… продезинфицировать их, то есть руки. А также, чтобы… они хорошо пахли… может быть… Другое пока ничего в голову не идет…
— Зачем же дезинфицировать-то, — не унимался гость, — если от него только что вышел его… единомышленник и соучастник по борьбе за драгоценный металл Григорий Абрамзон? А инфекция, как вы знаете, у них одна и та же — патологическая жадность к деньгам. Нет, от нее одеколоном не избавишься, здесь, уважаемый, нужно более радикальное лечение… А к тому же, как говорят, ведь деньги не пахнут…
— Ну тогда уж и не знаю, Петр Петрович, — пожал плечами, недоумевая, секретарь, а оживившийся гость задумчиво произнес:
— М-да, а что, очень интересное и своеобразное предположение… Борьба с инфекцией… за чистые руки… Сейчас самое время эту инициативу, эти простые человеческие устремления поддержать, — глянул он весело на Аллигарио, — и, не останавливаясь, пойти чуть дальше… Давайте продезинфицируем тогда и некоторые другие места у вашего чистоплотного, — сделал он ударение на этом слове, — руководителя. Пусть и они хорошо пахнут. Зачем же их обижать?..
И тут Валерий Иванович увидел, как, закручивая крышку пузырька, Орлов сделал неловкое движение и выронил его прямо себе на брюки. Отчего содержимое флакона моментально и разлилось. На самом видном и известном месте тут же проступило большое темное пятно.
Благодушное выражение с лица директора словно ветром сдуло. Он резко дернулся, и, подхватив коварный пузырек, растерянно поставил его на стол. А сам, морщась и вздыхая, принялся промокать душистую жидкость той же материей, которой только что вытирал и руки.
— Вот ведь черт какой неумелый! — заругался он громко, глядя на неожиданный результат. — Что наделал… Ведь надо же такому… Ну что за дьявольщина!..
— Ну вот, — хитро улыбаясь, проговорил гость, — сам виноват, а опять на меня сваливает. Разве ж это справедливо, Валерий Иванович? Вы же сами только все видели… Плевого дела — крышу на пузырек навернуть — и того-то не смог… а еще генеральным директором называется…
— Соверршенно неспрраведливо! — тут же отреагировала Гарпия.
Шумилова весь этот «одеколонный конфуз», реакция Орлова и сарказм «Воландина» явно развеселили, и он, раскрасневшись и энергично сотрясаясь телом, фыркал и буквально давился от смеха.
— Конечно же, Петр Петрович, — хлопая зелеными глазами, иронично откликнулся пионер, — абсолютно согласен с Валерием Ивановичем — даже очень смешно свою неуклюжесть в таких пустяках сваливать на кого-то другого…
— Ты верно заметил, Аллигарио, — несколько посерьезнел гость, — некоторые люди так и привыкли поступать: все свои просчеты сваливать на кого-то другого. То на светлые силы, что недостаточно вдохновляли и освещали их праведный путь, то на темные силы, что дорожка у них чересчур уж извилистая и ничего им в дороге не было видно. Ну точь-в-точь, как ваш благоухающий Лев Петрович, — поморщился «Воландин». — А ведь надо просто иметь в виду: существуют день и ночь, которые в единстве и составляют сутки. День и ночь, светлое и темное — две неотъемлемые стороны одного и того же. Как две половинки яблока. Ведь просто так, как вы догадываетесь, ничего не создано. Все находится в единой гармонии и равновесии. Неужели это так сложно понять? А человек все время пытается бороться с темной стороной, что совершенно бессмысленно!.. Бороться за то, чтобы все время был день и не было ночи. Извините, но это же полный абсурд. И все, что в вашей жизни происходит плохого, вы непременно пытаетесь списать на темные силы, а сам человек здесь как будто бы совсем ни при чем… Но ведь это, любезнейший, абсолютно неправильно и крайне несправедливо!.. Надо все же знать предназначение каждого ведомства и научиться понимать природу вещей и процессов. Для чего, как не трудно догадаться, нужно их просто изучать. И изучать серьезно… А так, конечно же, можно все валить на нас…
Вы же неглупый человек, — понизил он голос и заговорил интимно-доверительным тоном. Хозяин кабинета при этом превратился весь в слух и внимание, — и я вам скажу по большому секрету, что мы только, как вы говорите, испытываем на прочность человека, искушая и соблазняя его, а уж остальное, извините, он делает сам… Как писал ваш известный баснописец: «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» А вместо того чтобы в самих себе немного покопаться и разобраться, вы все время одержимо надеетесь на какие-нибудь сверхъестественные силы…
Согласитесь со мной, что народец все же сам должен задуматься о том, как обустроить свою жизнь таким образом, чтобы почти все были довольны, и уж в первую очередь, конечно, чтобы были сыты.
— Конечно, никаких сомнений, — уверенно кивнул головой Шумилов.
— Это, по-моему, очевидно, — продолжал убежденно и невозмутимо гость, — и без решения этого кроссворда вообще ничем, чтобы не предвидеть в дальнейшем печальных последствий, заниматься нельзя… Можно сказать, что это вопрос номер один. Так ведь? Хотя должен заметить, что затронутая нами тема относится к ведению уже совсе-ем другого ведомства. Но вы, уважаемый, представьте себе: ведь если я не буду заботиться о своих помощничках и кормить их, как вы думаете, что тогда может произойти? И не ломайте долго голову, любезнейший, конечно же, будет бунт!!! — проговорил он почти шепотом.
— Как… и у вас тоже возможно?.. — выдохнул крайне удивленный Валерий Иванович.
— Ну а чему же здесь удивляться, — отреагировал «Воландин», — законы мироздания едины. Для любого движения, как вы понимаете, нужна энергия в той или иной форме, и для понимания этого некоторая часть человечества уже как будто доросла…
А в то же самое время, пока собеседники касались этой трудной и интересной темы, Валентина Александровна, секретарь Валерия Ивановича, выйдя из заводской проходной, спешила, как вы догадываетесь, на заранее обусловленную встречу. По быстрым, торопливым движениям и выражению лица можно было без труда догадаться, что определенные мысли и эмоции ну просто переполняли ее. Но в то же самое время маленькая черная капля непонятной и смутной тревоги, сидящая где-то внутри, словно мелкая и неприятная заноза, изредка упрямо напоминала о себе, пытаясь настойчиво отравить прилив ее чувственного благоухания.
Тут в воздухе внезапно посвежело, а по макушкам больших деревьев грозно промчался ветер.
Она заспешила на противоположную сторону улицы… и в тот же самый момент где-то слева раздался внезапный нервный сигнал автомобиля и резкий, душераздирающий скрежет тормозов. Взгляды находившихся поблизости мгновенно потянулись в направлении трагических звуков.
Бедную женщину будто окатила холодная волна. Она повернула голову и увидела, как на нее с пронзительным визгом неумолимо надвигается большая черная машина и искаженное страхом отчаяния лицо усатого водителя. Валентина Александровна мгновенно попыталась отпрыгнуть назад, но предательские ноги как будто онемели. Она растерянно крутнула по сторонам головой и, закрыв от ужаса глаза, так и застыла на месте, ожидая свою внезапную и скорую погибель…
Но этого не произошло. Водитель каким-то чудом успел затормозить и отвернуть от женщины автомобиль, который буквально в полуметре остановился перед ней. Насмерть перепуганный, побелевший шофер выскочил на дорогу и с перекошенным диким лицом исступленно заорал:
— Какого черта!.. Ты что, дура (нелитературное выражение), куда прешь, не глядя (очень нелитературное выражение)? На свидание, что ли, (крайне нелитературное выражение) тебя черт несет? Совсем ополоумела (совершенно нелитературное выражение)!!!
И несколько других вулканических фраз в этом же роде…
Тут же послышались возгласы прохожих: «Вот сумасшедшая!..», «Ты смотри, ведь чуть под машину не угодила…», «Благодари бога, что живой осталась…»
Красивые и резвые ноги Валентины Александровны тут же подкосились, а руки, враз онемев, повисли плетьми. Внутри нее все ужасно задрожало. Что было дальше, она уже помнила с большим трудом, но ни на какое свидание, понятно, она идти теперь не могла. Да и, откровенно говоря, это было напрасно… А, оказавшись через некоторое время дома и сбросив лишь модные туфли на высоком каблуке, она в изнеможении, нервно вздыхая и заламывая руки, так прямо в одежде и завалилась на диван…
Но вернемся в сверкающее большими окнами светлое десятиэтажное здание, где на четвертом этаже в просторном кабинете за интереснейшей беседой мы оставили наших знакомых.
Густой и пестрый поток заводских служащих, ежедневно после шестнадцати сорока на удивление дружно покидавших свое дневное убежище, уже заметно поредел. Лишь большие начальники, как всегда, не были солидарны с выплеснувшейся на улицу толпой. И не от того, что не имели большого желания расстаться с объятиями этого бетонного исполина, а потому, что еще не сказали сегодня свое «последнее слово».
Ровно в семнадцать ноль-ноль в их кабинетах привычно оживали хрипловатые селекторы, и знакомые голоса начальника производства или его заместителя устраивали вечернюю перекличку в виде селекторного совещания. Но и после того как пластмассовые ящички замолкали, руководящий состав не имел обыкновения тотчас же покидать свою «родную» территорию. Дневная жизнь предприятия получала вечернее продолжение. И в первую очередь для тех, кто этого пожелал. Но главным и негласным сигналом к убытию или расслаблению обычно бывал отъезд с предприятия «папы». Вот уж после этого можно было не опасаться, что по какому-то неотложному делу тебе придется срочно лететь на шестой этаж.
Присутствие секретаря парткома на селекторной оперативке было необязательным, потому как сугубо касалось вопросов производства. Но негласный закон соблюдался и здесь.
Часы показывали шестнадцать пятьдесят шесть.
— Гарпия, давай лети к Филомене и передай, что спектакль пора начинать, — весело посмотрел сначала на птицу, а потом на Шумилова «Воландин», — а потом вместе с остальными жди нас на набережной у бывшего губернаторского дома. Мы скоро будем…
— Слушаюсь, один момент… Петрр Перрович, — живо ответила птица и тут же бесшумно вылетела в открытую форточку.
— Ну вот, любезнейший Валерий Иванович, — улыбнулся, вставая, могущественный собеседник, — и нам пора отбывать… Не хотите ли составить компанию и вместе с нами прогуляться по вашему древнему городу? Подышать, побродить по вашей замечательной набережной? Сегодня вечером, мне думается, там будет много интереснейших событий, очевидцем которых вы можете оказаться… Не упустите возможность. Все равно ваш благоухающий капитан уже поспешно покинул свой заметно опустевший корабль и возвращаться обратно, как мне кажется, совсем не намерен… Не так ли, Аллигарио? — посмотрел он на своего помощника.
— Шеф, вы, как всегда, на удивление правы, — заулыбался развязно мальчишонка и в тон «Воландину» проговорил: — Капитан этого ведомства не в лучших чувствах только что отбыл в направлении дома и возвращаться, как вы справедливо заметили, уж точно не собирается…
Хозяин кабинета поспешно поднялся:
— Петр Петрович, так, может быть, на автомашине… Прямо до самой набережной и докатим?.. Я мигом, сейчас позвоню…
— Нет-нет, уважаемый, — запротестовал гость, — отчего же, в городском транспорте куда приятнее… Ощущаешь себя в самой гуще событий. От народа не следует надолго отрываться. Да и спешить нам, откровенно говоря, незачем… Мы никуда не опоздаем. А сколько иной раз дополнительной информации здесь можно почерпнуть… Вы этого не замечали?.. В тесноте да не в обиде… — улыбнулся он как-то загадочно, и зеленый глаз его снова полыхнул огнем. — А ты, Аллигарио, займись-ка пока регулировкой транспорта, а то на улице столько машин развелось, столько от них шуму да дыма. А иной раз и всякие неприятности чуть не случаются… — намекнул он о чем-то туманно и многозначительно.
И действительно, тут же на проезжей части дороги произошли удивительные изменения.
На перекрестках улиц, вплотную примыкавших к заводской территории, как из-под земли, вдруг выросла пара рослых постовых милиционеров с полосатыми жезлами и громкими заливистыми свистками. Несмотря на обычное спокойствие светофоров, они решительными и четкими действиями мгновенно остановили потоки автотранспорта, кроме троллейбусов, и направили их в объезд по запасному пути. Водители, крайне удивленные и раздосадованные таким внезапным поворотом событий, недовольно морщились, ругались и, раздраженно жестикулируя, совершенно не понимали, а что же вдруг произошло и в чем невидимая для них причина. А некоторые, самые непоседливые и любознательные, высовываясь из окна, так прямо и спрашивали у постовых, на что получали один и тот же непривычный и странный ответ: «Повышенный уровень шума и углекислого газа». Большинство после этого недоуменно пожимало плечами и послушно поворачивало в объезд, а чем-то до чрезвычайности раздраженный худой и небритый водитель аварийной машины, получив такое не серьезное для него разъяснение, даже злобно закричал: «Черт знает что такое!.. Какой шум, какой углекислый газ?.. Ну надо же!.. Дурака валяют!.. Что хотят, то и делают!..», ввернув при этом ну уж совершенно нелитературное выражение.
Пешеходы же, заметив внезапные изменения в движении автотранспорта, удивленно переглядывались и крутили по сторонам головами, стараясь доискаться до причины неожиданных перемен. Но визуально их зоркие взгляды так-таки ничего и не смогли зафиксировать. Зато некоторые из них сделали неожиданно мудрые предположения: «Наверное, опять кто-то пожаловал на завод?..» — делая ударение и многозначительно закатывая кверху глаза на слове «кто-то».
И уж, конечно, никто из них не обратил ни малейшего внимания, как через самое короткое время из «директорской» проходной завода вышли двое высоких мужчин и мальчик-пионер. Один из них, в тонких очках и темном костюме с малиновым галстуком, удивленно посмотрел по сторонам, еле заметно про себя ухмыльнулся, но вслух ничего не сказал. Все вместе они беспрепятственно проследовали на остановку на другой стороне улицы и вошли в моментально подкативший троллейбус маршрута № 1 с жирным номером «13» на синем борту.
Стоило только вышеозначенному троллейбусу захлопнуть двери и тронуться далее по маршруту, как постовые на перекрестках словно испарились. А пожилой водитель микроавтобуса с красным крестом впоследствии с особым упорством категорически утверждал, что «его» милиционер ну прямо так и растаял у него на глазах. Отчего, совершенно ошарашенный этим удивительным фактом, он резко затормозил, едва не столкнувшись с зади идущим грузовиком, и привел в замешательство своих пассажиров в белых халатах. Вернувшись же восвояси, дежурный врач, как ни отбивался свидетель-водитель Потехин, внимательно осмотрел его язык и глаза, измерил кровяное давление, постучал молоточком по ногам и рукам и поставил точный диагноз: «Переутомление».
А в то же самое время, когда Петр Петрович отдавал Гарпии известное указание, Федор Александрович Кружков, заместитель Орлова по коммерческим вопросам, находился в своем рабочем кабинете и время от времени, задумчиво вскидывая левую руку, проверял положение стрелок на импортных золотистых часах. Был он весь напружинен и крайне нетерпелив. До известного только ему времени X оставалось не более десяти минут. После этого по всем своим предварительным расчетам он вынужден будет быстро покинуть кабинет и отправиться на «срочное и непредвиденное деловое» свидание. Но согласитесь, что встречи и называются непредвиденными потому, что предвидеть их заранее не представляется ну никакой возможности. Кто бы и как бы того ни пожелал.
Федор Александрович весь был в предвкушении заведомо известного ему результата от предстоящего «делового» свидания, потому как подобные встречи случались и раньше, но не так часто, как можно было бы их ожидать. Надо же и делом иногда заниматься.
Немногим более пяти месяцев назад стукнуло Федюхе, как называли его в детстве родители, ни много, ни мало, а ровно пятьдесят годков. Можно сказать, что целых полвека накатило. Появился на свет он в самом начале последнего весеннего месяца мая в утопавшем от нежной зелени густых деревьев селе Охотине, что раскинулось по берегам широкого озера. Несмотря на случавшиеся скандалы в семье, Федор Александрович всю свою сознательную жизнь маялся, кружился и охотился за прекрасной половиной рода человеческого, за что неоднократно бывал жизнью наказан.
Вначале его отец, Александр Петрович Кружков, человек довольно крепкой крестьянской руки и далеко не робкого десятка, порол сынка от души вожжами за то, что наследничек тайком подсматривал на озере за купающимися нагишом местными девками. Ну а потом… а потом уж случалось всякое…
Как-то раз из своей очередной командировки он вернулся домой буквально в одних носках. Все остальное на нем было чужим. Дома, конечно же, объяснил, что вечером в гостиничном номере после напряженных трудовых свершений он решил принять живительный душ, чтобы смыть с себя за день накопленную усталость, а, выйдя из ванной, с удивлением обнаружил, что вместе с усталостью в знак солидарности «смылись» и вещи… Что же произошло на самом деле — об этом история умалчивает. В другой раз после дальней и тяжелой командировки в очень южном направлении у Кружкова болели бока, и на левую ногу он сильно прихрамывал.
Но раны залечивались, а врожденная «болезненная страсть» даже с возрастом не хотела отступать ни на шаг. Нет, это было не в его правилах — пройти равнодушно мимо смазливой, хорошенькой женщины, чтобы не раздеть и не потрогать ее пусть даже в своем воображении независимо от ее возраста. Диапазон Федора Александровича был очень широк. Ему часто нравились и мама и дочка одновременно. Женщины, так называемого бальзаковского возраста, вызывали в нем особые чувства, потому что было в них что-то такое особенное, какой-то неповторимый притягательный женский шарм, чего еще не было в ослепительных своей сумасшедшей молодостью хорошеньких девушках.
Выросший на чистом сливочном деревенском масле, и в свои пятьдесят лет Кружков отличался энергией и отменным здоровьем. Как любил не без тайной зависти говаривать иногда генеральный, был здоров «как племенной бык».
Зная слабости заместителя и видя в нем серьезного конкурента по женской части, Орлов старался приглашать Кружкова на разные увеселительные мероприятия непременно совместно с супругой. Хотя сам бывал с удовольствием на организованных Кружковым неофициальных вечеринках, больше походивших на очень «близкие и теплые» встречи представителей мужских и женских профессий.
Для торжественной встречи гостя у Федора Александровича было все уже приготовлено. Хотя здесь нетрудно и догадаться, что этим гостем был не кто иной, как секретарь Шумилова Валентина Александровна, которая, как мы знаем, «заботясь о здоровье сына», вознамерилась показать его внимательному врачу. Но также известно и то, что выполнить задуманное ей так и не удалось…
И вот когда уже в своей авантюрно-предприимчивой голове заместитель генерального, возбужденно подрагивая ноздрями, задумчиво прокручивал приближавшееся приятное расслабление и, глядя в очередной раз на часы, торопил флегматичные стрелки, неожиданно и резко зазвонил телефон.
Федор Александрович ожег презрительным взглядом настырный аппарат, проявив при этом, однако, невозмутимость, колоссальную выдержку и сумасшедшее хладнокровие. «Ну что, непонятно, что ли, что он сейчас занят, что он весь в предстоящих делах? На то они и секретари, чтобы в случае занятости начальника снять трубку и дать четкий и исчерпывающий ответ: „Он сейчас очень занят!“, или „У него идет серьезное совещание…“, или, в конце концов, уж совсем просто: „Его сейчас нет, а когда будет, не знаю, так что лучше, если вы позвоните завтра с утра…“» Кружков предполагал, что так и произойдет, не первый год они работали вместе и научились друг друга понимать, как говорится, с полуслова. Но через некоторое время дверь тихонько отворилась и в проеме показалась русая головка секретаря.
— Федор Александрович, там звонит какая-то женщина, говорит, что приехала в командировку по срочному делу и очень хочет с вами увидеться…
— Галя, ну скажи, что я занят, сейчас не могу. Да и рабочий день уже закончился, — проговорил он нервно и раздраженно, — пускай приходит завтра с утра.
— Федор Александрович, да я ей так и передала, но она ответила, что вы… как будто бы старые знакомые, — сверкнула глазами зеленоглазая помощница, — и хочет забежать сюда всего на минутку…
Кружков попытался быстро пролистать в голове насчет «старой знакомой», но это было бесполезно потому, как исходных данных было явно маловато и под это определение могло подойти довольно приличное количество женской половины со всей необъятной территории страны, с которыми у Федора Александровича случались контакты во время своих нередких командировок. Долго на одном месте Кружков находиться не мог. К тому же каким-то своим особым чутьем он уловил здесь сладостный и волнительный запах любовной интриги.
— Так, ну ладно, проведи ее ко мне, но скажи, что времени у меня в обрез… Пять минут, не больше… — быстро выпалил он, о чем-то сосредоточенно размышляя. — Мне еще надо на встречу… Люди уже ждут… — и он постучал указательным пальцем по стеклу часов. — Давай-давай ее сюда скорее!.. Да, кстати, а ты не узнавала, директор сейчас у себя или нет?
— Вот только что перед этим звонила, — с пониманием, держась за ручку двери, протараторила секретарь, — минут десять как на машине уехал и больше, похоже, сегодня уж не появится.
Взгляд Федора Александровича потеплел.
— Ну хорошо, давай там нашу знакомую… — сказал он более миролюбиво, доставая из кармана расческу.
Кабинет Кружкова располагался почти над южной заводской проходной, и не успела стрелка часов завершить свой второй оборот, как входная дверь отворилась и на пороге показалась темноволосая молодая женщина в изящно облегавшем фигуру черном строгом костюме. В руках она держала небольшую дорожную сумку.
— Разрешите войти?.. — пропела она грудным мелодичным голосом, улыбаясь хозяину кабинета.
— Да, конечно же, заходите, — буркнул скороговоркой заместитель генерального, откровенно уставившись на вошедшую.
Достаточно было и первого взгляда, чтобы Федор Александрович ни о чем другом уже думать не мог. Он смотрел и не верил своим глазам, насколько поразила его внешность нежданной гостьи. Да и было отчего. Сказать, что незнакомка была хороша, значит, ничего о ней не сказать. Она была просто дьявольски хороша. Такие женщины встречаются чрезвычайно редко и по большей части только в кино. Или же могут пригрезиться только в самых безудержно смелых мечтах.
Уж на что Кружков был опытен и сведущ в бесчисленных амурных делах, но и то от неожиданности растерялся и изумленно смотрел на вошедшую, как на дивное чудо природы. В ней виделась та особая редкая обворожительная красота, которая поражала и восхищала находящихся рядом и от избытка нахлынувших чувств лишала их дара речи. Это было исключительное по совершенству произведение искусства, по воле неизвестного создателя сотканное из бренной плоти. Правильный ровный овал лица с белой фарфоровой кожей и маленькой ямочкой на милом, изящном подбородке обрамлялся копной густых и темных волос. Небольшой прямой породистый нос. Яркие, красиво очерченные губы, в которых играла призывно манящая улыбка, и зеленовато-серые с поволокой, окруженные мохнатыми ресницами, миндалевидные глаза, которые, казалось, способны проникнуть в любые, даже самые потаенные уголки души. И все остальное в ней точно соответствовало первоначально задуманной гармонии. Таких женщин непременно называют роковыми.
На мгновение в пространстве повисла пауза. Нежданная гостья удивленно вскинула темные брови, а затем, очевидно, уловив состояние хозяина кабинета, улыбнулась и мягко произнесла:
— Извините, но, может быть, вы мне позволите все же присесть?
Федор Александрович сглотнул подступивший к горлу комок, вспыхнул румянцем и, выйдя из состояния оцепенения, тут же вскочил:
— Конечно, конечно же, извините меня. Прошу вас. Пожалуйста, располагайтесь…
Незнакомка проследовала к столу и с грациозностью дикой кошки опустилась на один из стульев, предназначенных для посетителей. Рядом она поставила свою черную сумку, непринужденно тряхнув кудрями, поправила прическу и, закинув нога на ногу, улыбаясь, пристально взглянула на Кружкова.
Теперь она была совсем рядом, и хозяину кабинета не составляло большого труда внимательно рассмотреть ее и удостовериться в правоте своих первоначальных впечатлений.
Внезапно Федор Александрович ощутил внутри себя необычайную пустоту, в которой беспощадно и мощно стучало его большое, горячее сердце. Сама мысль о том, что еще минуту назад он готовился к свиданию с другой и не желал встречи с этой женщиной, казалась неуместной и просто кощунственной.
Преодолевая внезапно возникшую робость, Кружков неуверенно выдавил из себя:
— Скажите, разве мы с вами где-то уже встречались?.. Секретарь мне передала, что вы представились моей старой знакомой…
— О, прошу простить за маленькую хитрость! Не знаю, как все и вышло, просто бес попутал, — извиняющимся тоном произнесла ослепительная гостья, весело поблескивая глазами, — но к вам, начальникам, так трудно бывает пробиться, что приходится иногда прибегать и к маленьким женским уловкам. И всегда-то вы, начальственные мужи, в работе! Не знаю, когда уж и отдыхаете, а ваши преданные секретари дело свое знают превосходно, отвечают, как их и учили: или очень занят, или просто отсутствует.
При этих проницательных словах Кружков смущенно улыбнулся, а незнакомка продолжала бархатным голосом лить нектар:
— К тому же рабочее время уже на исходе, и у вас, наверное, намечены какие-то личные планы. Поэтому еще раз прошу меня извинить, но хотелось забежать всего на минутку, потому что завтра, похоже, весь день, к сожалению, будет занят, и возможности вырваться сюда, как ни обидно, ну просто не представится.
Слова пришедшей вызвали в душе у хозяина кабинета недоумение и сильный протест. «Боже мой, о чем она говорит! За что извиняется? На какую такую минутку?! Да он готов перенести или принести в жертву свои самые неотложные дела, самые грандиозные планы, лишь бы видеть и слушать это необыкновенно милое существо. Как это так у нее завтра не найдется времени… когда еще и сегодня оно не кончилось?..» И тут же вслух, стараясь выглядеть как можно деликатнее, задушевно произнес:
— Ну, вы напрасно извиняетесь. Прошу без излишних церемоний. Никаких неотложных дел у меня на вечер не запланировано. Правда… хотел немного поработать с документами, но, как говорится, личные контакты с нашими возможными партнерами прежде всего. Поэтому прошу мной располагать… как своим старым знакомым, раз наша встреча так и началась, — и он постарался, как можно великодушнее, улыбнуться.
— О, вы так любезны, Федор Александрович, честное слово! — искренне обрадовавшись, смущенно воскликнула обворожительная посетительница. — Заранее огромное вам спасибо! — и, как бы спохватившись, добавила. — Ой, совсем забыла вам представиться — Филомена Петровна Воландина, — произнесла она с ударением в фамилии на второй слог. — Прошу не очень удивляться моему редкому имени, — уловив удивленный взгляд собеседника, пояснила она, — потому что родилась я в далекой Португалии, где мой папа, историк и археолог по образованию, работал в то самое время. Там меня и назвали.
Федору Александровичу тут же стало как божий день ясно, что прекрасная незнакомка происходила из хорошей, интеллигентной семьи, да и сама, по-видимому, получила отличное образование. Ну а исключительная ее красота — это таинственный итог смешения различных кровей. Возможно, что по какой-то линии даже и дворянских?..
Не встречающееся в здешних краях, а потому непривычное для слуха загадочное имя «Филомена», как волшебная музыка, звучало у него в голове. «Как чудесно, что это певучее имя начинается с той же самой буквы, что и его. Федор и Филомена. Как созвучны они, как приятны в произношении. Какая музыка и гармония объединяют эти два имени…». От этой смелой крамольной мысли у Кружкова аж дух захватило.
— Галя! — нажав на клавишу и шумно вздохнув, сказал он в телефонную трубку, — принеси нам, пожалуйста, кофе с пирожными.
Предупреждая возможные вопросы хозяина кабинета, очаровательная гостья с таким редким и певучим именем рассказала, что прибыла из небольшого городка Чертановска, который расположен где-то на северо-западе. Почти на границе Псковской и Ленинградской областей. Что она специалист по информационному обеспечению и рекламе, и, конечно же, не без помощи папы обладает большими связями как в Советском Союзе, так и за рубежом.
Но признаемся откровенно, что эти интересные сведения совершенно не задерживались в голове у Кружкова. Федор Александрович ну никак не мог сосредоточиться на рассказе восхитительной Филомены… Петровны. К тому же на правой ее руке наметанный глаз обожателя маленьких амуров не обнаружил привычного для замужней женщины кольца. Лишь на безымянном пальчике левой руки поблескивало оригинальное золотое колечко в виде мохнатого паучка. А это могло говорить о многом… Да и какая сейчас разница, откуда она появилась. Удивительным здесь было совсем другое — как таких женщин вообще отпускают в какие-то там командировки? Разве в этом их предназначение, чтобы болтаться под монотонный стук колес в грязных и вонючих вагонах под пьяные храпы мужиков? Но с другой стороны… не будь этой злосчастной поездки, разве бы сидела она сейчас перед ним.
Слушая рассеяно гостью, Федор Александрович что-то непроизвольно чертил на листе бумаги и время от времени, бросая взгляды, пытался ее внимательнее рассмотреть.
На первый взгляд, красавице можно было дать лет двадцать шесть, и в то же время лет на восемь-десять и побольше. В ней чувствовались уже те зрелые стать и красота, которые отличают женщину от девушки, а в мыслях и словах — суждения опытного собеседника. Держалась она легко и непринужденно, без лишнего кокетства и самодовольства, что сразу же притягивало и располагало. Однако и в ее осанке, и в гордой постановке головы, и в миниатюрной ножке, и в легких движениях рук угадывалась, как принято называть, та особая, врожденная порода. Изъяснялась она уверенно и складно, делая в словах и выражениях правильные ударения, интонации и перерывы, что говорило об известном опыте в общении и культуре. Гостья все время божественно улыбалась, и хозяин кабинета видел, как за белоснежным частоколом ее зубов рвался и метался маленький розовый язычок, постоянно поддразнивая и привлекая к себе внимание. Порой ему даже чудилось, что где-то рядом любовно воркуют голуби, напуская в его мысли и тело сладкий, пьянящий дурман.
Скользнув опытным взглядом по великолепным линиям бедер незнакомки, Федор Александрович почувствовал, как организм его разом замер от невольного восхищения, а затем блаженно затрепетал.
После кофе с пирожными, в беседе за которыми Кружков уяснил, что ослепительная Филомена приехала одна, что еще нигде не остановилась и в город попала впервые, он понял, что настал его, может быть, самый главный жизненный час и гамлетовский нравственно-философский вопрос «Быть или не быть?» перед ним не стоит. Конечно же, «быть», и как можно скорее. Он совершенно уже не задумывался над тем, зачем к нему пришла эта «обалденная очаровашка». В голове с сумасшедшей скоростью крутился и метался вихрь вопросов, ответов, предположений и догадок, рисовавших порой просто умопомрачительные картины восторгов, только ради которых и стоило жить…
Ох уж эти фантазии! Как порой далеко в смелом полете воображения они уводят нас от реального, и пока еще скрытого от глаз сюжета…
Правда, нужно заметить, что среди хоровода скачущих мыслей нет-нет да и пролетали тревожащие вопросы, начинавшиеся словами: «А вдруг…», «А что, если…», «А может быть…», «А почему…», но опытный глаз мудрого руководителя в искреннем и открытом поведении обаятельнейшей собеседницы тут же находил желанное успокоение — это исключено!
Не зря же однажды под пером наблюдательного писателя родились ставшие потом знаменитыми строки: «Красота спасет мир». Да, таково уж могущество красоты — от нахлынувших чувств и восторга недолго и онеметь, но можно получить и сильнейший заряд вдохновения.
Кружков почувствовал небывалый прилив энергии. Повинуясь моментально созревшему плану, Федор Александрович отправил домой секретаря, вызвал «к подъезду» машину и взял решительное шефство над размещением и бытом одинокой гостьи. В ответ же на чуткость и заботу во взгляде прекрасной незнакомки читалась искренняя сердечная благодарность, а с ней и желанная надежда на… чудный, незабываемый вечер.
Но оставим на время плененного чарами красавицы Филомены и сжигаемого бурной страстью Федора Александровича Кружкова и сам объект его обожания, которые, выйдя из заводской проходной, сели в поджидавшую их серую «Волгу» и направились в одну из лучших городских гостиниц, и вернемся в бело-синий троллейбус с тринадцатым номером на борту, в котором известная нам тройка пассажиров мчалась на прогулку в район городской набережной.
Неутомимое солнце скатывалось к горизонту. По небу медленно плыли розоватые облачка, а нарезвившийся за день ветер чуть гладил последние листья.
Троллейбус был полон народа, спешащего с работы по домам. Но для вошедших в него интеллигентного вида мужчин, странное дело, нашлись два свободных места на последнем сиденьи прямо напротив входа, как будто их кто-то для них забронировал. А вошедший с мужчинами рыжий мальчишонка с пионерским галстуком на груди уцепился руками за сверкающий металлический поручень.
Стоявшие сплошной стеной пассажиры при рывках машины колыхались, как густая трава под напором сердитого ветра.
Окруженному плотной человеческой массой, Валерию Ивановичу перед своим могущественным соседом было не по себе за такую ужасную давку, но тот, как ни в чем не бывало, вертел по сторонам головой, с веселым интересом разглядывая шевелящуюся толпу. Внезапно он наклонился к Шумилову и заговорщическим тоном произнес:
— Должен обратить ваше внимание, уважаемый Валерий Иванович, вон на того притихшего гражданина, — и он указал глазами на молодого невысокого парня с красным лошадиным лицом, толстыми губами и мутным, отсутствующим взглядом, который по воле обстоятельств прилепился к полной каштановой даме. — Этот любитель легкой наживы, по кличке Мотя, согласитесь, до чего омерзительная рожа, в своей пустой голове выносил заурядный план реквизиции чужой собственности в виде полупустого кошелька у рядом стоящей гражданки. И сейчас перед очередной остановкой попытается его осуществить.
Шумилов крайне изумился и, беспокойно заерзав на месте, встревожено прошептал:
— Ну а что же прикажете делать в этой ситуации, Петр Петрович? А? Может быть, как-то… стоит ее предупредить?..
— Ни в коем случае! — сладко зажмурился «Воландин». — Вы просто испортите все дело. Не волнуйтесь, любезнейший, все будет в полном порядке. Доверьтесь опытному историку и понаблюдайте за незапланированным действием в маленьком дорожном представлении. Уверяю вас, интереснейшее мероприятие. Сколько красок, какие характеры, какая экспрессия! Одни монологи чего только стоят! Наберитесь терпения, — и он многообещающе подмигнул. — В любых делах просто необходимы элементы неожиданности, и тогда уж, поверьте, ваш успех обеспечен… Как советуют истинные ценители древнейшей игры, сделайте ход конем! — и они с Аллигарио хитро переглянулись.
Послушавшись наставлений соседа, Валерий Иванович согласно покивал головой и приготовился к дальнейшим событиям, которые не заставили себя долго ждать.
Лишь только троллейбус замедлил движение, приближаясь к очередной остановке, в салоне началось повышенное оживление. Проталкиваясь к выходу, задние интересовались у стоящих впереди: «Извините, пожалуйста, вы сейчас не будете выходить?», «Скажите, вы тут не сходите?», «Слышь, братан, дай-ка прорваться к амбразуре…», «Ох, девушка, от такого трения можно запросто и сгореть!», «Ты чего прешь, как на вездеходе? Раскрой очки-то, медведь!»
И тут произошло следующее.
Смотревший до этого в никуда красномордый дебильный Мотя скосил вниз глаза и сделал незаметное движение рукой. Через какое-то мгновение лицо его внезапно побелело, глаза полезли из орбит, и он исступленно заорал:
— Ай-й, мама!.. — отчаянно дергая рукой.
Рядом тут же полыхнул высокий и надрывный голос соседки:
— Карау-ул!.. Помогите!! Грабят, убивают!!!
Троллейбус молниеносно отреагировал. На передней площадке и в середине салона сразу заволновались, поднажали, интенсивно закрутили головами, интересуясь случившимся. А от встрепенувшейся дамы толпа мгновенно отхлынула, отыскивая глазами причину внезапной опасности.
И тут стоявшие поблизости увидели, как Мотина рука бьется в сумке кричавшей гражданки, которую она, рванув, тянула, что есть силы, на себя. Мотя же, пытаясь вырвать из сумки руку, продолжал орать и тянул ее к себе. Но рука почему-то не вынималась. Женщины испуганно и взволнованно закричали: «Вор!!! Попался!! Держите его!.. Милиция!!!» — и тут же пристыдили не успевших еще ничего сообразить и предпринять мужчин. Пристыженные с запоздалой реакцией преисполнились чувством долга, рванулись к борющимся и мгновенно обездвижили орущего благим матом Мотю: «A-а, паразит, попался!», «Ух, проклятый ворюга!», «Стой, гаденыш, не трепыхайся!..» А упрямо протискивавшийся к месту схватки раскрасневшийся парень в расстегнутой на широкой груди рубахе наконец-то продрался сквозь плотное окружение и, приблизившись к Моте со словами: «Ах, ты, гнида паршивая! Ах, ты, поганое мурло!», засветил с размаху тому по физиономии. В воздухе сильно запахло перегаром.
С заднего салона по троллейбусу быстро побежала словесная волна о происходящих событиях и, достигнув кабины и ушей водителя, отразилась и повернула обратно.
Представители же сильной половины человечества, сбитые с толку поведением Моти, у которого из глаз уже ручьями потекли слезы, и, думая, что то ли это у него от стыда за содеянное, то ли он просто комедию ломает, грозно и непримиримо требовали: «Давай вынимай свою поганую клешню, и нечего тут слезы крокодиловы лить… Не разжалобишь! Коль попался, так надо отвечать! Будь мужиком… А ты, дамочка, — обратились они к потерпевшей, — не тяни так сумку-то, дай его руку освободить. Не боись, все зафиксировано, все в свидетелях. Не поведешь же его так в милицию…»
И тут корчившийся как будто от боли Мотя наконец-то вытащил из сумки руку, и к величайшему изумлению присутствующих все увидели похожего на огромного паука громадного морского краба, вцепившегося клешнями в пальцы вора. По салону прокатился вздох удивления. И сразу же крикливое поведение Моти и его плаксивость стали понятны и объяснимы. А тот, увидев исполинское существо на своей руке, совершенно обезумел и, от ужаса дико завопив: «А-ай!!! Помогите!!», начал исступленно ей трясти, пытаясь сбросить страшное животное. Послышался чей-то громкий возглас: «Вот это да! Ничего себе! Баба в сумке живых крабов возит!», и тут же вслед за ним: «А интересно, они ручные?». На реплики дружно ударил смех. Какая-то старушка быстро перекрестилась, шевеля морщинистыми губами. А жертва воришки, сама ничего не понимая, вытаращила глаза и, дико взвизгнув от нового испуга, словно живое ядро, ввинтилась в любопытное окружение.
Кто-то надрывно ойкнул, а кто-то ругнулся на столь смелый и неожиданный дамский маневр. Послышались сердитые восклицания. Шум и толкотня нарастали. Мотя наконец-то сбросил защитника чужой собственности и схватился за травмированную руку. С его пальцев закапала кровь.
Но тут троллейбус остановился, открыл двери, и в дверном проеме показалась голова в милицейской фуражке. Неудачливый экспроприатор был передан, как говорится, тепленьким в руки правосудия. Потерпевшая и свидетели, боязливо поглядывая под ноги, вывалились следом, и машина покатила дальше по маршруту.
За время всего происшествия сосед Шумилова и его огненно-рыжий помощник явно забавлялись происходящей кутерьмой и с неподдельным интересом крутили по сторонам головами. Каких-либо иных эмоций или сочувствия на их лицах не читалось.
Удивительная история, произошедшая прямо на глазах, никого из следующих в троллейбусе не оставила равнодушным. Порядком опустевший салон гудел как растревоженный улей. Люди оживленно обменивались мнениями, смеялись и посылали всевозможные остроты то в адрес искусанного диковинным сторожем Моти, то в сторону столь изобретательной дамы. Но ясно было одно: никто никогда с похожим случаем раньше сам не сталкивался и ни о чем подобном даже не слыхал. И вот теперь уникальный прецедент был налицо.
Тут же спохватились и начали отыскивать злополучного краба. Заглядывали, искали его во всех углах, буквально под всеми сиденьями, но тот к всеобщему удивлению как в воду канул. Исчез, испарился неизвестно куда. А самый активный и шустрый мужичок, возглавивший поиски необычного стража, недоуменно пожав плечами, мудро заметил: «Черт его знает, и куда он задевался?!»
На остановке «Красная площадь» наши знакомые покинули злополучный троллейбус и, улыбаясь и оживленно разговаривая, направились по бульвару в сторону городской набережной — красе и гордости жителей древнего города. И надо признать, что благородные чувства местных аборигенов имели под собой все основания.
Стараниями многих поколений влюбленных в свой город жителей, трудившихся над благоустройством правого высокого берега величественной реки, укреплявших, озеленявших и украшавших его оригинальными беседками, спусками и мостами, набережная превратилась в красивейшее место для отдыха горожан. Некогда своенравные и грозные в своем бурном весеннем паводке воды, безжалостно вгрызавшиеся в природное тело берега, в конечном итоге оказались закованными в прочный толстый бетон, образовав внизу дополнительный прогулочный ярус. Прогуливаясь в жаркую погоду в тени раскидистых лип, здесь можно наслаждаться близким дыханием речной прохлады и слушать тихий и мерный плеск усмиренных человеком вод.
Верхний же ярус набережной, любовно закатанный в асфальт пешеходных дорожек и разделенный ровными прямоугольниками газонов, на всем своем полуторакилометровом протяжении был обрамлен ажурной чугунной решеткой, через которую, несмотря на имевшиеся спуски в виде деревянных, металлических и бетонных лестниц, решительно перепрыгивали отдельные разгоряченные смельчаки, и, рискуя своей головой, бравируя, спускались вниз по крутому травяному откосу.
Летом, проплывая мимо города на катере или теплоходе, легко залюбоваться белоснежными фасадами старинных домов и золотистыми шлемами церковных куполов, выглядывающих с косогора на речные просторы из-за густой зеленой дымки старых деревьев.
Лучшего места для прогулок и отдыха, пожалуй, в городе и не найти.
