Проснувшись по обыкновению в половине седьмого и потянувшись до хруста в суставах, Валерий Иванович ощутил в своем теле необычайную легкость и бодрость. Словно скинул долой годков эдак двадцать и опять очутился в кипящей энергией и здоровьем своей бесшабашной юности. Когда казалось, и спал-то урывками. Да что там казалось! Так и было на самом деле.

Да, великое дело, когда у вас с утра хорошее самочувствие!

Румяное солнце еще досыпало, и за окном скиталась осенняя темнота. Лишь желтый свет бодрящихся фонарей с трудом просачивался через неплотные шторы. Взглянув на свою безмятежно посапывающую «половину», Шумилов тут же вспомнил смерчеподобное ночное семьетрясение и сразу же, погрустнев, печально вздохнул. «Неужели все это обрушилось на него наяву, а не привиделось в каком-то диком, кошмарном сновидении?»

Стараясь не шуметь и опасливо поглядывая на жену, он высвободил ноги из-под одеяла и привычно нащупал на полу остывшие за ночь тапочки. Где-то рядом в окружающей тишине притаилось тревожное ожидание.

«Эх, если бы только можно было…» Не успел он закончить свой мысленный монолог, как Вера Николаевна шевельнулась, приоткрыла глаза и, сладко потянувшись и зевнув, прощебетала:

— Товарищ писатель! Признайтесь честно, вам за это ничего не будет, долго ли ночью вы корпели над своим великим сочинением? — и тут же, сочувственно вздохнув, добавила: — Ах, бедненький Валерик, ты у меня, наверное, совсем не выспался?

В голове у Шумилова молнией промчались слова могущественного гостя, что все будет в полном порядке, и на душе тотчас же отлегло. Словно взвился занавес, брызнул свет, и где-то внутри неожиданно и мощно грянул целый оркестр, заигравший удивительно проникновенную мажорную мелодию о половодье чувств и радости жизни, о безбрежности неба и буйстве красок на залитом солнцем цветастом лугу.

Наполненный этими колдовскими звуками, он нагнулся к жене и, чмокнув ее в теплую щеку, в самое ухо чувственно прошептал:

— Доброе утро, моя амброзия… Безмятежен ли был сон твой? Не пытался ли какой-нибудь коварный старикашка Черномор омрачить его своими мерзкими домоганиями? И не настало ли времечко для подвига богатырского? Должен признаться, что выспался сегодня на удивление хорошо и, чуя силы в себе могутные, готов совершить с утречка пару подвигов смелых — взбодрить тело гирькой пудовою да расправиться начисто с завтраком, — и он снова по-детски уткнулся носом в ее мягкую шелковистую щеку.

Жена обхватила его голову руками, некрепко прижала к себе и, принимая условия игры, улыбнувшись, произнесла:

— Ах, сударь, какой вы все же невозможный льстец и подлиза!.. Сколько пафоса и лести в ваших словах! И кто бы был против таких героических мыслей, только не мы. Отпускай же быстрей меня из плена, а не то твой второй подвиг окажется лишь невероятно смелой, но, вероятнее всего, неосуществимой мечтой…

Внезапные штормовые тучи на семейном небосклоне чудесным образом рассеялись, задышалось легко и свободно.

Эх, если бы каждый день в жизни людей мог начинаться и заканчиваться подобным образом! Но… об этом приходится лишь только мечтать.

Совершив свои запланированные «подвиги» и расцеловав в приливе нахлынувших чувств жену, Валерий Иванович бодрым шагом проследовал на завод. Звучавшая с самого утра в душе счастливая, но пока еще не известная миру мелодия сменилась знакомыми с детства радостными словами. И самому хотелось выпустить ее наружу и во все легкие громко пропеть:

Забежав на минутку к себе и бросив в кабинете материалы своего будущего выступления, он направился в северную проходную, откуда в семь тридцать должен стартовать еженедельный директорский обход.

Так уж было заведено, что каждая новая неделя начиналась с «высочайшего» обхода и осмотра владений. Кроме Самого в мероприятии участвовали секретарь парткома, председатель профкома, главный инженер, замы Орлова по производству, коммерции, качеству, кадрам, быту, начальник отдела снабжения и еще несколько лиц по усмотрению директора. Всего по обыкновению набиралось от десяти до пятнадцати человек. И вот такая шумная и представительная компания, словно большая грозовая туча, двигалась по известному маршруту с периодическими остановками в цехах.

Первоначально главной целью обхода было выявление и оказание быстрой практической помощи начальникам цехов и их замам, как считал директор, главным кормильцам на заводе. Тем, кто непосредственно выдавал готовую продукцию. А трудностей в производстве хватало. Это и сложности с металлом и комплектующими изделиями, и нехватка в цехах людей, оборудования или инструмента, и перекосы с заработной платой, и многое, многое другое. В общем, те же самые проблемы, как и на любом большом предприятии.

С определенной периодичностью количество вопросов то уменьшалось, то возрастало, меняя на какое-то время и весь климат непростых человеческих отношений.

В конечном же итоге благое по задумке мероприятие превратилось в подобие фарса, в какую-то странную уродливую комедию, которые, по сути, почти ничего не решали, но, являясь потенциальной угрозой, давали директору дополнительные возможности для унизительной критики того или иного руководителя. Из-за плохого настроения «папы» иногда вместо ожидаемой помощи у людей возникали непредвиденные осложнения. Когда же главная персона отсутствовала, и ее место занимал главный инженер, грозовое напряжение ненадолго спадало. Все чувствовали и понимали, что постоянная натянутость неоправданно нервировала и утомляла людей и была противоестественной нормальным человеческим отношениям. К тому же, как правило, калиф на час все же не есть сам калиф, а лишь его слабая тень и подобие.

Следуя к месту сбора участников обхода и здороваясь по ходу движения с знакомыми заводчанами, Шумилов снова вернулся мыслями к своему ночному гостю — «Петру Петровичу Воландину», а попросту — ч… «Эх, даже как-то странно и выговаривать это слово. Теперь оно приобрело какой-то новый смысловой оттенок. Все как во сне. Было это на самом деле или нет — даже непонятно. Но по всей вероятности все же было. Не сошел же он с ума, хотя в подобной ситуации это плевое дело. Раз, и как Берлиоз — под трамвай! Раз, и как Бездомный — в психбольницу! Раз, и как Лиходеев — в Крым, в Ялту! Раз, и у Шумилова тоже мозги набекрень!»

Он на мгновение как бы прислушался к себе самому.

«Нет, вроде бы пока все в порядке, пока ничего не набекрень. Что ж, придется этим и удовольствоваться. Больше, к сожалению, нечем… батенька… И вел себя в присутствии нежданного гостя как-то неестественно глупо. Двух слов связать не мог! Словно какой-то мальчишка — второгодник, а не ответственный работник крупного предприятия! Хотя это сейчас совсем нелепо звучит. При чем здесь ответственный работник? Вот именно, совсем ни при чем! Потому что даже не удосужился спросить, а где Петр Петрович остановился. Может быть, чем-то помочь надо было. Хотя, конечно же, смешно — ведь помочь можно лишь нуждающемуся, а здесь сами чем угодно и кому угодно помогут. Раз, и…» — Валерий Иванович от неприятной мысли даже поежился.

А зачем «Воландин» приходил и почему именно к нему, он так до конца так и не понял. Ну живет он в квартире под номером пятьдесят, ну и что из этого? Да таких пятидесятых квартир в городе тысячи! В каждом большом, многоквартирном доме такая имеется. Ну любит читать Булгакова. Так мало ли таких, как он, любителей Михаила Афанасьевича?! А этот странный намек, что сыграю какую-то положительную роль в судьбе табачной фабрики, хотя работать там и не буду. Вернее, как же он выразился? — мучительно напряг память Шумилов. — Кажется, «положительное слово» или что-то в этом роде. Да-да, точно. «А свое положительное слово вы скажете» — так он и произнес. А кому скажу и зачем скажу, и что он вообще под этим подразумевал, непонятно…

А напоследок сказал: «Живите, как жили, потребуется, я вас сам найду». Легко сказать!.. Попробуй-ка теперь, как раньше, поживи?! Нет, это уже явно никак невозможно.

Валерий Иванович прибыл в проходную одним из последних. Остальные участники обхода уже были на месте и, ожидая появления генерального директора, сбившись в импровизированные кучки, оживленно разговаривали. Со всеми присутствующими Шумилов поздоровался за руку.

Были здесь и персонажи кухонных ночных сеансов — Павел Васильевич Бородкин и Григорий Исакович Абрамзон. Обсуждая что-то между собой, чувствовалось, что пребывали они в хорошем расположении духа. Абрамзон, как всегда, дымил, иногда сотрясаясь от смеха своим крупным расплывшимся телом. А рядом с ними, в окружении остальной команды, оживленно рассказывал очередной анекдот о неверной жене и недотепе-муже герой-любовник и заместитель Орлова по коммерческим вопросам Федор Александрович Кружков. Он сделал глуповато-наивное выражение лица, изображая мужской персонаж, и в соответствии с текстом исполняемой роли оживленно жестикулировал руками. А напротив него вместе с остальными на эту маленькую комедию вполне правдоподобно смеялся другой персонаж сеансов — заместитель Орлова и непробиваемый холостяк Александр Петрович Конурин. В быту, как оказывается, просто «Сашок».

Чуть в сторонке от скучковавшихся начальников через блестящий турникет струились работники завода, бросая неоднозначные взгляды на высокую заводскую «знать». А перед самым входом с озабоченным лицом нервно переминался начальник охраны, готовый первым известить «отца родного» о порядке и здоровье его «имения», покинутого им на недолгие выходные дни.

Но вот подкатила черная «Волга», и из нее вышел «король процессии».

Ожидавшие люди заволновались, посерьезнели лицами и, слившись в одну напружиненную массу, мгновенно переместились поближе к входным стеклянным дверям. Руководитель охраны сделал два шага вперед и, приложив к фуражке с малиновым околышем руку, начал чеканить слова:

— Товарищ генеральный директор, за время вашего отсутствия на охраняемом мною объекте никаких нарушений не произошло…

Это было уже хорошим запевом ко всем дальнейшим событиям, потому как на таком крупном предприятии бывало всякое. И что только ни предпринимали, как ни следили, но не проходило почти ни одной недели, чтобы в этом обширном хозяйстве чего-то неприятного да не случилось. О самых громких, как говорится, из ряда вон происшествиях независимо от дня недели и времени суток директор всегда извещался самолично. И тогда для некоторых начальничков рангом пониже наступали черные дни ожидания и волнительного томления, грозившие принести или серьезное взыскание, или даже потерю работы.

Но сегодня горизонт был чист, и на бесстрастном лице Орлова обозначилось слабое удовлетворение.

— Ты, наверное, обманываешь меня? — сказал он, глядя рассеянно на докладчика. — Такого быть не может, чтобы на этой кухне да совсем ничего и не произошло…

От неожиданности на какое-то время начальник охраны пришел в замешательство и густо покраснел лицом. Глаза его растерянно забегали, а встречающая толпа мгновенно насторожилась. «Неужели на самом деле что-то случилось, и директор об этом знает, а остальные нет?.. Но если бы были какие-то неприятные симптомы, они бы уж наверняка разведали чуть раньше и смогли, как всегда, подготовиться к приезду Орлова. Странно… но сегодня никакой негативной информации никому ни от кого не поступало. Тогда в чем же дело?»

После непродолжительной паузы сбитый с толку руководитель охраны наконец-то смущенно произнес:

— Да нет… честное слово, Лев Петрович… ничего не случилось…

Бесстрастие и напускная строгость тут же слетели с лица генерального, и он, поиграв губами и улыбнувшись, протянул охраннику для пожатия руку:

— Ну, и ладно, ну и славненько… Раз все-таки ничего не произошло, и ты с самого утра не попортил директору кровь… значит, получишь за хорошую работу не иначе, как… выговор… — У всех присутствующих в глазах промелькнуло недоумение. — Нет, наверно, я все же… перепутал, — глянул он более приветливо на остальных участников обхода, — это, по-моему, все же называется благодарностью… Так или нет, Павел Васильевич? — обратился он скороговоркой к Бородкину.

И только сейчас все поняли иронию и черный юмор Орлова, облегченно вздохнули и повеселели, а Бородкин, нервно подергав правым плечом, полыхнул румянцем и, улыбаясь больше глазами, боком приблизился к грозному шефу:

— Конечно же, Лев Петрович, перепутали… За такую хорошую службу, понимаешь, человеку надо бы благодарность объявлять, а вы его смотрите, как перепугали…

— Эх, ну так и знал! — протягивая ему руку, посерьезнел Орлов. — Опять ты, Павел Васильевич, ляпнул невпопад. Так и нарываешься с утра на очередную неприятность. Кто ж, чудак, директору говорит такие несуразные слова — «перепутали»? Разве, дурья башка, директор может что-нибудь перепутать? Ты давай, боевой заместитель, какие-то другие выражения подбирай, не зря же наш русский язык такой богатый… А ты об этом, наверно, и не догадываешься?.. А то так нетактично… просто взял и плюнул в самую душу… — покачал он головой.

— Ну вот, — еще больше краснея, для виду обиделся Бородкин, — опять, Лев Петрович, вы нашли, за что меня можно покритиковать…

— А ты как думал, чудак-человек, — сразу подобрел Орлов и, хлопнув шутливо того по сутулой спине, начал здороваться с остальными. — Надо же своих заместителей в форме держать… а то скоро и мух совсем перестанете ловить… Так ведь, Григорий Исакович?.. — обратился, здороваясь, он к Абрамзону.

— Ну, Лев Петрович, вы ведь генеральный директор, вам и виднее. А мы что, мы люди маленькие, подневольные, — выдавив на лице угодливую улыбку, дипломатично и кротко отреагировал начальник снабжения.

Глядя на оживленно разговаривавших Орлова, Бородкина и Абрамзона, Шумилов вдруг явственно представил страшные ночные картины будущей участи беседовавших между собой людей, и неведомое до сих пор чувство внезапно опустилось и окутало его. Словно неожиданно выключился звук, и на короткое время он перенесся из реального мира в пока еще не известное, какое-то другое измерение…

Он прекрасно осознавал, что лишь один обладает и хранит в себе недоступную для этих людей ужасную тайну, которая уже занесла над их головами свой невидимый жуткий топор, а жизненные часы начали точный отсчет минут на убывание… У каждого из них времени оставалось смехотворно мало, и сейчас в самый раз бы задуматься над смыслом жизни, ее итогами и прикинуть на воображаемых весах, а какую память, какой след о себе они готовы оставить на земле и что за этот мизерный отрезок еще можно исправить.

Но они с преступной легкомысленностью транжирили драгоценные мгновения на пустяки… Сейчас все трое были похожи на больших и забавных кукол, у которых вот-вот кончится механический завод, и ничья уже рука будет не в силах придать им новое осмысленное движение. Над ними незримо нависли призрачные покровы царства теней, но до окончания завода они еще будут привычно двигаться, суетиться и хлопотать, совершенно не помышляя о своей скорой конечной остановке…

Где-то внутри Шумилова шевельнулось такое знакомое и близкое с детства чувство жалости, а за ней начал расти и подниматься протест, ведь аналогичный путь когда-то ожидал и его… И тут же до слуха отчетливо донесся удовлетворенный и назидательный голос директора:

— Не подневольные, а подчиненные, понял?.. Хотя ты… в общем-то Абрамзонов, конечно же, прав… Любое подчинение ведет в той или иной мере к потере свободы… Хрен редьки не слаще, — хохотнул он удовлетворенно. — А что поделаешь? Так устроена жизнь. Ну ты, Гриша, и голова!.. Ну прямо как древний восточный философ… Только завтра, философ, учти — нас с тобой на партийном собрании, — кивнул он на висевшее на стене написанное крупно объявление, — секретарь парткома будет очень жестко, голубчик, критиковать. Да-да… Потому, что мы с тобой пока еще не перестроились… И правильно сделает… Тебя — за то, что цех автоматных деталей металлом не обеспечил. А меня — за то, что либеральничаю, смотрю на тебя близоруко через розовые очки и за такие безобразия стесняюсь наказать… Так ведь, Валерий Иванович?..

— Нет, Лев Петрович, за это, я думаю, не будет, — тут же, словно пулемет, затарахтел Абрамзон, заговорщически расплываясь в хитрой довольной улыбке.

— Это почему? — сделал недоуменное лицо директор.

— Да потому, Лев Петрович, что все уже на складе дожидается, — поглядывая то на директора, то на Шумилова, победоносно отрапортовал снабженец.

— Да? — удивленно вздернул густые брови генеральный. — Смотри-ка, оказывается, ты еще и работать не разучился. А я уж, честно говоря, начал готовиться к серьезной критике… Да, кстати, Валерий Иванович, — беря его под руку и увлекая за собой, заговорил Орлов, — доклад к собранию у тебя уже готов? Надо бы после обеда посидеть, поговорить на эту тему, чтобы в свете основного доклада… и мне как-то поконкретнее определиться со своим выступлением… — и директорская команда вслед за ними покатила по заранее определенному маршруту.

Начавшись вполне удачно, все дальнейшее развитие событий проходило без каких-либо обострений. На границе цехов директора встречали начальники и, с ходу оценив обстановку, докладывали о текущем положении дел. Чаще всего, улучив удобный момент, они интересовались у кого-нибудь из сопровождавших о настроении генерального и, получив положительный или отрицательный ответ, строили свое общение с главным действующим лицом соответствующим образом: или становились предельно краткими, или забрасывали удочки и пробовали выудить решение некоторым из своих проблем.

По ходу движения в одном из цехов над головами директорской команды внезапно захлопала крыльями, сорвавшись с места и громко закричав, большая черная птица. Шумилова словно током ударило: «Неужели Гарпия, новая знакомая? И что она делает здесь?» Но, внимательно присмотревшись, он понял, что это обыкновенная уличная ворона, случайно залетевшая сюда через одни из многих ворот. И тут же услышал ироничный голос Орлова:

— Хорошо, что коровы не летают у тебя в цехе, Пестрецов… — все остальные заулыбались, а некоторые открыто захохотали. — А то, глядишь, можно и травму невзначай схлопотать. А так, обгадит директора на глазах у народа — и будь здорова… Смотри, не расценить бы этот факт как неудачную попытку покушения на… жизнь и здоровье руководителя предприятия, — шутливо засмеялся он, довольный своей иронией.

Сегодня вся директорская команда и начальники цехов выглядели более улыбчивыми и многословными. Словно не по-осеннему сильная солнечная энергия, проникая сквозь холодный кирпич и бетон помещений, согрела и напоила привыкшие к постоянным бурям и жаждущие тепла, озябшие человеческие души.

Во время очередной остановки опытный руководитель одного из самых крупных цехов предприятия бодро и уверенно доложил о положении дел у себя с выполнением плана, не высказав никаких замечаний в адрес других заводских служб. Это подлило масла в положительный настрой Орлова, и он, довольный ответом подчиненного, махнул рукой, приглашая всех подойти поближе, и рассказал услышанный им где-то очередной анекдот на близкую для присутствующих тему:

— В поезде как-то встретились русский и американец. Оба едут довольные и веселые. Русский и спрашивает американца: «Ты чего такой веселый?» А тот ему отвечает: «Да как же быть не веселым. Столько договоров заключил, — и машет рукой поверх головы, — теперь весь следующий год можно спокойно работать. А ты чего такой довольный?» «Да у меня тоже все хорошо — от всех договоров отбился, теперь можно и дальше спокойно жить…»

Все дружно рассмеялись, подыгрывая директору и оценивая тонкий юмор мудрого руководителя. А тот продолжал, обращаясь к своему заму по производству:

— Вот так-то, Вячеслав Борисович, а у нас, видишь, все хорошо, прекрасная маркиза… никаких вопросов у начальника цеха нет, все спокойно. Он уже спит и видит план у себя в кармане. И ничего его, бедного, не мучает, как американца… Надо тебе, дорогой мой зам, посмотреть, не маловат ли план мы с тобой Александру Николаевичу записали? Смотри-ка, вон он какой — большой и цветущий, и спит себе спокойненько, не расстраивается, а мы с тобой — маленькие, худые и бледные. Мучаемся бессонницей и головной болью, все за план переживаем да новые болячки зарабатываем… Так нельзя… это вас совсем не украшает…

На лице Вячеслава Борисовича Петельникова, заместителя по производству, мужчины с бледным цветом лица, обвисшими щеками и габаритами своей фигуры превосходящего даже Абрамзона, промелькнула напряженная улыбка в виде гримасы, и в его глазах сразу же стало пасмурно.

— Хорошо, Лев Петрович, обязательно зайду к вам по этому вопросу… — и он многозначительно глянул своими бесцветными глазами на ошарашенного начальника цеха.

От столь неожиданного поворота событий остальные тоже переглянулись, а их веселые улыбки, только что озарявшие начальственные лица, сразу же как-то сникли и поблекли. Притихшая команда двинулась к следующей остановке.

В небольшом по сравнению с предыдущим цехе обход встречал назначенный всего лишь три месяца назад на эту должность начальник цеха Андрей Васильевич Шебаршин. В наследство ему достался один из самых отстающих цехов, и, пытаясь наладить работу коллектива, Шебаршин, естественно, имел кучу самых разнообразных проблем. За такой короткий срок работы здесь он еще не мог считаться полноправным членом коллектива заводских начальников и, отчетливо это понимая, держался не так уверенно, как другие командиры производства. На обычный вопрос о положении дел он пожаловался на недостаток в цехе людей, и Орлов, все еще пребывая в хорошем расположении духа, шутливо спросил:

— А у тебя сколько детей?

— Двое, — удивленно ответил молодой руководитель.

— Ну вот, когда вырастут, — не мигая заключил директор, — тогда и приводи их к себе на работу. — И все окружение вновь заулыбалось на «остроумную» рекомендацию генерального при решении им кадрового вопроса.

Шебаршин грустно улыбнулся в ответ и обреченно поплелся провожать знатную процессию. Теперь нехватку людей ему придется компенсировать сверхурочными работами в ночное время и в выходные дни, потому что конечный результат в его цехе зависел в основном от количества специалистов-универсалов, а не от эффективной работы оборудования.

По роду изготавливаемой продукции цех фактически выпадал из технологической цепочки завода и был всегда обделен вниманием заводских специалистов. Особенно служб главного инженера. Когда же в жизни основных цехов не было серьезных сбоев и наступало затишье, тогда-то вспоминали и об этой структуре. Это был горький пасынок, a не любимое дитя своих родителей. Поэтому цех и отличался всегда повышенным процентом брака, неудовлетворенностью людей работой и заработной платой, низкой дисциплиной и повышенной текучестью кадров. Существовали сложности и с комплектованием его руководящим составом. А кто из уважающих себя людей, наслышанных о недоброй славе этого подразделения, имел бы доброе намерение подставить спину под тяжкую ношу при заведомо неравных условиях с другими цехами. Только или авантюрист, или большой патриот.

Валерий Иванович знал, что назначению Шебаршина на должность предшествовала долгая и кропотливая работа по подбору кадров. Восемь кандидатов на эту «почетную должность» не подошли по своим анкетным данным. А некоторые, предвидя сложности, отказались добровольно. И лишь кандидат под номером девять сказал долгожданное да. Им и оказался Андрей Васильевич Шебаршин.

В начале весны ему стукнуло тридцать три. Был он женат и, как и Шумилов, имел двоих детей — мальчика и девочку, соответственно пяти и трех лет. При собеседовании с ним заместителя Орлова по кадрам и самого директора с предложением возглавить этот сложный во всех отношениях коллектив ему, конечно же, была обещана всевозможная помощь, оказавшаяся потом лишь радужной надеждой, а не практическим руководством к действию.

Внезапно Шумилова осенило, что в жизни все без исключения люди выступают в роли учителей и учеников. Старшее поколение передает свой опыт более молодому и учит его, как надо поступать в тех или иных жизненных ситуациях. И этот разносторонний опыт старших является главным критерием для движения общества вперед. Таким образом, накопленные знания постоянно передаются от одних поколений другим. Чем старательнее и заботливее будет учитель, тем быстрее и содержательнее окажется и результат. И личный пример здесь играет решающую роль. Понимает ли это сам директор и его окружение? Возможно, что кто-то и понимает, а вот генеральный — едва ли… Потому что своим бездушным отношением к молодым руководителям он являет отрицательный пример никудышного учителя. Он не знает своего предназначения на предприятии… и это неминуемо в будущем приведет к столкновениям и конфликтам. Когда воспитанные другими учителями толковые и порядочные люди рано или поздно осознают и выступят против бесчеловечного отношения к ним главного своего наставника на заводе. Дело только во времени… А ведь то же самое происходит и в масштабах страны…

От этого вывода Валерий Иванович даже поежился, потому как по логике рассуждений любое общество должно быть чрезвычайно разборчивым и принципиальным при подборе лидера. К его нравственности, жизненному опыту и личным качествам. Это должны быть лучшие представители народа. Но на самом деле все происходило совершенно не так. Случайные люди оказывались порой у штурвала власти и, мороча народу с трибуны головы и обещая хорошую жизнь и решение назревших проблем, сами были на это совершенно неспособны, потому что не имели даже и представления, как задуманное и обещанное можно практически реализовать. Между словом и делом здесь лежала непреодолимая пропасть…

Да, главное здесь, пожалуй, иметь эффективный механизм контроля за избранным лидером… чтобы в случае чего тут же его поправить или заменить совсем… Иначе допущенные этим человеком ошибки могут стать чересчур дорогой ценой для всех остальных. О чем и говорили совсем недавние уроки истории…

Валерий Иванович вздохнул, достал рабочий блокнот и сделал в нем на скорую руку пометки. Надо лично переговорить со специалистами и попытаться оказать молодому руководителю помощь. Шебаршин был ему симпатичен. Как и Шумилов, он любил литературу и писал неплохие стихи. В нем просматривались трезвый ум, интеллект и порядочность, те слагаемые, которых так порой не хватает многим людям, особенно на руководящей работе.

Миновав территорию цеха, директор отпустил Шебаршина, а через несколько шагов, когда его уже нельзя было услышать, остановившись, обратился к заместителю главного инженера, временно замещавшего своего начальника:

— Владимир Иванович, ты ведь, кажется, в их партийной организации состоишь?.. Я правильно говорю? — кольнул взглядом Орлов. — Займитесь же, черт побери, наконец, по-настоящему цехом, поставьте ему какие-нибудь приличные станки, дайте людей… А то и этот парень скоро отсюда убежит… Ведь сам знаешь, еле начальника цеха нашли. Все боятся этого цеха, как черт ладана… Ты понял меня?.. Прими… со своими поддужными, как сам в пятницу сказал, эти самые… как его… экстравагантные меры… Так, что ли?

На лицах окружения обозначились ехидные улыбки.

— Да, Лев Петрович, я вас понял, займемся обязательно… — тут же выдавил небольшого роста, упитанный и лысый человек, наливаясь краской и нервно покусывая тонкую нижнюю губу.

— Смотри, — суровее продолжил директор, — если и этот убежит, поставлю тебя вместо него. Мне этот геморрой уже надоел… Я не шучу… Избавьте меня, наконец, от этой язвы на теле завода… Имейте в виду и все остальные, — окинул он взглядом присутствующих, — больше ни для кого повторять не собираюсь…

На лицах окружения тут же обозначилось ясное понимание поставленной задачи, а заместитель главного инженера Суворин Владимир Иванович закрутил по сторонам крупной головой. Да, в пятницу он допустил явную промашку, дал повод для насмешек над собой. Во время очной оперативки в кабинете у зама Орлова по производству Петельникова, проходившей каждый заключительный день недели, обсуждали одну из внезапных технических проблем. Орлов предложил Суворину, исполнявшему обязанности главного инженера, немедленно заняться решением вопроса, и тот, чтобы угодить генеральному, быстренько отреагировал, назвав несколько фамилий специалистов, и обрисовал, что они должны предпринять. А в конце для пущей убедительности громким командным голосом подчеркнул:

— Прошу всех, кого я назвал, примите самые… экстравагантные меры! — бухнул он залпом и сам понял не сразу, что вылетело что-то не то.

Конечно же, он хотел произнести «самые экстренные меры», но, как говорится, слово — не воробей, вылетит — не поймаешь… Было уже поздно. Наступила внезапная тишина, а потом грохнул дружный смех почти шести десятков присутствующих на совещании мужиков. Таких афоризмов не слыхивали даже от Николая Семеновича Лужина.

Валерий Иванович и сам долго не мог успокоиться, живо представляя, как подчиненные будут выполнять требуемую от начальника команду и принимать с недоуменным выражением лица «экстравагантные» меры. Реально это даже было трудно себе и представить. Поняв свою ошибку, Суворин здорово покраснел и, заерзав на стуле, конечно, поправился, но комичность ситуации сделала свое дело, и люди долго не могли успокоиться. А после совещания многие начальники цехов и отделов давали шутливо друг другу советы принять самые «экстравагантные» меры. Суворин болезненно переживал случившийся казус, когда он стал жертвой своего красноречия. А вот сегодня генеральный директор ему невольно напомнил об этом, сыпанув соль на еще свежую рану. Не так больно, как унизительно. А, впрочем, конечно же…

За время общения с директором и движения по маршруту Валерий Иванович невольно обратил внимание, что Орлов сегодня на удивление был неважно побрит. В особенности его шея и левая щека так и просились на повторную процедуру. И тут же в памяти всплыли как будто случайно оброненные «Воландиным» слова, и взгляд Шумилова соскользнул вниз, на брюки генерального. К еще большему своему изумлению он нашел, что и нижняя деталь костюма предводителя процессии поглажена крайне небрежно, а на левой брючине вверху отчетливо просматривались две параллельные стрелки. Случайным было совпадение или нет, кто его знает… Но точно одно — лишь могущественный гость мог предвидеть подобные факты.

Последним пунктом посещения перед отъездом на филиал был отдел сбыта — конечный пункт заводского конвейера и любимое место главного действующего лица. Директор поинтересовался, как идет отгрузка продукции, как выполняются договоры. Видя хорошее настроение окружения и в первую очередь самого Орлова, руководитель отдела Отраднов счел возможным затронуть давнишнюю тему об увеличении зарплаты одной из категорий работников отдела. Низкие заработки не могли здесь надолго задерживать людей. Шумилов знал об этой проблеме, о чем не раз заикался и секретарь партбюро отдела, но нужное решение в недрах завода пока все еще не созрело.

Выслушав просьбу начальника отдела, Орлов неожиданно обратился к секретарю парткома:

— Валерий Иванович, а как ваше мнение по этому вопросу?

Глаза присутствующих с интересом уставились на Шумилова.

— Ну что ж, Лев Петрович, я знаю, такая проблема существует, — спокойно ответил тот, — секретарь партбюро Толоконникова говорила мне, что на этом участке повышенная текучесть кадров. Условия работы здесь непростые. Невелики будут и дополнительные расходы, а сбыт — это все же лицо завода… Думаю, что начальника отдела надо поддержать…

Сразу же понять реакцию директора по выражению его лица было невозможно. Но, повернувшись к своей команде, он тут же невозмутимо произнес:

— Я ведь не зря спросил Валерия Ивановича… Я как чувствовал. Он у меня просто с языка снял! Справедливости ради надо сказать — нельзя же быть крохоборами в таком важном вопросе. Совершенно же очевидно и правильно, что сбыт — лицо завода. Это уже, понимаешь, — выразительно глянул он на Бородкина, — политика. Это же надо понимать! Последним плохим штрихом можно смазать, пустить на смарку всю предыдущую хорошую работу коллектива. Это как раз может обернуться той самой каплей дегтя в бочке меда… Братцы мои, должна же быть голова на плечах… Немедленно, сегодня же снимите этот вопрос! — закончил он по-отечески заботливым тоном. — Ну а пока мы здесь, — обратился он к обрадованному начальнику отдела, — иди и звони Пронину, пусть стрелой летит сюда…

При упоминании Пронина у Шумилова перед глазами вновь предстала картина низвержения на пол главного экономиста, и у него тревожно заныло где-то под ложечкой: «Жив ли после такого падения однофамилец знаменитого сыщика? А если и да, то внешнему виду его сейчас, наверное, никто бы не позавидовал…»

Начальник отдела стремглав позвонил и выяснил, как ему сообщила секретарь, что Альберт Михайлович на работе не появился, а недавно звонил из дома. Оказывается, с ним произошло несчастье: вчера вечером он попал в автомобильную катастрофу и сильно травмировал ногу, плечо и лицо. Когда он появится у себя, девушка сказать затруднялась…

На душе у Шумилова сразу же отлегло, а директор, задумчиво поиграв губами и посуровев взглядом, хрипло заключил:

— Ладно, тогда лети к его заму и передай от меня — пусть немедленно пересмотрят систему оплаты и увеличат зарплату… на двадцать процентов. — Отраднов благодарно стрельнул на секретаря парткома. — Понял?.. Так и передай — на двадцать, и ни процентом меньше. Скажи, директор приказал, — сделал он ударение на последнее слово. — Если к обеду предложение не будет лежать у меня на столе… на подписи, накажу весь отдел по первое число… чтобы лучше мозгами шевелили… Или переведу на месяц сюда… работать, чтобы сами попотели и узнали почем фунт лиха…

На этом данная процедура и закончилась.

Конечно же, и Валерий Иванович, и все остальные прекрасно понимали, что внезапная забота о «лице» завода — это всего лишь очередная игра на публику в преддверии завтрашнего партийного собрания…

Дальнейший путь Шумилова лежал на филиал завода. По завершении обхода он вернулся к себе в партком, где провел с секретарями первичных партийных организаций обстоятельное оперативное совещание, посвященное предстоящему собранию. Сделал несколько нужных и важных звонков по телефону, а потом уединился в рабочем кабинете и на удивление легко и быстро дописал свой незавершенный доклад. Затем пробежал текст еще парочку раз, сделал в нем стилистические правки и передал рукописный вариант секретарю для перепечатывания. Времени оставалось совсем немного — сразу же после обеда они условились встретиться с директором для обсуждения всего завтрашнего мероприятия и своих выступлений конкретно.

Несмотря на то, что с утра Валерий Иванович был бодрым и энергичным, а необходимые дела решались легко и непринужденно, моментами он непроизвольно впадал в какое-то задумчивое или, можно сказать, мечтательное состояние. Мысли его, словно невидимой цепью, были связаны с известными ночными событиями.

А во время утреннего совещания в парткоме его рука неожиданно нырнула в правый карман пиджака, где тут же нащупала два маленьких металлических кружочка, полученных на сдачу от шустрого пионера Аллигарио. Так вроде бы назвал его «Воландин»?.. Он сразу же оживился, припомнив слова могущественного гостя об их необычных свойствах, брошенные им на прощание, и тут же ощутил внутри себя пьянящее волнение, передавшееся от сильных и частых ударов сердца. Сжав одну из денежек в ладони, незаметно для других, достал ее и заглянул в полуразжатый кулак. Уловом оказалась семнадцатикопеечная монетка. Она словно жгла руку. Так и просилась переложить ее в другую и произнести знакомые слова. И он тут же отчетливо понял, что нового искушения не избежать.

Он покрутил по сторонам головой: «Так, на ком бы остановить свое внимание и, если можно так выразиться, немного поэкспериментировать? А? Может, на Сердюкове, который из-за своих толстых очковых линз с непроницаемостью египетского сфинкса спокойненько взирал на сидевших напротив него в президиуме? Но тратить драгоценный подарок на него почему-то не захотелось. И тут взгляд неожиданно приковался к сидевшим как раз за Сердюковым Людмиле Николаевне, заведующей парткабинетом, и секретарю партбюро отдела главного конструктора Сергею Борисовичу Морозову, голубоглазому брюнету, который был, по крайней мере, лет на десять-двенадцать помоложе своей зрелой и яркой соседки. Что-то казалось в их поведении неестественным. Но вот что? То, что они шевелили губами, не глядя друг на друга, можно было отнести к элементарному желанию не мешать выступающим. Но в то же самое время в их лицах читалось и что-то особенное. И хотя они явно пытались спрятать от посторонних глаз свои внутренние эмоции, но при более пристальном наблюдении можно было отметить их… Как бы выразиться поточнее?.. Пожалуй, какое-то неестественное напряжение и излишнюю фальшивую сосредоточенность. Да, несомненно, здесь читались все признаки тщательно скрываемой тайны.»

Шумилов почувствовал прилив охотничьего азарта.

Быстро переложив монетку в левую руку и сконцентрировавшись на фамилиях этой парочки, он сквозь зубы процедил знакомые слова. И в следующий же момент услышал отчетливый голос, словно кто-то специально нашептывал ему в самое ухо:

— Любезнейшая, не кажется ли вам, что вы поступаете непозволительно жестоко?

— Не понимаю вас, уважаемый Сергей Борисович. Что вы имеете в виду?

— Ну, конечно же, разве может холодное и капризное женское сердце понять, что аромат распространяемых духов безжалостно щекочет ноздри вашего чувствительного соседа, навевая ему сумасшедшие мысли и… желания… А эти нудные проповеди о завтрашнем мероприятии звучат просто неприличным диссонансом с внутренним состоянием сжигаемого страстью человека.

Валерий Иванович заметил, как Людмила Николаевна вся вспыхнула и, наклонив голову вниз и улыбнувшись, сделала вид, что что-то старательно записывает.

«О, да здесь вместе с ароматом духов, несомненно, попахивает тайной любовной связью. А смелость высказываний кавалера уже говорит о близости позиций игриво воркующих голубков. Да, несмотря на приличное различие в возрасте, нельзя не согласиться с прозорливостью высказываний Александра Сергеевича, что этой коварной искусительнице-любви все возрасты подвластны и покорны. Это, однако, для меня неожиданная новость!.. Ай да Людмила Николаевна!.. А мне, признаться, и в голову не приходило…» — и тут же вновь услышал приглушенный и наигранно серьезный женский голос:

— Мне кажется, Сергей Борисович, что вы думаете сейчас совсем не о том… Вы, голубчик, и сами совсем испортились и настойчиво сбиваете с праведного пути других серьезных работников…

— Это еще большущий вопрос, обворожительнейшая, кто кого сбивает с пути. Лично я твердо уверен, что под вашим тлетворным влиянием собьется кто угодно. Ну а я, должен признаться, ничем не лучше других… И хочу заметить… чистосердечно, что абсолютно не чувствую в себе какой-либо, пусть даже крошечной, ущербности. Что мне от этого стало… как-то хуже. А вроде бы даже наоборот… И вчерашний вечер, — голос перешел на почти еле слышное журчание, — сладчайшая, тому самое яркое доказательство…

И тут игривые нашептывания как будто разом выключились, и Шумилов снова услышал бодрый голос своего зама — Сергея Ивановича Смолкина.

«Вот это да! Какие же замечательные монетки! Всего лишь парочка минут, несколько быстротечных фраз — и ты уже купаешься, как в знакомом омуте, в чужой, тщательно оберегаемой от посторонних глаз, любовной тайне… Хм, а Людмила-то Николаевна… какова… Кто бы мог подумать… И муж работает в серьезном ведомстве с аббревиатурой из трех согласных букв… Как говорят, боец невидимого фронта, а вот жену свою явно проморгал… Ну да чужие семейные дела, как и чужая душа, всегда потемки», — подумал он в заключение и почему-то протяжно вздохнул…

Надо заметить, что среди всей дневной суматохи к Валерию Ивановичу неотступно возвращалась одна и та же просто необычная и совершенно, казалось бы, неправдоподобная мысль, что этой ночью в гостях у него побывал не кто иной, как сам дьявол, сатана, «князь тьмы», «Воланд», назвавшийся до смешного буднично и просто — Петром Петровичем, о котором раньше он имел представление, если можно так выразиться, лишь как о сказочном персонаже. И не более того… Но вот теперь эта призрачная сказка обернулась самой, что ни на есть настоящей былью… И увидел он его живьем и, как говорится, воочию. И не только видел, но сидел напротив и мирно разговаривал как с каким-то старым и добрым знакомым… Правда, временами, приостанавливая внимание на персоне своего собеседника, на него вдруг накатывался жуткий и безотчетный страх, который в дальнейшем за непринужденным разговором постепенно исчезал. Хозяин квартиры ловил себя даже на том, что в обществе могущественного… гостя чувствовал себя вполне уютно. А многое из того, о чем поведал Петр Петрович, было действительно ново и интересно, как будто внезапно открылась какая-то неведомая мудрая книга.

Конечно же, этой грандиозной новостью ужасно хотелось ну хоть с кем-нибудь да поделиться. Сами знаете, как трудно удерживать в себе тайны, которыми ты можешь поразить воображение людей! Но он также прекрасно понимал, как и предрекал «Воландин», какова будет реакция на его слова. Если бы кто-то из самых близких знакомых однажды доверительно рассказал бы ему о чем-нибудь подобном, надо полагать, что этому сообщению ни при каких бы обстоятельствах он, конечно же, не поверил и, скорее всего, тут же подверг бы сомнению здоровье и рассудок говорившего. Сами понимаете, здраво принять на веру весь этот бред без каких-либо очевидных доказательств, так… на слово — совершенно невозможно. Поэтому, как ни мучило, как ни съедало Шумилова упрямое желание, но такой сногсшибательной новостью поделиться было не с кем. А если выразиться определеннее, то и вообще просто нельзя.